Текст книги "Великие психологи"

К середине XX века США стали центром развития психологии в целом и психоанализа в частности. Если в начале века американцы отправлялись в Европу, в первую очередь в Вену, для знакомства с теорией и практикой психоанализа, то теперь ситуация поменялась кардинальным образом. Волны европейских эмигрантов из Европы принесли с собой множество специалистов в области психологии. Психоаналитические сообщества появились наряду с Нью-Йорком в Чикаго, Лос-Анджелесе, Балтиморе и других городах. Однако не все прибывшие в США психоаналитики оказались востребованными.

У Американской ассоциации психоанализа имелся критерий, которому большинство европейских психологов не соответствовали, – наличие медицинского образования, что было вполне закономерно, учитывая позицию Фрейда по данному вопросу. Создатель психоанализа выступал на стороне аналитиков-дилетантов, считая, что его метод не должен быть поглощен медициной и что именно среди врачей чаще всего можно было встретить шарлатанов, не разбирающихся в психоаналитическом методе. Фрейд даже посвятил этому вопросу отдельную работу «К вопросу о дилетантском анализе» (1926), появившуюся после того, как один из пациентов обвинил ученика Фрейда – Теодора Райка в шарлатанстве. Кстати, тот же Райк эмигрировал в 1938 году в США и, несмотря на рекомендательное письмо самого «отца психоанализа», так и не был принят в американском психоаналитическом сообществе, хотя и создал в 1948 году собственную Национальную психологическую ассоциацию психоанализа.

Эрих Фромм также не был медиком, но, в отличие от большинства коллег, перебравшихся в США, поначалу ему это не мешало, так как он получал зарплату в Институте социальных исследований. Кроме того, по сравнению с другими психоаналитиками Фромм быстро ассимилировался в новой среде. Он овладел английским языком, завел новые знакомства. Фромм посещал встречи психоаналитиков во главе с Гарри Стэк Салливаном¹⁰³, принимал участие в семинарах «Культура и личность», проводимых Маргарет Мид¹⁰⁴, Эдвардом Сепиром¹⁰⁵, Рут Бенедикт.

В это время у Фромма начался роман с Карен Хорни. Они познакомились еще в Баден-Бадене в санатории Георга Гроддека. Затем продолжали общаться в Берлинском психоаналитическом институте. Причем Эрих Фромм был настолько частым гостем в ее семье, что дочери Хорни, оставшиеся после развода родителей без отца, стали думать, что у них появился новый отец. В 1932 году Хорни эмигрировала в США – Франц Александер пригласил ее на должность своего заместителя в Психоаналитический институт в Чикаго. Зная, что Фромм прекрасно говорит по-английски, а также то, что он близок ей по взглядам, она пригласила своего друга в Чикаго, откуда они позднее переехали в Нью-Йорк. Отношения Фромма и Хорни обогатили обоих – он помог ей глубже понять значение социально-экономических структур в жизни человека, она же, в свою очередь, усовершенствовала его познания в психоанализе.

Но и эти отношения оказались недолговечными в силу ряда причин. Практически сразу Фромм заявил, что не собирается вступать в брак с Хорни, так как это якобы угрожает его независимости. Конфликт усугубился, когда в 1937 году Фромм по предложению самой Хорни стал обучать психоанализу одну из ее дочерей – Марианну. В результате он выявил враждебное отношение девушки к матери и сообщил об этом Карен Хорни. Та очень резко отреагировала на его выводы. Не желая принимать их, она фактически обвинила Фромма в том, что своим психоанализом он сам спровоцировал Марианну на такое признание.

Однако главной причиной разрыва отношений стал роман Фромма с темнокожей танцовщицей Катрин Данэм, девушкой талантливой и разносторонней. В начале 1930-х годов она была звездой африканского танца в США. Получив стипендию для обучения в Чикагском университете, где среди ее учителей оказались известные антропологи – Бронислав Малиновский¹⁰⁶ и Альфред Рэдклифф-Браун¹⁰⁷, она участвовала в экспедициях в Вест-Индию, защитила диссертацию по теме «Гаитянские танцы», а вернувшись в Чикаго, создала собственную танцевальную группу. Фромм, познакомившийся с ней, вероятно, в 1938 году, помог Данэм с организацией концертов в Нью-Йорке. Начавшиеся отношения он держал в тайне не только от Хорни, так как формально на тот момент он всё еще не был разведен с Фридой Райхманн. Фромм даже просил своего коллегу и товарища, известного психолога Гарри Салливана разрешить им встречаться в его квартире¹⁰⁸. Роман психоаналитика и танцовщицы продолжался несколько лет. В 1940 году любовники расстались, оставшись тем не менее хорошими друзьями.

Отношения Фромма с Хорни и Данэм, безусловно, оказали влияние на его первую фундаментальную работу, которую он в эти годы готовил. Еще в середине 1930-х годов он высказал желание написать книгу, где был бы проанализирован авторитарный режим. В 1932 году Фромм слушал доклад коллеги по Берлинскому психоаналитическому институту Вильгельма Райха, в котором тот излагал тезисы будущей работы «Психология масс и фашизм». Среди прочего Райх отмечал, что поражение в Первой мировой войне высвободило в немецком обществе нереализованную агрессию. Для того чтобы спастись от ощущения вины и пережить травму, немцам необходимо было найти «виновных» в этом поражении. Помимо этого обществу требовалась фигура условного «Отца», который укажет правильный путь выхода из кризиса. Только нацисты предложили ответы на эти глубинные запросы немецкого общества и потому стали популярны.

Приходу нацистов к власти способствовали также те ценности, которые формировала патриархальная немецкая семья – беспрекословное подчинение отцу, наказание за инициативность, националистическое воспитание, упрощение роли матери и аскетическая мораль, целью которой является сексуальное подавление. С точки зрения Райха, последнее было особенно важно, так как вело к внушаемости, формированию магического сознания и торможению психического развития в целом. Именно контроль сексуальности обеспечивал контроль над личностью.

После прихода к власти нацисты продолжили формировать путем влияния на институт семьи необходимые им личностные качества – покорность, патернализм, коллективизм, мистицизм, идеологический фанатизм. Общий типаж мужчин, который предполагалось сформировать, можно было охарактеризовать как садомазохистский, когда, с одной стороны, они проявляли садистские наклонности в отношении «чужих» – евреев, коммунистов, пацифистов и прочих, а с другой – были до мазохизма покорны вождю. Идеи Райха и последующие исследования самого Фромма склонили его к мысли написать работу, которую он предварительно назвал «Человек в авторитарном государстве». В 1941 году книга вышла в свет, получив название «Бегство от свободы», и стала мировым бестселлером.

В самом начале работы Фромм задается вопросами о том, что такое свобода как человеческое переживание, какие социальные и экономические факторы способствуют развитию стремления к свободе и почему для одних свобода является заветной целью, а для других угрозой?

Несмотря на то что человек был и остается социальным существом, его развитие характеризовалось таким процессом, как индивидуализация, то есть обособлением от природы и общества. С точки зрения Фромма, этот процесс достиг наивысшей стадии, то есть полного отделения, в эпоху Возрождения и сохраняется до наших дней. До этого момента человек был ограничен так называемыми «первичными узами», которые предполагали отсутствие индивидуальности, но в то же время обеспечивали уверенность: «Эти узы связывают ребенка с матерью, первобытного человека с его племенем и с природой, а средневекового – с церковью и с его сословием»¹⁰⁹. Процесс индивидуализации закономерен, он происходит под влиянием социальных, экономических и культурных факторов, имеющихся в обществе. В то же время развитие отдельной личности, позволяющее принять подобный ход событий и адаптироваться к нему, отстает от индивидуализации. У человека возрастает чувство одиночества и беспомощности, справиться с которым он может либо посредством подчинения социальным институтам, либо с помощью «спонтанной активности», то есть таких связей с окружающим миром, которые не предполагают отказ от его индивидуальности. К сожалению, в большинстве случаев он выбирает первый путь.

Капиталистические отношения, утвердившиеся в западном мире, усугубили положение человека. Чувства бессилия и изолированности, когда люди вынуждены обеспечивать чужие материальные цели, только усилились: «При капитализме экономическая деятельность, успех и материальная выгода стали самоцелью. Судьба человека состоит в том, чтобы способствовать росту экономической системы, умножать капитал – и не для целей собственного счастья, а ради самого капитала. Человек превратился в деталь гигантской экономической машины. Если у него большой капитал, то он – большая шестерня; если у него ничего нет, он – винтик; но в любом случае он – лишь деталь машины и служит целям, внешним по отношению к себе»¹¹⁰. Господство рынка привело к тому, что все сферы жизни пронизаны безразличием. Личности становятся лишь объектами манипуляций и инструментами достижения целей. Люди – товар, качества которого оцениваются и продаются на рынке услуг.

Как же люди преодолевают чувства одиночества и отчужденности, сопутствующие свободе? Фромм описывает несколько путей. Самый распространенный, при котором жизнь наполняется лишь автоматической деятельностью, не имеющей цели и результата, ученый обозначает как авторитарный механизм «бегства от свободы». Человек «отказывается от своей личности и связывает ее с какой-либо внешней силой для получения силы, недостающей индивиду». В данном случае у людей могут преобладать мазохистские и садистские тенденции. Мазохисты испытывают чувства собственной неполноценности, беспомощности, ничтожности. «Анализ людей, испытывающих подобные чувства, показывает, что, хотя сознательно они на это жалуются, хотят от этих чувств избавиться, в их подсознании существует какая-то сила, заставляющая их чувствовать себя неполноценными или незначительными. <…> Эти люди постоянно проявляют отчетливо выраженную зависимость от внешних сил: от других людей, от каких-либо организаций, от природы. Они стремятся не утверждать себя, не делать то, чего им хочется самим, а подчиняться действительным или воображаемым приказам этих внешних сил. Часто они попросту не способны испытывать чувство “я хочу”, чувство собственного “Я”. Жизнь в целом они ощущают как нечто подавляюще сильное, непреодолимое и неуправляемое.

В более тяжелых случаях, – а таких довольно много, – кроме тенденции к самоуничижению и к подчинению внешним силам, проявляется еще и стремление нанести себе вред, причинить себе страдание.

Это стремление может принимать разные формы. Встречаются люди, которые упиваются самокритикой и возводят на себя такие обвинения, какие не пришли бы в голову их злейшим врагам. Другие – больные неврозом навязчивых состояний – истязают себя принудительными ритуалами или неотвязными мыслями. У определенного типа невротиков мы обнаруживаем склонность к физическому заболеванию, причем эти люди – осознанно или нет – ждут болезни, как дара Божьего. Часто они становятся жертвами несчастных случаев, которые никогда бы не произошли без их бессознательного стремления к этому. Такие тенденции, направленные против себя самого, часто проявляются и в менее открытых и драматических формах. Например, есть люди, не способные отвечать на экзаменах, хотя прекрасно знают нужные ответы и во время экзамена, и после него. Другие восстанавливают против себя тех, кого любят, или тех, от кого зависят, совершенно неуместной болтовней, хотя на самом деле испытывают к этим людям самые лучшие чувства и вовсе не собирались говорить ничего подобного. Они ведут себя так, словно наслушались советов своих злейших врагов и делают всё возможное, чтобы причинить себе наибольший ущерб.

Мазохистские тенденции часто ощущаются как чисто патологические и бессмысленные; но чаще они рационализируются, и тогда мазохистская зависимость выступает под маской любви или верности, комплекс неполноценности выдается за осознание подлинных недостатков, а страдания оправдываются их неумолимой неизбежностью в неизменимых обстоятельствах.

Кроме мазохистских тенденций в том же типе характера всегда наблюдаются и прямо противоположные наклонности – садистские. <…> Можно назвать три типа садистских тенденций, более или менее тесно связанных друг с другом. Первый тип – это стремление поставить других людей в зависимость от себя и приобрести полную и неограниченную власть над ними, превратить их в свои орудия, “лепить как глину”. Второй тип – стремление не только иметь абсолютную власть над другими, но и эксплуатировать их, использовать и обкрадывать, так сказать, заглатывать всё, что есть в них съедобного. Эта жажда может относиться не только к материальному достоянию, но и к моральным или интеллектуальным качествам, которыми обладает другой человек. Третий тип садистских тенденций состоит в стремлении причинять другим людям страдания или видеть, как они страдают. Страдание может быть и физическим, но чаще это душевное страдание. Целью такого стремления может быть как активное причинение страдания – унизить, запугать другого, так и пассивное созерцание чьей-то униженности и запуганности.

По очевидным причинам садистские наклонности обычно меньше осознаются и больше рационализируются, нежели мазохистские, более безобидные в социальном плане. Часто они полностью скрыты наслоениями сверхдоброты и сверхзаботы о других. Вот несколько наиболее частых рационализаций: “Я управляю вами потому, что я лучше вас знаю, что для вас лучше; в ваших собственных интересах повиноваться мне беспрекословно” или “Я столь необыкновенная и уникальная личность, что вправе рассчитывать на подчинение других” и т. п. Другая рационализация, часто прикрывающая тенденцию к эксплуатации, звучит примерно так: “Я сделал для вас так много, что теперь вправе брать от вас всё, что хочу”. Наиболее агрессивные садистские импульсы чаще всего рационализируются в двух формах: “Другие меня обидели, так что мое желание обидеть других – это всего лишь законное стремление отомстить” или “Нанося удар первым, я защищаю от удара себя и своих друзей”.

В отношении садиста к объекту его садизма есть один фактор, который часто упускается из виду и поэтому заслуживает особого внимания; этот фактор – его зависимость от объекта.

Зависимость мазохиста очевидна. В отношении садиста наши ожидания обратны: он кажется настолько сильным, властным, а его объект настолько слабым, подчиненным, что трудно представить себе, как сильный зависит от того слабого, которым властвует. И, однако, внимательный анализ показывает, что это именно так. Садисту нужен принадлежащий ему человек, ибо его собственное ощущение силы основано только на том, что он является чьим-то владыкой. Эта зависимость может быть совершенно неосознанной. Так, например, муж может самым садистским образом издеваться над своей женой – и при этом ежедневно повторять ей, что она может уйти в любой момент, что он будет только рад этому. Часто жена бывает настолько подавлена, что не пытается уйти, и поэтому оба они верят, что он говорит правду. Но если она соберется с духом и заявит, что покидает его, вот тут может произойти нечто совершенно неожиданное для них обоих: он будет в отчаянии, подавлен, начнет умолять ее остаться, станет говорить, что не может жить без нее, что любит ее, и т. д. Как правило, боясь каждого самостоятельного шага, она бывает рада ему поверить – и остается. В этот момент игра начинается сначала: он принимается за прежнее, ей становится всё труднее это выносить, она снова взрывается, он снова в отчаянии, она снова остается – и так далее, без конца»¹¹¹.

В некоторых людях эти черты объединяются и возникает садистско-мазохистский характер, который Фромм обозначает как «авторитарный» (чтобы подчеркнуть, что речь идет о нормальных людях). Он стал типичным для большей части низов среднего класса в Европе, в частности в Германии, поддержав приход Гитлера к власти. Человек с подобным характером «восхищается властью и хочет подчиняться, но в то же время он хочет сам быть властью, чтобы другие подчинялись ему».

«Для авторитарного характера существуют, так сказать, два пола: сильные и бессильные. Сила автоматически вызывает его любовь и готовность подчиниться независимо от того, кто ее проявил. Сила привлекает его не ради тех ценностей, которые за нею стоят, а сама по себе, потому что она – сила. И так же, как сила автоматически вызывает его “любовь”, бессильные люди или организации автоматически вызывают его презрение. При одном лишь виде слабого человека он испытывает желание напасть, подавить, унизить. Человек другого типа ужасается самой идее напасть на слабого, но авторитарная личность ощущает тем большую ярость, чем беспомощнее ее жертва. <…> Общая черта всего авторитарного мышления состоит в убеждении, что жизнь определяется силами, лежащими вне человека, вне его интересов и желаний. <…>

Лишь отдельные индивиды либо социальные группы могут рассматриваться как типично садистско-мазохистские, но садистско-мазохистские побуждения существуют практически у всех. Менее выраженная форма зависимости распространена в нашем обществе настолько широко, что ее полное отсутствие составляет, по-видимому, лишь редкое исключение. Эта зависимость не имеет опасных черт необузданного садомазохизма, но настолько важна, что ее нельзя обойти молчанием.

Я имею в виду людей, вся жизнь которых трудноуловимым способом связана с некоторой внешней силой. Всё, что они делают, чувствуют или думают, имеет какое-то отношение к этой силе. Люди ожидают, что некто их защитит, что “он” позаботится о них, и возлагают на “него” ответственность за результаты своих собственных поступков. Часто человек не осознаёт, что такая зависимость существует. Даже если есть смутное сознание самой зависимости, внешняя сила, от которой человек зависит, остается неясной: нет определенного образа, который был бы связан с этой силой. Главное ее качество определяется функцией: она должна защищать индивида, помогать ему, развивать его и всегда быть с ним рядом. Некий “Икс”, обладающий этими свойствами, может быть назван волшебным помощником. Разумеется, что “волшебный помощник” часто персонифицирован: это может быть бог, или некий принцип, или реальный человек, например кто-то из родителей, муж, жена или начальник»¹¹².

Второй путь «бегства от свободы» – путь разрушительности. Используя этот метод преодоления собственной неполноценности, люди стремятся уничтожить других. «Чем больше проявляется стремление к жизни, чем полнее жизнь реализуется, тем слабее разрушительные тенденции; чем больше стремление к жизни подавляется, тем сильнее тяга к разрушению. Разрушительность – это результат непрожитой жизни. Индивидуальные или социальные условия, подавляющие жизнь, вызывают страсть к разрушению, наполняющую своего рода резервуар, откуда вытекают всевозможные разрушительные тенденции – по отношению к другим и к себе»¹¹³.

Наконец третий путь – «автоматизирующий конформизм», или превращение в человека массы. Этот путь выбирают абсолютное большинство индивидов современных обществ: «Итак, мы полагаем, что “нормальный” способ преодоления одиночества в нашем обществе состоит в превращении в автомат. Но такая точка зрения противоречит одному из самых распространенных представлений о человеке нашей культуры; принято думать, что большинство из нас – личности, способные думать, чувствовать и действовать свободно, по своей собственной воле. Каждый человек искренне убежден, что он – это “он”, что его мысли, чувства и желания на самом деле принадлежат “ему”. Но хотя среди нас встречаются и подлинные личности, в большинстве случаев такое убеждение является иллюзией, и притом иллюзией опасной, ибо она препятствует ликвидации причин, обусловивших такое положение»¹¹⁴.

Тем не менее у человека есть способ спастись от одиночества свободы не только с помощью патологических методов. Фромм описывает этот способ как позитивную свободу, состоящую в «спонтанной активности всей целостной личности человека»¹¹⁵. «Спонтанная активность – это не вынужденная активность, навязанная индивиду его изоляцией и бессилием; это не активность робота, обусловленная некритическим восприятием шаблонов, внушаемых извне»¹¹⁶. Яркими примерами подобного поведения для нас, по мнению психолога, могут быть художники или дети.

Ведущими составляющими подобной спонтанной активности являются любовь и труд: «Главная, важнейшая составная часть такой спонтанности – это любовь, но не растворение своего “я” в другом человеке и не обладание другим человеком. Любовь должна быть добровольным союзом с ним, на основе сохранения собственной личности. Именно в этой полярности и заключается динамический характер любви: она вырастает из стремления преодолеть отдельность и ведет к единению, но не уничтожает индивидуальность. Другая составная часть спонтанности – труд. Но не вынужденная деятельность с целью избавиться от одиночества и не такое воздействие на природу, при котором человек, с одной стороны, господствует над нею, а с другой – преклоняется перед ней и порабощается продуктами собственного труда. Труд должен быть творчеством, соединяющим человека с природой в акте творения. Что справедливо в отношении любви и труда, справедливо и в отношении всех спонтанных действий, будь то чувственное наслаждение или участие в политической жизни общества. Спонтанность, утверждая индивидуальность личности, в то же время соединяет ее с людьми и природой. Основное противоречие, присущее свободе, – рождение индивидуальности и боль одиночества – разрешается спонтанностью всей жизни человека»¹¹⁷.

В 1941 году, когда книга «Бегство от свободы» увидела свет, Фромм поддержал Хорни и ее коллег, вышедших из состава Нью-Йоркского психоаналитического общества и создавших Ассоциацию развития психоанализа, а также новое учебное учреждение – Американский институт психоанализа. Несмотря на то что у Фромма не было медицинского образования, первоначально он был включен в состав преподавателей с правом проведения обучающего анализа. В реальности же он этой возможности не имел, и когда студенты обратились к руководству вуза с требованием разрешить Фромму вести у них практику, им было отказано. Поэтому в 1943 году Фромм покинул институт. Вместе с ним ушли и несколько психоаналитиков, в частности Клара Томпсон и Гарри Салливан. По всей вероятности, за давлением на Фромма и его последующим увольнением стояла женская обида Карен Хорни, которая не смогла пережить расставание и разлад в отношениях с дочерью из-за психоанализа «дилетанта».

Фромм и его соратники не остались без дела. Они организовали в Нью-Йорке филиал Вашингтонской школы психиатрии. Сделать это было несложно, так как основателями самой школы были всё те же Гарри Салливан и Фрида Райхманн. В 1946 году Фромм был назначен руководителем клинического обучения студентов, несмотря на требования американских властей к психоаналитикам иметь медицинское образование. Он наконец-то получил возможность вести практические занятия по психоанализу. По его инициативе при институте (школа была переименована в 1946 году в Институт психиатрии, психоанализа и психологии им. Уильяма Эленсона Уайта) начала работу клиника для граждан из малообеспеченных семей. Даже когда Фромм уедет из США, он будет ежегодно возвращаться в институт для проведения семинаров и лекций.

Важнейшим элементом психоанализа у Фромма стало понятие «социальный характер». В работе «Человек для самого себя. Исследование психологических проблем этики» (1947) Фромм писал: «…в процессе адаптации к семье ребенок формирует характер, который затем станет основой его адаптации к обществу и решения различных социальных проблем. У него формируется такой характер, который делает для него желательными те действия, которые от него требуются, основные черты котрого роднят его с большинством людей, принадлежащих к тому же социальному слою, классу или той же культуре. Тот факт, что большинство членов социального класса или культуры разделяют существенные свойства характера, а также то, что можно говорить о “социальном характере” как о характере типичном, свидетельствует о степени влияния социальных и культурных моделей на его формирование. Однако мы должны отличить социальный характер от индивидуального, разного для всех людей, даже принадлежащих к общей для них культуре»¹¹⁸. Анализируя социальный характер, Фромм выделил пять его типов, условно разделив их на непродуктивные и продуктивные. Цель индивидуальной терапии заключается в том, чтобы человек отказался от непродуктивного и сформировал «здоровый» тип характера.

Среди неплодотворных ориентаций характера Фромм называл рецептивную, эксплуатирующую, накапливающую и рыночную ориентации. «При рецептивной ориентации человеку представляется, что “источник всех благ” лежит вовне, и он считает, что единственный способ обрести желаемое, будь то нечто материальное или привязанность, любовь, знание, удовольствие, – это получить его из этого внешнего источника. При такой ориентации проблема любви состоит почти исключительно в том, чтоб “быть любимым”, а не в том, чтоб любить. Такие люди склонны к неразборчивости в выборе предмета любви, потому что быть любимыми кем-то – это для них такое захватывающее переживание, что они “бросаются” за всеми, кто предлагает им любовь или то, что похоже на любовь. Они чрезвычайно чувствительны ко всякому отдалению или отпору со стороны любимого человека. Такова же их ориентация и в сфере мышления: если это интеллигенты, то они становятся самыми лучшими слушателями, поскольку ориентированы на восприятие идей, а не на их создание; предоставленные самим себе, они чувствуют себя парализованными. Для этих людей характерно, что их первая мысль – найти кого-то другого, кто даст им нужную информацию, вместо того, чтобы самим сделать хоть малейшее усилие. Если это люди религиозные, то их понятие о Боге таково, что они ждут всего от него и ничего от собственной активности. Не будучи религиозными, они относятся к людям и институтам совершенно так же: всегда ищут “магического помощника”. Они демонстрируют своеобразный вид верности, в основе которой благодарность к тому, кто питает их, и страх потерять его. Поскольку они нуждаются во множестве тех, кто обеспечивает их безопасность, они вынуждены быть верными многим людям. Им трудно сказать “нет”, и они легко попадают в конфликт между верностью и обещанием. Раз они не могут сказать “нет”, они любят говорить “да” всему и всем, и в результате паралич их критических способностей делает их слишком зависимыми от других.

Они зависят не только от авторитетов, дающих им знания, помощь, но вообще от людей, способных оказать какую бы то ни было поддержку. Они чувствуют себя потерянными, будучи предоставленными самим себе, поскольку считают, что ничего не способны делать без посторонней помощи. Эта беспомощность имеет решающее значение в тех действиях, которые по самой своей природе могут совершаться только самостоятельно – принятие решения или принятие ответственности. В личных отношениях, например, они спрашивают совета у того самого человека, относительно которого они должны принять решение.

Люди рецептивного типа очень любят поесть и выпить. Они стремятся преодолеть тревожность и подавленность путем поедания пищи и выпивкой. Рот у них очень характерен, зачастую он очень выразителен: губы приоткрыты, как будто постоянно ждут кормежки. В их снах поедание пищи – это частый символ любви, а чувство голода – выражение фрустрации и разочарования. <…>

Эксплуататорская ориентация, подобно рецептивной, имеет в качестве основной предпосылки ощущение, что источник всех благ находится вовне и ничего нельзя создать самому. Отличие между двумя этими ориентациями, однако, в том, что эксплуататорский тип не надеется получить что-либо от других в дар, а отнимает у них желаемое силой или хитростью. Такая ориентация распространяется на все сферы действий.

В области любви и чувств такие люди склонны присваивать и красть. Они испытывают влечение только к тем людям, которых они могут отнять у кого-то другого. Условием привлекательности для них служит привязанность человека к кому-то другому; они не склонны влюбляться в не привязанного ни к кому человека.

Мы обнаруживаем ту же установку и в области мышления и интеллектуальной деятельности. Такие люди будут склонны не создавать идеи, а красть их. Это может проявляться прямо в форме плагиата, или более скрыто, в форме парафраза идей, высказанных другими людьми, и настаивании, что эти идеи новы и являются их собственными. Поразительно, что зачастую люди больших умственных способностей следуют этим путем, при том, что если б они положились на собственные таланты, они вполне могли бы сами создавать свои идеи. Отсутствие оригинальных идей или независимого творчества у иных одаренных людей часто объясняется ориентацией их характера, а не каким-то врожденным отсутствием оригинальности. <…>

Поскольку они хотят использовать и эксплуатировать людей, они “любят” тех, кто прямо или косвенно может стать объектом эксплуатации, и им “наскучивают” те, из кого они уже выжали всё. Крайний пример – клептоман, который наслаждается только теми вещами, какие можно украсть, хотя у него достаточно денег, чтобы купить их. Символом этой ориентации, кажется, может служить язвительная гримаса, которая часто бывает отличительной чертой таких людей. <…> стоит отметить, что они часто делают “язвительные” замечания в адрес других людей. Их установка окрашена смесью враждебности и манипуляции. Каждый человек рассматривается как объект эксплуатации и оценивается по его полезности. Вместо доверчивости и оптимизма, свойственных рецептивному типу, здесь мы обнаруживаем подозрительность и цинизм, зависть и ревность. Поскольку они удовлетворяются только вещами, которые могут отнять у других, они склонны переоценивать то, что принадлежит другим, и недооценивать свое собственное.

Стяжательская ориентация совершенно отлична от рецептивного и эксплуататорского типов, сходных в том, что оба надеются получить вещи из внешнего мира. Данная же ориентация дает людей, мало верящих в то, что они могут получить из внешнего мира что-то новое; их безопасность основывается на стяжательстве и экономии, а траты они воспринимают как угрозу. Они окружают себя как бы защитной стеной, и их главная цель – как можно больше в свое укрытие приносить и как можно меньше из него отдавать. Их скупость распространяется как на деньги и материальные вещи, так и на чувства и мысли. Любовь для них – это, по существу, обладание: сами они не дают любви, но стараются получить ее, завладевая “любимым”. Ориентированный на стяжательство человек часто демонстрирует особый вид верности людям и даже воспоминаниям. Его сентиментальность превращает прошлое в золотой век; он держится за прошлое и предается воспоминаниям о прежних чувствах и переживаниях. Такие люди всё знают, но они бесплодны и неспособны к плодотворному мышлению.