Текст книги "Узнать, хранить, не умереть"

Глава VII

«Нет, – думал Заикин, вглядываясь в бегущую ему навстречу дорогу, – нет, не мог я её убить. Приложился, конечно, основательно, но не такой уж я боец, чтобы проломить череп. У меня и бицепсов‐то нет, каша одна вместе мышц».

Это не были уколы совести. Юрий Дмитриевич рассуждал практически. Одно дело – нанести телесные повреждения легкой степени тяжести, а другое дело – убийство. Даже если допустить убийство по неосторожности, то срок все равно будет немалым. В случае с ним – а Юрий Дмитриевич, хоть и чувствовал себя сорокалетним, отдавал себе отчет в том, что он далеко не молод, – и срок ему определят сравнимый с пожизненным.

«Нет, нет! Я рохля!» – успокаивал себя Юрий Дмитриевич.

Машина мчалась по пустынному шоссе. Моросил невидимый дождь, облепляя ветровое стекло влажной пленкой. Лужи по краям дороги, громко всхлипывая, разлетались под колесами автомобиля мириадами брызг. Ещё раз повторив про себя уничижительную оценку своей физической формы, он продолжал размышлять. С некоторых пор Заикин стал замечать за собой склонность к рассуждениям отвлеченного характера.

«Предположим, убил, – он удовлетворенно отметил, что ничуть этому не ужаснулся, не говоря уж, если выражаться по-книжному, не «содрогнулся от содеянного». – Предположим, убил. Преступление? Конечно, никто не спорит. Злодей? Как сказать… Зло, оно, как бы это выразиться, всегда конкретно. Это только в кино бывает вселенское зло, или у этих, у философов – абсолютное зло. Над же так придумать? Зло – типа, всё небожественное. Типа, сказал «небожественное», и всё всем стало понятно. Бред какой… Убийство всегда конкретно! Точнее, в основе убийства всегда есть конкретика! Мотив! Убивают не вообще, не абстрактно, а конкретного человека! С фамилией, именем, у которого глаза от мамы, овал лица от папы, у которого… В общем, все чисто конкретно! Маньяки-убийцы, кстати, не в счет! Больные люди, что с них взять! Таких гуманнее с лечебной целью уничтожать.»

Заикин посмотрел в зеркало заднего вида. Чеботарёв все так же был без сознания. Он полулежал на подушках заднего сидения, завалившись головой в самый угол. Его запястья были скручены черным скотчем, не хуже наручников, а от падения удерживали туго перетянутые на груди ремни безопасности.

«Его вот не убил? Не убил по конкретной причине. И Анну Евгеньевну у меня никаких мотивов убивать не было. Потому, если она, конечно, мертва, это не зло, а так… недоразумение, трагическое недоразумение. Конечно, с точки зрения юриспруденции – преступление, но с точки зрения морали – нет. Вот если бы она стала мешать… – У него опять, как и раньше, от одной мысли о баснословных деньгах, хранящихся в большой комнате со стальными стенами, так ему представлялось хранилище, сладко замирало сердце. – … мешать, я бы убил, не задумываясь. Но без сердца, без злобы или ненависти, типа, «будь ты проклята!» Нет, в таком случае убийство – чисто технический вопрос. Это нормально. Между прочим, я бы понял, если бы меня убили по той же причине. Убили бы точно так же – без эмоций и рефлексий. Вот! Убивая, нужно быть готовым к тому, что убьют и тебя. И мотив должен быть такой же. Если же нет, если ему, к примеру, будет неприятен мой внешний вид или, скажем, он возненавидит меня за то, что я сказал или подумал, или по национальному признаку, – тогда убийство будет несправедливым, бессмысленным, неоправданным и с этической точки зрения станет нарушением всеобщей гармонии, баланса зла и добра. Потому что зло при таком неоправданном убийстве будет множиться.

Он не помнил, где и кто произнес эти слова, но отметил, что это многое ему объясняет и тем самым успокаивает. Неизвестно, куда бы ещё забрел в своих рассуждениях Юрий Дмитриевич, но тут Чеботарёв пришел в себя. Он тихо застонал, коснувшись оконного стекла той частью затылка, по которой пришелся удар. Застонал и с трудом открыл глаза. Пелена боли какое‐то время не давала ему рассмотреть, что творится вокруг. Наконец, он выпрямился и постарался сесть ровно.

– Живой? – весело поприветствовал его Заикин.

– Вроде… – Чеботарёв тупо разглядывал черный скотч, стягивающий ему руки.

– Потерпи, – Юрий Дмитриевич поглядывал на пассажира через зеркало заднего вида, – это временно, пока едем. Типа транспортных болтов на холодильнике. – Сказал и рассмеялся своей шутке.

– Где Аня? – спросил Чеботарёв и зажмурился от резкой боли в затылке.

– Анна Евгеньевна? – настороженно уточнил Заикин и осведомился у пленника: – Ты откуда ее знаешь?

– А-а-а… понятно, – Чеботарёв аккуратно пристроил голову на подушку сиденья. – Вы того, из этих… из «Трастинвеста»… вам шифр нужен… Что с Аней?

– Да нормально все, – скороговоркой откликнулся Заикин и тут же с интересом продолжил, – как это у тебя получается? Ну, в смысле, так быстро все понял! У тебя, небось, башка раскалывается, а соображаешь. Ты что, экстрасенс?

– Сначала скажите, что с Аней, – Чеботарёв глядел в потолок, не в силах оторвать затылок от мягкого сиденья.

– С Анной Евгеньевной всё ок. – Заикин старался не смотреть на Чеботарёва, делая вид, что все внимание сконцентрировал на дороге. – Она побудет пока у нас. Так спокойнее. Сделаешь работу, она приедет. Так ты как догадался? – повторил он вопрос.

– Не сложно… – Чеботарёв с усилием приподнял голову. – Вы меня ждали… Выходит, знали мое местоположение. О том, что я здесь, в курсе люди из «Трастинвеста» и те, кому нужно, чтобы я вообще исчез… Гаишник не в счет. – Он помолчал, собираясь с силами, и продолжил: —Вы Аню знаете, знаете ее по отчеству… Значит, знали ее мужа, а тот был директором Хранилища. Вы меня не грохнули, значит, вам нужен я, а точнее, нужен код доступа.

– Действительно, всё просто, – хмыкнул Заикин, – а при чем тут гаишник?

– Ни при чем, – Чеботарёв снова опустил тяжелую голову, – его хоть не трогайте.

Юрий Дмитриевич молчал и думал о том, что надо быть поосторожней с этим сообразительным пацаном. Мало ли что он учудит. Может, он все‐таки экстрасенс? Типа, Мессинг. Опять же, с Анной Евгеньевной не все понятно. Она член Бюро, наследница огромного состояния, с правом решающего голоса…

Тут же он перескочил мыслями на недавние события.

Девушка она, конечно, небольшого ума, и Уваров со Снегирёвым, судя по последнему заседанию, используют её «втёмную». Но с чего этот пацан зовет её Аней? Может, у них отношения? Спит она с ним, что ли? Бедный Владлен! В мир иной ушел рогоносцем… Может, Уваров через него контролирует эту девчонку? Типа, в постели он ей нашептывает, за что голосовать. Обычно все наоборот – баба манипулирует мужиком, но мало ли… Мир меняется. Все смешалось в доме «Трастинвест»! Бурдту в одиночку не под силу навести порядок. Фонд действительно может рухнуть. Я могу помочь. Либо сохранить, либо ускорить крах. Только вначале заберу свои деньги, а потом можно с Бурдтом поторговаться. Запрошу немного. Членство в президиуме Фонда. Что с этой девчонкой делать? Она должна работать на меня. Этот пацан будет мешать. Значит, он выходит из игры.

Заикин удовлетворенно улыбнулся и взглянул в зеркало. От его взгляда Чеботарёв встрепенулся:

– В кино, когда герой раскрывает тайну – шифр сейфа, например, – его убивают.

– Ты меньше кино смотри, – хмыкнул Заикин, – смотри сериалы! Там герой жив несколько сезонов. Все вокруг давно умерли, а он один все живой и живой!

– Все умерли? – Чеботарёв несмело пошевелил головой, потом, разминая шею, повернул ею несколько раз влево-вправо. Боль осталась, но превратилась в тупую, оттягивающую вниз, но уже без вспышек и оглушающих приступов.

«Все умерли? – мысленно повторил он. – Шлыков, Майя, Аня… Я на очереди. Все из-за этих дурацких денег…»

Сидя на заднем сиденье со связанными руками и прикованный к сиденью, он чувствовал свою правоту, и в нем закипала злость. Не к людям, которые убили Аню, которые его преследовали и хотели убить. Он испытывал злость к деньгам, спрятанным в огромном сейфе. Конечно, это ребячество! Он понимал, что глупо злиться на столб, на который сам налетел и разбил лоб, но с упрямством юности верил, что именно деньги – причина всех зол.

Когда машина въехала в город, её нагнал грозовой фронт. Город мгновенно погрузился в темноту. На дома, машины, на разбегающихся в поисках укрытия людей, на весь город обрушились потоки воды. В клубящихся, налитых чернотой тучах вдруг всё загромыхало, и блестящие от льющего дождя крыши тотчас озарились вспышками молний, которые раскалывали небо, иногда по две, а то и по три одновременно.

Железный лязг двери в коридоре ИВС слился с грохотом за окном. Уваров вошел в дежурку, где полицейский вручил ему документы на освобождение, вернул портмоне с документами и мобильник. Павел Максимович посмотрел на часы, висевшие на стене. Было начало шестого. Ну что ж, отпускают, как и было сказано, через 48 часов. Он взял документы, расписался в протоколе об освобождении и, сопровождаемый сотрудником изолятора, вышел через противоположную дверь. Длинный коридор упирался в другую дверь. Открыв её, Павел Максимович неожиданно очутился на улице. Перед ним предстала картина, больше напоминающая иллюстрацию библейской истории о всемирном потопе, чем городскую улицу. Дождь лил стеной, из водостоков с бешеной скоростью вылетали кипящие потоки, образуя на асфальте подобие стремительных бушующих горных рек, вверху гремело, и в глубине темной грозовой стены, нависшей над домами, вспыхивали зарницы.

Неожиданно телефон Уварова ожил – пришло сообщение. Он пробежал текст глазами и, не колеблясь, вышел под дождь. Чуть прихрамывая, он зашагал, шлепая по бурлящим потокам воды в сторону Мойки.

Машина с Заикиным и Чеботарёвым с трудом двигалась, преодолевая городские пробки, поминутно останавливаясь и рискуя заглохнуть. Дворники, работавшие в авральном режиме, не успевали очищать лобовое стекло, и Заикин напряженно вглядывался вперед, опасаясь уткнуться в чей‐нибудь бампер. Стекла в машине запотевали, Юрий Дмитриевич чертыхался, а Чеботарёв закрыл глаза и, казалось, дремал. Наконец они свернули в переулок, ведущий к «Трастинвесту», и проехали прямиком к крыльцу.

Чеботарёв с трудом выбрался из машины: связанные руки, длинные ноги, потоки воды, боль в затылке – все было против него. Заикин уже стоял на крыльце рядом с незнакомым Чеботарёву длинным и нелепым, как циркуль, человеком. Бурдт глядел на Чеботарёва с неприязнью. Потом кивнул Заикину, и тот срезал скотч с рук пленника. Втроем – Бурдт впереди, следом Чеботарёв и последним Заикин – они вошли в холл.

Пройдя через «вертушку» крутящейся двери, остановились перед рамкой металлоискателя. Охранник коротко кивнул Бурдту, когда тот прошел первым. Заикин, чтобы не создавать ненужной неразберихи, сразу выложил на стол кобуру с пистолетом и тоже прошел. Раздалось неприятное гудение, и красный сигнальный огонек замигал на металлической станине. Юрий Дмитриевич досадливо поморщился и снял ремень. Повторно пройдя через рамку, он поспешил за ушедшим вперед Бурдтом. Чеботарёв переступил рамку. В аппарате утробно загудело, и лампы замигали красным. Он снял брючный ремень и повторил попытку. Снова раздался гул. Чеботарёв напряженно посмотрел на охранника. Бурдт нетерпеливо крикнул охраннику:

– Видишь, у него куртка на молнии, – и поторопил: – Пошли-пошли!

Чеботарёв подхватил ремень и поспешил за ними. Они прошли мимо стойки охраны. Стоявший здесь же второй страж равнодушно окинул их взглядом и вернулся к изучению «Спорт-экспресса». Они миновали коридор, завернули за угол и остановились перед дверью в хранилище. Здесь стоял уже третий по счету охранник и, повинуясь молчаливому приказанию Бурдта, открыл дверь. Он старался не смотреть в их сторону, но Чеботарёв узнал длинную шею, усеянную зреющими фурункулами.

Пройдя в открытую дверь, они ступили на платформу лифта. Под ногами негромко загудело, и платформа плавно поползла вниз. Чеботарёв с любопытством огляделся. Выкрашенные светлой бежевой краской ровные стены, светильники под потолком, окна с матовыми стеклами, забранные решетками. Рядом с шахтой лифта несколькими маршами вниз уходила лестница. Ему показалось, что на некоторых её ступенях темные пятна – вода. Чеботарёв задрал голову, отыскивая, где протекает потолок, но свет от ламп слепил глаза, и он ничего не смог разглядеть.

Первым с платформы быстро сошел Бурдт. Он стремительно пересек пространство и остановился у дверей шлюзовой камеры, поджидая остальных. Объективы камер, блеснув сине-фиолетовыми линзами, нацелились на хранителя.

– Я сейчас разблокирую шлюзовую камеру, – сказал Бурдт и покосился на Чеботарёва, – потом ты заходишь и снимаешь блок с Хранилища.

– Лёва, это предательство, – прозвучал за их спиной глуховатый голос.

Все трое обернулись. Уваров стоял у лестницы, устало опираясь на металлический поручень. Одежда его промокла, туфли раскисли от дождя. Он сделал несколько шагов вперед, оставляя мокрые следы, и остановился, держа в опущенной руке какой‐то предмет.

Бурдт тоже сделал несколько шагов ему навстречу и остановился. Казалось, два дуэлянта сошлись у барьера, и сейчас раздастся роковой для кого‐то выстрел.

– Павел Максимович, сообщаю, что вчера ночью умер Клим Андреевич. Умер в машине скорой помощи.

– Ух ты! – вырвалось у Заикина.

– Черт! – вырвалось у Уварова. – Черт! Никак нельзя! Нет!

– Да, Павел Максимович. Согласен – никак нельзя. Но он умер. – Помолчал и добавил: – Нас осталось двое.

Уваров, которого оглушило известие о смерти Снегирёва, стоял какое‐то время совершенно раздавленный. Потом вскинул голову и зло произнес:

– Ничего! Это – ничего! – он сжал кулаки, голос охрип. – Двое – это много! Мы и вдвоем выстоим! Ты не должен! Это измена!

– Нет, Павел Максимович, – Бурдт был спокоен и как будто безучастен, – для авторизации входа в хранилище нужно три уполномоченных и подтвержденных системой лица. Три. Понимаете? Три! Клим Андреевич умер. Нас осталось только двое. Этого недостаточно для снятия блока с хранилища. Мы и так задержали начало процесса по трем проектам на недопустимые двадцать пять часов. Дальнейшая задержка приведет к коллапсу и остановке работы фонда.

– Ты хочешь сказать…

До Уварова наконец стало доходить, что Бурдт лишь выполняет решение Бюро о бесперебойной работе Фонда, и, возможно, он сожалеет о смерти товарища, но даст волю эмоциям потом, когда всё наладится, когда система заработает. Даст волю. Потом. Возможно.

Павел Максимович зло посмотрел на стоящих за спиной Бурдта и заговорил, будто их здесь не было.

– Я повторяю, это измена, Лев! Ты вывел охранника из-под действия четвертого пункта. Ты грубо нарушил устав, Лёва. Да ещё вовлек в это врага и недоумка Заикина. Тебе придется покинуть Бюро.

– Вообще‐то, – неожиданно встрял Заикин, – именно недоумок сберег и привез пацана сюда. Если бы не я, то, как справедливо сказал Лев Михайлович, всему Фонду был бы капец.

Бурдт, не оборачиваясь, поднял руку, останавливая словоизвержение Заикина.

– Павел Максимович, не торопись, – он кивнул на предмет в его руке, – выслушай теперь меня.

Бурдт подошел почти вплотную. Не удержался и снова посмотрел вниз на то, что было в руке Уварова. Короткоствольный, с массивным корпусом ППС‐2 – пистолет для бесшумной и беспламенной стрельбы. Оружие для войск специального назначения.

Бурдт вздохнул. Он слегка наклонился к Уварову.

– Павел Максимович, ты первым нарушил устав, – он говорил короткими фразами, негромко, чтобы не быть услышанным Заикиным.

– Ты скрыл от Клима Андреевича и от меня, что зачищать нужно было двоих. Анна, жена Владлена, – твоя крестница. Она видела двенадцатизначный код, а поэтому тоже должна быть зачищена. Ты ведь поэтому убил Владлена? Чтобы он никому ничего не сказал.

– Как… как ты узнал? – голос Уварова звучал глухо.

– Агентурная работа, прослушка и терпение, – медленно перечислил Бурдт, – кстати, Глеб, охранник, которого ты завербовал, работает на меня. Как только ты спустился в хранилище, он меня тут же оповестил. – Бурдт помолчал. Потом так же негромко продолжил: – Я буду молчать, Павел Максимович, но с условием. Ты добровольно покидаешь управление Фондом. Другими словами, выходишь на пенсию. Разумеется, твоя доля в прибыли останется за тобой. Надеюсь, у тебя нет иллюзий, что мы оставим твою крестницу в управлении? Будет возле тебя сиделкой. Мы договорились? Теперь… Отдай пистолет. Не делай глупостей.

Уваров смотрел на собеседника некоторое время, потом медленно протянул оружие. Бурдт быстро перехватил пистолет за рукоять и сунул в карман.

– Кем ты собираешься нас заменить? Этим? – Уваров кивнул в сторону Заикина.

– Ещё не решил, – Бурдт пожал плечами, – нужны новые люди, свежая кровь. В общем, кем заменить, уже не твое дело.

Потом он энергичным шагом вернулся к шлюзовой камере. Достал из внутреннего кармана токен и быстро набрал ряд цифр на замке. Загудел зуммер, стальная дверь отъехала в сторону, открывая подход к массивной плите Хранилища. Заикин завороженно наблюдал за действиями Бурдта. Тот аккуратно заклеил пластырем фотоэлементы в проеме и поманил пальцем Чеботарёва.

– Давай! – коротко приказал ему Бурдт, указывая на дверь в хранилище.

Чеботарёв подошел к стальной стене и открыл пластиковую крышку дисплея. Не торопясь, ввел шифр и отошел в сторону. Заикин, едва владея собой от нетерпения, подскочил к двери, схватил за круглую рукоять и потянул на себя. Дверь поддалась, но сил Заикину не хватило, и тогда ему на помощь пришел Бурдт, и вдвоем они отвалили в сторону толстую, сделанную из специального вольфрам-карбидного сплава дверь.

Проем открыл большую светлую комнату, заваленную пачками денег, упакованных в пластик и уложенных на палеты. Заикин не мог пошевелиться от волнения. В изумлении таращил он свои маленькие глазки на несметное богатство, глупо улыбаясь и судорожно хватая воздух. Так, вероятно, стояли Индиана Джонс или сэр Генри Кертис, а может, даже и Али-баба перед несметными сокровищами.

Бурдт равнодушно взглянул на открывшуюся картину. Для него это были денежные средств Фонда. Кивком он приказал Чеботарёву отойти. Сам Лев Михайлович, подойдя к пульту замка, начал колдовать над алгоритмом блокировки, пытаясь совместить его с общей системой контроля.

Заикин откуда‐то из-за пазухи вытащил дорожную сумку и повернулся к Хранителю:

– Я хочу забрать свой гонорар.

Так бывает, что при достижении какой‐то заветной цели или выходе победителем из непростой схватки человека охватывает несказанная радость и в известной степени благодушие. Всё это, помноженное на непростительное легкомыслие и самолюбование, приводит к потере контроля за происходящим, и человек упускает из виду очевидные предвестники беды. Так произошло с Бурдтом и Заикиным.

Для них оказалось полной неожиданностью, когда стоявший от них метрах в десяти-пятнадцати Чеботарёв быстро сунул руку за обшлаг куртки и швырнул один за другим два странных предмета – усеченные цилиндры темного цвета, сделанные то ли из пластика, то ли из стекла. Описав красивую дугу, наследие старика-лодочника, которое «круче, чем коктейль Молотова», залетело в центр хранилища и взорвалось ослепительным фейерверком аккурат среди нагромождения упакованных в пластик пачек фунтов стерлингов и японских йен. На мгновение огонь озарил портрет философа Фукудзавы Юкити, и тут же пламя, словно японский дракон, с ревом вырвалось из хранилища и длинным огненным языком облизало лица стоящих. Взрывная волна отшвырнула Бурдта, а вместе с ним и Заикина на несколько метров от двери, оглушив и опалив им лица. Чеботарёв отступил на шаг, прикрывая глаза рукой. Так сталевар, глядящий на поток расплавленного металла, оценивает свою работу.

Очень скоро жар, исходящий из топки Хранилища, стал невыносим и погнал его вглубь к лестнице. Туда же стали отползать пришедшие в себя Бурдт и Заикин. Чеботарёв оглянулся в поисках Уварова. Того нигде не было. И тут он увидел, как тяжелая дверь Хранилища медленно сдвинулась с места и стала наползать на бушующее пламя. Приглядевшись, Чеботарёв разглядел Уварова, который, надсаживаясь и задыхаясь, пытается закрыть огнедышащую утробу хранилища.

Подхватив под руку шатающегося от контузии Бурдта, Чеботарёв втащил его на платформу, потом кинулся к Заикину. Когда эти двое оказались на металлическом настиле подъемника, он нажал кнопку «вверх». Не дожидаясь, пока спасительный лифт сдвинется с места, он бросился к Уварову. В это мгновение рев пламени оборвался. Массивная дверь Хранилища словно прихлопнула взбесившегося дракона. Огонь исчез, как будто ничего и не было. Только воздух хранил недавний жар и запах гари. Уваров привалился спиной к двери и смотрел на Чеботарёва.

– Вы как, в порядке? – склонился Чеботарёв над стариком.

Тот буркнул, тяжело переводя дыхание:

– Идиот… Тебя могли застрелить! Куда ты лезешь, салага?

– Жить стоит только тем, ради чего можно умереть, – снисходительно улыбнулся Чеботарёв, – вам этого не понять.

Он развернулся, чтобы уйти.

– Эй! – окликнул его Уваров. – Не суйся наверх! За лестницей запасной выход… Цифровой замок… – он продиктовал пять цифр. – Запомнил?

Проводив глазами удаляющуюся долговязую фигуру, Павел Максимович обессиленно опустил голову. В опустевшей бетонной коробке раздался его приглушенный смех.

Минут через десять он поднялся. Ухватился за рукоять двери Хранилища и с трудом сдвинул её с места.

Пламя, как известно, не может жить само по себе. Без воздуха и без кислорода, в нем растворенного. Кислорода, как пишут, в воздухе двадцать процентов. Не кот начихал! Нужно какое‐то время, чтобы пламя сожгло весь кислород в небольшой по объему камере Хранилища. Так думал и на это рассчитывал Уваров, захлопывая дверь с беснующимся пламенем внутри. Оно сожгло кислород, но не успело сжечь деньги. Конечно, в центре, где упали «коктейли», плотно упакованные блоки купюр были повреждены безвозвратно, но большая часть денег не пострадала.