Текст книги "Волчина позорный. Детектив"

– Ну, про убийство меня сегодня я тебе завтра расскажу, – Малович даже не волновался. – Сесть-то вы один хрен сядете. Вот капитан Тихонов, напарник мой. Он, если меня грохнут, вас и разместит по шконкам. Ну, да ладно.

Вам мы пока предъявляем убийство кладовщика Иванова и шофёра фабрики кожзаменителей Кудряшова, которого с перерезанным горлом в реку сбросили. Если сами напишете, что пришли к нам и признались, мы про сегодняшнюю ночь забываем. Помогаете следствию и получаете по три года.

– Чё добрые такие? Придумали феньку какую, чтоб запрессовать нас наглухо? – засмеялся Цапля.

– Да хрена нам придумывать? – Тихонов засмеялся также ехидно, как Цапля. —

Знали вы и того и другого. Убили их в разное время. А так – общались, пили вместе. Вот по пьянке и сцепились. Вы оказались удачливей. И, самое главное – мотив преступления детский. Разругались, разгорячились и в бешеном состоянии их порешили. Не помните себя на тот момент. Верно? Получилось так. А могли и они вас пришить. Запросто могли. То есть вам повезло. Это бытовое преступление. Самооборона. Превысили пределы самозащиты. По три года на рыло, пацаны. Не более.

Дед долго думал и спросил.

– Ну, а если не так, то как?

– Ну, как… – Малович сделал паузу. – Семь преступлений по фабрике мы раскрыли. На зоне тоже наши стукачи баланду хлебают. Хорошие толковые «дятлы» по УДО выходят на пять лет раньше. Так нам отбарабанили, что Иванова и Кудряшова вальнули вы. И тут зависит ваше будущее от того, запишем ли мы это дело как бытовуху или как исполнение чьёго-то приказа. То есть как организованные убийства с целью устранения кому-то опасных людей. Статья уже другая. Может двадцать пять лет, может «вышак».

– С какого «вышак»? – возмутился Цапля. – Люди были плохие.

– Кого это треплет? – усмехнулся Малович. – В законе нет такого понятия. Плохие люди, хорошие ребята. Там есть преступники и потерпевшие. Вы потерпевшие или преступники?

Стало тихо. Говорить некоторое время было нечего, да и не хотелось никому.

– А у нас на сегодня нераскрытых сколько убийств по управлению? – спросил Шура Тихонова.

Володя полистал блокнот.

– Ещё восемь.

– Ну, вот их мы вам и добавим для полноты ощущений. Нам эти «глухари» уже во где! Плюс сегодняшний ночной расстрел, плюс Кудряшов с Ивановым, – Александр Павлович снял фуражку и стал использовать её как веер. Душно было в камере. – Что, не тянет и этот набор на расстрельную? Ну, тогда вы, пацаны, бараны тупые.

– Припёрли к стенке, мля! – согласился Дед.

– Чё надо-то? – наконец спросил Цапля.

– Есть вариант, что мы вас вообще отпустим и вы сразу свалите куда подальше от Кустаная, – пришиб обоих неожиданным предложением Тихонов. – Затихаритесь в большом городе на год. Паспорта у вас есть. А потом возвращайтесь обратно, к своим корешам. «Кума» Серебрякова уже не будет. Он точно сидит под расстрельной. Через полгода ему лоб натрут зелёнкой – и в рай!

– Хрен там – в рай. Его, суку, и в ад не возьмут, – тихо, но отчетливо сказал Малович.

– А как это вы нас не посадите вообще? – удивились Дед с Цаплей одновременно. – Уже всё ведь оформлено.

– Следователи вообще про вас не слышали ничего, – поднял вверх указательный палец Шура. – А это главное пока. Никто кроме нас и начальника управления, который целиком на нашей стороне, про вас не знает ни хрена. А вы сбежите на следственном эксперименте. Мы вас обоих на хату повезём, чтобы Цапля показал, как дело было, а вы вырубите Тихонова, когда я в туалет пойду. Ключи у него заберёте от «браслетов» – и ходу! Нам по выговору дадут, но зато мы получим больше, если не сказать, что всё!

– Чё придумали-то, начальники? – Седой насторожился. – Чтобы вы нас отпустили – кого мы должны сдать?

– Мыслишь в верном направлении, – подошел вплотную к Деду Шура. – Сдаёте с потрохами и душой гнилой Серебрякова, чёрта вашего. Пишите про него все под протокол. Как положено. Укажите, что только на вашей памяти не меньше двадцати убийств, которые организовал Серебряков, и потом исполнителям платил из денег тех козлов, которые его просили. Можете из исполнителей вспомнить только Шило, Сугроба и Штыря. Мы с ними про это говорили. Они не против, что их назовут, если мы вас арестуем. Они за это сейчас и сидят, и им по фигу, что их упомянете. Но Серебрякова сразу прихватит КГБ и УВД. И благодаря вашим честным признаниям – его расстреляют. Чего вам бояться? А вернётесь – его уже не будет. И живите себе. Дела всегда найдутся.

– Итог подбиваем.– Тихонов стал ходить по камере, – первый вариант. Мы вешаем на вас всё и лбы натрут вам зелёнкой. Вариант второй. Сдаёте под протокол «кума» и лоб мажут ему. Что выбираете?

– Да он выскользнет. У него секретарь горкома – кент, – мрачно сказал Дед.

– Камалову тоже будет не до «кума». Он железно попадает в разработку как организатор подпольного производства, – хмыкнул Александр Павлович.

– Посадите сегодня нас в одну камеру. Мы обкашляем тему, – Цапля глянул в глаза Маловичу.

– Хорошо, – согласился Шура.– Конвой, отведи обоих в семерку.

Они зашли к Лысенко и передали разговор с урками. Подполковнику всё понравилось. Но перед тем как разбежаться по домам Лысенко достал из шкафа бронежилет новенький, только в семьдесят первом году выпущенный специально для милиции. Назывался он «ЖЗТ-71 М» и закрывал не только грудь, но и спину. Такая безрукавка почти девятикилограммовая. С титановыми пластинами внутри, на ремнях и с поясом.

– Да со мной трое автоматчиков, – взбрыкнул Александр.

– Тебя убивать сегодня будут. Вечером после того как взяли Деда и Цаплю, он пошлёт снайпера, чтобы именно убить. Лысенко взял его за плечи. – А ты мне нужен на работе и вообще. Надевай и не вякай.

– Накиньте, товарищ майор, – Тихонов перекинул ремни через плечи и стал затягивать ремень на поясе. – Предчувствие есть плохое. Ты мою сущность знаешь. Я фибрами чую как радость грядущую, так и печаль.

– Жаль, что только в этом году стали «ЖЗТ-71 М» делать. Сколько наших ребят можно было бы спасти. А погибло-то на задержаниях да из засад девять оперативников за последние пять лет. Много это, – подполковник откашлялся и отвернулся к окну. – А поверх надевай вот эту рубашку побольше размером. И галстук крупный. Не до красоты.

– Впервые слабаком себя чувствую, – и Малович матюгнулся. Но никто его не слушал.

– Хорошо, если бы урки завтра не струсили и побольше убийц вспомнили, которых посылал Серебряков. И не забыли написать, что убийцам платил он лично, – Шура подъехал на мотоцикле к дому часов в десять вечера. Два автоматчика сидели в коляске, один сзади. Малович пошел открывать ворота и почувствовал, что его сильно толкнули в левое плечо. И тут же услышал звук четырёх выстрелов. Стреляли с крыши дома на другой стороне улицы и не из дробовика, а пулями.

Две воткнулись в плечо а одна ниже левой лопатки. Там где сердце. Четвёртая врезалась над головой в забор. Александра бросило грудью на ворота, которые он только вчера установил и наладил. Он схватился за плечо ладонью, до лопатки не дотянулся и правым боком сбил калитку с щеколды. Между пальцами хлестала кровь и в глазах медленно темнело. Последнее, что он услышал – автоматные очереди своих охранников и чей-то предсмертный стон вдали. Потом в голове появился яркий свет, превратившийся в бесконечный светлый тоннель, и Шура летел по нему как пуля, потерявшая цель.

Глава тринадцатая

Две пули прошили плечо навылет. В голову снайпер не попал. Темно было и далеко. На семь сантиметров задрал дуло вверх. А вот четвёртая пуля впилась со спины в то место, где сердце. Если бы не тяжелый и неудобный бронежилет с титановыми пластинами, то рассказ о Маловиче можно было бы закончить. Но пуля о пластину расплющилась и стекла, раскалённая ударом о металл, на дно кармашка, в котором эта пластина лежала.

– Не, я просто поражен! – гладил Шуру по волнам черного блестящего волоса подполковник Лысенко в палате номер двенадцать военно-медицинского госпиталя. – Ты же всегда меня с советами об осторожности и способах защиты посылал подальше. А тут послушался, бляха! Надо же! И живой! Он привёз с собой бронежилет и надел его на Александра Павловича

– Вот я вынимаю из кармана пластину. Смотри. Вмятина небольшая. А теперь в дырку чехла сую палец, – Лысенко радовался как воспитанник младшей группы детского сада, которому сегодня разрешили не есть кашу. – И упирается палец ниже лопатки прямо напротив сердца. Вот, блин, простая же конструкция – этот жилет. И почему раньше не начали их делать? Титан же ещё в тысяча восемьсот двадцать пятом году какой-то швед изобрёл. Я читал. И сплавы из него разные почти сразу стали делать. Для военных бронежилет – ангел-хранитель. А у них до сих пор нет. Сделали только для полицейских на западе и в СССР для нашей милиции. Сколько солдат они могли бы спасти в войну. Эх…

– Выпишут меня когда? – спросил Малович.

– Сбегаю, уточню, – Володя Тихонов бегом выскочил из палаты.

Шура несколько раз поднял и опустил левую руку. Кулаком стукнул стену белую.

– Вообще не чувствую, что там четыре шва. Не болит совершено.

Вернулся довольный Тихонов.

– Завтра выпишут. На плече раны сухие. Доктор смотрел сегодня. Если по плечу не стучать, за неделю вообще станет как раньше было. Только рубцы останутся. А синяк напротив сердца вообще трогать не надо. Его через неделю и в лупу не увидишь. Но, сказал, никаких задержаний минимум две недели. Да и потом сильно руку не напрягать.

– Я думаю, мне надо съездить к «куму» Серебрякову, – почесал затылок Александр Павлович. – Он-то думает, что меня сегодня из морга заберут, а завтра захоронят. Снайпер наверняка доложил, что меня кончил. Удивлю его и попробую поговорить. Ну, убьет он меня. Так всё управление уже знает, что он распорядитель и финансист всех известных и не известных убийств «цеховиков», да и не только их. И наши ребята моё дело до конца доведут. Посадят его. Да, Вова?

– Да, ясный полдень! – вскрикнул Тихонов. – На него даже сержанты наши зубами клацают. Под расстрельную подведём – не фиг делать. На нём столько смертей, что я бы на его месте уже стакан яда выпил. Но у него-то совести – тю-тю, блин.

– Сходишь, – сказал Лысенко. – Но завтра выписывайся и допрашивай под правильный протокол Цаплю с Дедом. После них можно и к «куму» погостить пойти. Но протокол писать под две копирки. Чтобы оригинал у нас остался, одну копию ему подаришь, а третью я в сейфе своём подержу пока.

Из госпиталя Шура заехал на своём мотоцикле, который подогнал Тихонов, к жене в больницу. Зина развязала бинт, осмотрела раны и чем-то помазала швы.

– Саш, ну вот видишь же сам. Надо пользоваться всем, что жизнь сохраняет. Носи бронежилет и пистолет с собой бери всегда. Мне как-то не мечтается остаться вдовой. Давай, не выпендривайся. Джеймс Бонд, ёлки! Так-то похож. Но то, Саша, кино. Он там на машине и под воду ныряет, и летает. Давай и ты пробуй на мотоцикле своём. Блин! Вроде не дурак. Но апломба как у идиота круглого!

– Виталик нормально себя ведёт и чувствует?

– Нормально. Я так поняла, что ты согласился?

Малович поскрёб затылок и кивнул. Зина наложила свежие бинты, поцеловала его в щёку и Шура поехал. В управление на допрос. Сели они с Тихоновым в допросной комнате, листы разложили, ручки и крикнули конвоиру, чтобы привёл обоих. Деда и Цаплю.

– Гражданин начальник. – Хмуро начал Дед. – Ладно, век воли не видать – сдадим мы сейчас Серебрякова, как пустую бутылку в пункте приёма стеклотары. Но ты теперь скажи, как мы из города выскочим? И куда нам ломиться, в какую сторону лучше? И как мы узнаем, когда можно обратно ехать?

– Да у вас в паспортах нет отметки об ограничении передвижения. Вы обычные советские граждане, не заключенные, – разъяснил Тихонов. – Но на вокзале и в аэропорту вас могут свои увидеть. Ваша братва везде рыщет. Стукнут «куму» и вас начнут искать. А вы вообще-то пока у нас. Завтра, если протоколы составим по уму, мы всем в управлении разнесём слух, что на следственном эксперименте в доме Иванова вы сбежали. А «крот», который у нас работает на Серебрякова, сразу ему доложит. Но «кум» посадить вас не сумеет. Не за что. За вами же с нашей стороны ни одной бумаги, следствия и суда не было. У вас своё жильё есть на свободе. Но он же понимает, что вы туда не пойдёте. Искать там не станет. Будет ждать, когда вы ему или позвоните, или «маляву» закинете.

– А мы на простом «москвиче» довезём вас до Магнитогорска. Там из вашей банды точно нет никого. Своих некуда девать, – Малович поднял вверх палец. – Но, главное – вы из Магнитогорска тут же должны на поезде уехать куда-нибудь. В большой город. Воронеж, Ростов-на-Дону или в Ярославль. И там не шустрить, а устроиться разнорабочими на стройку или в магазин. Оттуда нам позвоните. Или письмо пришлёте. Адрес скажете. Чтобы, если надо будет, мы вас успели спасти. Но это вряд ли потребуется. Серебряков в России вас не будет искать. Да и волей ему недели три от силы дышать осталось. Ну, ладно, пишите сначала заявления о том, что вы пришли с повинной. Вова, подиктуй им.

Через три часа всё было готово. Заявления. Согласие на сотрудничество с УВД. Протоколы, в которых Серебрякову припомнили все его восемь заказов на убийства, полученные из его рук по тринадцать тысяч рублей каждому. Вспомнили «Дед и Цапля», Филонов и Семенченко, написали и про то, кому «кум» ещё давал приказы на физическое устранение двадцати шести человек за пять лет и сколько убийцы получили от него денег. Всё было написано под копирку в трёх экземплярах.

А через шесть часов Тихонов высадил их возле вокзала в Магнитогорске.

– Только не дурите, – посоветовал он. – Живите хоть где, но подальше и очень тихо. И нам звоните. Номера телефонов у вас в паспортах.

– Спасибо Маловичу ещё раз передайте. Он честный мусор. И вам, начальник, спасибо. Всё будет обгимахт!

И Тихонов уехал.

Втроём с Лысенко они ещё пару раз вслух перечитали все бумаги и Лысенко сказал.

– Шура, ты рапорт напиши, что они сбежали во время эксперимента. Я вас наказать должен на его основе. По трое суток домашнего ареста дам и по выговору. А то, что мы их просто так отпустили на волю, убийц доказанных, нам генерал не простит, и свои сотрудники окрысятся. Не надо нигде даже в пьяном бреду вспоминать. И родным ни слова. Мы их потом вернём и на самый малый срок за помощь определим. Но то, что их на волю отправили, даст нам шанс отловить даже не рыбу крупную, а кита, бляха! Короче, мы всё сделали правильно и ради куда более высокой цели, чем поимка самих этих уголовников. Появилась реальная возможность резко сократить число тяжких и прикрыть «подполье».

– Надо думать как поговорить с «кумом», – мрачно вздохнул Малович. – Чую, что бегать он от меня будет под разными предлогами как заяц от волка.

– Так звони, договаривайся, – сказал Лысенко. А мы пошли в один адрес. Там самогон муж с женой гнали. Но цены поднимали безбожно. Мол, качество неповторимое. Ну, трое алкашей в итоге обозлились, разломали им всё установку, а самих измордовали – мама родная не узнает. Участковый сам не справился с ситуацией. Попросил помочь.

И они, ругая по пути самогонщиков, ушли.

– Мне бы Виктора Фёдоровича, – попросил Малович дежурного в приёмной Серебрякова.

– Что сказать? Кто звонит? – дежурный говорил протяжно и гнусаво.

– Скажите, подполковник Лысенко из уголовного розыска.

– Минуту, – дежурный аккуратно уложил на стол трубку и ушел.

– Да, слушаю. Серебряков.– «Кум» говорил резко и отрывисто.

– Ну, это не Лысенко.– Сказал Шура, – под мою фамилию вы бы трубку не взяли.

– Что за фамилия у вас страшная, что я бы испугался? – иронично спросил Виктор Фёдорович.

– Майор Малович Александр Павлович, – Шура произнёс это весело, с улыбкой.

– Да? – после долгой паузы усомнился Виктор Фёдорович. – Тут у меня второй телефон. Подождёте?

Было слышно как он крутит диск на соседнем телефоне и что-то шепотом торопливо говорит в трубку.

– Простите, а вы сейчас где? – спросил Серебряков Маловича нервно.

– Ну, там, куда вы меня и отправляли. В раю я. В ад, сказали, вас ждут.

– Во, какой дерзкий! – хохотнул «кум». – А на хрена звонишь? Тебя же всё равно нет. Не вчера, так сегодня не будет. Или завтра.

– Мы с тобой, орёл, одну корову не доили и одну девку не тискали, – разозлился Малович. – Давайте на «вы» разговаривать. Успеем ещё натыкать друг другу. А пока рановато.

– С чего вы взяли, что в рай лично я вас посылал? – снова усмехнулся подполковник.

– Вот это и есть тема для встречи. Обговорим. Если нет повода и я не прав, извинюсь и в пояс поклонюсь, – засмеялся Шура.

Тут «кум» пересказал Александру расписание уже назначенных встреч, поездок по важным делам и ежедневного посещения больницы в связи с пиелонефритом правой почки. Получалось, что в этом месяце и начале следующего у него время есть только в сортир сбегать. И то не дольше, чем на пять минут. Малович только успел вставить:

– Обязательно встретьтесь с Папой Римским. Он вам индульгенцию даст. Такая насыщенная жизнь – это же счастье. А вы с таким счастьем и на свободе! Завидую. И не ешьте на ночь сырых помидоров. Пиелонефрит этого не любит. А в меня шмалять больше не надо. Смысл какой? Во-первых, грохнуть меня не выходит у вас. Во-вторых, все показания исполнителей, стрелков, против вас лично, как инициатора почти тридцати убийств, лежат в двух сейфах. В моём их нет. Поэтому – есть я или нет меня, наши ребята отдадут бумаги в КГБ. Но вам на фига?

– Хорошо. Встретимся. Но не у нас и не у вас. Где-нибудь в ресторане. В «Туристе», мне там нравится. Но через месяц, я всё равно внесу вас в расписание встреч. А то, может, и не будет времени на ресторан. Ну, спасибо за звонок. До свиданья.

«Кум» отключился, налил себе стакан коньяка, залпом выпил и занюхал рукавом формы. После чего сразу же куда-то позвонил. С красным лицом и злой улыбкой.

– Ты, сука, меня опустил, как «петуха» задрюченного. Мне убитый тобой Малович звонил сейчас. Ты же вчера отзвонился, что родственник уехал и стало жить просторней. Ты что, мля!? Я тебе кто, фуфел вонючий или кормилец, мля!? Деньги через час мне на стол. А самого тебя чтоб я не видел и не слышал потом. Или тоже по Тоболу поплывешь без тупой башки своей и дрожащей руки. С тридцати метров не попасть! Чухонец ты, а не снайпер.

Он бросил трубку и снова налил стакан.

– Во, наговорил! Хорошо, что этого телефона как бы вообще нет, и его никто не прослушивает.

Шура дождался Лысенко с Тихоновым и весь разговор с Серебряковым им пересказал.

– Хитрый, падла, – Лысенко закурил и задумался. – Но взять-то его надо побыстрее.

– Не… Его так не вынешь. К себе не вызовешь. С чего? Да и к тому же он из военного ведомства. С ними связываться, не имея к нему конкретных претензий – глупо. Наши протоколы – для прокурора аргумент. А для них – поймай на месте за руку и приведи. Штурмом зону тоже не возьмёшь. Тут надо шерше ля фамм, – предложил Тихонов. – Я узнавал. Он любит деньги, вмазать и баб. Два первых пункта могут быть одинаковыми, а вот женщин ему надо менять.

– Хорошая мысль, – обрадовался Лысенко. – Но как ему бабу подсунуть, чтобы он повёлся? И где взять такую, на которую бы он повёлся? Жен своих отдавать – чушь. Проституток с вокзала привлечь? Так он проститутку за минуту вычислит. У наших сержантиков подружек взаймы попросить?

– Ой! – Вздрогнул Тихонов, вообразив картинку. – Это вообще трындец. Пацаны оскорбятся и могут генералу пожаловаться. Ну, у кого из вас есть соблазнительные и в полном соку женщины, которые могли бы легко протащить Серебрякова по нашему плану? Надо, чтобы она его заманила в ресторан и там напоила. Но вряд ли он кого попало в кабак потащит, чтобы потом продолжить с ней развлекуху. Тут нужна очень аппетитная, эффектная на вид женщина, чтобы у него слюни сами потекли при первой же встрече.

Малович грустно поглядел на Вову Тихонова.

– Вот была такая Танечка Романова…

– Не! Я же зарёкся с ней шашни крутить! Из – за неё я чуть жену не потерял. Вы что? – испугался искренне Тихонов.

– Да тебя никто не заставляет с ней по новой роман заводить. Надо нюх её направить на Серебрякова. На неё он западёт стопроцентно. Такая булочка со сгущенным молоком внутри, с кремом поверху и шоколадом облитая. Ты только её вылови и разъясни. Для святого дела помощь её нужна. А мы потом купим ей что-нибудь дорогое и женщинам полезное. – Встряхнул его за плечи Александр Павлович.

– Да пошлёт она меня, – уверенно сказал Володя. – Она, может, хочет со мной крутить. А я её чёрт знает под кого подкладываю своими руками. Пошлёт точно!

– А ты скажи, что это государственная задача очень важная и нужна её красота вместе с талантом влюблять в себя кого угодно. А как только, скажи, она задачу выполнит, ты её опять любить будешь неземной любовью. Соври внаглую. Ради дела! Ну?! Потом разберёмся. Мы с командиром её успокоим и всё объясним – Пообещал Шура.

Тихонов минут пять заламывал руки и читал тихо какие-то стихи. Потом согласился.

– Для большого дела можно сдать чуток назад. Но как бы в игру сыграть.

– Точно! – Александр Павлович обнял друга. – Это ж игра такая! Поймай преступника. Мужчина! Ради дела готов собой пожертвовать. Только вот проблема! Как её с ним свести, столкнуть, соединить? Не мыслю пока.

– Она должна ловить возле зоны такси. Узнаем, когда он выезжает домой. А Танька в это время будет красиво стоять на обочине и махать ручкой. Главное, чтобы он остановился и её взял. В остальном она спец! Найдёт, как охмурить, – придумал финал Лысенко.

– Гениально, – подтвердил Малович.

– Командир у нас голова. Ему палец в рот не клади, – вспомнил Вова Ильфа с Петровым.

Подполковник пообещал отследить, когда и какой дорогой уезжает с работы «кум», а Вова Тихонов сел на телефон и начал ворковать с Танькой, которая его сначала не прощала, но, поскольку он бы её всё равно доконал, простила. И они начали лепетать что-то хорошее о своём прошлом. Потом быстренько договорились встретиться в кафе «Колос» и только тогда командир отдал приказ: «Все свободны», после чего трое умных «легавых» быстренько разбежались кто по делам, кто по домам.

Татьяна Романова была в возрасте покидающей волшебный мир феи. Ей стукнуло тридцать. За эти годы она прочла букварь и вскользь какие-то учебники с формулами. Для чего цифры и формулы нужны, так и не дошло до неё. А после седьмого класса Танька резко стала обрастать телесами и спереди и сзади. Она в восьмой не пошла, а устроилась на молочную фабрику и делала кефир, катык, и ряженку. Таня была поразительно доброй и помогала соседкам пожилым. Мыла им полы, стирала и бегала по магазинам. Она собирала на дорогах безродных и потерявшихся собак и кошек. Жили они во дворе и двух сараях.

Зимой Танька покупала сено в деревне за Тоболом, кидала его в сараи и собачкам с кошками было тепло. Она посылала в газету письма, прочитав некролог о смерти какого-нибудь выдающегося человека и просила переслать письмо родственникам, чтобы они ответили, нужна ли им Танина помощь. Татьяна каждый день ходила в церковь и раздавала нищим на паперти деньги. Она после работы вкалывала в доме сестры, больной астмой. Сама сестра задыхалась от любого избытка движений, а муж пил сильно и даже за водой к колонке на углу не ходил.

В доме сестры Танька делала всё, да ещё успевала свой домик, оставшийся после гибели родителей в гололёд на мотоцикле, содержать в идеальном состоянии. Ей было жалко всех. Птичек, которые прилетали к ней во двор и клевали пшено, рис, семечки и хлебные крошки.

Всё, кроме крошек хлеба она покупала. Как и куриные крылышки да головы для кошек и собак.

У неё были три любимых места на Тоболе. Она приходила туда зимой и летом. Когда реку прихватывал лёд, она брала пешню у мужа сестры, крутила лунки и сыпала в них корм для рыбок, который продавали в зоомагазине. Летом в огороде за своим двором копала червяков, складывала в банку с землёй и каждый день утром кормила на Тоболе рыб. Они приплывали как только Танька появлялась, выпрыгивали из воды, кувыркались. Радовались.

Вот по этим причинам денег у Романовой никогда не было. Но она не занимала ни у кого. Отдавать всё равно нечем. Покупала себе дешевые крупы разные и варила каши. Запивала их кефиром и ряженкой. Их по пять бутылок в неделю руководство просто так отдавало рабочим, а в отчетах потом списывало «на бой посуды» и естественную убыль. Мясо она в последний раз она ела в гостях у знакомых, которые пригласили её на Новый год. Ей тогда было двадцать семь. Три года назад всего.

Но больше всего ей было жалко мужчин. Все они, за редким исключением, были плохо одеты и обуты, беспомощны, как попало пострижены и почти у всех глаза были тусклыми как самые дешевые слабенькие лампочки для детских фонариков. Они жили с противными, злыми женами, которых давно, как она понимала, не любили, но деваться было некуда. Разводиться, делить квартиру, шкафы и диваны – противно. Потому и продолжали с ними жить– маяться. И Таня их жалела по-своему. Она подходила к выбранному на некоторое время мужичку и открыто говорила.

Пойдём со мной. Я сделаю твою жизнь добрее и интереснее. Она приводила мужичка к себе, ласкала его, слова говорила милые, которых он давно не слышал. А, главное, дарила ему на время и душу свою добрую и роскошное тело, какого ещё поискать, да и не факт, что повезёт тебе, и вдруг найдешь. Жалела она таким образом очень многих. Искренне, от души, с любовью и сочувствием.

Но статус шалавы заработала быстро, несколько раз жены приходили к ней на работу и таскали её за волосья, ухитряясь, пока не разнимут, настучать кулачками ей по красивому лицу и выдающимся грудям.

Только зла в Таньке не было ни к прозвищу своему «подстилка дешевая», ни к свирепым тёткам, ни к бросающим её после насыщения лаской мужичков. Так она жила. И жизни другой природа и судьба, похоже, не собирались Романовой Татьяне предоставлять.

Володя Тихонов, несмотря на суровую милицейскую жизнь, был мягким, сентиментальным и обделённым лаской. Это было видно и по глазам его, и даже по походке. Поэтому она дня три рыдала когда он от неё избавился, и целый день ревела от радости, когда Володя ей неожиданно позвонил на работу. Тётки на кефирном конвейере отпустили её плакать и радоваться домой, поскольку в таком состоянии она могла что-нибудь в порядке отлаженной системы нарушить.

Встретились они с Тихоновым в кафе «Колос», Володя заказал такой набор блюд, какой берут обычно на праздники. Танька от пуза поужинала и расслабилась. И в этом состоянии её можно было уговорить хоть с парашютом прыгнуть, хоть два пальца сунуть в розетку.

После третьего бокала шампанского Тихонов сделал грустное лицо и доложил Татьяне, что хочет вернуться к её любви и ласке, но только после того, как она пожалеет одинокого мужчину, задолбанного работой трудной и отсутствием общечеловеческих радостей да людского внимания к себе. Военного. Подполковника. Начальника исправительно-трудовой колонии, который много лет каждый день видит только рожи преступников, этих моральных уродов.

– Ты приласкай его, напросись сходить с ним в ресторан. Так Шура Малович придумал. Скажешь мне в какой ресторан и, главное, когда пойдёте, а потом мы с тобой будем неразлучны. И даже жена не разлучит нас. Только смерть.

– Хорошо, – без особой охоты согласилась Танька. – Но только потому, что это нужно тебе и важность у мероприятия государственная. Говори, что надо делать.

Через день она остановила машину Серебрякова и он за час пути утонул в Татьяне как в омуте, из которого без помощи не выбраться. А ещё через пару дней «кум» заказал столик в «Туристе», о чём сразу узнал от Тихонова Шура Малович, и в десять вечера подполковник в шикарном гражданском прикиде был пьян в зюзю, нёс любовную ахинею и обещал Таньке райскую жизнь среди роскоши импортной, бриллиантов и золотых браслетов.

А тут мимо проходил какой-то поддатый ухарь, переодетый лейтенант «угро», случайно задел графин с грузинским дорогим вином и ещё более случайно опрокинул его точно на платье дамы Серебрякова. Не извинился и пошел дальше. Но «кум» успел поймать его за пиджак, поднялся и врезал мужику в ухо, а потом схватил за плечи и с размаха опустил его лицо в салат на чужом столике. И понеслось. Дралось человек десять, причём кто на чьей стороне воевал, никто разобрать не мог. Наряд ресторанной милиции вызвал подкрепление и большинство присутствующих показало на Серебрякова, как на зачинщика этой бойни. Его и еще двоих буйных скрутили и отвезли в изолятор УВД.

Капкан на крупного «зверя», поставленный Маловичем, скрипнул и захлопнулся.