Текст книги "Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи"

А когда Учредительное собрание не утвердило их декреты, Ленин распорядился разогнать его. Электрический свет в Таврическом дворце он поручил отключить Яковлеву. У Ленина была великолепная память, он хорошо помнил о том, что в Бельгии Яковлев работал электриком. Яковлев выполнил поручение, но все, к чему он стремился в революции, для него рухнуло.

Он не покидал Петрограда, наблюдая за развитием событий. Как вести себя дальше, к какому берегу примкнуть, Яковлев еще не решил. Но то, что делали большевики, начало вызывать страх. Все оппозиционные газеты были закрыты на второй день после октябрьского переворота. Отпечатанные тиражи сжигались во дворах типографий. Были запрещены митинги и собрания несогласных. После создания ВЧК начались аресты и первые, пока еще тайные, расстрелы. Разгон Учредительного собрания означал окончательный захват власти в стране одной партией. Ни о какой демократии, и тем более, о правах человека в России, уже не могло быть речи. Он думал, что после революции жизнь народа будет определять избранное народом Учредительное собрание, а его делегатов выгнали из Таврического дворца как надоевших бродяг.

В конце марта, вскоре после переезда советского правительства из Петрограда в Москву, Яковлева вызвали в Кремль на совещание, которое проводил Троцкий. Кроме Троцкого на нем присутствовали Луначарский, Менжинский, Познер, Лашевич, Урицкий, Каменев, Зиновьев, Бонч-Бруевич, Крыленко и еще несколько человек. Яковлев удивился, потому что не ожидал увидеть себя в такой компании. Здесь были все руководители большевиков за исключением Ленина и Свердлова. Яковлев сел за стол, раздираемый любопытством. Ему хотелось знать, для чего он потребовался этим людям. Его уже давно никуда не вызывали, и временами Яковлеву даже казалось, что о нем забыли. Те, у кого он спрашивал, уклончиво отвечали:

– Об этом узнаешь там. Доклад, по всей видимости, будет делать Лев Давидович.

Такие ответы только подогревали интригу. Когда Яковлев вошел в комнату, Троцкий о чем-то спорил с Урицким. Сути спора он не разобрал, сосредоточив все внимание на их лицах. И Троцкий, и Урицкий были удивительно похожи друг на друга. Оба черноволосые со взлохмаченными кучерявыми шевелюрами, у обоих борода клинышком и поблескивающие пенсне. Их можно было принять за двойников. Увидев Яковлева, оба замолкли и повернулись к нему. Яковлев обвел глазами стол и направился к свободному месту.

На совещании шла речь о дальнейшей судьбе бывшего Российского Императора Николая II. Троцкий сказал, что Николай – это символ царской России. Ее уже нет, но символ остался. И до тех пор, пока он существует, будет существовать угроза объединения вокруг него всей реакции. Лев Давидович обвел всех своими маленькими, искрящимися, словно раскаленные угли, глазами и спросил:

– Что будем делать?

– Я не понимаю твоего вопроса, – налегая грудью на край стола, тут же сказал Урицкий. – Решение может быть только одно – расстрелять. И чем быстрее, тем лучше.

– Моисей Соломонович прав, – поддержал его Познер. – Расстрел Николая явится последней точкой во всей истории царской России.

– Где его расстрелять? – спросил Троцкий.

– Там, где он находится, – в Тобольске, – сказал Урицкий. – И, повторяю, это надо сделать как можно быстрее. Контрреволюция собирает силы.

На Яковлева обрушился шквал эмоций. Еще совсем недавно царь считался наместником Бога на земле. Каждое его слово имело силу закона. А сейчас о нем говорят как об обыкновенном преступнике. Умом он понимал, что вся власть находится в руках людей, сидящих за этим столом. Но имеют ли они право так легко распоряжаться жизнью царя? Помазанника Божьего, как называли Государя в России? Да и кто они по сравнению с Государем, хотя и бывшим? Ведь всего несколько месяцев назад в России никто не слышал ни об Урицком, ни о Познере, ни о многих других. Яковлев с напряжением ждал, что скажет Троцкий, сейчас все зависело от него. Троцкий сделал большую паузу, затем спросил:

– А что думают остальные?

Яковлев заметил, как опустил глаза Луначарский. Но сидевший рядом с ним Менжинский порывисто соскочил со стула и сказал:

– Моисей Соломонович прав. С царем надо кончать.

Зиновьев и Каменев согласно кивнули. Они тоже походили на двойников, но не внешностью, а поведением. У них никогда не было разногласий, всегда и во всем они действовали заодно. Яковлев понял, что участь царя решена именно этими кивками. Осталось поставить последнюю точку. Но, к его удивлению, Троцкий отказался сделать это.

– Над царем надо устроить открытый всенародный суд, – переводя взгляд с одного несогласного на другого, твердо заявил он. – Я готов выступить на нем обвинителем. Обычный расстрел ничего не даст. Наоборот, он сделает царя святым. В России любят мучеников. Массам необходимо рассказать о преступлениях не только нынешнего царя, но и всего русского самодержавия. Этот процесс укрепит наши позиции в стране и докажет всему миру законность советской власти.

Над столом повисла напряженная тишина. Ее нарушил Бонч-Бруевич.

– А что думает Ильич? – глядя на Троцкого, спросил он.

– Ильич склоняется к суду, – тихо ответил Троцкий. – Демократическому суду в демократическом государстве.

И Яковлев понял, какой великолепный спектакль разыграл Троцкий. Все было заранее решено им и Лениным. Но если царя все же расстреляют, все будут знать, что ни он, ни Ленин к этому не причастны. Одного не мог понять Яковлев – зачем понадобилось на совещании его присутствие? Быть свидетелем обсуждения? Но это слишком банально.

В свидетели можно было пригласить и других, более известных людей. Тогда зачем? Он начал молча переводить взгляд с одного лица на другое.

– Если царя надо судить, то этот суд должен состояться в Москве, – сказал не проронивший до этого ни одного слова Луначарский. Яковлев обратил внимание на то, что он был очень бледен. Но сейчас белизна начала сходить с его лица, он ожил, словно получив подпитку невидимой энергией. Поправил покосившееся на переносице золотое пенсне и, бросив взгляд на Урицкого, добавил: – Беда в том, что царь находится в Тобольске. Не много ли риска мы возьмем на себя, переправляя его в Москву?

– Риск, конечно, есть, – тут же согласился Троцкий. – По дороге Николая могут попытаться отбить сторонники монархии. Думаю, никто не сомневается, что в России их просто не счесть. Но дело не только в этом. Царя охраняет отряд особого назначения, сформированный еще Керенским. У нас, конечно, имеются контакты с его солдатами. Но при попытке увезти Николая из Тобольска может возникнуть все что угодно. Нам нужен очень надежный и очень опытный человек, который мог бы организовать это. – Троцкий сделал паузу, посмотрел на Луначарского и сказал: – Мне кажется, операцию можно поручить товарищу Яковлеву. Он хорошо зарекомендовал себя в подобных делах.

Яковлева словно прошибло током. Первым желанием было вскочить и отказаться от подобного поручения самым бескомпромиссным образом. Он не мог взять на себя такую громадную ответственность. Везти царя несколько тысяч километров по неуправляемой, раздираемой чудовищными противоречиями стране было выше его сил. Во всех губерниях организованные бандиты останавливают поезда в полях и лесах и грабят средь бела дня. Кто даст гарантию, что какая-нибудь банда не нападет на его поезд? Что делать тогда с царем? Расстреливать? Но он не может взять на себя роль палача. Пусть это делают другие. Яковлев уже взялся рукой за край стола и приготовился встать, чтобы отказаться от предложения Троцкого. Но в это время заговорил Урицкий, хорошо помнивший, как дерзко захватил Яковлев телеграф на Мойке.

– Я думаю, что товарищ Яковлев справится с поручением, – сказал он, глядя на Троцкого.

И Яковлев понял значение этого взгляда. Больше всего Урицкий боялся, что привезти царя поручат ему. И еще одно понял Яковлев. Урицкий ни за что не довезет его до Москвы. Не довезли бы его ни Менжинский, ни Познер, ни другие, сидящие за этим столом. Он поднялся и, глядя теперь уже только на Троцкого, сказал:

– Для того чтобы привезти царя в Москву, нужно иметь надежную команду. В ней могут быть только те, кому доверяешь, как самому себе. Необходимы самые высокие полномочия. Я возьмусь за доставку, если буду иметь то и другое.

Яковлеву показалось, что Троцкий вздохнул от облегчения. Горящие раскаленными углями глаза погасли, он достал из кармана безукоризненно чистый носовой платок, снял пенсне, прищурившись, неторопливо протер маленькие блестящие стекла, снова надел пенсне на переносицу и сказал:

– Нам нужно ваше принципиальное согласие. По всем конкретным вопросам договоритесь со Свердловым.

И Яковлев увидел, как вдруг сразу потускнело ставшее усталым лицо Троцкого.

Свердлов встретил Яковлева как давнего друга, хотя их личное знакомство состоялось всего пять месяцев назад, во время Второго съезда Советов. Но в дни революции, когда суть человека раскрывается на протяжении одного поступка, и этого уже много. Свердлов верил Яковлеву прежде всего потому, что знал о нем, как об удачливом боевике. К тому же слышал от своих екатеринбургских земляков о том, что Яковлев всегда умеет привлечь на свою сторону других. Это было важно при разговоре с начальником отряда особого назначения Кобылинским и его командой.

Свердлов почему-то очень спешил.

– Царскую семью из Тобольска нужно вытащить до наступления ледохода, – сказал он после того, как они обменялись рукопожатиями и Яковлев сел за стол напротив него. – Ледоход отрезает город от остального мира на несколько дней. А нам нельзя терять времени.

Яковлев насторожился. На совещании у Троцкого речь шла только о царе, о семье не было произнесено ни одного слова, поэтому он спросил:

– Привезти одного царя или всю семью?

– А зачем оставлять там семью? – пожал плечами Свердлов. – Что ей там делать?

В этом был свой резон, и Яковлев немного успокоился. Но все же уточнил:

– Судить предполагается только царя или семью тоже?

– Я не вижу необходимости в суде, – сказал Свердлов. – Вина царя общеизвестна и царицы тоже. Но Лев Давидович настаивает на суде, и даже склонил на свою сторону Ильича. Суд так суд, – Свердлов сделал безразличное лицо. – Главное – вывезти семью из Тобольска. Мы боимся, что там может созреть заговор.

– Что представляет из себя отряд Кобылинского? – спросил Яковлев. – Что это за люди?

– Все до одного из гвардии, охранявшей Александровский дворец в Царском Селе, – сказал Свердлов, снял пенсне, положил его на стол и близоруко прищурился. – Многие из них давно знают царя и преданы ему. Правда, по нашим сведениям, в последнее время дисциплина в отряде стала падать. Но ни на какие компромиссы с нашими людьми они не идут. В Тобольске находится представитель Уралсовета Семен Заславский. Он пытался говорить с солдатами отряда, они его просто выставили.

– На что они живут? – спросил Яковлев. – Кто выделяет им средства на содержание?

– Откровенно говоря, не знаю, на что живут, – признался Свердлов и потер пальцами покрасневшую переносицу. – Мы никаких денег туда не переводим.

– Надо выяснить, – сказал Яковлев. – Наверняка они получали жалованье, и также наверняка после октябрьских событий никто им ничего не платил. Если я привезу в Тобольск это жалование, мне будет гораздо легче разговаривать с ними.

– Я распоряжусь, чтобы это выяснили завтра же, – ответил Свердлов. Рассудительность и деловая хватка Яковлева понравились ему.

– Очень большая проблема с людьми, – сказал Яковлев. – В Москве я мало кого знаю, а в отряде должны быть особо надежные люди. Что, если я возьму кое-кого из уфимцев? Они проверены, на них можно полагаться.

– Берите, кого хотите, – Свердлов надел пенсне и внимательно посмотрел на Яковлева, который все больше начинал нравиться ему. – Главное – вывезти из Тобольска семью.

– Когда может состояться отъезд? – спросил Яковлев.

– Как только вы будете готовы, – ответил Свердлов. – Я со своей стороны сделаю все в ближайшие два-три дня. Но, повторяю, выезжать нужно как можно скорее. Семья должна быть вывезена из Тобольска до ледохода.

Отряд Яковлев набрал быстро. Из Москвы пришлось взять с собой около ста человек и еще почти пятьдесят должны были прибыть в Тюмень из Уфы. Там отряду предстояло слиться воедино и в полном составе выступить в Тобольск. Свердлов решил все финансовые вопросы. Жалованье солдатам Кобылинского и расходы на операцию, а это составляло больше пяти миллионов рублей, он вручил Яковлеву в чемодане в своем кабинете. И когда уже прощались, вдруг неожиданно сказал:

– Вам надо будет остановиться в Екатеринбурге. Там вас встретит товарищ Голощекин и подробно проинформирует о ситуации. Он будет все время находиться на связи со мной.

Яковлева это удивило. Он считал, что о его задании никто, кроме Свердлова, Троцкого и некоторых других руководителей, не знал. Для того чтобы иметь свою собственную связь со Свердловым, Яковлев брал с собой специально обученного телеграфиста. Все было обговорено, согласовано, и вдруг совершенно неожиданно выплывает фамилия Шаи Голощекина, сделавшегося в Екатеринбургском Совдепе военным комиссаром. Яковлев ничего не слышал о нем с того памятного эпизода в Уфе, случившегося более двенадцати лет назад. Удивление на его лице отразилось настолько, что это заметил Свердлов.

– Вас что-то смущает? – спросил он.

– Нет-нет, – торопливо ответил Яковлев. – Я знаю Голощекина еще с 1905 года. Однажды даже спасал его от жандармов.

– Вот как? – удивился Свердлов и тут же мимоходом заметил: – Очень надежный товарищ. Ему вы можете доверять во всем не менее чем мне.

Свердлов протянул руку, Яковлев попрощался, и с чемоданом денег и удостоверением комиссара советского правительства по особым поручениям, подписанном Лениным и Свердловым, вышел из кабинета председателя Всероссийского центрального исполнительного комитета. Фамилия Голощекина не выходила из головы. «Зачем мне нужно встречаться с ним? – мучительно думал Яковлев. – И при чем здесь Екатеринбург, если я имею полномочия от первых руководителей государства? Не затевается ли здесь игра, в которой мне отведена роль отнюдь не главной фигуры?» Яковлев не любил недоговоренностей – они всегда вели к провалу операции – и знал, что теперь не успокоится до тех пор, пока не выяснит все до последней подробности. Обронив одну фразу по поводу Голощекина, Свердлов оборвал разговор, и не захотел продолжать его. Надо было попытаться что-то узнать в Екатеринбурге. Там люди попроще, могут проговориться.

Все двое суток, пока поезд шел до Екатеринбурга, Яковлев думал о Свердлове. До революции он никогда не слышал о нем ни в России, ни за границей. Откуда он выплыл на такую высоту и так неожиданно занял второе место в государстве сразу после Ленина? Еще в Петрограде он навел о нем справки и выяснил, что до революции Свердлов работал в Нижнем Новгороде учеником аптекаря. Имел несколько арестов и ссылку в Нарым. Вот и вся революционная деятельность. Но Ленин очень доверял ему. По наблюдениям Яковлева, даже больше, чем Троцкому. В чем причина такого доверия?

Сколько ни ломал голову Яковлев, он не мог ответить на этот вопрос. Затем пришла простая мысль: а может быть, Ленину предложили Свердлова в качестве правой руки? Такой вывод давал ответ на все вопросы. Но ставил и новый: кто мог предложить? Что за сила, которая могла заставить Ленина сделать это? Немцы отпадали сразу. Свердлов был не их племени, они бы наверняка предложили своего. Англичане и французы не имели на большевиков никакого влияния. Тогда кто? И почему Свердлов заговорил о всей семье? Ведь ни Троцкий, ни Ленин, у которого Яковлев был незадолго перед встречей со Свердловым, о семье не упоминали. Значит, решать судьбу семьи будет один Свердлов?

Глава 3

В Екатеринбурге Голощекин встречал Яковлева у подножки вагона. Яковлев узнал его сразу, хотя за те годы, что они не виделись, Голощекин заматерел, на его лице появились уверенность и холеный лоск. Он был в кожаной тужурке и такой же кожаной фуражке с красной звездой на околыше. Только черная бородка и короткие усы остались неизменными. Рядом с ним находилась большая группа одетых в кожаные тужурки людей. Голощекин крепко пожал руку Яковлеву, отступил на полшага и, оглядев его с ног до головы, сказал не то с восхищением, не то с завистью:

– А я бы тебя не узнал. Ты стал слишком европейским, вид у тебя совершенно буржуазный.

Яковлев был в коротком дорогом пальто и шляпе, белой рубашке с галстуком и действительно походил на буржуа или зажиточного мещанина. Он любил красивую одежду и умел хорошо одеваться. Первую фразу Голощекина он пропустил мимо ушей, ожидая, что тот скажет дальше. Но Голощекин молчал, а Яковлев не знал, о чем с ним говорить. Пауза затягивалась и становилась неловкой. Оба это понимали, и Голощекин первым нарушил молчание.

– Ты когда-нибудь был в Екатеринбурге? – спросил он.

– Не довелось, – ответил Яковлев. – Все было как-то не по пути.

– Я приготовил тебе экскурсию. Мотор стоит у вокзала.

Голощекин показал рукой на вокзальные ворота, около которых виднелся черный легковой автомобиль. Яковлев с минуту раздумывал, стоит ли ему ехать, потом сказал, усмехнувшись:

– Хорошая идея. После унылого однообразия вагона смена впечатлений даже полезна.

Экскурсия по Екатеринбургу оказалась очень короткой. Проехав по нескольким улицам и набережной Исетского пруда, автомобиль остановился у гостиницы, прозванной в городе почему-то американской. Яковлев с нескрываемым удивлением посмотрел на Голощекина, ожидая подготовленный заранее сюрприз.

– Мы тут приготовили для тебя обед, – сказал Шая, распахивая дверцу автомобиля. – Столичных гостей надо принимать с подобающими почестями. Заодно хочу познакомить тебя с нашими товарищами.

Голощекин вышел из машины и жестом пригласил Яковлева. Тот молча пожал плечами и шагнул вслед за ним. Голощекин повел его на второй этаж, в комнату номер десять, где уже находилось несколько человек. Комната была просторной и светлой, посреди нее стоял большой стол, застеленный бело-голубой клетчатой скатертью. Яковлев оглядел сначала комнату, потом перевел взгляд на екатеринбуржцев. Одного из них, Белобородова, он знал. Тот приезжал однажды в Уфу и жаловался на отца, имевшего не то магазин, не то лавку и отказывавшегося ему помогать. Поэтому и запомнил его Яковлев. Оказалось, что Белобородов является председателем Уральского Совдепа. Кроме него в комнате находились Юровский, Сафаров, Войков и чем-то похожий на лису остролицый Авдеев. Все – комиссары Уральского Совдепа.

Сели за стол. В комнату тут же вошли две официантки, принесли обед. На первое был выглядевший аппетитно уральский борщ. Глядя на него, Яковлев почувствовал легкий голод. Все ожидали, когда он, как представитель Москвы, начнет разговор, но Яковлев молча взял ложку и начал есть. Голощекин, выждав небольшую паузу, тоже принялся за еду, но, отхлебнув ложку борща, сказал:

– Три дня назад со мной по телеграфу связывался Свердлов, предупредил о твоей миссии и распорядился встретить тебя.

– Спасибо, – сказал Яковлев, продолжая есть. – Яков Михайлович очень заботливый человек.

– Я вижу, что ты недооцениваешь ситуацию, – задетый внешним безразличием Яковлева, заметил Голощекин. – В Тобольске она очень сложная. Там находятся наши люди, но, как я узнал, из Омска в Тобольск собираются послать свой отряд. Они хотят перевезти царскую семью к себе. Непонятную политику ведет Кобылинский. Он по-прежнему считает себя ответственным за судьбу семьи, но ответственным перед кем? Временного правительства давно нет, нам он не подчиняется. Не исключено, что он попытается со своим отрядом вывезти семью из Тобольска и переправить за границу.

– А почему, собственно, вас так интересует семья? – Яковлев оторвал глаза от тарелки и в упор посмотрел на Голощекина. – Это дело Москвы, она им и занимается.

– Как почему? – удивился Голощекин. – Семья находится на территории Уральского совета. Мы несем ответственность за все, что происходит в его границах. Свердлов поручил нам быть с тобой в постоянном контакте и оказывать повседневную оперативную помощь.

– Когда поручил? – как можно спокойнее спросил Яковлев и отодвинул тарелку.

– В день твоего отъезда из Москвы. Вчера он снова подтвердил свое поручение.

Яковлев понял, что о миссии, которую он считал строго секретной, знает весь Урал. «Зачем это Свердлову? – недоумевал он. – Для чего он подключает Уральский совет и всю уральскую ЧК? И почему не ставит в известность меня? Почему не предупредил об этом меня еще в Москве?» Ответа на эти вопросы он не находил.

– Мы решили послать вместе с тобой в Тобольск Авдеева, – сказал Голощекин и кивнул в сторону сидевшего с края стола остролицего чекиста. – Он будет нашим представителем.

– Мне достаточно своих людей, – заметил Яковлев. – В Тобольске ведь уже находятся ваши представители.

Ему не хотелось иметь рядом с собой соглядатаев, но он уже понял, что с момента прибытия в Екатеринбург вся операция будет развиваться не так, как он ее задумал.

– Авдеев едет по нашему поручению и по согласованию со Свердловым, – сухо заметил Голощекин. Поведение Яковлева все больше начинало раздражать его. Это не ускользнуло от внимания Яковлева.

– Скажи, Шая, – спросил Яковлев, намеренно переводя разговор на другую тему, – много раз тебе приходилось бывать в таких переплетах, как тогда в Уфе?

– Много, – ответил Голощекин. – И в ссылке довелось побывать, и за границей тоже.

– Про заграницу я знаю, – сказал Яковлев. – А вот про то, как приходилось здесь, слухов доходило мало. За границу сообщали только о самом важном.

– После февраля мы со Свердловым организовывали в Екатеринбурге Совет рабочих и солдатских депутатов, – сказал Шая. – Потом он уехал в Петроград, а я остался здесь. – Голощекин на несколько мгновений замолчал и добавил: – В нашем Совете все люди надежные. У меня нет никаких сомнений в том, что в Екатеринбурге мы раздавим любую контрреволюцию. Она не сможет здесь поднять голову.

– Спасибо за обед, – Яковлев поднялся из-за стола. – Было приятно повидать старых друзей и познакомиться с теми, кого не знал.

Остальные тоже встали. Авдеев подошел к Яковлеву и остановился около него. Яковлев понял, что с этой минуты он будет следовать за ним как тень. Свердлов об этом распорядился или Голощекин, теперь уже не имело значения. Это приходилось принимать как неизбежность.

Уральские чекисты проводили Яковлева до вагона и еще долго стояли на перроне, глядя вслед удаляющемуся поезду. Они так и не поняли, что из себя представляет чрезвычайный комиссар. Слишком уж скрытным и недоступным показался он им. И Голощекин подумал, что у него с Яковлевым могут еще возникнуть непредвиденные проблемы.

Остановка в Екатеринбурге произвела неприятное впечатление и на Яковлева. Он вдруг понял, что за его спиной началась серьезная игра. Не приходилось сомневаться в том, что ее затеял Свердлов. Но какую цель преследовала эта игра, он не знал. Это настораживало и заставляло продумывать каждый шаг. Яковлев даже повеселел, предчувствуя неминуемые острые ощущения. Словно ему опять предстояло брать банк или почтовый поезд.

Едва поезд тронулся от Екатеринбургского вокзала, как в купе к Яковлеву явился Авдеев. Остановившись у двери, он начал глазами обшаривать полки, пытаясь найти место, где мог бы устроиться. Яковлев вызвал к себе своего помощника Глушкова, отвечавшего за размещение команды в поезде, и сказал, глядя на Авдеева:

– Николай Михайлович, найдите, пожалуйста, место для этого товарища. Он едет с нами до Тобольска.

Авдеев с недоумением посмотрел на Яковлева, но Глушков взял его за локоть и повел с собой. Яковлев закрыл дверь купе и до самой Тюмени не выходил из него. В Тюмени его встречал старый друг по многим нападениям на почтовые поезда и банки Петр Гузаков. С ним было около полусотни таких же, как он, проверенных боевиков, а проще говоря, отчаянных головорезов. Они молча обнялись, и Яковлев понял, что он выполнил все поручения, отданные ему еще из Москвы. Недалеко от вокзала стояло несколько тарантасов, запряженных лошадьми. Гузаков провел Яковлева к одному из них, и вся кавалькада направилась в Тобольск. Куда сел Авдеев, Яковлев не посмотрел. Он отдал его на попечение Глушкова.

– Деревни все проверил? – спросил Яковлев, когда, миновав городские дома, тарантас выехал на гулкий деревянный мост через Туру. Лед на реке стоял еще прочный, и это успокоило его.

– До самого Тобольска, – ответил Гузаков. – Особенно Покровку и Иевлево. В каждой деревне оставил своих людей. Насчет лошадей и повозок договорено.

– Ночевать будем в Иевлево? – Яковлев поежился и плотнее натянул на колени полу своего короткого пальто. После теплого вагона ехать в открытом тарантасе оказалось холодно.

Гузаков скосил на него глаза, попросил приподняться, сунул руку под сиденье и достал новенький парусиновый дождевик.

– Надень, – сказал он, протягивая дождевик Яковлеву. – Пока доедем до Иевлево, будешь грязный как черт. Да и теплее в нем, продувать не будет. У тебя пальто барское, в таком только в городе щеголять.

Гузаков говорил это с нескрываемым восхищением. Ему нравилось, что из простого уфимского парня Яковлев превратился в заграничного щеголя. Он гордился доверием Яковлева и готов был выполнить любое его задание. Яковлев натянул дождевик на пальто и сразу стал похож не на щеголя, а на деревенского писаря. Если бы еще поменял шляпу на крестьянскую шапку, мог сойти и за возницу. Гузаков всегда отмечал про себя невероятную способность Яковлева мгновенно перевоплощаться. Эта способность не раз выручала его во время облав и ухода от жандармов.

– Ночевать будем в Иевлево, – сказал Гузаков, одобрительно посмотрев на закутавшегося в дождевик Яковлева. – У крестьянина Мезенцева. У него самая подходящая изба. Я поселил к нему наших людей.

Яковлев еще в Москве детально продумал весь путь, который придется проделать из Тобольска до железной дороги вместе с царской семьей. Рассчитал количество повозок, необходимых для перевозки семьи и охраны, наметил посты для каждой деревни, организовал предварительную разведку на всей трассе. Надо было учесть все. И возможность похищения царя монархистами, которых, вне всякого сомнения, осталось в России немало, и предотвращение каких-либо митингов и стихийных выступлений, и просто встреч царя с жителями деревень. Главным условием этого была тайна операции. Но Уральский Совдеп сделал ее всеобщим достоянием и не только послал в Тобольск свой отряд во главе с комиссаром Заславским, но и определил соглядатая. Яковлев обернулся. Авдеев сидел в повозке, ехавшей сзади. Яковлев почему-то подумал, что именно там он и должен находиться. Обязанность соглядатая все время держать в поле зрения наблюдаемого.

– Дорога до Тобольска проезжая? – спросил Яковлев.

– Днем уже сильно развозит, но проехать можно, – ответил Гузаков. – На Иртыше лед стоит еще крепкий.

– Ты и на Иртыше был? – удивился Яковлев. Он категорически запретил Гузакову появляться в Тобольске до своего приезда. Его могли узнать, и это сразу вызвало бы ненужные подозрения.

– Был, – усмехнулся Гузаков. – Но реку не переезжал. На Тобольск смотрел с левого берега. Кремль там красивый. Белокаменный. И церкви хорошие.

Петра Гузакова Яковлев знал по Уфе еще с юности. Шаю Голощекина на митинге в железнодорожных мастерских они охраняли вместе. В первых экспроприациях железнодорожных касс и почтовых вагонов участвовали тоже вместе. Но потом Петр привел в группу боевиков своего младшего брата Михаила – веселого, улыбчивого и безрассудно отчаянного парня. Во время нападения на самарских артельщиков Петра ранило, его удалось спрятать и спасти. А Михаила схватили жандармы. Суд приговорил его к смертной казни. Яковлев подготовил побег Михаила, передал ему в тюрьму три браунинга. Но после долгих раздумий Михаил бежать отказался, сказал, что больше не хочет марать руки в невинной крови. Михаила казнили. Яковлев посчитал тогда это признаком малодушия и предательством интересов революции. Но в эмиграции уже не осуждал Михаила с такой категоричностью. Ведь жандармы и почтовые служащие, которых убивали боевики, честно выполняли свой долг перед государством и обществом. Яковлев никогда не забывал о первом убитом им жандарме, отце шестерых малолетних детей. За границей он часто думал о том, что повзрослев, они начнут мстить революционерам. С их стороны это будет всего лишь справедливый суд.

– Ты знаешь, – повернувшись к Гузакову, сказал Яковлев, – в последнее время я несколько раз видел во сне твоего брата Мишку. Жаль парня. Иногда даже думаю – зря мы втянули его в это дело. Ему бы жить да жить.

– Никто не знает, сколько нам с тобой жить осталось, – ответил Гузаков.

– Чего это ты так? – Яковлев с улыбкой посмотрел на своего боевого товарища.

– А ты посмотри, кто прибирает дело революции к своим рукам. Или не видишь?

Яковлев опустил голову, на несколько мгновений молчаливо задумался, потом сказал:

– Пока еще видно далеко не все. Учредительное собрание, на которое мы с тобой надеялись, разогнали. Но в революции есть ближайшие цели и главная перспектива. Скоро, очень скоро все прояснится. Знаешь, как раньше говорили: «Судите его по делам его».

– По делам и будут судить, – хмуро ответил Гузаков.

Колонна двигалась быстро. К обеду она была в Ялуторовске, где сменили лошадей, а поздно ночью в Иевлево. Яковлева с Гузаковым ждали в доме крестьянина Мезенцева. Яковлев с трудом слез с повозки, еле разогнул затекшие ноги. В своем модном городском пальто он замерз, дождевик предохранял его от грязи, но не от холода. Всю дорогу от Ялуторовска до Иевлево с неба сыпалась то снежная крупа, то моросил мелкий дождь.

Поздоровавшись за руку с каждым из встречавших его головорезов Гузакова, Яковлев сделал несколько шагов по двору, разминая мышцы. Возницы стали распрягать взмыленных, выбившихся из сил лошадей, а Яковлев с Гузаковым прошли в дом. Хозяин избы, молодой, широкоплечий мужик с широкой, аккуратно подстриженной русой бородой, стоя у порога, поклонился им в пояс. Его жена, тонкая женщина в темной кофточке с высокими плечиками и длинной, черной, как у монахини, юбке, зачерпнув из кадушки ковшик воды, помогла гостям умыться, потом их усадили за стол. Еда была скудной: квас с редькой, мелкие жареные карасики и несколько ломтей черного хлеба. Показывая рукой на стол, хозяин сказал:

– Извините, Ваше Превосходительство, что большего не поставили. Но сейчас Великий пост, а мы люди крещеные.

– Чего извиняетесь, – ответил Яковлев, усаживаясь на табуретку. – Мы такие же крещеные русские люди, как и вы. – Он поднял глаза на хозяина и, посмотрев ему в глаза, спросил: – Почему ты называешь нас превосходительствами?