Текст книги "Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи"

– Ваше Величество, – сказал Яковлев без всякого предисловия. – У меня есть приказ советского правительства перевезти вас в Москву.

Ему показалось, что Государь вздрогнул. Упершись ладонью в стол, он резко встал, бросил на Яковлева быстрый взгляд и сказал:

– Я никуда не поеду.

Затем повернулся и, не говоря больше ни слова, направился в комнату, где находилась Александра Федоровна. Яковлев увидел, как за Николаем II закрылась дверь. На некоторое время он оторопел. В первое мгновение хотел кинуться вслед за Государем, но тут же спохватился. Что он мог сказать ему, да и стоило ли вести разговор, если царь находится в таком возбужденном состоянии? Постояв с минуту в гостиной и поняв, что разговор об отъезде продолжить сегодня не удастся, он направился к себе. А Николай II говорил в это время жене:

– Они хотят увезти меня в Москву. Я нужен им для того, чтобы скрепил своей подписью позорный Брестский договор, по которому Россию отдали на растерзание Германии. Я лучше дам отрубить свою правую руку, чем сделаю это. Столько жизней русских солдат положили на войне, и теперь выходит, что все это было сделано напрасно? Как же могут они поступать так со своей Родиной?

Государь нервно ходил по комнате, Императрица молчала, не мешая ему говорить. Она по себе знала, что слова, как и молитва, облегчают душу. Он добровольно отказался от данной Богом власти для того, чтобы сохранить спокойствие государства и не проливать безвинную кровь народа. В благодарность за это Его и всю семью арестовали и сослали в Тобольск. А теперь Его подписью хотят скрепить величайшее предательство – сдачу России немцам. Если это так, то выходит, что Российскому Императору немцы доверяют больше, чем Ленину и Троцкому. Иначе зачем везти Государя в Москву?

Но Российский Император не может идти на поклон к немцам. Россия никогда не склоняла перед ними головы и не склонит даже сейчас, когда она отдана во власть поднявшегося на бунт народа. «Однако что-то надо делать», – думала Императрица и не находила ответа ни на один из своих вопросов.

Глава 6

После того как Государь наотрез отказался уезжать из Тобольска, Яковлев пришел в свою комнату, сел на кровать и обхватил голову руками. Направляясь сюда, он не думал, что придется столкнуться с такими трудностями. Телеграфный разговор со Свердловым вызвал много вопросов. Под главной частью «груза», которую требовалось немедленно доставить в Москву, конечно же, подразумевался царь. Но почему же тогда Свердлов не пошлет телеграммы в Екатеринбург и Омск и не потребует от местных Совдепов всемерной помощи ему, Яковлеву? Ведь их представителей, прибывших в Тобольск, приходится принуждать к подчинению фактически с помощью угрозы применить силу. Такая ситуация в любой момент может привести к конфликту, и Свердлов, конечно же, понимает это. Неужели он хочет, чтобы возник конфликт? Для чего? Для того, чтобы расправиться с семьей и всю вину за это возложить на Яковлева?

От этой догадки ему стало нехорошо. Он знал, что всякая власть цинична, но никогда не думал, что она может быть циничной до такой степени. Ему вдруг вспомнилось, как переглядывались между собой Урицкий и Троцкий, и теперь это тоже вызывало подозрения. Неужели они заранее сговорились и так блестяще разыграли перед ним спектакль? Что же делать теперь ему? Отказаться от выполнения задания и возвращаться в Москву? Но там его сразу же обвинят в измене революции. А что станет с царской семьей? Он только теперь понял, что ее ждет неминуемая смерть. И Николай, очевидно, интуитивно почувствовал это. Поэтому так категорично отказался уезжать из Тобольска.

Яковлев вспомнил бледного, страдающего от постоянных болей Наследника, издерганную непрекращающейся болезнью сына и унижениями заточения Александру Федоровну, прекрасные, но печальные лица великих княжон, и ему стало не по себе. «За что страдают они, – подумал он. – Только за то, что в их жилах течет царская кровь?»

Гузаков, лежавший в одежде на соседней кровати, повернул взлохмаченную голову и спросил:

– Что-то случилось, Василий Васильевич?

– Душа страдает, – положив руку на грудь, сказал Яковлев.

– А ты о ней забудь, – посоветовал Гузаков. – Сразу легче станет.

– Душа – самое ценное, что есть у человека, Петя. Нет ничего страшнее, чем стать бездуховным существом. Тогда становится дозволенным все. В том числе и власть над другими душами.

– А мне казалось, что мы с тобой уже давно души дьяволу отдали, – сказал рассмеявшись Гузаков.

– Мне тоже иногда это казалось, – вполне серьезно ответил Яковлев. – А выходит, что Господь просто так к дьяволу никого не отпускает.

– Я думал, что Заславский с Дуцманом передерутся, – сказал Гузаков. – А они, оказывается, одни и те же инструкции имеют.

– Чьи инструкции? О чем ты? – Яковлев вскинул голову и резко повернулся к Гузакову.

– Не знаю чьи, – ответил Гузаков. – Но мы с тобой им поперек горла. Недавно они тут сидели и говорили, что надо звать подкрепление. Иначе царскую семью перевести в тюрьму не удастся. Заславский тут же побежал на телеграф связываться с Екатеринбургом.

– А Дуцман? – спросил Яковлев.

– И Дуцман с ним.

Яковлева словно обожгло. То, что он только предполагал, оказалось правдой. И телеграммы, по всей видимости, уже давно ушли и в Омск, и в Екатеринбург. Только говорилось в них не о помощи комиссару советского правительства, а совсем о другом.

Яковлев вдруг понял, что с самого начала было задумано две операции. Одна, отвлекающая, поручалась ему. Другая, главная, – уральским и омским чекистам. Одновременно с этим намечались и две жертвы – Яковлев и царь. Никакого суда над бывшим царем не будет, он никогда не доберется до Москвы, как и его семья. Никого из них не пропустят дальше Екатеринбурга. Иначе бы не суетились так екатеринбургские чекисты. Надо искать решение. Но какое? Яковлев встал и нервно заходил по комнате.

– Да не принимай ты все так близко к сердцу, – сочувственно сказал Гузаков. – С Дуцманом и Заславским справимся без проблем.

– Если бы дело было только в них, – тяжело вздохнув, сказал Яковлев. – Все намного серьезнее. Настолько серьезнее, что и представить нельзя. Ты на всякий случай предупреди наших людей. А я пойду в губернаторский дом. Мне надо еще раз поговорить с царем.

– Он что, отказывается ехать?

– Дело не в этом.

– А в чем?

– Ты знаешь, куда его везти?

– В Москву, куда же еще?

– Ты уверен, что мы его довезем? – спросил Яковлев.

– Вчера верил, а сейчас не знаю, – пожал плечами Гузаков. – Думаешь, отобьют?

– Нам с тобой, Петя, ни в какие сражения вступать нельзя. У нас с тобой сил для этого нет. Но думать о победе надо. Без этого жизнь не интересна.

Яковлев улыбнулся и обнял Гузакова за плечо. И тот увидел в его глазах дерзкие огоньки, так хорошо знакомые ему по многим нападениям на банки и почтовые поезда во имя революции. «Неужели он опять что-то задумал? – с восхищением подумал Гузаков. – Если задумал, то это должно быть чем-то совершенно особенным».

– Проверь наших людей, – сказал Яковлев. – А я пока нанесу визит помазаннику Божьему.

На этот раз Яковлев явился в губернаторский дом без предупреждения. Государь был в гостиной вместе с Императрицей. Он стоял у окна и задумчиво смотрел во двор, окруженный забором, за которым виднелись крыши домов и простирающаяся за Иртышом пойма. Снег уже сошел с нее, обнажив смятую, рыжую прошлогоднюю траву с синими зеркалами лужиц в низинках. Александра Федоровна сидела в кресле и что-то вязала. Увидев на пороге Яковлева, она настороженно подняла голову, а Государь повернулся от окна и остановился взглядом на комиссаре.

– Мне надо поговорить один на один с Его Величеством, – сказал Яковлев, глядя на Императрицу.

– Что это значит? – вспыхнула Александра Федоровна. – Почему я не могу присутствовать?

Яковлев растерялся и несколько мгновений молча смотрел на Государя. Тот шагнул от окна и произнес:

– Говорите.

– Ваше Величество, – сказал Яковлев. – Я еще раз заявляю, что мне поручено доставить вас в Москву.

– Я же сказал, что никуда не поеду, – сухо ответил Николай.

– Прошу вас этого не делать, – спокойно произнес Яковлев. – Вместо меня могут прислать другого, менее гуманного человека. Мы должны выехать завтра, в четыре утра. У нас совершенно нет времени. Если вы не хотите ехать один, можете взять с собой кого угодно. За вашу жизнь я отвечаю своей головой.

– Я тоже поеду, – встав с кресла, неожиданно сказала Государыня. – Я не оставлю его одного.

– Хорошо, – сказал Яковлев. – Но я очень прошу вас брать с собой как можно меньше сопровождающих и багажа. У нас мало транспорта.

Он сдержанно поклонился и вышел. В большой комнате солдатского комитета отряда особого назначения, куда он пришел, Матвеев, Дуцман и Заславский играли в карты. Увидев Яковлева, они отложили их в стороны и, не сговариваясь, повернулись к нему. Он понял, что его ждали.

– Снова ходили к бывшему царю? – сверля острыми черными глазами Яковлева, спросил Заславский.

– Да, – ответил Яковлев. – Ходил.

– Нам надо со всем этим делом кончать, товарищ Яковлев, – вальяжно откинувшись на спинку стула и закинув ногу на ногу, сказал Заславский.

– С каким делом? – не понял Яковлев.

– С Романовыми, с каким же еще!

– У меня, товарищ Заславский, в отличие от вас, в отношении Романовых имеются строгие инструкции товарищей Ленина и Свердлова, – напрягая скулы, сказал Яковлев. – И я обязан в точности выполнить их. Чего бы это ни стоило. Иначе грош цена всей нашей революционной власти и революционной дисциплине.

– Вы хотите увезти их?

– Не только хочу, но и увезу.

– Когда? – спросил Заславский, вскочив со стула.

– Завтра утром. И вас, товарищ Заславский, а также всех остальных прошу беспрекословно подчиняться мне. Вы уже получили инструкции из Екатеринбурга?

– Да, я должен вам подчиниться, – опустив голову, сказал Заславский. – Я дам своим людям соответствующее распоряжение.

Дуцман встал и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Матвеев некоторое время растерянно смотрел то на Яковлева, то на Заславского, потом сказал:

– Вы не имеете права забрать царскую семью без нашей охраны.

– Именно об этом я и хотел поговорить с вами, – сказал Яковлев. – Для сопровождения мне нужно двадцать человек из вашего отряда. Я уже предупредил об этом Кобылинского. Подготовьте их, и чтобы завтра в четыре утра они были у губернаторского дома.

– Почему только двадцать? – спросил Матвеев.

– Я увожу лишь царя и царицу. Остальные остаются с больным Алексеем. Через две недели я вернусь за ними. Вашему отряду надлежит охранять их с той же тщательностью, с какой вы делали это до сих пор. Больше нет вопросов?

Матвеев пожал плечами. Яковлев уже намеревался подняться к себе на второй этаж, как в комнату влетел запыхавшийся Авдеев. Не заметив Яковлева, он, почти крича, обратился к Заславскому:

– Вы знаете, что Яковлев завтра увозит царя?

Заславский сверкнул глазами, а Яковлев громко рассмеялся.

– Однако конспирация у вас в Тобольске налажена самым отменным образом, – сказал он, не скрывая ехидства. – Не успели в этом доме чихнуть, а уже всему городу известно, кто это сделал.

Авдеев испуганно заморгал, а Яковлев не торопясь поднялся в свою комнату собирать вещи. Перед тем как лечь спать, еще раз перебрал в памяти все свои распоряжения и ту информацию, которая касалась завтрашней поездки. Повозки были наняты, с каждым кучером переговорил он сам, охранять кавалькаду будут Гузаков со своими двадцатью кавалеристами и солдаты отряда особого назначения, которых определили Кобылинский с Матвеевым.

Кобылинский целый день не отходил от Яковлева, пытаясь узнать, зачем везут в Москву Николая II. Яковлев и сам точно не знал этого. В вероятность суда он уже не верил. Да и в чем обвинять бывшего царя? В том, что отказался от власти? Или в том, что принял ее на себя после смерти отца? Но, видя, как переживает Кобылинский, сказал ему, стараясь придать голосу как можно больше искренности:

– Вы думаете, здесь ему будет лучше? Вы же видите, что происходит в Тобольске. Город наводнен дезертирами и многими другими подозрительными личностями. Сюда постоянно прибывают представители то одного, то другого Совдепа. Охранять семью становится все труднее. Ваш отряд тоже начал разлагаться.

– Вы заметили это? – перебив его, спросил Кобылинский.

– Кто же этого не заметит, – сказал Яковлев. – Чем дольше будет оставаться семья в Тобольске, тем меньше гарантий ее безопасности. В Москве таких гарантий значительно больше. Правда, я слышал, что Ленин хочет устроить общественный суд над Николаем II. Обвинителем на нем собирается выступить Троцкий. О других членах семьи ни Ленин, ни Свердлов не говорили ни слова. Судить их не за что. Уверен, что им ничто не угрожает.

– Вы можете дать честное слово, что все обстоит так, как вы говорите? – спросил слегка побледневший Кобылинский.

– Даю, если вас это устроит, – произнес Яковлев.

– Спасибо, – сказал Кобылинский. – Других гарантий я все равно не получу. Господи, как все изменилось! – Он нервно вздохнул и посмотрел вдоль улицы, в конце которой показалась повозка с пьяными дезертирами. Один из них играл на гармошке, остальные горланили революционные песни. – Теперь это видишь каждый день. – Кобылинский отвернулся и опустил голову. – Но так хочется надеяться на лучшее.

– Мне тоже, – сказал Яковлев.

Проснулся он рано. В темные окна комнаты, переливаясь, смотрели крупные весенние звезды. За стенами дома слышалось громыхание повозок, раздавались громкие мужские голоса. Яковлев вскочил с постели, быстро оделся и только после этого посмотрел на часы. Было всего лишь три. До отъезда оставался целый час. Надо было привести себя в порядок и выпить стакан чаю. Яковлев отодвинул штору и посмотрел через дорогу. Все окна губернаторского дома были освещены. Там, по-видимому, давно не спали, а может быть, не ложились в эту ночь вообще. У него защемило сердце. Он впервые подумал о том, что вся жизнь императорской семьи висит на волоске. От Заславского с Дуцманом можно ожидать любой провокации. Еще большую провокацию может устроить Голощекин, полновластный хозяин Екатеринбурга. Надеяться можно только на своих людей. На Гузакова и его команду, и на тех, кого оставил в селах по дороге из Тюмени в Тобольск. Без них и царская семья, и сам Яковлев полностью находились бы в руках Заславского и Дуцмана.

Гузакова в комнате не было. Он ушел к своим боевикам и сейчас уже инструктировал их. Нужно было, чтобы они следили не только за царской четой, но и за людьми Матвеева. Ни на одного из них нельзя было положиться, никого из них, ни Яковлев, ни Гузаков не знали.

Ночью подморозило, но воздух уже был наполнен весенними ароматами. Вчера вечером Яковлев видел, как над Иртышом, сердито гогоча, пролетели на север несколько табунов гусей. Весна наступала неотвратимо, и надо было использовать последнюю возможность перебраться на лошадях через реку. Ледоход мог начаться в любую минуту.

У ворот губернаторского дома стоял Кобылинский с несколькими офицерами. Яковлев за руку поздоровался с ним и негромко спросил:

– Дорога оцеплена?

– Да, – кивнул головой Кобылинский. – На всех прилегающих улицах выставлены посты.

Еще с вечера они обсудили все детали передвижения царя от губернаторского дома до берега Иртыша. Кобылинский, как и Яковлев, не исключал возможной провокации. Ее могли устроить и люди Заславского, и отряд Дуцмана. На пути к реке засаду можно было сделать в любом из дворов безо всякого труда. С одной стороны улицы могли начать стрельбу по охране для того, чтобы отвлечь ее внимание, с другой – по царю. Вот почему всю ночь и главную улицу, и прилегающие переулки патрулировали специальные наряды отряда особого назначения. Руководил ими Евгений Степанович Кобылинский.

– В начале ночи задержали двух молодых парней, – сказал Кобылинский. – Оказались местные, возвращались со свидания. Около половины первого в одном из переулков мелькнули трое подозрительных. Увидев патруль, тут же скрылись.

– Куда скрылись? – спросил Яковлев.

– В один из дворов. Но когда к дому подошел патруль, во дворе никого не было. Обыскали и дом, и огород, и все безрезультатно.

Яковлев нахмурился. Бросил взгляд на грязную неширокую улицу, полого спускавшуюся к реке, потом повернулся к Кобылинскому:

– Надо выставить людей у каждого дома и, как только мы усядемся, открыть на всей улице калитки и осмотреть каждую ограду.

– Я сейчас же дам распоряжение об этом, – сказал Кобылинский.

– Будьте добры, Евгений Степанович. – Яковлев поклонился и направился к крыльцу губернаторского дома.

Около него стоял Авдеев и о чем-то разговаривал с солдатами охраны. Увидев Яковлева, подобрался и отступил в сторону. Но когда Яковлев бросил на него взгляд, тут же сделал шаг вперед и сказал:

– Я должен ехать в одной повозке с царем.

– Кто вам сказал об этом? – сделав удивленное лицо, спросил Яковлев.

– Товарищ Голощекин, – сказал, как отрапортовал, Авдеев.

– Когда он об этом распорядился?

– Вчера вечером, – ответил Авдеев, и его острое лисье лицо подалось вперед, словно он хотел обнюхать стоявшего перед ним человека.

– А больше он ничего не передавал?

– Ничего, – пожал плечами Авдеев. – Разве только то, что в Тюмени нас будет ждать екатеринбургский отряд.

Яковлев холодно посмотрел на Авдеева и отрезал:

– С бывшим царем поеду я. Вы поедете в повозке с Матвеевым. Идите к нему и скажите об этом.

Внутри у Яковлева все кипело. Операция по перевозке царя уже с первой минуты выходила из-под контроля. В голове сидел один и тот же безответный вопрос: почему Екатеринбургское ЧК так бесцеремонно вмешивается в операцию? Почему Голощекин не предупредил его, что высылает в Тюмень свой отряд? Такие распоряжения не отдаются по своему усмотрению, их надо согласовывать с первыми лицами. С кем Голощекин мог согласовать это? Только со Свердловым. Ленин об этом, скорее всего, ничего не знает. «Может, связаться с Лениным? – подумал Яковлев и тут же ответил сам себе: – Сейчас это невозможно. В Москве глубокая ночь, а откладывать отъезд нельзя. На Иртыше с минуты на минуту начнется ледоход. И тогда в Тобольске придется застрять на целую неделю. Да и что значит связаться? Посеять у Ленина недоверие к Свердлову? Неужели он поверит мне больше, чем человеку, которого сделал вторым после себя в государстве? Игра в политику на таком уровне слишком опасна».

Заставив себя успокоиться, Яковлев скользнул отсутствующим взглядом по все еще стоявшему около него Авдееву и шагнул на крыльцо. Рядом с солдатами охраны стоял Гузаков и несколько его боевиков. Обменявшись с ним мимолетным взглядом, Яковлев открыл дверь и поднялся на второй этаж.

Царская семья была в сборе. Дочери стояли около Николая и Александры Федоровны, бледный Алексей сидел посреди комнаты в коляске. На всех лицах застыло тревожное ожидание. Яковлев понял, что здесь его уже давно ждут. Он бросил быстрый взгляд на Марию, одетую в длинную черную юбку и теплый жакетик со стоячим воротником, отороченным мехом, и спросил, обращаясь к Государю:

– Кто еще поедет с вами?

– Доктор Боткин, горничная, повар и камердинер.

– Чемодуров? – спросил Яковлев и снизу вверх посмотрел на главного царского камердинера, гиганта в узком, туго обтягивающем плечи сюртуке.

– Нет, – сказал Николай, – поедет Трупп.

– Я жду вас внизу, – произнес Яковлев. – Отъезд назначен через пять минут.

Он был рад тому, что царь решил оставить Чемодурова в Тобольске. Повозок и так не хватало, а для габаритного камердинера потребовалась бы отдельная телега.

Яковлев не переносил прощаний, но перед тем как сесть в повозку, пришлось выдержать еще одно. Царские дочери, обнимая родителей и сестру, плакали навзрыд. Плакал и Алексей, которого вынесли на крыльцо на руках. Но больше всего Яковлева поразили слезы Николая. Крупные и светлые, они катились по щекам, и он не утирал их, а только по-мальчишечьи шмыгал носом. Было странно видеть плачущим человека, в руках которого еще совсем недавно находилась жизнь ста пятидесяти миллионов его подданных.

Яковлев оглянулся, ища глазами Кобылинского, но его не было. Зато появилась острая мордочка Авдеева. «Наверное, уже сбегал на телеграф, – подумал Яковлев, – сообщил о нашем отъезде Голощекину».

– Пора, Ваше Величество, – сказал Яковлев, склонив перед Государем голову.

Николай II прижал к груди Алексея, поцеловал его в щеку, резко повернулся и, не оглядываясь, направился к повозке. Вслед за ним пошли Государыня и Мария. Яковлев на мгновение задержался взглядом на остающихся в Тобольске детях и подумал о том, что такое разделение семьи происходит у них впервые. Раньше они расставались, твердо зная, что встретятся, а сейчас этой уверенности у них нет. Не зря даже по лицу царя катились слезы.

И тут его взгляд столкнулся с глазами стоявших на крыльце великих княжон. У Яковлева внутри как будто что-то разорвалось. Какими прекрасными и печальными были их лица! Яковлеву никогда и нигде не доводилось видеть таких красивых девушек. В них была не выставленная напоказ красота, а то главное, что есть в человеке и хранится в самых глубинах его души. То, что дано увидеть лишь немногим. В каждом лице жила, светилась, терзалась глубочайшими переживаниями великая одухотворенность. Именно она делала лица девушек такими прекрасными. «Господи, как же счастлив должен быть тот, кого полюбят они», – промелькнуло у него в голове. Он невольно замер, пытаясь запомнить каждую их черточку, движение ресниц, бледность бархатистой кожи, нервное подрагивание выпуклых, словно вычерченных, сочных алых губ. Надо было уезжать, а он будто остолбенел. Затем зажмурился, резко повернулся и, подгоняя себя, шагнул к повозке.

Николай II, Александра Федоровна и Мария стояли посреди двора и поджидали его. Нанимая транспорт, Яковлев хотел найти хотя бы одну карету и один тарантас для женщин и Государя, но таковых в Тобольске не оказалось. Пришлось нанимать обычные крестьянские подводы, на которые поставили плетеные короба, набитые сеном. Правда, одну кибитку раздобыть все же удалось. Зная, что других кибиток по трассе не будет, Яковлев купил ее у тобольского небогатого купца. Узнав, что в ней хотят везти Государыню, тот вздул цену настолько, что за эти деньги можно было купить не только кибитку, но и пару хороших лошадей. Гузаков с угрюмым молчанием долго слушал купца, потом, нахмурив свои густые, взъерошенные брови, расстегнул короткое пальто, под которым на широком ремне в старой потертой кобуре висел наган, и сказал, не повышая голоса:

– Или ты продашь нам сейчас свою будку, или мы ее реквизируем именем революции.

Купец сразу сбросил цену в пять раз. Кибитку установили на телегу, постелили в ней ковер и положили два одеяла. Яковлев показал на нее Государыне и Марии, они прошли к кибитке, подскочивший Гузаков открыл дверку. Александра Федоровна остановилась у подножки и оглянулась, ища того, кто должен был помочь ей сесть. Гузаков застыл как изваяние, не зная, что делать. Он никогда не учился дворцовому этикету. Ситуацию разрядил Яковлев. Он шагнул к Государыне, подал ей руку, она оперлась на нее и поднялась в кибитку. Затем протянул руку Марии. Великая княжна бросила на него быстрый взгляд и зарделась. Но все же взяла его руку и начала усаживаться вслед за матерью. Но то ли она не посмотрела перед собой, то ли неловко оперлась о подножку, но ее нога соскользнула и, если бы рядом не было Яковлева, она бы упала. Яковлев, подхватив ее одной рукой за талию, удержал на ногах.

– Какая я все же неловкая, – сказала Мария, зардевшись еще больше.

– Вы очень даже ловкая, Ваше Высочество, – искренне засмеявшись, ответил Яковлев. – Мне было приятно оказаться рядом с вами.

Не отпуская ее ладонь, Яковлев взял ее другой рукой под локоть и помог сесть в кибитку. На него пахнуло тонким, еле уловимым запахом приятных духов. Когда Мария начала устраиваться на сиденье, Государыня ворчливо произнесла по-английски:

– Никогда не думала, что комиссары могут быть такими галантными.

– По всей видимости, это хороший комиссар, мама, – ответила Мария.

Яковлев посмотрел на нее таким взглядом, что Мария поняла: комиссар знает английский. И зарделась от этого еще больше.

Поклонившись легким кивком головы Государыне и великой княжне, Яковлев захлопнул дверцу кибитки и подошел к Николаю.

– К сожалению, второй такой кареты у нас не нашлось, – извиняясь, сказал Яковлев. – Нам с вами придется ехать в открытой повозке.

– Зато будет много свежего воздуха. – Государь повернулся к крыльцу дома и грустным взглядом посмотрел на остающихся в Тобольске детей.

Слез на его глазах уже не было, под ними обозначились лишь синие круги да от уголков глаз к седеющим вискам пролегли тонкие, резкие морщинки. Он улыбнулся дочерям и Алексею виноватой, почти детской улыбкой, тяжело вздохнул и легко заскочил в повозку. Яковлев сел рядом с ним и дал команду трогаться.

Когда выехали со двора на улицу, Яковлев привстал с сиденья и осмотрел кавалькаду. Впереди нее скакали десять всадников с винтовками за плечами, на передней и задней подводах стояли пулеметы, замыкали колонну тоже десять всадников. Гузаков ехал верхом сразу за последней подводой. Винтовки у Гузакова не было, скакать триста верст с ней тяжело и неловко, он больше надеялся на свой не раз проверенный в деле револьвер.

Яковлеву не давали покоя те трое, которых не удалось поймать ночью Кобылинскому. Может, это местные, возвращались с гулянки или девичьих посиделок, а может, и те, кто хотел устроить покушение на царя или провокацию. Яковлев хорошо помнил, что деда нынешнего Государя, Александра II, отменившего крепостное право в России, убил на петербургской улице бомбой террорист. На узкой улице в любую подводу легко можно было бросить гранату из-за ограды дома. И хотя около каждой калитки стоял солдат отряда особого назначения, Яковлев не мог дождаться, когда они спустятся на лед Иртыша. Там убийце спрятаться негде.

Не пытаясь скрыть нервное напряжение, Яковлев привстал и еще раз оглянулся на Гузакова. Тот приподнялся на стременах и вытянул шею, зорко осматривая опустевшие ограды. Тоболяки привыкли к тому, что в их городе уже почти год живет бывший Российский Император, но так и не видели его, скрываемого охраной за высоким забором губернаторского дома. Теперь люди прилипали лицами к стеклам, пытаясь рассмотреть Государя в шинели и офицерской фуражке, ехавшего в крестьянской подводе. Яковлев ни в одном из окон не увидел прощального взмаха руки. За стеклами застыли окаменевшие лица. «Что это? Нелюбовь к Самодержцу или, наоборот, страх открыто показать ее?» – думал Яковлев.

Николай II словно не замечал этих взглядов. Он весь ушел в себя, не видя ни улицы, ни людей за окнами домов. Было видно, что он до сих пор потрясен неожиданным отъездом. Да и разлука с детьми была не меньшим потрясением. Нет никакой гарантии, что все они увидятся снова.

Сидевший на облучке возница резко натянул поводья и остановил повозку. Яковлев встал во весь рост и взглянул в конец улицы. Колонна подошла к Иртышу. Верховые уже спустились на лед, туда же по бревнам и настеленным на них доскам перебиралась первая повозка. Возница вел лошадей в поводу, боясь, что они могут испугаться переправы. На берегу стоял Кобылинский. Он быстрым шагом направился к Яковлеву, по-офицерски вскинул руку к козырьку и сказал, глядя на Государя:

– Разрешите попрощаться, Ваше Величество.

Николай II вышел из повозки, крепко пожал руку Кобылинскому, обнял его и тихо произнес:

– Храни вас Бог, Евгений Степанович.

– О детях не беспокойтесь, Ваше Величество, – сказал Кобылинский. – Пока я в Тобольске, они ни в чем не будут нуждаться.

– Благодарю, – все так же тихо произнес Николай и сел в повозку.

Кобылинский обогнул повозку и подошел к Яковлеву. Тот тоже крепко пожал его руку и сказал:

– Спасибо за все.

– Я надеюсь, что путешествие будет благополучным, – не отпуская руки Яковлева, сказал Кобылинский.

Яковлев понимал, что начальник отряда особого назначения имеет в виду вовсе не путь от Тобольска до Тюмени. Ему хотелось удостовериться в том, что жизни царя и тех, кто едет вместе с ним, ничто не угрожает. Но кто мог дать ему такие гарантии? В Москве судьбой Государя займутся другие.

– Я не Понтий Пилат, – тихо сказал Яковлев. – И не первосвященник тоже. Но все, что зависит от меня, сделаю так, как велит совесть. – И уже громче добавил: – Я уверен в том, что путешествие будет благополучным.

Кобылинский стиснул ладонью его плечо и отвернулся. Возница взял лошадь под уздцы и повел на переправу.