Текст книги "Уборщица. История матери-одиночки, вырвавшейся из нищеты"

Однако как-то вечером по траве мимо горки, отодвинув ее в сторону, в подъезд вошли врачи «Скорой» в сопровождении пожарных. Они направлялись в квартиру той девушки. Ребенка не было слышно. Я перегнулась через перила лестницы, чтобы посмотреть, что происходит. Несколько моих соседей сделали так же. Один из пожарных глянул вверх, увидел нас, и я инстинктивно отступила, чтобы спрятаться. Он покачал головой. Я представила, какое впечатление мы все производим: мужчины и женщины, обитатели социального жилья, свесившиеся вниз через перила. Представила, что пожарные и полицейские говорят об этом доме и о нас, по каким еще причинам их могут сюда вызывать. Прежде чем из квартиры выкатили носилки с той молодой мамой, я ушла к себе. Я не хотела, чтобы она заметила, как я на нее смотрю, пусть даже глаза ее были прикрыты; я хотела проявить к ней уважение, которого она заслуживала. Я бы предпочла, чтобы и ко мне отнеслись так же.

Час спустя я вышла из дома, чтобы ехать за Мией. Брук выскочила тоже, с широко распахнутыми глазами, раскрасневшаяся, чтобы поделиться со мной последними сплетнями.

– Ты же знаешь, что случилось, да? – спросила она, кидаясь ко мне.

Я помотала головой. Она сказала, что кто-то привел домой малышку и нашел мать без сознания на кровати. Привести ее в чувство не получалось. Она наелась снотворного и запила все целой бутылкой водки.

– Хорошо хоть ее вовремя нашли. Она жива, – сообщила мне Брук. Потом вздохнула и пожала плечами.

– Не надо ей было водкой запивать.

Первое, о чем я тогда подумала, касалось вовсе не той женщины и не ее дочки. Я подумала о том, что Джейми ни за что не должен об этом прознать. Я жила в постоянном страхе, что рядом с Мией случится что-то страшное, в том числе и в яслях, которые она посещала, и я лишусь своих шатких прав на единоличную опеку.

Я погрузила Мию в мир нищеты, окружила людьми, которых эта нищета доводила до трагедии; людьми, которые так долго пробыли в тюрьме или лечебнице, что лишились собственного жилья, которые злились на свое тяжелое положение и даже сходили с ума. Та мать решила положить всему конец. Страшный выбор – но на какое-то мгновение я ей позавидовала.

Квартира на ярмарке

– А Джули здесь? – спросила я, дожидаясь, пока женщина за стеклянной перегородкой выпишет мне чек за принятую квартплату. Каждый месяц я вносила разные суммы, в зависимости от своего дохода, обычно в районе 200 долларов.

Женщина бросила взгляд на доску у себя за спиной, на черной стене офиса.

– Нет, – вздохнула она. – На встрече с клиентом. Хотите оставить сообщение?

Да, я хотела.

– Никак не могу привыкнуть к новому жилью, – сказала я Джули на следующий день, в переговорной.

Джули, к моему великому облегчению, не стала спрашивать, почему.

Это было для меня слишком: ждать, что к тебе вот-вот ворвутся с проверкой, или ходить на цыпочках, опасаясь ругани снизу и стука шваброй в потолок. Однажды я даже пригласила Джейми на ужин – все потому, что одиночество стало просто непереносимым. Я никуда не выходила, не встречалась с друзьями, никого не видела. Я оказалась в изоляции. Это место мне не подходило.

– Подожди здесь, – сказала Джули.

Через пару минут она вернулась с какими-то бумагами.

– Можем записать тебя на ТБРА.

Она произносила «тии-бра», а расшифровывалось это как государственная дотация на аренду жилья.

– Практически то же самое, что Пункт Восемь. Ты же в очереди на Пункт Восемь?

Я кивнула. Пункт Восемь считался чем-то вроде единорога в сфере соцобеспечения – все о нем слышали, но не знали никого, кто бы им пользовался. Так назывался ваучер, по которому государство доплачивало за аренду жилья, если наниматель вносил за него от тридцати до сорока процентов своего дохода. Получалось, что человек, зарабатывающий всего тысячу долларов в месяц, минимальную зарплату, с этим ваучером будет платить за аренду только триста, а остальное компенсирует государство, если жилье будет вписываться в стандарты, определенные для данного нанимателя: обычно речь шла о двух– или трехкомнатной квартире. Здание должно было соответствовать критериям Пункта Восемь, вполне разумным – никакой свинцовой краски, и тому подобное. Получив такой ваучер, ты мог селиться – если найдешь хозяина, готового сдавать жилье за госдотацию, – в любой части штата; действовал он бессрочно.

Я стояла в очереди на ваучер в трех разных округах. В округе Джефферсон, где находится Порт-Таунсенд, очередь была самой короткой, всего на год; в других местах ожидание могло занять лет пять, а то и больше. Некоторые округа вообще приостановили прием заявлений, так как спрос был слишком высок.

Джули познакомила меня с другим социальным работником, которая занималась исключительно Пунктом Восемь и программой ТБРА. Она сидела за большим столом, короткие темные вьющиеся волосы обрамляли мрачное лицо. Дама заставила меня заполнить множество заявлений с вопросами о том, каковы мои планы на следующий год и далее. С детальными подтверждениями и расчетами моего дохода, плюс 275 долларов детского пособия, выходило, что за двухкомнатную квартиру стоимостью 700 долларов в месяц я должна была на данный момент платить 199.

– Сумма будет колебаться в зависимости от твоих зарегистрированных доходов, – добавила Джули, которая сидела все это время со мной, за что я была ей очень признательна.

По требованиям программы мне также предстояло посетить семинар, на котором мне расскажут все подробности, а в основном будут учить, как объяснить потенциальному арендодателю особенности оплаты с помощью дотации (а в дальнейшем и Пункта Восемь).

– У большинства арендодателей есть опыт получения денег по Пункту Восемь, – объясняла Джули на обратном пути. – Ну или, по крайней мере, они представляют себе, что это за программа. Но некоторые не понимают, какая она удобная.

Я не совсем поняла, что Джули имеет в виду – почему программа может быть плохой, – но переспрашивать не стала.

Мы остановились на парковке, и она записала для меня время и адрес проведения следующего семинара.

– Повезло, следующий будет уже завтра, – оптимистически заметила она. – Совсем скоро сможешь переселиться!

Я улыбнулась и кивнула, хотя на самом деле не особенно надеялась, что какая-то из этих программ сможет мне помочь. Травма, нанесенная мне последними шестью месяцами, когда мы оказались бездомными, стычки с Джейми, бесконечно пугавшим меня, словно парализовали мою нервную систему. Мой мозг, внутренности, все тело пребывали в состоянии вечного напряжения. Отовсюду грозила опасность. Вокруг не было ничего постоянного. Я словно шла по коврику, который в любой момент могли выдернуть у меня из-под ног. Я смотрела, как люди улыбаются мне, кивают головой, говорят, как мне повезло попасть в программу и что для нас нашлось жилье, но сама я не чувствовала себя везучей. Моя жизнь изменилась до неузнаваемости.

Социальные работники указывали мне, куда идти, на что подавать заявления, какие бланки заполнять. Спрашивали, что мне нужно, и я отвечала «жилье», или «продукты», или «ясли, чтобы я могла работать», и они помогали, или направляли к кому-то, кто мог помочь, или отказывали. Но не более того. Восстановиться от психологической травмы было жизненно необходимо, но тут помочь мне не мог никто, и даже я сама не знала, насколько это важно. Месяцы безденежья, отсутствие уверенности в завтрашнем дне и страх причинили такой ущерб, на устранение которого требовались годы.

– Многие из вас думают, что арендодатели должны радоваться, – сказал мужчина у доски своей аудитории из двадцати человек, рассевшихся вокруг двух столов в тесной комнатке.

Это был Марк, тот же, кто вел семинар по «энергоэкономии» (обучающей программе по экономии электроэнергии в домашних условиях для малоимущих). Это трехчасовое мероприятие, на котором учили максимально эффективно использовать электричество, я посетила год назад. Материал был такой надуманный и самоочевидный, что я постаралась воспринимать ситуацию с юмором, раз уж мне надо было выслушать настоятельные советы выключать лампочки, чтобы получить дотацию на отопление на сумму 400 долларов. Все чаще и чаще у меня возникало чувство, что людей, обращающихся за государственной поддержкой, считают просто толпой идиотов, и обходятся с ними соответственно. Было весьма унизительно, что мне, поскольку я нуждаюсь в деньгах, официально напоминают постараться снизить расходы.

Теперь мне предстояло сидеть несколько часов и слушать, как работает дотационная программа, чтобы убедить арендодателя, что он будет получать свою ежемесячную плату. И правительство, и все остальные по определению мне не доверяли. Ставили палки в колеса на каждом шагу. Чтобы прийти на семинар, я пропустила работу, в яслях пришлось договариваться тоже. Я сидела за столом, глядя на Марка, стоявшего перед нами. На нем была та же самая байковая рубашка, что и год назад, и джинсы, натянутые чуть не до подмышек. Жидкий хвостик за это время заметно отрос. Я улыбнулась, вспомнив его рекомендации по экономии электричества: не разогревать предварительно духовку и остужать ее, открыв дверцу. Или не сливать горячую воду сразу после ванны или душа, потому что тепло будет распространяться по воздуху и согревать квартиру.

– Пункт Восемь привлекателен для арендодателей тем, что гарантирует получение арендной платы. Им не нравится не закон, а люди, которые им пользуются, – сказал Марк. – Ваша задача – доказать, что к вам это не относится.

Я вспоминала, сколько раз полиция, пожарные и «Скорая» приезжали в наш дом в последние пару месяцев; внезапные проверки с целью убедиться, что квартиры не замусорены, а сломанные машины, брошенные на парковке, ремонтируются; визиты социальных работников, следящих, что мы не позволяем себе того, что обычно делают бедняки, а именно не накапливаем грязное белье и мусор, хотя на самом деле нам просто не хватало сил и средств на нормальную жизнь, хотя мы выполняли работу, на которую никто другой не соглашался. Мы должны были жить на минимальную зарплату, работать на нескольких работах с неудобным графиком, да еще удовлетворять требования социальных служб, чтобы претендовать на жилье, где сможем в безопасности растить своих детей. Никто почему-то не видел, сколько мы трудимся – все видели только результат: жизнь, которая постоянно обрушивала на тебя все новые проблемы, отчего становилась практически невыносимой. Не важно, насколько сильно я старалась убедить окружающих в обратном, бедность неизменно ассоциировалась у людей с нечистоплотностью. Как мог арендодатель считать меня надежным съемщиком, если стереотипы въелись у нас так глубоко?

– Те из вас, кто участвует в программе ТБРА, могут объяснить арендодателю, как она затем переходит в Пункт Восемь, но вы обязательно должны указать и на ее собственные плюсы! – настаивал Марк. – Обе эти замечательные программы делят арендную плату на две части – вашу и ту, что оплачивается государством.

Казалось, он от этого в полном восторге. Можно было подумать, что мы на аукционе, а не на семинаре по социальной программе.

– Арендодателям не очень нравится, что платежи по Пункту Восемь приходят в фиксированную дату, а не первого числа каждого месяца, как они привыкли, но вы можете их переубедить!

Марк взял со стола еще одну стопку бумаг и начал раздавать их нам.

– Пункт Восемь – это гарантированные деньги, – снова повторил он.

Если вам все-таки удавалось преодолеть стереотипы и убедить арендодателя сдать жилье по программе, перед вами вставали другие трудности. Чтобы получать дотационные платежи, арендодатель должен был подтвердить, что его квартира или дом отвечают критериям безопасности, в частности, что в них установлены детекторы дыма и соблюдены прочие стандарты. Таким образом получалось, что если дом или квартира не соответствуют этим стандартам, то семья с ваучером не сможет арендовать данное жилье. Возникало противоречие: владельцы хорошей недвижимости не хотели сдавать ее жильцам «с Пунктом Восемь». Им приходилось искать жилье в бедных кварталах, но там они рисковали не пройти очную инспекцию.

– Арендодатели должны сами заботиться, чтобы их квартиры отвечали стандартам «Пункта Восемь», но многие не хотят этого делать, – сказал Марк. – Это их выбор. Тут нет ничего незаконного, никакой дискриминации…

– Да самая настоящая дискриминация! – выкрикнула девушка, сидящая рядом со мной.

Я знала ее по «Пицце на набережной». Мы всегда здоровались друг с другом. По-моему, ее звали Эми, но я не была уверена.

– Мы с моим парнем нашли отличный маленький домик, – сказала она, – но туда в результате заселилась моя подруга. Хозяин сказал, что не пустит жильцов по «Пункту Восемь», потому что они все загадят.

Она погладила рукой выступающий беременный живот.

– Сказал, не хочет, чтобы у него устроили ночлежку.

Все повернулись к Марку, но он в ответ только сунул руки в карманы.

Мне, тем не менее, понадобилась всего неделя, чтобы найти подходящее жилье. Мало того, в него можно было въезжать незамедлительно, и оно удовлетворило выездную инспекцию. Мы могли хоть в тот же день покинуть «переходный» дом. Наша новая квартира выходила на поле, где обычно проводились ярмарки, в нескольких кварталах от Норт-Бич. Герти, хозяйка, услышав о дотациях на аренду, только плечами пожала. Я объяснила, что мой платеж она будет получать первого числа, а остальное – десятого.

– Ну, меня это устроит, – ответила она и улыбнулась Мие, сунувшей голову мне под мышку. – Ей нужна кроватка или что-то вроде того?

Я едва не сказала «нет». Инстинктивно я всегда торопилась отказаться, когда люди пытались нам помочь. Что, если кому-то другому эта помощь нужнее? Но тут я вспомнила о большущей дыре в дочкином переносном манеже.

– Да, – кивнула я. – Нужна.

– Отлично, – воскликнула Герти. – Предыдущие жильцы оставили кое-что, и я не знала, куда это все девать.

Она прошла к багажнику своего грузовичка и вытащила оттуда складную белую кроватку, точно такую, как в яслях, куда ходила Мия. Внутри оказалась еще и маленькая красная курточка. Я вынула ее и протянула Герти.

– Берите и ее, если она вам нужна, – ответила та. – Похоже, это какой-то костюм, да?

Я встряхнула курточку свободной рукой и увидела, что на капюшоне нашита пара глаз, а сзади – выпуклый хвост.

– Похоже, это лобстер, – улыбнулась я.

Герти рассмеялась.

– Точно! По крайней мере, так предполагалось.

У Мии не было костюма на Хеллоуин. Сентябрь подходил к концу, а я о нем и не вспомнила. Поиск жилья занимал все мои мысли.

Герти помогла мне внести кроватку внутрь и уехала, передав нам ключи. Теперь мы жили в квартире на первом этаже, с крылечком, выходившим на небольшой клочок газона. Дальше начиналось просторное поле. В столовой, совмещенной с кухней, было круговое окно. Брат собрал для меня компьютер, и я поставила его на стол, продолжавший кухонную столешницу, а потом включила диск с музыкой. Мия немного потанцевала, побегала вокруг стола, по гостиной, плюхнулась лицом вниз на диван и снова принялась носиться – теперь взад-вперед по коридору.

Я расставила свои книги на полках в гостиной. Развесила немногочисленные фотографии и картины, которые мне подарила мама: пейзажи с заснеженными просторами, написанные художниками с Аляски, – те же, что висели на стенах дома, где я росла. Когда я возилась с последней картиной – береза среди поля, – позвонил Джейми. До этого я оставила ему сообщение.

– Что тебе надо? – рявкнул он, стоило мне поднять трубку.

– Понимаешь… мне предложили поработать в субботу, и я хотела спросить, Мия не может подольше побыть у тебя?

– Насколько дольше?

Обычно он брал ее на несколько часов по субботам и воскресеньям, за исключением последних выходных месяца.

– Это за городом, далеко, – ответила я. – Работы много, так что – насколько сможешь.

Джейми ничего не говорил несколько секунд. Я слышала, как он сделал короткий вдох. Наверное, прикурил сигарету. В последнее время я несколько раз просила его посидеть с Мией подольше, чтобы успеть подзаработать, пока не закончился сезон.

– Нет, – ответил он наконец.

– Почему? Джейми, но ведь я могу работать только так!

– Я не собираюсь помогать тебе выбираться из этого дерьма! – взорвался он. – Я и так трачу на вас кучу денег, потому что ты вечно отправляешь ее ко мне без памперсов. Да еще приходится кормить ее ужином. В общем, нет!

Я продолжала говорить, пытаясь переубедить его.

– НЕТ! – снова заорал он. – НЕ СОБИРАЮСЬ Я ТЕБЕ ПОМОГАТЬ!

И бросил трубку.

Мое сердце забилось неровными толчками, как всегда после таких вот наших бесед, которые неизбежно заканчивались его криком. Но на этот раз в груди у меня все сжалось, отчего стало вдруг трудно дышать. Мой психотерапевт из программы для жертв домашнего насилия, Беатрис, говорила, что в подобных ситуациях надо прижать ко рту бумажный мешок. Я закрыла глаза и вдохнула через нос на пять счетов, потом выдохнула через рот на столько же. Сделала еще два таких же вдоха, потом открыла глаза и увидела, что Мия стоит прямо передо мной и внимательно смотрит.

– Ффффто ты делаешь? – спросила она, шепелявя из-за соски во рту.

– Ничего. Все в порядке, – ответила я, наклоняясь и протягивая к ней руки с согнутыми пальцами, чтобы пощекотать. Щекотное чудище. Я зарычала, Мия взвизгнула от восторга и бросилась бегом вокруг кухонного стола. Я повалила ее на диван и защекотала так, что соска от смеха выпала у нее изо рта. Тогда я крепко обхватила дочурку обеими руками, прижала к себе и изо всех сил обняла, наслаждаясь ее теплом и запахом детской кожи.

Она начала вырываться.

– Ну, мама, не надо! Еще! Давай еще!

Мия побежала в спальню, и я – следом за ней, не опасаясь, что кто-то станет на нас кричать и колотить в потолок ручкой метлы.

Семь видов государственной поддержки

Я поспешила натянуть на голову капюшон ветровки, но осенний дождь хлынул так неожиданно и сильно, что волосы у меня сразу намокли. Я бросилась к стене каменного дома, где стоял мой начальник, тоже спрятавшийся под капюшон.

– И что нам теперь делать? – прокричала я, чтобы он расслышал мой голос за шумом дождя.

– Ехать домой, – сказал Джон, муж моей приятельницы Эмили, который нанял меня себе в подмогу на садовые работы полгода назад. Он пожал плечами и попытался улыбнуться; у него на капюшоне до сих пор не растаяли крупинки града, обрушившегося на нас перед тем, как полил дождь. Он снял очки, стер с них дождевые капли и нацепил обратно на нос.

Я опустила голову, признавая поражение. В последнее время нам не раз приходилось бросать работу, не закончив, из-за дождя. Близился конец сезона – и моего основного источника доходов.

Мы загрузили мусорные пакеты, секаторы и грабли в кузов желтого грузовичка Джонни, он в последний раз мне улыбнулся, сел в кабину и уехал. Я посмотрела ему вслед, а потом перевела взгляд на собственную машину, припаркованную на другой стороне улицы. Передние окна были открыты. Вот черт!

Добравшись до дома, я, стоя на одной ноге на квадратике линолеума перед входной дверью, принялась стаскивать резиновые сапоги. Потом расстегнула рабочие штаны, спустила до колен и просто вышла из них – штаны настолько пропитались водой и грязью, что не упали на пол, а так и продолжали стоять, сложившись в гармошку. Обитатели Аляски утверждают, что рабочие штаны надо стирать только тогда, когда они уже стоят сами по себе, отдельно от хозяина.

Мия в тот вечер была у Джейми до семи часов, и я не знала, как распорядиться образовавшимся временем. Учебники, лежавшие на кухонном столе, напомнили мне об уроках, которые стали неотъемлемой частью моей жизни. Я начала мучительно медленный процесс получения высшего образования и записалась на двенадцать предметов: в две группы онлайн и одну очную, которая занималась в здании недалеко от яслей Мии. На встрече с представителем приемной комиссии я сказала, что хочу получить степень бакалавра искусств. Часть предметов по этому курсу я изучала в школе, в рамках программы «Ранний старт», и теперь их можно было зачесть как пройденные, по крайней мере, в Университете Аляски такое допускалось. Проще всего было начать с двухлетнего обучения в местном колледже, и по деньгам это выходило дешевле. Дальше я могла перевестись на четвертый курс университета. Но, как у большинства матерей-одиночек, моя учеба могла растянуться на долгие годы.

Я уже внесла данные Мии в свою налоговую декларацию, так что получить дотацию на оплату образования было несложно. Заявив о наличии материально зависимого лица и предъявив налоговые формы, это подтверждающие, я могла официально доказать, что содержу ребенка на свои минимальные (по сути, вообще нулевые) доходы.

Грант Пелла, выделенный мне в рамках программы финансовой поддержки малообеспеченным студентам, полностью покрывал стоимость обучения, и при этом у меня оставалось от него еще 1300 долларов. С учетом 275 долларов детского пособия и 45 долларов в неделю за уборку в детском саду у меня получалось примерно 700 долларов в месяц на жизнь. Продуктовых купонов мне выдавали меньше чем на 300 долларов, но еще у нас были чеки «Дополнительного финансирования на питание». Благодаря программам ТБРА и «Энергоэкономии» за жилье я платила около 150 долларов. Оставались расходы на автомобильную страховку, телефон и Интернет. С наступлением зимы работать я перестала, поэтому мне больше не платили дотацию за ясли. Получение образования и посещение занятий не считались достаточным основанием, чтобы на нее претендовать, поэтому мне приходилось искать, с кем оставить Мию на пару часов дважды в неделю, пока я ходила на уроки французского, которые проводились только очно. Хотя они мне совсем не нравились, это была зачастую единственная возможность для меня выбраться из дома и повидаться с другими людьми.

По ночам, когда Мия засыпала, я наливала себе большую кружку кофе и сидела до часу, а то и до двух, над домашними заданиями. Днем Мия не спала и практически ни на минуту не утихала и не останавливалась. Ей требовались постоянный присмотр и внимание. Я не могла найти работу на те короткие промежутки, которые еще были в моем графике, поэтому мы с ней отправлялись в долгие прогулки по лесу или по берегу океана, вот только я еле брела после того, как поспала всего четыре часа, и постоянно думала о том, что у нас совсем нет денег. Мне было проще, пока Мия не подросла и не начала ходить, ведь тогда она кричала и протестовала, только когда ее укачивали перед сном. Теперь ее независимый характер проявился в полной мере. Она отличалась сильной и непререкаемой волей, так что изматывала меня вконец всего лишь за одно утро.

Уложив ее, я садилась за учебники в тишине нашей маленькой кухни. В конце каждой главы приводились вопросы для обсуждения в группе, и, читая их, я еще острее ощущала свое одиночество. Все лето я находилась в постоянном движении, тратя все силы на поиск подходящего для нас жилья. Теперь, когда эта проблема разрешилась, ко мне пришло осознание, что отныне и всегда я буду растить ребенка одна. С учетом того, сколько трудностей приходилось преодолевать, чтобы оставить Мию с отцом, да и эти визиты длились не более двух-трех часов, у меня практически никогда не бывало передышек. Энергия у малышки била через край. На прогулках она настаивала, чтобы самой катить коляску – естественно, со скоростью улитки. В парках требовала, чтобы я – кажется, целую вечность – качала ее на качелях или смотрела, как она раз за разом скатывается с горки. Мне было под тридцать, мои друзья женились, покупали дома и обзаводились детьми. Они делали все в правильном порядке. Я перестала им звонить, стыдясь того, как печально все у меня обернулось. На текущий момент я пользовалась грантом Пелла, ТБРА, Энергоэкономией, Дополнительным финансированием питания, купонами, Медик-Эйд [1]1
  Американская государственная программа медицинской помощи нуждающимся. По ней помощь оказывается лицам, имеющим доход ниже официальной черты бедности.


[Закрыть] и дотацией на ясли, то есть семью видами государственной поддержки, чтобы как-то выжить. Я полностью замкнулась в себе, погрузившись в хаос жизни с маленьким ребенком, многократных переездов и бесконечного стресса.

Впервые на мой день рождения меня не поздравил никто из родных. Джейми – видимо, из жалости – согласился пойти со мной и с Мией на мастер-класс по росписи глиняных кружек. За обедом в «Оливковой роще» я смотрела, как он держит Мию на коленях, а та руками запихивает себе в рот спагетти.

Когда он подвез нас к дому, я не сразу открыла дверцу, чтобы выйти из машины.

– Может, зайдешь? – спросила я.

– Зачем? – буркнул он, барабаня пальцами по рулю.

У меня подступали к глазам слезы от того, насколько сильно – отчаянно! – я нуждалась в его обществе.

– Ну, уложишь Мию спать.

Раздраженный, он закусил губу, но все-таки заглушил мотор. Я посмотрела на него, потом на Мию, и улыбнулась. Джейми и Мия были моей единственной семьей.

Я хотела, чтобы Джейми остался на ночь, пускай даже отдельно, на диване.

Каждый день, когда я одна укладывалась в постель, словно какой-то монстр разрывал мне грудь изнутри своими когтями. Я сворачивалась в клубок и крепко прижимала к себе подушку, но эту боль ничто не могло заглушить. Я ужасно хотела избавиться от нее, но она не проходила и продолжала меня терзать. Теперь, в мой день рождения, первый за многие годы, в который некому было меня обнять перед сном, я опять ощутила ее приближение.

– Может, останешься? – пробормотала я, глядя в пол, а не на Джейми.

– Нет, – отрезал он, усмехнувшись. И вышел за дверь, не попрощавшись и не поздравив меня. Напрасно я его спросила.

Я села на пол и набрала номер отца. Было почти десять, но я знала, что он сидит на диване со своей женой Шарлоттой и смотрит Обратный отсчет с Кейтом Ольберманом, как обычно по вечерам. Когда я жила у них, мне это очень нравилось. После того, как Джейми нас выгнал, я несколько недель провела у отца, потому что больше мне некуда было идти.

– Привет, пап, – сказала я и запнулась. Я не знала, что говорить; он был мне очень нужен, но я никогда бы в этом не призналась. Тайный кодекс моей семьи подразумевал полное молчание.

– Привет, Стеф, – ответил отец, заметно удивленный. Я давно им не звонила. Мы не виделись и не говорили друг с другом со дня рождения Мии три месяца назад, хоть нас и разделяла всего пара часов езды.

– Что случилось?

Я сделала глубокий вдох.

– У меня день рождения.

Голос мой дрогнул.

– Ох, Стеф! – только и сказал он.

Мы оба помолчали. Я слышала, что где-то рядом с ним работает телевизор, представляла себе их темную гостиную, освещенную только горящим экраном. Наверное, Шарлотта вышла покурить на крылечко. Интересно, они по-прежнему не позволяют себе выпить вина в будни?

В первые дни, когда Джейми выгнал нас из трейлера и я приехала к отцу, он часто вставал по ночам и смотрел, как я сижу за кухонным столом, разбирая кучи документов для суда. Мне казалось, отец пытается понять, что произошло у меня в жизни. Факты говорили сами за себя: у меня не было денег, не было дома, а Мие только-только исполнилось семь месяцев. Он понятия не имел, чем нам помочь. Он кормил нас, но в действительности не мог себе этого позволить. Жилищный кризис негативно отозвался на его работе – отец был электриком. Был 2008 год, и застройщики лишились клиентуры, для которой строили свои дома. Я старалась облегчить финансовую нагрузку, покупая продукты на всех за свои льготные купоны. Готовила обеды и завтраки, прибирала в доме, но понимала, что этого недостаточно. Я многого просила у отца и Шарлотты, которые и так едва сводили концы с концами. Они должны были переехать в новое жилье четыре или пять лет назад, а в передвижном домике обосновались временно, пока строился дом их мечты. Но тут грянул кризис, и их планам пришел конец. Шарлотта работала на дому, медицинским агентом в страховой компании, для чего ей пришлось пройти дополнительное обучение и получить новый диплом. Папа же был электриком с тех пор, как закончил школу.

Шарлотта купила трейлер сразу после развода и в нем растила сына – одна, на свою скромную зарплату. Папа, стараясь как-то облагородить их передвижное жилище, пристроил к нему сзади большую террасу, на которой была развешана целая дюжина птичьих кормушек. Мия обожала наблюдать за ними из окна гостиной и всякий раз, когда голубая сойка подлетала за своим арахисом, хлопала в ладоши и визжала от восторга. И отец улыбался тоже, глядя на нее.

– Она в точности такая, как была ты в ее возрасте, – говорил он, как будто немного удивляясь.

Однажды вечером отец пришел домой поздно, с полными сумками продуктов. Уложив Мию в постель, я присела на диван в гостиной рядом с Шарлоттой, смотревшей телевизор. Папа вышел на террасу, где у них стояла уличная ванна, прихватив бутылку вина. Сквозь звук телевизора мы с Шарлоттой вдруг услышали рыдания. Рыдания взрослого мужчины. Никогда в жизни я не слышала ничего подобного. Шарлотта пошла на улицу посмотреть, что происходит.

– Прекрати! – через пару мгновений громко воскликнула она. – Ты пугаешь свою дочь!

Я никогда не видела и не слышала отца плачущим и, как любой ребенок, сразу решила, что это моя вина. Я взвалила на него непосильный груз, обратившись за помощью в тот момент, когда он никак не мог себе этого позволить. Днем раньше он уже говорил мне, что нам надо съехать. Когда я рассказала об этом Шарлотте, она уверила меня, что мы можем жить у них, сколько потребуется. Наверняка они спорили между собой обо мне.

Нервный срыв у отца стал последней каплей: нам надо было переезжать. Но как бы сильно я ему ни сочувствовала, от одной мысли о том, что нам придется с Мией искать жилье – при том, что я безработная, – я приходила в полное отчаяние. У меня не было времени восстановиться после шока от того, что я оказалась бездомной с ребенком. Шарлотта была права. Он меня пугал – но совсем не в том смысле, в каком она думала.

Шарлотта вернулась в комнату и села на диван. Мы не сказали друг другу ни слова. Она сделала звук громче, и мы продолжили смотреть Обратный отсчет. Я не могла себя заставить повернуть голову и посмотреть на нее, поэтому сидела неподвижно. Спокойно.

Наконец я поднялась и пошла ложиться. Мой дядя пригнал для меня крошечный трейлер и припарковал его на подъездной дорожке. Мы с Мией ночевали там. Крыша трейлера протекала, и мы не могли пользоваться мини-кухней и туалетом, но зато там работал отопитель и имелась откидная койка.

– Идешь спать, Стеф? – спросила Шарлотта, пытаясь сделать вид, что ничего не произошло.

– Да, что-то я устала, – солгала я. Потом остановилась у двери и посмотрела на нее.

– Спасибо огромное, что приютили нас.

Шарлотта, как всегда, улыбнулась и сказала:

– Можете оставаться сколько потребуется, – но теперь мы обе знали, что это неправда.