Текст книги "Айла и счастливый финал"

– Мм… Нет…

Джош быстро подается вперед.

– Подожди. – Я упираюсь рукой в его грудь. – Ты уверен? Потому что… Если ты не хочешь?

– Ты портишь наш второй первый поцелуй. – Он улыбается.

– Я просто… хотела убедиться… – Слова даются с трудом.

– Я уверен. – Но он останавливается. – Подожди… А ты уверена?

– Конечно, я уверена. – Мой голос уже еле слышен.

– Хорошо. Значит, мы оба уверены.

Джош снова улыбается.

А затем он обхватывает мое лицо руками. У него холодные пальцы, но его прикосновение дарит тепло. Мы смотрим друг на друга в течение нескольких секунд, а затем его улыбка исчезает, он медленно наклоняется и целует меня.

Этот поцелуй нежный и ласковый, наши губы лишь слегка приоткрыты.

Когда Джош отстраняется, то рассматривает мое лицо, его взгляд пробегает по лбу, спускается вниз по щекам к подбородку, а потом снова возвращается к губам.

– Что ты делаешь? – выдыхаю я.

– Хотел рассмотреть получше, – отвечает он, не прерывая своего занятия.

– Ох! – отвечаю я с придыханием.

– У тебя на веках веснушки, – улыбается Джошуа.

Я закрываю глаза, и он нежно, почти невесомо целует веки. Затем ласково проводит носом по моей переносице вниз, и его губы застывают прямо у моих губ. Я обхватываю его шею. Наши губы наконец-то встречаются, но теперь поцелуй более настойчив. Мы не отрываемся друг от друга, пока его руки не проскальзывают под пальто, чтобы обхватить меня за талию.

Мы опускаемся на плед.

Наши руки путаются в волосах друг друга, его дыхание скользит по моей шее, и мне хочется, чтобы мы растворились в темноте ночи, сиянии звезд, огнях раскинувшегося внизу большого города… И тут-то я понимаю, что это – это! – и есть влюбленность.

Глава 11

Мы целуемся на лестнице, на улицах правого берега, на мосту через Сену, на улицах левого берега…

Целуемся, пока не начинают неметь губы. Меня так захватывают эмоции, что я обращаю внимание на натертые ноги, лишь когда до общежития остается всего два квартала. Я присаживаюсь на ступени церкви Сент-Этьен-дю-Мон, стоящей напротив Пантеона, скидываю туфли и облегченно вздыхаю.

– Мозоли и кровь из носа. – Джош присаживается возле меня. – Сразу видно, что свидание прошло хорошо.

Я улыбаюсь и снова его целую.

– Эти туфли просто обалденные, – говорит он.

– Наверное, мне не стоило их надевать. – Я покачиваю покрасневшими ногами.

– У тебя вся обувь на высоком каблуке, – отвечает Джош. – Думаешь, так никто не заметит, что ты невысокая? Это уже давно ни для кого не секрет.

– Цыц! – притворно злюсь я.

– Мне нравится, что ты миниатюрная, – смеется любимый. – Я мог бы носить тебя в кармане.

– Я сказала, цыц! – смеюсь я и в шутку хлопаю его по плечу.

– И если мы когда-нибудь отправимся в путешествие вместе, то сможем сэкономить на билете, если ты сядешь ко мне на колени. – Джош смеется уже в голос.

Я толкаю его сильнее и Джошуа пытается толкнуть меня в ответ, но я ловко уворачиваюсь, и он валится на ступеньки. И тут же еще сильнее заливается смехом. Я тоже смеюсь.

– Ты это заслужил, – отсмеявшись, говорю я.

– И теперь настало время искупить грехи. – Джош встает и поворачивается ко мне спиной: – Залезай.

– Что? – не понимаю я.

– Ты не можешь идти в этих туфлях. И не можешь идти босой: на улице полно разбитого стекла. – Слова Джошуа звучат разумно.

– Прости, что так вышло. Но ты правда собираешься покатать меня на спине? – недоверчиво спрашиваю я.

Джошуа вздыхает в притворном отчаянии:

– Может, ты уже сядешь?

– То, что я маленького роста, еще не значит, что я ничего не вешу, – хмыкаю я.

– А то, что я худой, не значит, что мне не хватит сил понести девушку невысокого роста. Ты, наверное, метр пятьдесят пять?

– Да. – Меня удивляет, что он так точно угадал мой рост. – А ты?

– Метр восемьдесят пять. Вот так! – хвастливо заявляет Джошуа.

– Дылда! – улыбаюсь я.

Он улыбается через плечо:

– Залезай.

Я встаю, подхватив туфли.

– Хорошо. Ты сам напросился, – говорю я с угрозой.

Джош приседает, и я забираюсь на него, как на скаковую лошадь. Он подкидывает меня, чтобы подсадить повыше, и так мне намного удобнее. Я обхватываю его руками за шею. Для верности Джош поддерживает меня, подхватив под бедра.

– А… понятно. Хитрая уловка, – хохочу я.

Джошуа поворачивает к нашим общежитиям.

– Уловка? – не понимает он.

– Решил забраться мне под платье на первом же свидании? – игриво шепчу я ему на ухо.

Его шея тут же краснеет.

– Ты что, конечно же нет! – Он не может скрыть смущения.

– Ну уж прямо-таки и нет, – не унимаюсь я.

Шея Джошуа становится пунцовой. Я глубоко вдыхаю его запах, сходя с ума от счастья. Где-то вдалеке все еще шумит, гуляет Париж, но в нашем районе так тихо, что шаги эхом отдаются от стен.

– Ты знаешь моего друга Сент-Клэра? – спрашивает Джош через несколько минут. – Он всего на несколько сантиметров выше тебя. А его девушка Анна выше его.

– Курту нравятся только высокие девушки, – задумчиво подхватываю я. – И может, именно поэтому мне кажется, что парни выбирают тех, к кому не приходится наклоняться, чтобы поцеловать.

Странно признаваться в этом вслух.

– Заметь, у нас поцелуи не вызвали никаких проблем. – В его голосе слышится улыбка, и я улыбаюсь в ответ.

Несколько кварталов Джош проходит молча. К сожалению, сидеть у Джошуа на шее не особо удобно, и, если судить по его затрудненному дыханию, ему тоже приходилось непросто. Однако он, как настоящий мужчина, не только донес меня до общежития, но еще и пронес через пустое лобби, прямо к моей двери.

Я неловко спрыгиваю на пол, и мы морщимся от боли. Но уже через мгновение наши губы находят друг друга. Джош прижимает меня к двери, и тут она распахивается. Мы заваливаемся в комнату.

С кровати на нас удивленно смотрит Курт:

– Тебе обязательно нужно починить эту дверь.

Воскресенье у Джошуа свободный от наказания день, и, как только я просыпаюсь, сразу вижу от него эсэмэску. Как хорошо, что мы не забыли обменяться номерами. Я сжимаю в руке телефон и переворачиваюсь в постели.

– Осторожнее, – бормочет Курт.

– Он пожелал мне доброго утра, – счастливо улыбаюсь я.

– Сейчас ведь день, – ворчит Курт. – Скажи, что он ошибся.

Я тоже желаю Джошуа доброго утра и предлагаю ему отпроситься на следующую субботу, ведь на нее приходится Шаббат[22]22
  Шаббат – у иудеев день, в который запрещено работать. Празднуется в честь Сотворения мира за шесть дней и седьмого дня отдохновения.


[Закрыть]. Я немного думаю и добавляю подмигивающий смайлик. Джош в ответ присылает мне кучу восклицательных знаков, за которыми следует: «И ПОЧЕМУ Я ОБ ЭТОМ НЕ ПОДУМАЛ???»

Меня переполняют чувства, и я бросаюсь к Курту с объятиями.

– Я нравлюсь ему! Я нрааааавлюсь ему! – ору я изо всей силы.

– Кто бы сомневался, – тяжело вздыхает Курт, однако расслабляется в моих руках. – Я скучал по этому.

– Я тоже, – улыбаюсь я.

Прошлым вечером мы забили на правила. Нейт ушел на Белую ночь, поэтому Курт ночевал у меня. Я с энтузиазмом принялась рассказывать лучшему другу о каждой детали, каждой секунде нашего свидания. Пока он вконец не устал и не попросил заткнуться.

– Половина твоего носа фиолетовая, – спустя несколько секунд удивленно говорит Курт.

Я вскакиваю с кровати и бросаюсь к зеркалу. Проклятие! Я осторожно прикасаюсь к носу, морщусь от боли и вздыхаю:

– По крайней мере, это доказывает, что я не выдумала вчерашний день, верно?

Но Курта интересует лишь день сегодняшний.

– Мне завтра сдавать сочинение по истории, а тебе нужно подготовиться к тесту по математике. Будем заниматься здесь или в моей комнате? – Он расплывается в улыбке, так как прекрасно знает, что я не буду тусоваться в его комнате.

Там и правда омерзительно. Курта не заставишь убрать в комнате, нормально сложить вещи в рюкзак и привести себя в порядок.

Я внимательно рассматриваю свое отражение:

– Не знаю. Мы с Джошуа не обсуждали, чем будем заниматься сегодня, но мне показалось, что он захочет прогуляться.

Курт слезает с кровати и надевает толстовку.

– Это отстой, – заявляет он.

– Сам ты отстой, – огрызаюсь я.

– Я собираюсь принести тебе завтрак. Поэтому я не отстой, а красавчик, причем такой, что тебе и представить сложно, – совершенно серьезно возражает мне Курт.

Затем он выходит из комнаты, громко хлопнув дверью. Я жду, когда она снова откроется, но в кои-то веки этого не происходит. И в конце концов дожидаюсь, когда Курт пинает ее, чтобы она открылась. Мы смеемся.

– Вернусь минут через десять, – говорит он.

Каждое воскресенье мы покупаем в boulangerie[23]23
  Пекарня (фр.).


[Закрыть] на соседней улице свежие багеты. Я вынимаю из ящика банку с нутеллой, нож и две антикварные чашки, а затем включаю электрический чайник. В каждую чашку высыпаю полную ложку растворимого горького кофе любимой Куртом американской марки, а затем возвращаюсь к зеркалу. Мой нос напоминает маленький баклажан. Даже под толстым слоем тонального крема синяк будет заметен еще как минимум неделю.

К приходу Курта чайник закипает. Все, как всегда, спланировано до минуты. Когда мой лучший друг наливает воду в чашки, в дверь дважды стучат. В моей крови бушует адреналин.

Этот тихий звук действует на меня сильнее, чем литры кофе.

Курт тем временем растерянно смотрит на меня, словно говоря: «Я уже здесь, и кто тогда там?»

– Я мог бы сам войти, – раздается из-за двери веселый голос Джошуа. – Но не стану, потому что это было бы грубо. А еще ты, наверное, одеваешься, и…

– Она одета, – кричит в ответ Курт. – Входи.

Я распахиваю дверь, пока Джош не напридумывал себе ничего лишнего.

– Привет, – здоровается он, а потом повисает неловкая пауза. – Я так понимаю, ты перестала ее подпирать?

Я в буквальном смысле хлопаю себя по лбу:

– Мы забыли! Поверить не могу, что мы забыли!

Курт ногой подталкивает мне учебник по физике, и я засовываю его под дверь.

– Нейта не было прошлым вечером, – говорит Курт, – поэтому я остался.

Джош заходит в комнату и сразу же скрещивает руки на груди, словно ему не по себе.

– Ты спал здесь? – напряженно спрашивает он Курта.

– Да. – Все-таки мой друг очень бесхитростный парень.

Я мрачно улыбаюсь:

– Знаю, то, что я сейчас скажу, прозвучит жалко, но это действительно не то, что ты думаешь.

– Да, я знаю. – Джош расцепляет руки, мотает головой, словно отгоняя от себя какие-то мысли, затем опять складывает руки на груди, осознает всю нелепость этого жеста и быстро прячет руки в карманы. – Мне стоило позвонить. Я думал, ты захочешь позавтракать. Вернее, пообедать. Короче, поесть. Я вернусь…

– Нет! – восклицаю я. – Присоединяйся. У нас есть хлеб и ужасный кофе. Ну? Что скажешь?

– Звучит заманчиво, – хмыкает Джош.

– Ну же… оставайся. – Я мягко, чуть заискивающе улыбаюсь.

– Хорошо, но только из жалости к тебе. – Джош наконец улыбается. – Выглядишь ты так, будто тебя побил злобный гангстер.

– Поразительно, на что способен один худощавый парень, – подкалываю я любимого.

Курт настороженно смотрит на нас, сидя на кровати, будто наткнулся на пару диких животных, резвящихся в лесу.

– Мне жаль. – Плечи Джошуа поникают. – Тебе больно?

– Прекрати все время извиняться! – Моя улыбка становится шире, когда я кладу ложку кофе в кружку с Октоберфеста. – Извини, у меня всего две чашки.

Джошуа садится на стул.

– Это ты прекрати извиняться, – говорит он, неотрывно следя за моими движениями.

Я наливаю в кружку горячей воды и передаю ее Джошу. Он одаривает меня улыбкой.

Я сажусь возле Курта и передаю половину своего багета Джошуа, но он отмахивается. Я настаиваю, и он наконец-то сдается. Когда все приготовления к завтраку завершены, повисает неловкая тишина.

Я расслабляюсь только тогда, когда Джош поворачивается к Курту и первым начинает разговор:

– Знаешь, есть одна вещь, которая меня давно интересует. Я как-то видел твое имя в списке, вывешенном у кабинета директора. Твое полное имя.

– Я родился через несколько дней после смерти Курта Кобейна. – Курт тяжело вздыхает. – Мои родители с ним дружили, поэтому назвали меня в его честь.

– Они с ним дружили? – Джош замирает, нож с нутеллой зависает в воздухе.

– Мой папа – Скотт Бейкон. Он был соло-гитаристом в группе «Dreck».

– В гранж-группе ранних девяностых, – поясняю я. – Их песня «No One Saw Me» стала хитом.

– Да… – Джош трясет головой. – Да, я знаю эту группу.

– После выхода этой песни отец проснулся богатым и знаменитым, и на него обратила внимание моя мама. Она работала моделью здесь, в Париже, – буднично произносит Курт.

Джош снова замирает. Люди часто удивляются, когда узнают о родителях Курта. Все считают, что мой друг вырос в семье нейрохирургов или космических инженеров, что он скучный и непривлекательный, однако под этими всклокоченными волосами и неряшливой одеждой на самом деле скрывается самый настоящий красавчик. Незнакомые люди часто принимают Курта за спортсмена, потому что он высокий и мускулистый. Но я-то знаю секрет: ему удается сохранить форму лишь потому, что ненавидит общественный транспорт и всюду ходит пешком. Интересно, не внешность ли Курта породила все эти слухи о нашей с ним любви?

– Но ее привлекли не деньги, – быстро бросаюсь я в объяснения. – Мама Курта сама небедная. Они поженились по любви и все еще вместе.

Джош откусывает большой кусок хлеба и, не успев проглотить, говорит:

– Поверить не могу, что они знали Курта Кобейна. Это так круто!

Я не раз видела Джошуа в столовой, и он всегда ел неряшливо. Странно, но мне это нравится. Может, потому, что таким Джошуа знали его друзья – расслабленного, вылезшего из своей раковины, не пытающегося защититься от окружающего его мира и казаться кем-то еще. Или потому, что рядом со мной Курт, с которым я на подсознательном уровне всегда чувствую себя в безопасности.

– Нет, – хмурится Курт. – Это отстой. Меня назвали в честь парня, который покончил жизнь самоубийством. А еще многие уверены, что я фанат группы «Nirvana». Не понимаю, почему люди считают это логичным, ведь не я же выбирал себе имя.

– Неужели тебе не нравятся их песни? – удивляется Джош.

– Нет. – Курт непреклонен. – Можем обменяться именами, если хочешь.

– Курт Кобейн Уассирштейн. – Джош произносит это медленно и смеется. – Не-а. Не звучит.

– Курт Дональд Кобейн Уассирштейн. Не забывай его второе имя. И мое тоже.

– Тогда ты станешь… Джошуа Элвис Арон Пресли Бейкон.

– Ты серьезно? Это твое второе имя? – Курт искренне удивлен, я же, заметив, как застыло в недовольной гримасе лицо Джошуа, фыркаю от смеха. – Айла, он серьезно? – переспрашивает Курт, но потом верно истолковывает выражение моего лица. – Ох… – Он сникает. – Проехали. Ты просто… – Но тут же Курт выпрямляется, а его лицо озаряет улыбка.

Джош тычет пальцем в моего друга:

– Ты не скажешь это.

– …прикалываешься надо мной.

Джошуа прикладывает руку к груди, театрально изображая удивление, и Курт взрывается громким смехом. Мое сердце сейчас, должно быть, лопнет от переполняющего его счастья.

– Я спускаю тебе это с рук лишь потому, что пытаюсь произвести на твою подругу хорошее впечатление, ясно? – качает головой Джошуа. – Мое настоящее второе имя Дэвид.

Курт задумывается на несколько секунд, а потом говорит:

– Заметано. Я согласен поменяться.

Джош делает первый глоток кофе.

– Ох, черт! Ты не шутила, кофе ужасен, – морщится он.

– Тогда как мы должны называть Айлу? – спрашивает вдруг Курт.

Джош отставляет кружку, чтобы окинуть меня внимательным взглядом. Когда он смотрит мне в глаза, я повторяю про себя: «Дэвид». Джошуа Дэвид. Благодаря бессонной ночи, проведенной в Википедии, я знаю, что это и второе имя его отца.

– Айла – хорошее имя, – наконец говорит Джош. – Правильное.

– Ну, ее тоже не просто так назвали. – Курт не впечатлен таким простым ответом.

– Даже не смей… – начинаю я.

– Рассказывай! – Джош подается вперед, его глаза сверкают.

– Принц. Эдуард. Остров, – чеканит Курт.

Следует длинная пауза, а потом я тяжело вздыхаю:

– Мои родители не посчитали хорошей идеей назвать детей в честь тех мест, где их зачали.

Снова пауза.

– Да ну… – выдыхает Джош.

– Увы! Женевьеву назвали в честь святой покровительницы Парижа. «Хэтти» – сокращенное название Манхэттена, и… Остается остров принца Эдуарда, где когда-то родители отдыхали. Ты не подумай, я безумно рада, что меня зовут не Принц или Эдуард, но то, что меня назвали в честь путешествия на остров, меня все равно ужасно расстраивает.

Смех парней прерывается, когда дверь, ведущая на лестницу, открывается с раскатистым металлическим лязгом. По коридору проходит компания девчонок, которые с любопытством заглядывают ко мне в комнату. Они явно впечатлены. Я слышу, как они несколько раз в разговоре громко называют мое имя и недобро смеются.

– Знаешь, – говорит Джош, взглянув на меня, – я уже и забыл, как меня раздражала эта комната. Эти лестницы сводили меня с ума.

– А мне не нравится окно, – говорит Курт.

– Согласен. Решетка, как в тюрьме, а еще это уличное движение… А помнишь того оперного певца, который все время выступал под окнами?

– Так чем ты сегодня занимаешься? – спрашиваю я, стараясь не думать о противных девицах.

Мой вопрос застает Джошуа врасплох.

– Мм… работаю. Рисую. Один. В своей комнате. На верхнем этаже.

– О, круто! – Я стараюсь, чтобы мой голос звучал жизнерадостно. Как наивно с моей стороны было думать, что мы пойдем гулять. Конечно же он занят. – А мы будем работать здесь. Над домашним заданием. Как обычно.

Но Джошуа выглядит… растерянным. Разочарованным.

И тут я зависаю. До меня наконец-то доходит: он не просто так сказал, что будет один в своей комнате и где она находится. А я в ответ ляпнула, что буду делать домашние задания с Куртом – парнем, который прошлую ночь спал в моей кровати.

– Только если ты не хочешь погулять. – Слова быстро слетают с губ. – Или мы можем вдвоем посидеть в твоей комнате… Если хочешь, конечно.

Лицо Джошуа просветляется.

– Да? – Он переводит взгляд на Курта: – Ты, конечно, тоже приглашен.

– Не думаю, что ты действительно этого хочешь. – Курт допивает кофе. – Да я и сам бы не пошел. Не хочется смотреть, как вы лапаете друг друга.

Глава 12

Шестой этаж не похож на другие. С одной стороны, здесь все так же, как и на остальных этажах: тяжелые хрустальные люстры соседствуют с примитивными лампами дневного освещения, старые обои с причудливым рисунком с типовым для всех общежитий ковролином, – но, с другой, это то, что французы называют les chambres de bonne[24]24
  Помещение для прислуги (фр.).


[Закрыть]. Когда-то здесь жили горничные, прислуживавшие аристократическому семейству, которое владело зданием школы. Поэтому потолки тут намного ниже, а комнат меньше. А еще здесь тихо. Не слышно ни голосов, ни музыки. Жуть.

Я прохожу мимо двери, к которой приклеены десятки снимков какого-то бойс-бэнда. На следующей висит небольшая грифельная доска с написанным номером телефона, а еще на одной – большой листок с надписью: «У ДЭЙВА МАЛЮСЕНЬКИЕ ЯИЧКИ!»

На двери в комнату шестьсот четыре ничего нет.

В прежние годы Джошуа клеил на дверь дурацкие карикатуры на самого себя в различных костюмах – ковбоя, пирата, клоуна, робота, медведя. И от одной мысли, как ему, должно быть, сейчас неловко, у меня сжимается сердце.

Я нервно разглаживаю невидимые складки на подоле платья. Мне понадобился час, чтобы принять душ, а еще почти час на то, чтобы с помощью косметики скрыть огромный синяк. Но дело сделано, и я стою перед дверью любимого. Я глубоко вдыхаю и копирую его фирменный стук.

Джошуа почти сразу же открывает дверь, на губах его играет уже так хорошо знакомая мне улыбка. Я смущенно улыбаюсь в ответ.

Он отходит в сторону, и я вхожу. Жду, когда за мной закроется дверь, потому что это же… Джош, но он подпирает ее книгой о парижской архитектуре. Меня трогает этот знак уважения… хотя сейчас я не против побыть с ним наедине.

– Извини, здесь такой бардак. – Джошуа засовывает руки в карманы. – Но я прибрался на кровати и даже сменил простыни.

Должно быть, удивление и смущение слишком явно отражаются на моем лице, потому что Джош смеется и поясняет:

– Чтобы сидеть. Кстати, сегодня у тебя классные туфли.

Я надела балетки.

– Кстати, классная попытка сменить тему, – поддразниваю я Джошуа.

– Кстати, рад тебя видеть, – подхватывает он игру.

– Кстати, классно выкрутился, – уже расслабленно улыбаюсь я.

Джош улыбается, а я бросаю на пол рюкзак с тетрадями. Планировалось, что я позанимаюсь, а он – порисует. Но кто знает, как все случится на самом деле? Надеюсь, мы будем целоваться.

У Джошуа замечательная комната. Небольшое помещение кажется еще меньше из-за того, что повсюду расклеены и разложены его работы. Но здесь не тесно. Скорее ты начинаешь ощущать себя в коконе. Его рисунки лежат на столе – не обычном ученическом, а больше напоминающем чертежный, – на комоде, на полу, на холодильнике. Они покрывают практически каждый сантиметр потолка и стен.

– Ощущение такое, будто я залезла тебе в голову, – говорю я и тут же жалею о своих словах, потому что звучат они жутковато.

Но Джошуа они, похоже, успокоили.

– Мои друзья тоже так говорили, – мягко улыбается он.

Я внимательно рассматриваю рисунки, выполненные черными чернилами, и узнаю некоторые места – витраж и шпили Сент-Шапель, лабиринт живой изгороди в одном из городских парков, стена из человеческих черепов и бедренных костей в катакомбах, птица в клетке на le Marché aux Fleurs[25]25
  Marché aux fleurs Paris ile de la Cité – небольшой цветочный рынок недалеко от Нотр-Дам-де-Пари.


[Закрыть], роскошные декорации дворца Гарнье, знаменитого оперного театра, в котором, по легенде, жил призрак. И лица. Очень много лиц… Сент-Клэр и его сегодняшняя девушка Анна, рядом его бывшая – Элли, а вот Сент-Клэр и их общая с Джошуа подруга Мередит. И тут я замечаю Рашми. Конечно, как же без нее. Портрет висит у окна. На нем Рашми лежит на диване в лобби – голова на одном подлокотнике, ноги на другом – и читает книгу. Ее длинные волосы стекают с подлокотника роскошными черными волнами.

– Ого! – тихо произношу я. – Она такая красивая.

– Я нарисовал ее давно. – Джош сглатывает. – А этот ты видела?

Он показывает на смешной рисунок Сент-Клэра, который пихает Анну в спину чьей-то рукой, но я слишком смущена и взволнованна, чтобы так вот просто сменить тему. Я попала в окружение. Теперь повсюду я вижу только Рашми. Рашми одна. Рашми с друзьями. Рашми с Джошуа…

– Она моя подруга, Айла. – В голосе Джошуа слышится раздражение. – Точнее, была ею. Я уже несколько месяцев с ней не общался.

– Не объясняй, мне это известно.

Я качаю головой, потому что действительно знаю об этом. И не понимаю, почему вся эта ситуация застала меня врасплох. Я сажусь на кровать Джошуа и улыбаюсь, чтобы показать – все в порядке. Она его подруга, а он явно скучает по своим друзьям, поэтому хорошо, что здесь есть эти рисунки. Я не против. И если я смогу убедить Джошуа в этом, он, возможно, сможет убедить себя.

Джош долгое время смотрит на меня. Я не отвожу взгляда от покрывала в сине-белую клетку, очень мужского, и пытаюсь не думать, что Айла из прошлого свалилась бы в обморок, если бы увидела Айлу из настоящего.

– Если я тебе кое-что покажу, – наконец говорит он, – ты должна пообещать, что примешь это за комплимент. И не станешь осуждать.

Я склоняю голову.

– Я серьезно. Ты должна пообещать, – настаивает Джошуа.

– Зачем? – пугаюсь я. – Это что-то плохое?

– Нет, просто… я не планировал тебе это показывать, – смущается любимый. – По крайней мере, не сейчас.

– Вот теперь я обеспокоена по-настоящему, – нервно усмехаюсь я. – Неужели ты собираешься признаться, что фотографировал выброшенные мной стаканчики из-под йогурта?

– Я соврал, – говорит Джош.

Мое беспокойство усиливается, когда Джошуа открывает ящик, достает видавший виды блокнот и кладет его мне в руки. Я переворачиваю его и вижу синюю наклейку с надписью: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ».

– Именно в нем я рисовал в июне, – говорит Джош. – Как видишь, я не оставил его в Нью-Йорке.

– И все? – На меня накатывает волна облегчения. – Я это знала. Как-то увидела его в твоем рюкзаке.

– Знала? – Он бледнеет.

– Все нормально, я понимаю, – успокаивающе говорю я. – Рисунок не вышел, верно? В тот день я была не в себе. И понимаю, почему ты не хотел мне его показывать.

– Мм… нет. – Он щурится. – Все не так. Ни капли. Совершенно.

Его слова вызывают у меня сильное любопытство.

Джош садится рядом. Вздыхает.

Я берусь за блокнот, и он помогает мне открыть его прямо на нужном развороте, словно Джош часто рассматривает именно этот рисунок.

Я пристально смотрю на страницу… Вернее, страницы. В блокноте два рисунка. На первом я сижу за столом в «Кис-мет», подперев голову рукой, волосы свободно падают на лицо, глаза мечтательно прикрыты. На втором – голова опущена на сложенные на столе руки, непослушные кудри разметались по столу, рот слегка приоткрыт.

Рисунки выглядят… сексуально. И нигде нет ни одной прямой линии. Джош тянется и переворачивает страницу.

И я вижу еще один рисунок.

Он сделан по памяти. Я стою под дождем. Волосы влажные. Платье промокло и облепило тело. Огромный куст розы за моей головой похож на нимб. Мой взгляд устремлен прямо на художника.

В моих ушах грохочет пульс. Я смотрю на Джошуа, распахнув глаза.

– Курт хотел посмотреть на них, – медленно произносит он. – Но я тогда думал, что вы встречаетесь, и решил, что он надерет мне зад.

– Платье сильно намокло… – Мне сложно скрыть чувство охватившей меня неловкости.

– Теперь ты думаешь, что я извращенец. – Джош стонет.

– Только если в этом блокноте полно таких рисунков. – Я улыбаюсь.

Я аккуратно толкаю Джошуа плечом и продолжаю листать блокнот. Поначалу я даже не осознаю, что ищу другие рисунки. Но среди множества портретов женщин разных возрастов – даже весьма красивых – не нахожу ни одного, похожего на мои.

Джош легонько толкает меня в ответ:

– Убедилась? Или все еще сравниваешь меня с финским фотографом?

– Нет. – Я с улыбкой откладываю блокнот. – Определенно нет.

– Хорошо. – Его голос становится более глубоким, тихи м.

Я перевожу взгляд на любимого. Он смотрит мне прямо в глаза. Его пальцы зарываются в мои волосы, и Джош удерживает мою голову в своих руках. Я закрываю глаза. Нежно провожу руками по его шее, затем веду выше, ногтями слегка царапаю кожу под волосами. Наши губы уже в сантиметре друг от друга. Мы дышим быстро, словно только что пробежали стометровку. А потом Джошуа прижимается к моим губам, и мы буквально набрасываемся друг на друга.

Я забираюсь к Джошу на колени, желая оказаться к нему как можно ближе, прижимаюсь своими бедрами к его. Подол платья ползет вверх. Я испытываю такое сильное желание, что мне почти физически больно. Из горла Джошуа вырывается странный звук. Наши поцелуи становятся неистовыми, руки сжимают сильнее и…

– Кхм…

Мы подскакиваем. В дверном проеме стоит Нейт. Я скатываюсь с Джошуа, а он, подхватив блокнот, бросается к стулу и кладет его на колени, желая прикрыться. Каждый сантиметр моего тела горит от смущения.

– Хорошего дня, – устало говорит Нейт и уходит.

Я издаю стон:

– Как думаешь, эти новые правила больше доставляют неудобств ему или нам?

Джош опускает голову на стол:

– Определенно нам.

Не успеваю я ответить, как звонит его телефон. Джош поднимает голову и смотрит на экран, а затем тихо ругается.

– Я должен ответить, иначе она не перестанет названивать. – Любимый принимает вызов: – Привет, мам.

Не думай о блокноте. Не думай о том, что в нем скрывается. – Ага… Все в порядке… Я делаю домашнее задание…

Нет… Нет, это не так… Да, я знаю. – Джош закатывает глаза и швыряет блокнот на кровать, давая понять, что его настроение испортилось и что я могу просмотреть рисунки. – Нет, я знаю…

Примерно в таком же ключе разговор длится еще минут пять, пока Джошуа вдруг не перебивает мать:

– Ох, черт, пожарная тревога. Нужно бежать, пока!

И он сбрасывает звонок, а затем запускает телефон по столу и роняет голову на руки.

Несколько секунд я молча смотрю на любимого, а потом спрашиваю:

– Пожарная тревога?

Джош поднимает голову:

– Обычно я придумываю оправдание получше. – Он вытягивает ногу и слегка пинает мою туфлю. – Мозги не варят, когда ты сидишь здесь.

Я пинаю ее в ответ.

– Ты не ладишь с родителями? – осторожно спрашиваю я.

– Да, – кивает Джошуа.

Интересно, как часто он разговаривает с родителями. Я общаюсь со своими раз в неделю, но наши звонки редко длятся меньше часа.

– Поэтому ты здесь? Во Франции?

Должна признаться, мне всегда казалось странным, что сенатор отправил своего ребенка учиться в другую страну.

– О Париже они точно не думали, – хмыкает Джошуа, и на его лице появляется странное выражение, будто он удивляется своим собственным словам.

– Что ты имеешь в виду? – Я озадачена.

– Я… – запинается Джошуа, но через несколько секунд продолжает: – Я никому не говорил об этом.

Я хмурюсь.

Джош опускает взгляд, затем начинает потирать большим пальцем левой руки ладонь правой.

– Мои друзья знали, что я не в ладах с родителями, поэтому… предположили, что меня сослали подальше как трудного ребенка. А я никогда не возражал. Думаю, мне хотелось, чтобы друзья верили в то, что придумали сами, потому что… это лучше, чем правда. – Джошуа поднимает взгляд и пристально смотрит на меня. – Но это был мой выбор. Я застрял здесь по собственной вине.

Я с удивлением смотрю на любимого и жду, когда он объяснит свои слова.

– Когда родители заинтересовались частными старшими школами в Нью-Йорке и Вашингтоне, я убедил их, что образование за границей намного лучше. Я был молодым, глупым, а Париж казался наполненным романтикой, искусством и тому подобной фигней. Но, оказавшись здесь, я осознал… что это просто город. Понимаешь? Да, он красивый, живой, веселый, такой, как о нем говорят, но мне всегда казалось, что я убиваю здесь время, пока не начнется настоящая жизнь.

Убивает время! Не думаю, что это относится и ко мне, но его слова задевают. Однако я стараюсь не показывать этого.

– А где бы ты хотел оказаться? В Нью-Йорке? Вашингтоне? – Мне и правда интересно.

– Нет. Точно нет. В следующем году я поеду в Вермонт.

– В Вермонт? – Я хмурюсь. – А что там?

– Школа анимации. – Джош оживляется, заметив мое замешательство, и придвигается на край стула. – Она единственная в своем роде, потому что там преподают только нарративное искусство[26]26
  Нарратив – изложение событий, представленное в виде последовательности слов или образов.


[Закрыть]. Там есть обалденный факультет, на котором учатся самые лучшие художники-аниматоры.

– Художники-аниматоры? – Я в замешательстве. – Какие? Типа парня, который рисовал «Кальвин и Хоббс»[27]27
  «Кальвин и Хоббс» – ежедневный комикс американского художника Билла Уоттерсона, который рассказывает о проказах мальчика Кальвина и его плюшевого тигра Хоббса.


[Закрыть]?

– Нет. – Джош качает головой. – Любой, кто рисует нарратив, называется художником-аниматором. Истории о супергероях, графические романы, графический нон-фикшн. Это название относится не только к людям, которые рисуют комиксы.

– О-о-о… – А теперь я чувствую себя глупо. – Это большая школа?

– Нет. Наполовину меньше, чем АШП. – Он поднимает карандаш и крутит его между двумя пальцами. – А у тебя какие планы?

Сам того не зная, Джош посыпал мне соль на рану.

– Я… – бормочу я. – Я не знаю.

Его карандаш останавливается.

Мне стоило предвидеть этот вопрос, но он ударяет исподтишка. Мне так стыдно, что я борюсь со слезами.