Текст книги "Поцелуй меня сейчас"

Все трое отреагировали молниеносно и, как стая гиен, бросились на нас.

– Бежим! – крикнул Кингсли, развернулся и потянул меня за собой.

Мое отражение мелькнуло в луже. Лодыжка болела так, что мне казалось, она вот-вот разломается, но я не останавливалась и не отставала. Мы с Кингсли бежали сквозь плотную пелену дождя. Я уже не понимала, где мы находимся: бежим ли к центру города или от него. В какой-то момент я заметила, что дома вокруг становятся все более приземистыми, а запах стоит все более неприятный – значит, скорее всего, мы удалялись от центра.

Кингсли резко свернул налево, увлекая меня за собой, и вместе мы помчались мимо переполненных мусорных баков и размокших картонных коробок. Путь нам освещала реклама эротического магазина, проливая на улицу тусклый красный свет. Сердце стучало в ушах. Мы продолжали бежать. Почему-то это движение совсем не согревало: от холода я уже почти не чувствовала своих пальцев. Кошка или большая крыса испуганно шарахнулась в сторону, а в следующее мгновение я врезалась в спину Кингсли, потому что он резко остановился.

– Только не это!

Я посмотрела вперед: забор из проволочной сетки отделял этот переулок от другого. Там уже виднелось движение, ездили машины. Мое сердце колотилось, на языке появился металлический привкус. Сзади неумолимо приближались шаги, хрип противогаза звучал как предзнаменование смерти. У меня потемнело в глазах. К горлу подкатила горькая желчь. Я сглонула ее. В обморок сейчас падать нельзя. Нельзя.

– Ладно, нам надо перелезать, – шепнул Кингсли.

Он схватил меня за талию и поднял вверх. Дрожа всем телом, я вцепилась в забор: сетка больно врезалась в мои замерзшие пальцы. В этот момент я вся состояла из дрожащих мышц и дикого страха. Кингсли отпустил меня и уже через мгновение поравнялся со мной, а еще через секунду взобрался на самый верх забора, словно только этим и занимался целыми днями. Запыхавшись, он протянул мне руку.

– Давай, еще немножко. Я тебя подтяну, – пообещал он.

Вода с его волос капала мне на лицо. Стиснув зубы, я попыталась подтянуться к нему, но лодыжка отказывалась меня слушаться. Вторая нога тоже соскользнула, обледеневшие пальцы больше не могли держаться, и я свалилась обратно на асфальт. Кингсли выкрикнул мое имя. Я взглянула на него вверх из-под влажных ресниц и тут же застыла. Позади меня раздался хриплый вздох. Я оглянулась и уставилась прямо на пару черных армейских ботинок.

Не думаю, что когда-нибудь испытывала такой страх, как в эту секунду. Может, я вообще не знала, что такое настоящий страх. До этого мгновения. Я была готова выпрыгнуть из собственной кожи, лишь бы эта ситуация прекратилась. Передо мной стоял тип в противогазе. Он смотрел на меня сверху вниз, а затем плавно опустился на корточки. Я дернулась назад, но недостаточно быстро. Грубые пальцы схватили меня за подбородок, в нос ударил запах никотина. Негодяй хрипел при каждом вздохе. Я попыталась вырваться из его хватки, но он лишь крепче сжал мое лицо.

– Отпусти, – хрипло выдавила я.

Он переместил свою руку на мое горло, сжал и потянул наверх, заставляя меня подняться на ноги. Боль в лодыжке вспыхнула с новой силой. В этот момент рядом со мной приземлилась черная тень Кингсли. Не мешкая, он ударил парня локтем в живот.

– Оставь ее, – прорычал он, вставая передо мной, как скала.

Тип застонал и согнулся пополам, а двое его дружков, стоявшие по бокам, кинулись на нас. Красный свет отражался на их масках, выхватывая из темноты что-то черное и блестящее в руке того типа, на котором была маска свиньи. Я замерла и прижалась к Кингсли.

– У него…

– Отойди от принцессы, – крикнул он. – Руки за голову, или я выстрелю.

Ствол пистолета был направлен прямо на Кингсли. От страха у меня закружилась голова, а Кингсли даже глазом не моргнул.

– Кингсли, делай, что он говорит, – прошептала я.

– Нет, – просто ответил он, уставившись на типа в поросячей маске.

Тип в противогазе распрямился и откашлялся.

– Готов рискнуть? К стене и без глупостей. Тогда ни с тобой, ни с принцессой ничего не случится.

– Нет.

Дождь не утихал. Послышались раскаты грома, небо пронзила молния, и на мгновение оно стало светлее, чем днем. Трое негодяев стояли спиной к переулку, и я вдруг увидела, что оттуда приближаются темные фигуры. Наверное, их дружки подоспели. А еще через мгновение разглядела, что появляющиеся из темноты силуэты – это крепкие мужчины в костюмах и с оружием наготове.

Когда первый силуэт ступил в свет неоновой вывески, у меня перехватило дыхание.

– Зак! – с облегчением выдохнула я.

Пейджер все-таки сработал.

Телохранитель заметил стоящую перед нами троицу и поднял руку. Следующие за ним мужчины тут же остановились и приготовились к атаке. Кингсли, все внимание которого было приковано к типу в свинячей маске, вздрогнул, как взрогнула и напавшая на нас троица, когда Зак зарычал:

– Бросить оружие. На землю. Живо!

Все трое развернулись. В эту же сеунду Кингсли рванулся вперед и ударил парня в свинячей маске по колену. Тот взревел и выронил пистолет и, уже теряя равновесие, ухватился за Кинглси и повалил его за собой на гору размякших от дождя картонных коробок. Двое других заметались, в суматохе и меня повалили на землю, поврежденная лодыжка окончательно вышла из строя, и грубый асфальт больно вонзился мне в ладони. Крики заполнил переулок. Голоса, казалось, доносились отовсюду, к ним примешивался вой сирен и синий свет мигалок. Я пыталась хоть что – то разглядеть в этом хаосе, когда вдруг заметила на земле черный пистолет, а за ним… стоял один из нападавших.

Не задумываясь, я бросилась вперед, сдирая об асфальт колени, но негодяй оказался быстрее. Он схватил пистолет, прицелился в меня и взвел курок. Этот миг, наверное, навсегда запечатлеется в моей памяти. Холодное дуло пистолета, направленное прямо мне в лоб. И я, как жертвенный агнец, беспомощно валяюсь на земле.

– Принцесса!

– Нет!

Послышались голоса, за ними громкий звук выстрела. Я готовилась к тому, что сейчас будет очень больно, но кто-то бросился передо мной. Заслоняя.

Закари.

Его тело полностью закрыло меня. Наши взгляды встретились на долю секунды, и я увидела в его глазах облегчение. Но тут его лицо исказилось от боли, тело дернулось, как будто его сильно ударили. Его руки обвились вокруг меня, смягчая удар, когда мы с ним повалились на землю. Я упала довольно мягко, а вот голова Зака с громким хрустом ударилась о выступающий водосточный желоб, и его большое тяжелое тело обмякло на мне.

– З… Зак? – прохрипела я.

Откуда-то издалека раздался громкий, почти отчаянный крик, похожий на рев раненого животного.

– Папа!

Ничего не соображая, я оторвала взгляд от Зака, который все еще защищал меня от внешнего мира, и взглянула на Кингсли. Он в упор смотрел на нас. Над левой бровью у него виднелся порез в форме полумесяца, из которого сочилась кровь. Позади него, как я теперь увидела, десяток мужчин штурмовали переулок. Все трое нападавших ничком лежали на земле. Голубой свет чередовался с красным.

– Папа! – в отчаянии повторил Кингсли и, опустившись на землю рядом с нами, схватил отца за плечо и развернул.

– Папа! Скажи что-нибудь! Ты ранен?

Я села и положила руку ему на плечо.

– Кинг… – начала я дрожащим голосом, но Кингсли оттолкнул меня.

Волосы хлестнули его искаженное гневом лицо, когда он повернулся ко мне.

– Не прикасайся ко мне! Это ты во всем виновата!

Я вздрогнула, а Кингсли лишь крепче схватил отца.

– Папа! Пап, скажи что-нибудь! Пожалуйста…

Он вцепился пальцами в рубашку отца и прижался лбом к его груди. Из его горла вырвалось сдавленное рыдание.

– Пожалуйста, – глухо выдохнул он.

Но Закари не шевелился. Не моргал. Не дышал. Его крепкое тело стало податливым, как у марионетки, которой перерезали нитки. Шея изогнулась неестественным образом, а глаза были обращены к небу.

Я моргнула. Вдруг мир вокруг меня утих. Я как будто отделилась от самой себя и теперь наблюдала за происходящим как в замедленной съемке. Видела, как двигается рот Кингсли. Он кричал, но я ничего не слышала. Я снова моргнула, пытаясь прогнать туман, застилавший глаза. Напрасно. Сквозь пелену я заметила, что к нам подбегают люди и бросаются на колени рядом с Заком. Лица расплывались. Кто-то подхватил меня, хотя я и не почувствовала прикосновения, поднял на ноги и укрыл одеялом. Кто-то щупал пульс Зака, но я видела только Кингсли, который цеплялся за своего отца.

Я моргнула. Не знаю, когда и как, но кто-то затащил меня на заднее сиденье машины. В руках я держала теплую чашку чая. Кто мне ее дал, я не знала. Я сидела на кожаном сиденье, оно оказалось теплым на ощупь. Я удивилась. Ведь обычно кожаные сиденья в машине холодные. Или оно нагрелось, потому что я уже давно здесь сижу? Я подняла голову и выглянула в окно, пытаясь осмыслить то, что увидела. Скорая помощь. Спасатель. Носилки. Черный мешок – мешок для трупов. Я сглотнула. Раньше я такое видела только в фильмах. А рядом стоял Кингсли. Под дождем, не двигаясь. Он выглядел бесконечно потерянным. Как выброшенная кем-то игрушка. Кто-то обратился к нему, но он не повернул головы. Он не сводил глаз с черного мешка, который грузили в машину.

Мне хотелось что-то сказать, что-то сделать. Но я не могла пошевелиться. В голосе стоял туман, кровь тяжело лилась по венам. Шок. Может быть, у меня шок?

Дверца скорой помощи захлопнулась, заставив меня вздрогнуть. Я моргнула, только теперь заметив собственное отражение в стекле. Разбиваясь о него, капли, как маленькие головастики, стекали вниз. Я попыталась сфокусировать взгляд и увидела мутное золото. Кингсли смотрел на меня. Я моргнула. Один, два раза. Я медленно подняла руку и прижала ее к стеклу. Нужно что-то сказать, что-то сделать, пойти к нему и… и что?

От моего дыхания стекло запотело, и изображение Кингсли исчезло за молочно-белым цветом. Я снова моргнула.

Все дернулось. Машина тронулась, оставляя Кингсли в мигающем синем свете рядом с мертвым телом его отца.

Не прикасайся ко мне! Это ты во всем виновата!

Я виновата.

Из-за меня…

Кажется, я уронила чашку. По крайней мере, стало тепло. Но не жарко. Чай уже остыл? Или я потеряла способность чувствовать? Теперь это уже не имело значения. Я свернулась калачиком, отгораживаясь от мира, пока не осталось ничего, кроме моего неровного дыхания.

Кингсли

Гроб опустился в темную сырую землю. Большой черный ящик, на котором лежал единственный цветок. Трава вокруг была такой зеленой, что на нее противно было смотреть. Не может трава на кладбище быть такой зеленой. А небо в день похорон не может – не имеет права – быть таким синим. И тем не менее погода стояла безоблачная, летняя. Как мне от этого было тошно. В ушах до сех пор звенели выстрелы оружейного салюта – им хотя бы удалось заглушить дебильное щебетание птиц.

Уже не знаю в какой раз я потянул за галстук, который не давал мне дышать. Я понимал, что это не поможет. Мне уже три дня как не хватало воздуха. Снова я увидел перед собой безжизненное тело Зака. Услышал вырвавшийся из меня рев. Он напугал меня самого: я не узнал себя. Не узнал своего голоса. Забыть это было невозможно.

Холодная, неподвижная грудь под моей рукой.

Синий свет.

Лицо санитара, который говорит, что Закари сломал себе шею.

Голубые глаза, которые смотрят на меня через стекло автомобиля.

– Уже поздно, mji hijo [11]11
  С исп. «мой сынок» (Прим. ред.)


[Закрыть]. – Нежные пальцы погладили меня по щеке. – Пойдем. Чтобы не опоздать на самолет.

Подняв глаза, я взглянул в знакомое лицо матери. Темные круги под глазами, а у уголков рта – морщины, которых я прежде никогда не видел. Ее простое черное платье колыхалось в порывах теплого ветра вокруг ее ног.

Я кивнул и снова потянул за галстук. Эта чертова удавка так и норовила вдавить мне адамово яблоко в горло.

– Еще минуту, мам. Я хочу… Я должен…

Но ни чего я хочу, ни что я должен сделать, я не знал. Попрощаться с Закари? Простить его? Простить самого себя? Разозлиться из-за того, что человек, которого я едва знал, теперь лежит в земле с остановившимся сердцем и гниет?

– Не терзай себя, сынок, – тихо сказала мама, словно угадав мои мысли. Она подошла ко мне, нежными пальцами развязала узел на моей шее и забрала ненавистный галстук. – Пусть тебе выпало не так много времени с отцом, но таковы планы Всевышнего.

– Плевать я хотел на его планы! – вырвалось у меня, и мама тут же нахмурилась.

– Сынок, так нельзя говорить.

– Плевать я хотел! Это не Всевышний его прикончил! Закари умер, потому что, мать его, сломал себе шею! Он умер просто так! Ни за что!

Мама распрямила плечи.

– Жизнь принцессы – это не ничто, Кингсли, – сказала она так строго, что я сдержался от следующего едкого комментария, только руки сжал в кулаки, да так крепко, что кости хрустнули.

– Эта девчонка… – начал я, как вдруг услышал свое имя.

– Кингсли?

Я застыл на месте.

Мама обернулась. Ее лицо сделалось еще печальнее, и все-таки она улыбнулась.

– Принцесса, – сказала она и сделала реверанс настолько естественно, как будто всю жизнь только этим и занималась.

Я выдохнул. Во рту снова появился вкус крови, и ощущение холодной пустоты под пальцами – там, где должно было быть бьющееся сердце. Я снова увидел перед собой глаза Евы, они опять смотрели на меня в ужасе. Такие же невыразительные и серые, как асфальт под нашими ногами.

– Извините, что беспокою, мисс Старр. Я просто хотела поговорить с Кингсли минутку, – тихо сказала она.

Мама вопросительно взглянула на меня. Я стиснул зубы и покачал головой.

– No quiero verla [12]12
  С исп. «Я не хочу ее видеть» (Прим. ред.)


[Закрыть], – сказал я по-испански.

Мама цокнула языком.

– Конечно, принцесса. А я пока пойду в такси. И если этот осел еще хоть раз на нас бибикнет, засуну ему этот клаксон…

– Мам! – прошипел я, но она только бросила на меня строгий взгляд.

– Sоlо un cobarde no quiere ver, mi hijo [13]13
  С исп. «Только трус не хочет видеть, мой мальчик» (Прим. ред.)


[Закрыть], – сказала она.

И, одарив принцессу теплой улыбкой, прошептала ей что-то на ухо. Что именно, я не расслышал. Да и не хотел я этого слышать. Я снова взглянул на гроб в земле. Черный лак. Зеленая трава. Голубое небо.

– Привет. – Шепот, не более чем дуновение ветра.

Она подошла ко мне так близко, что можно было коснуться друг друга. Но мы этого не сделали. Я глубоко вздохнул – воздуха по-прежнему не хватало. Как будто галстук до сих пор сдавливал мне шею. Мы стояли и молчали. Птица опять завела свою песню, и у меня руки чесались запульнуть в нее чем-нибудь и прогнать подальше. Прядь черных волос коснулась меня. Не моих волос. Ее. Вопреки своему желанию, я проследил взгляом за прядью к ее обладательнице. Принцесса выглядела бледной. Маленькой. Хрупкой. Но ее взгляд был ясным и светлым. Наши глаза встретились, и у меня моментально пересохло во рту.

– Кингсли, я знаю, что тебе очень больно. Но я хочу – пока ты еще здесь, пока ты еще не сел в самолет, а я знаю, что после этого я тебя уже никогда не увижу – я хочу еще раз сказать тебе, что бесконечно сожалею обо всем, что произошло. И… И что я все равно благодарна за то, что мне довелось познакомиться с тобой. Уверена, сейчас ты так не считаешь, и не знаю, считал ли когда-либо. Но я… я…

У нее на глазах выступили слезы. И я видел, как сильно она старается держать себя в руках и не расплакаться. Ее взгляд опустился к гробу.

– Мне так жаль. Закари столько лет заботился обо мне. Он всегда был рядом. Почти как моя тень.

– А со мной он рядом никогда не был, – хрипло выдавил я.

Она вздрогнула и подняла глаза. По ее щеке скатилась слеза.

– Ч‑что?

Шея у меня затекла и уже начинала болеть, но я все равно снова посмотрел вниз, в могилу. Когда я заговорил, голос мой зазвучал как-то глухо.

– Его никогда не было рядом. Он был рядом с тобой, он жил для тебя и твоей семьи, а теперь вот и умер за тебя.

Я повернулся и взглянул на Еву. В черном платье, бледная, она и правда была похожа на Белоснежку. Услышав мои слова, она стала еще белее.

– Это свидание… – начала она, но я перебил ее, пока комок у меня в груди не забился по новой.

Я бы, наверное, не выдержал, если бы что-то сейчас почувствовал. Что-то кроме ярости и злости, в которых я был зажат, как в тисках.

– Это была моя идея, – сказал я. – Ты ни в чем не виновата. Как бы мне ни хотелось ненавидеть тебя, Эванджелина.

Она вздрогнула, и ее пальцы зарылись в складки платья.

– Неужели ты этого хочешь? Ненавидеть меня? – спросила она дрожащим голосом, и все внутри меня сжалось.

Тело мое выгнулось, потянулось.

К ней.

Нет.

Я глубоко вздохнул. Что ответить на ее вопрос, я не знал.

– Я просчитался, – наконец тихо сказал я. – Не сообразил, не понял, недооценил ситуацию. Я ненавижу самого себя больше всего на свете, но на тебя смотреть не могу. Пожалуйста, прости меня.

Порыв ветра дернул подол ее юбки, и Ева задрожала. Через некоторое время она кивнула. Медленно. В ее глазах появилась твердость, которой до этого не было. Обратив их сияющую синеву в серую муть.

– Ты улетаешь обратно в Нью-Йорк? – спросила она.

Я отвернулся. Запрокинул голову и глубоко вздохнул.

– Нет. В Майами.

– Почему?

Я услышал удивление в ее голосе, и вдруг мне захотелось сделать вид, что я не услышал вопрос, и просто уйти. Просто взять и оставить ее стоять здесь одну. Обвинить ее во всем. Обвинить ее семью. Боль, которую я испытывал, удивила меня даже больше, чем развезнувшаяся внутри меня пустота. И хотелось кого-то в ней обвинить. В первую очередь, Еву. Всю их проклятую королевскую семейку. Чем не идеальная мишень. И мне правда хотелось злиться, орать, обвинять, а главное – оставить все это в прошлом. Но я не мог этого сделать. Поэтому я просто взял и ответил, продлевая эти мгновения с ней.

– Королева предложила мне работу, – тихо сказал я.

Она охнула.

– Здесь, во дворце? – прошептала она.

Я кивнул.

– В качестве компенсации за смерть Закари. Пожизненную должность, хорошее жалованье. Если захочу, через несколько лет смогу занять его место. Королевская семья берет на себя расходы на обучение. Более того, я окончу академию и сам смогу решить, хочу ли я служить королевской семье или нет.

– И ты этого хочешь? – спросила она.

Я не шелохнулся. Ветер скользил по траве, заставляя ее танцевать вокруг моих ног.

– Я собираюсь пройти обучение, – ответил я лаконично.

Я и сам не знал, соглашусь ли работать на королевскую семью. Единственное, что я знал наверняка – Закари выбил для меня место в академии своего друга. Это последнее, что он пытался для меня сделать. А я лишился всего. Впереди только пропасть. Ни один университет меня не примет. Друзей в Нью-Йорке не осталось. Ничего.

– Я поеду в Майами, – повторил я.

Я и сам еще не до конца в это верил.

– На сколько?

– На два года. Может, и дольше. А может, и меньше, если решу бросить учебу. Не знаю. Я сейчас вообще ничего не знаю.

Я почувствовал прикосновение к своей руке и посмотрел вниз. Хрупкие пальцы сомкнулись вокруг моей руки. Бесконечно нежно она прислонила голову к моему плечу.

– Они отправляют меня обратно в Англию, – сказала она так тихо, что я едва ее понял. – На случай, если мы больше никогда не увидимся, я хочу, чтобы ты знал: ничего лучше того поцелуя я в жизни не испытывала. Я надеюсь, ты сможешь меня простить, а самое главное – сможешь простить самого себя. Думаю, Закари не хотел бы, чтобы ты страдал. Я уверена, он хотел бы, чтобы ты был счастлив – и неважно, где, когда и с кем.

Медленно подняв голову с моего плеча, она робко улыбнулась и поцеловала меня в щеку. Ее губы прикоснулись ко мне лишь на мгновение, но все мое тело завибрировало, как вода, в которую бросили камень.

– До свидания, Кингсли, – прошептала она, отстраняясь. Ее губы улыбались, но глаза оставались серыми и неподвижными. Она отвернулась, и волосы ее взметнулись на ветру. Ее тонкая фигура двинулась прочь, петляя среди могил, и с каждым шагом, отдаляющим ее от меня, пустота внутри меня становилась все чернее.

Часть 2

Ева

Два года спустя. Великобритания.

«Бертон Агнес Холл».

Высокие каблуки моих черных лакированных туфель громко клацнули, когда я распахнула дверь в зал заседаний школьного совета. В лицо хлынул поток сигаретного дыма, запах лосьона после бритья и алкоголя. Стены здесь были обиты панелями из темного дерева, в окно с готическим витражом, бросая на темно-бордовый ковролин солнечные блики, светило утреннее солнце. Это помещение было одним из немногих, куда не ступала нога никого из преподавательского состава. Никогда. Это помещение принадлежало только президенту школьного совета «Бертон Агнес Холла» и самому совету. Здесь, внутри, царили свои законы. И свои запахи.

Я сморщила нос, оценивая степень разрушений. Рин Камасаки, казначей совета и член Японского императорского дома, единственный, кто все еще был одет, сидел на одном из диванов и листал журнал. Его семья возглавляла японскую армию, а также несколько крупнейших технологических компаний в мире. Рядом с ним, на бильярдном столе валялся еще один парень – наверное, Грансмур, – он храпел, со спущенными штанами обнимая кий. Лучший друг Грансмура Уорем – абсолютно мокрый – лежал под столом.

Их храп смешивался в довольно фальшивый дуэт. Люстра в центре потолка выглядела так, словно какому-то идиоту снова пришло в голову качаться на ней. С нее свисал потрепанный красный галстук.

– Доброе утро, Ева, не будешь ли ты так любезна убрать каблук с моей руки? Иначе она отвалится… – проворчал кто-то снизу.

Я опустила взгляд и увидела растянувшегося на полу вице-президента школьного совета. Эзрик Мэйкрофт жил в своем собственном мире и нарушал правила и условности просто потому, что мог. А когда не мог, то делал это с удвоенной силой. Эзрик легко мог бы стать лучшим учеником в школе, но из-за постоянных нарушений школьного дресс-кода, а также всех мыслимых и немыслимых правил приличия, с трудом перебирался из класса в класс. Даже сейчас, вопреки строгому требованию к форме, вместо темно-синих классических брюк на нем пестрел килт в красно-зеленую клетку. Хоть какая-то одежда, и на том спасибо. Ногти были выкрашены в разные цвета, у каждого ногтя свой, а волосы торчали во все стороны ярко-розовыми шипами. Пирсинг в обеих бровях, на шее – ошейник с шипами, на котором, как жетон, болтался фамильный перстень с печаткой. Его родословная восходила к Александру Македонскому, чем он, несмотря на свой бунтарский образ, очень гордился.

– Мэйкрофт, – поздоровалась я и убрала каблук с его руки.

– Ой, – застонал он и, нацепив солнцезащитные очки на нос, почесал затылок. – Сколько сейчас времени?

– Восемь утра. Мне нужно поговорить с Декстером.

– С кем? – ничего не соображая, промямлил он.

– С президентом совета, – сказала я громче.

– Зачем?

– Сегодня приедет новая ученица, а ему еще нужно посмотреть несколько документов, иначе завтра нам не дадут новых выездных лошадей.

– Новая ученица? Стипендиат или с титулом? – спросил он.

Каждый год Бертон принимал определенное количество студентов по стипендии, в остальном же для того, чтобы сюда попасть, было необходимо иметь титул. Титул и голубую кровь. Ах да, и еще кучу денег. Думаю, выходцы из всех аристократических семей мира сидели здесь за школьной скамьей. Или, как в случае с членами школьного совета, не сидели за ней, а крушили ее любыми подручными средствами.

Я посмотрела на досье и пожала плечами.

– Джуди Спенсер. Вроде, есть титул.

– Спенсер? Никогда не слышал.

Эзрик зевнул, при этом в его языке блеснула серебряная штанга, и в следующее мгновение скривился, приподнял одну ягодицу, засунул руку под килт и достал оттуда шариковую ручку. Проколотая бровь взметнулась вверх, губы растянулись в косой ухмылке.

– Опа, а я ее ищу.

Я закатила глаза, в этот момент открылась смежная дверь, и в комнату вошел президент школьного совета Декстер Голдберг. Утреннее солнце освещало его короткие светлые волосы, зачесанные строго по школьным правилам. Сшитая на заказ синяя форма сидела идеально. Ни пятнышка, ни складки – ни единого намека на то, как бурно прошла вчершаняя ночь, галстук завязан идеально. Увидев меня, он улыбнулся.

В «Бертоне» Декстер был легендой. Он происходит из старой немецкой дворянской семьи, но особого состояния у них не было. Его семья давным-давно потеряла свою значимость. В «Бертоне» он появился два года назад – никто и звать никак, да еще и с «мертвым» титулом – но мы и глазом не успели моргнуть, как он взял и добился самого желанного в школе поста. Железная дисциплина, высочайшие амбиции, от него веяло таким аристократизмом, о каком многим из присутствующих здесь оставалось только мечтать. О его жизни до «Бертона» ходила масса слухов – но на деле же, кроме того, что он приехал из Штатов, о самом влиятельном молодом человеке в школе никто ничего не знал.

– Эванджелина, чем я могу быть полезен? – Его дружелюбный голос вырвал меня из задумчивости.

Я перешагнула через Эзрика и подала Декстеру папку с документами.

– Сегодня в десять приезжает новая ученица. Еще возникла проблема с заказом новых лошадей, и нужно утвердить меню на эту неделю. И директор Бертон ждет от нас список новых кандидатов в совет к сегодняшему вечеру.

Декстер улыбнулся, демонстрируя свои белые зубы.

– Пойдем в кабинет. Сейчас этим и займемся.

Он развернулся и, бесшумно ступая, направился обратно к двери, через которую вошел. Я последовала за ним. Позади послышался зевок, Эзрик встал с пола и поплелся за нами. Декстер вежливо пропустил меня вперед, и я вошла в идеально прибранный кабинет. Стены здесь были так же, как и в общей комнате, обиты деревянными панелями. Вдоль стен тянулись книжные полки, в камине потрескивали догорающие дрова. Окно за массивным письменным столом, где на протяжении многих десятилетий сидели президенты школьного совета «Бертона», было открыто, впуская внутрь легкий ветерок. На столе находилась единственная примета 21-го века – компьютер. «Бертон» не был современным и не стремился к этому. Его главная миссия заключалась в том, чтобы сохранять аристократию и ее ценности, сохранять традиции. В «Бертоне» даже в судный день мы продолжили бы беспокоиться о том, чтобы стаканы не ставились на стол без подстаканника.

На одном из диванов рядом с камином лежал самый молодой член совета: Дориан Уэствинг. Как обычно, на сиденье старого дивана-черстерфилда покоилась его спина, а голова свисала, так что рыжие волосы болтались почти у самого пола. Ноги были скрещены на спинке дивана. Зелень его глаз была столь яркой, что они показались мне почти бирюзовыми, когда он поднял на меня взгляд.

– Ева.

– Дориан, – поздоровалась я с возлежащим на диване благородным юношей.

Декстер прошел к столу и принялся смотреть документы. Глядя на меня, Дориан медленно моргнул и улыбнулся своей коронной улыбочкой. С тех пор как они с Анастасией – с которой они то сходились, то расходились – окончательно расстались, Дориан стал вести себя еще более непредсказуемо и цинично, чем обычно. К тому же на этот раз Анастасия в принципе перестала с ним общаться, и порой он позволял себе такое, что я вообще не могла понять, как его до сих пор не выгнали из «Бертона». Видимо, этого не случилось бы, что бы он ни делал. Не просто же так западное крыло школьного здания носило его имя, да и тот факт, что директор Бертон приходился ему двоюродным дядей, вероятно, тоже играл определенную роль.

В «Бертоне» я проучилась восемь долгих лет. Как и Дориан с Анастасией. И все это время Дориан был рядом со мной, словно мрачная тень. К сожалению, и в этом году ничего не изменится – а также и в течение последующих двух лет в колледже. Словом, в этой адской шарашке мы проведем бок о бок в общей сложности десять лет. И самое ужасное – именно Дориан займет место Декстера на посту президента школы, хотя в совете – а выдвигаться на пост президента школы могли только члены совета – он был самый новенький. Но в результате выборов никто не сомевался. Эзрик, занимающий должность вице-президента, в этом году заканчивал колледж, так же как Декстер, Камасаки и Брэмстон. То есть в конце года в совете освободится четыре места, но вряд ли кто из новичков в здравом уме рискнет соперничать за пост президента школы с Дорианом.

– Ева, – повторил Дориан, – пожалуйста, скажи мне, что принесла аспирин.

Он прищурил глаза, разглядывая мои ноги.

– К сожалению, аспирин не помогает от глупости, – сухо сказала я.

Эзрик рассмеялся и сел на диван рядом с Дорианом. Дориан застонал и прикрыл глаза рукой.

– Чувствую, сегодня будет ужасный день, – пробормотал он в согнутый локоть.

Декстер снисходительно усмехнулся.

– В любом случае не хуже вчерашней карточной игры.

Дориан продолжил ныть, но я уже не обращала на него внимания. Декстер выдвинул ящик, заглянул внутрь и со вздохом поднял голову.

– Кто опять стащил все мои ручки?

– Виноват, – признался Эзрик и бросил Декстеру ручку.

Тот ловко поймал ее, но через мгновение, ухватив ее кончиками пальцев, скептически приподняв одну бровь.

– И почему она так воняет?

– Протри антисептиком, – посоветовала я, и Декстер без колебаний последовал моему совету, а затем принялся что-то черкать на документах.

Когда дело дошло до анкеты новой ученицы, он остановился и нахмурился.

– Джуди Спенсер. Спенсер? Стипендиатка? Вроде, в этом году у нас новенький только парень из Японии.

Декстер поднял глаза, Эзрик пожал плечами, возясь со шнурком на своем килте.

– Мне это имя тоже ни о чем не говорит. Может, купленный титул?

Дориан заметно напрягся.

– Неважно. – Декстер отложил досье в сторону. – Позаботишься о новенькой, Ева?

В обязанности президента школы входило вместе с директором Бертоном приветствовать вновь прибывших студентов и сопровождающих их родителей, чтобы ввести их в курс дела: объяснить им правила школы, показать комнату и вообще водить их по территории, чтобы они не заблудились. «Бертон» – это не обычная школа, это старинная усадьба, занимающая площадь нескольких деревенек. Однако в последнее время директор Бертон все больше и больше обязанностей перекладывал на Декстера, который теперь практически единолично отвечал за то, чтобы школа нормально функционировала, а задачи поменьше – например, встретить и провести инструктаж новому студенту – перепоручал Эзрику или мне.

– У Эзрика нет времени? – спросила я, принимая из рук Декстера подписанные бумаги.

Все-таки играть секретаршу Декстера не входило в мои обязанности. Особенно учитывая тот факт, что я даже не являлась членом совета.

– Сегодня Эз разбирается с советом директоров, а потом будет помогать мне готовить приветственное мероприятие. Уже завтра начинается новый учебный год, а у нас еще ничего не готово.

Декстер метнул на своего заместителя недовольный взгляд, но тот лишь демонстративно зевнул и посмотрел поверх своих солнцезащитных очков.

– Как думаете, будет сегодня пудинг? – спросил он. – Очень хочется сладенького.