Текст книги "Подчинение авторитету. Научный взгляд на власть и мораль"

Глава 1
Дилемма подчинения

Подчинение – один из базовых элементов в структуре социальной жизни. Определенные системы власти – непреложное требование всех человеческих взаимодействий: лишь человек, живущий в изоляции, может себе позволить не реагировать (через покорность или непокорность) на приказы других людей. Для нашего же времени подчинение как одна из детерминант поведения особенно актуально. Вспомним, что между 1933 и 1945 годами миллионы невинных людей систематически истреблялись по приказу. Газовые камеры, охрана концлагерей, ежедневные квоты на смерти – весь этот механизм действовал слаженно, как завод или фабрика. Пусть эта бесчеловечная политика зародилась в уме одного человека, однако лишь подчинение огромного числа людей позволило реализовать ее в столь широком масштабе.

Подчинение есть психологический механизм, связывающий индивидуальное действие с политической целью. Это цемент, который соединяет людей с системами власти. Судя по фактам недавней истории, да и повседневной жизни, для многих людей подчинение может быть глубоко укорененной поведенческой склонностью и даже могущественным импульсом, способным перевесить усвоенные представления об этике, сочувствии и нравственном поведении. О его важности пишет Чарльз Сноу (1961):

Задумываясь о долгой и мрачной истории человечества, понимаешь, что гораздо больше мерзких преступлений совершалось во имя подчинения, чем во имя бунта. Если у вас есть сомнения на сей счет, прочитайте книгу Уильяма Ширера “Взлет и падение третьего рейха”. Немецкие офицеры были воспитаны в строжайшем кодексе послушания… и во имя послушания они стали сообщниками и помощниками в самых крупномасштабных из злодейств человеческой истории (с. 24).

Геноцид европейских евреев – крайний случай душегубства, совершаемого тысячами людей под лозунгом подчинения. Однако в меньшем масштабе подобное происходит постоянно: обычным гражданам велят убивать, что они и делают, не смея ослушаться приказа. Тем самым, покорность, столь долго считавшаяся добродетелью, обретает новый образ, когда служит дурной цели. Какая уж тут добродетель: чистой воды грех! Или все же нет?

Нравственный вопрос о том, можно ли ослушаться приказа, если он противоречит совести, обсуждался Платоном, изображался в «Антигоне» и осмыслялся философами всех времен. По мнению консервативных авторов, неподчинение угрожает самим основам общества, и даже если поступок, на который толкает авторитет, обернется злом, лучше подчиниться, чем посягнуть на его прерогативы. И вот идея Гоббса: ответственность в подобном случае несет не исполнитель, а тот, кто отдал приказ. Впрочем, гуманисты рассуждали иначе: приоритет имеет личная совесть, и если ее голос противоречит приказу, надо из нее и исходить.

Юридические и философские аспекты подчинения очень важны, но для эмпирически мыслящего ученого наступает момент, когда он хочет перейти от абстрактных рассуждений к тщательному изучению конкретных случаев. Чтобы исследовать акт подчинения, я поставил в Йельском университете простой эксперимент. Впоследствии в нем оказались задействованы более 1000 участников, и его повторили в некоторых других университетах, но поначалу идея была простой. Человек входит в психологическую лабораторию, и его просят выполнить ряд действий, которые все сильнее и сильнее конфликтуют с совестью. Основной вопрос состоит в следующем: как далеко он зайдет в подчинении инструкциям экспериментатора, прежде чем откажется слушаться?

Несколько слов о деталях эксперимента. В психологическую лабораторию входят два человека для участия в исследовании памяти и обучаемости. Один именуется «учителем», другой «учеником». Экспериментатор сообщает, что речь идет о влиянии наказания на обучаемость. «Ученика» провожают в комнату, сажают в кресло и пристегивают ремнями, чтобы не дергался, а к запястью присоединяют электрод. Ему сообщают, что он должен запоминать списки из пар слов, а в случае ошибок будет получать удары током нарастающей силы.

На самом же деле эксперимент ставится над «учителем». Ему дают увидеть, как «ученика» пристегивают к креслу, уводят в главную экспериментальную комнату и сажают перед устрашающим электрогенератором. На лицевой панели генератора расположены по горизонтали 30 рубильников от 15 вольт до 450 вольт, с шагом 15 вольт. Рядом с рубильниками даны словесные пояснения: от «Слабый разряд» до «Опасно – тяжелое поражение». «Учителю» сообщается, что он будет проверять человека, находящегося в соседней комнате. Если «ученик» отвечает правильно, «учитель» переходит к следующему пункту. В случае неверного ответа необходимо выполнить электрошок: начать с наименьшего (15 вольт), затем увеличивать на один шаг всякий раз, как «ученик» делает ошибку (30 вольт, 45 вольт и т. д.).

«Учитель» – ничего не ведающий испытуемый, который пришел в лабораторию участвовать в эксперименте. «Ученик» же – подставное лицо, которое в реальности не получает удары током. Цель эксперимента состоит в том, чтобы выяснить, сколь далеко зайдет человек в конкретной ситуации, послушно причиняя боль протестующей жертве. В какой момент откажется подчиняться?

Конфликт возникает, когда «ученик» выказывает признаки дискомфорта. После разряда в 75 вольт он кряхтит, после 120 вольт жалуется вслух, а после 150 просит остановить эксперимент. Постепенно его протесты усиливаются, становясь все более настойчивыми и эмоциональными. После 285 вольт издаваемые им звуки напоминают агонию.

Наблюдатели эксперимента согласны, что никакие слова не способны передать сложность происходящего. Ведь для испытуемого это не игра: конфликт налицо. С одной стороны, «ученик» страдает: значит, надо бы встать и уйти. С другой стороны, экспериментатор, лицо авторитетное и начальственное, велит продолжать. И всякий раз, когда испытуемый медлит, экспериментатор настаивает на продолжении. Чтобы выйти из положения, нужно порвать с авторитетом. Исследование ставило своей задачей выяснить, когда и как люди – перед лицом очевидного нравственного императива – бросят вызов.

Понятно, что одно дело выполнять приказы офицера во время войны и совсем иное – слушаться экспериментатора. Однако общая канва отношений одинакова, ведь есть главный вопрос: как ведет себя человек, когда законный авторитет велит ему причинить вред третьему лицу? Если уж на то пошло, власть экспериментатора значительно меньше власти военачальника: он не может заставить испытуемого подчиняться, да и участие в психологическом эксперименте – дело далеко не такое важное и ответственное, как участие в битве. При всех этих оговорках я решил взять для начала самую простую ситуацию в надежде на то, что это прольет свет на целый ряд других случаев и поможет выявить некоторые общие принципы, применимые к другим условиям.

Возможно, у читателя сразу появился вопрос: как человек в здравом уме способен выполнить хотя бы один электрошок? Разве не проще сразу отказаться и уйти? Но фактически так никто не поступает. Оно и понятно: испытуемый пришел в лабораторию помогать экспериментатору – вот и помогает. В этом нет ничего особенного, тем более что «ученик» поначалу не возражает и даже обнаруживает заинтересованность. Удивительно другое: насколько далеко заходят обычные люди, соблюдая инструкции. Более того, результаты опыта изумляют и тревожат. Да, многие испытуемые переживают и протестуют. И все же значительное число людей продолжают опыт до последнего рубильника на генераторе.

Многие слушаются экспериментатора, как бы отчаянно ни жаловался «ученик», неважно, насколько болезненными кажутся удары и насколько пылко «ученик» умоляет отпустить его. Это наблюдалось снова и снова в наших исследованиях, да и в других университетах, где повторяли эксперимент. Именно невероятная готовность взрослых людей слушаться почти до последнего составляет главное открытие, сделанное в ходе нашего опыта. И именно она более всего нуждается в объяснении.

Обычно предлагаются такие объяснения: до максимальной силы тока доводили удары лишь монстры, садистические маргиналы общества. Однако этот тезис очень шаток: в категорию «послушных» испытуемых попали почти две трети участников, причем самые обычные люди – рабочие, служащие, представители умственного труда. Вспоминается книга Ханны Арендт «Эйхман в Иерусалиме» (1963). По словам Арендт, попытки обвинителя изобразить Эйхмана кровожадным чудовищем были глубоко ошибочными: он лишь заурядный бюрократ, который сидел за столом и работал. За эту книгу Арендт довелось вытерпеть немало злословия и даже клеветы. Людям сложно было расстаться с мыслью, что жуткие деяния Эйхмана выдают в нем маньяка, садиста и воплощение зла. Однако понаблюдав за тем, как в моих собственных экспериментах сотни обычных людей подчинялись авторитету, я склоняюсь к выводу: представление Арендт о «банальности зла» значительно ближе к действительности, чем может показаться. Ведь почему испытуемые наносили удары тока? Дело не в природной агрессивности. Они рассуждали просто: надо значит надо.

Таков главный урок нашего исследования: самые обычные люди, просто делающие свое дело и не имеющие никаких враждебных намерений, способны стать орудием страшной разрушительной силы. Более того, даже когда губительный эффект их поступков становится предельно ясен, но их просят продолжать действия, несовместимые с базовыми принципами морали, почти никто не находит в себе ресурсов, необходимых для противостояния авторитету. Здесь играют роль многообразные запреты на непослушание, и человек благополучно сохраняет статус-кво.

Сидя в кресле, легко осуждать покорных участников эксперимента. Однако критики судят их по меркам собственной способности декларировать высокоморальные принципы. А это нечестно. Ведь на уровне рассуждений многие испытуемые знают не хуже любого из нас, что нельзя вредить беспомощной жертве. Они знают, как себя вести, и способны при случае высказать свою позицию. Но это не имеет (или почти не имеет) отношения к их реальному поведению перед лицом конкретных обстоятельств.

Если людей просят объяснить, как нужно вести себя в подобной ситуации, они всегда скажут, что правильно – не покоряться. Но в реальных жизненных условиях не все определяется ценностями. Ценности – лишь один из факторов, воздействующих на поведение человека. И многие люди не смогли соотнести свои ценности с ситуацией. Они продолжали эксперимент вопреки собственному желанию.

Влияние нравственного чувства на поступки менее значительно, чем гласит социальный миф. Хотя в списке моральных норм заповеди вроде «не убий» занимают видное место, в структуре человеческой психики их положение не столь надежно. Несколько газетных заголовков, призывная комиссия, приказ от человека в эполетах – и люди без особых колебаний идут убивать. Даже в ходе психологического эксперимента человек способен легко перешагнуть нравственные барьеры. И тем более нетрудно заставить людей отринуть моральные соображения с помощью расчетливых манипуляций на информационном и социальном поле!

Так почему же человек подчиняется экспериментатору? Во-первых, есть целый ряд «связывающих факторов», которые мешают выйти из ситуации. Здесь и вежливость, и первоначальное обещание помочь, и неловкость отказа. Во-вторых, у испытуемого формируется целый ряд приспособительных механизмов, которые тормозят его решимость дать отпор. Эти приспособительные реакции помогают испытуемому сохранить отношения с экспериментатором, одновременно снижая внутренний конфликт. Они типичны для мышления послушных людей, когда авторитет велит им причинять вред беспомощным лицам.

Один такой механизм состоит в склонности настолько погружаться в узкотехнические аспекты, что общая картина последствий выпадает из виду. В фильме «Доктор Стрейнджлав» есть блестящая сатирическая сцена, когда экипаж бомбардировщика поглощен техническими деталями процесса ядерного удара. Так и здесь: испытуемые с головой уходят в саму процедуру: как членораздельно прочесть слова и аккуратно переключить рубильник. Они хотят быть безупречными исполнителями, и в каком-то смысле им не до этики. Постановку задачи и ее нравственную оценку они доверяют экспериментатору.

Наиболее распространенная приспособительная реакция состоит в том, что человек слагает с себя ответственность за поступки и перекладывает ее на экспериментатора, представителя законной власти. Никакого нравственного долга: он воспринимает себя лишь как орудие внешнего авторитета. Когда после эксперимента испытуемых спрашивали, почему они не остановились, в ответ часто звучало: «Сам я так не поступил бы. Я лишь делал, что мне сказали». Неспособные воспротивиться авторитету, они возлагают на него всю ответственность. Эту старую песню («я лишь выполнял долг») мы вновь и вновь слышали от подсудимых в Нюрнберге. Однако не стоит думать, что это лишь жалкая отговорка, придуманная наспех к случаю. Это типичный образ мышления огромного числа людей, привыкших к своему положению в субординационной системе. И исчезновение чувства ответственности – самое далеко идущее последствие такого подчинения.

Хотя действия повинующегося идут вразрез с требованиями совести, ошибочно полагать, что он утрачивает нравственное чувство. Просто у него меняется угол зрения. Он не оценивает с нравственных позиций последствия своих действий. Свой моральный долг он рассматривает как необходимость оправдать надежды, которые возлагает на него авторитет. Во время войны солдат не думает о том, хорошо ли бомбить деревни. И не ощущает вины и стыда. Он испытывает гордость или стыд в зависимости от того, насколько хорошо выполнил задание.

Еще один психологический фактор, который действует в этой ситуации, можно назвать «контр-антропоморфизм». Десятилетиями психологи обсуждали первобытную тенденцию приписывать неодушевленным предметам и силам человеческие качества. Однако бывает и противоположное: когда силы, имеющие непосредственное отношение к человеку – и в смысле их происхождения, и в смысле их сохранения – расцениваются как безличные. Скажем, некоторые системы, созданные человеком, рассматриваются так, словно человек с его капризами и эмоциями тут ни при чем. Человеческого фактора словно бы и нет. И когда испытуемый слышит: «Эксперимент требует, чтобы вы продолжали», он воспринимает это не как приказ человека, а как более абстрактный императив. Он не задает очевидный вопрос: «Чей эксперимент? С какой стати я должен мучить жертву в угоду этому затейнику?» Желание человека – организатора эксперимента – становится частью схемы, которая оказывает на испытуемого воздействие, выходящее за личностные пределы. «Это должно продолжаться. Должно продолжаться», – твердил один участник эксперимента. Он не понял, что за этим «должно» стоит желание такого же человека, как он сам. Забыв о роли личности, он придал «эксперименту» безличное качество.

Ни одно действие само по себе не обладает неизменными психологическими качествами. Его смысл зависит от контекста. Недавно в одной американской газете приводились слова летчика, который признавал, что американцы бомбили вьетнамских мужчин, женщин и детей, но при этом считал, что делалось это «во имя благородного дела», а значит, оправданно. Аналогичным образом, большинство участников эксперимента рассматривали свое поведение в широком контексте: все ради вещи благой и общественно полезной – поиска научной истины. Психологическая лаборатория – заведение солидное, внушающее доверие. И в такой обстановке электрошок – способный в отрыве от контекста вызывать ужас – обретает совсем иной смысл. Но ведь это очень опасно: пренебрегать человеческими последствиями и целиком исходить из контекста…

Мы не изучали как минимум один фактор, который сыграл значимую роль в Германии: очернение жертв перед активными действиями против них. Более десятилетия яростная антисемитская пропаганда систематически готовила немцев к уничтожению евреев. Шаг за шагом евреев исключали из категории граждан и народа, а в итоге лишили права считаться людьми. Систематическое очернение жертвы помогает оправдывать жестокость и постоянно сопутствовало массовым убийствам, войнам и погромам. Надо полагать, наши подопечные испытывали бы еще большую легкость, нанося удары током, если бы их убедили, что они имеют дело с кровавыми преступниками или извращенцами.

Существенный интерес представляет, однако, следующее обстоятельство: многие испытуемые принижали жертву вследствие действий против нее. Нередко приходилось слышать: «Он был столь глупым и упрямым, что поделом». Совершив акт жестокости, эти люди считали необходимым опорочить жертву, чье наказание было неизбежно из-за недостатка ума и характера.

Многие испытуемые были в каком-то смысле против того, что делали с «учеником». Многие протестовали, даже когда слушались. Но между мыслями, словами и решительным шагом неподчинения лежит еще одно звено: способность претворять верования и ценности в действие. Некоторые участники эксперимента были полностью убеждены в неправильности своих поступков, но не могли заставить себя порвать с авторитетом. Некоторые испытывали удовлетворение от своих мыслей и считали – пусть лишь в глубине души, – что служат правому делу. Они не поняли, что субъективные ощущения по большому счету непринципиальны в ситуации нравственного выбора, если не влекут за собой действие. Какая разница, что думали охранники в концлагере, если потворствовали убийству невинных людей. Так и пресловутое «интеллектуальное сопротивление» в оккупированной Европе – когда людям путем самообмана удавалось думать, что они дают отпор захватчику – чистой воды защитный психологический механизм. Тирании сохраняются благодаря слабакам, у которых нет мужества поступить в соответствии со своими убеждениями. Снова и снова в ходе эксперимента люди давали негативную оценку своим поступкам, но не имели внутренних сил на то, чтобы претворить свою оценку в действие.

Одна из вариаций базового эксперимента отражает более распространенную дилемму, чем вышеописанная: человек должен был не нажимать на рубильник с током, а всего лишь выполнять вспомогательную задачу (зачитывать пары слов); рубильником же распоряжался другой. В данной ситуации 37 из 40 взрослых нью-хейвенцев доводили уровень электрошока до максимума. Предсказуемым образом они извиняли свое поведение тем, что ответственность несет тот, что управляет генератором. Пожалуй, это иллюстрирует печально типичную ситуацию: человеку легче слагать с себя ответственность, когда он служит лишь промежуточным звеном в цепи зла и удален от окончательных последствий своих действий. Даже Эйхману становилось дурно, когда он посещал концлагеря, но для участия в массовых убийствах ему всего-то и нужно было сидеть за столом и перебирать бумаги. А работник концлагеря, который подавал «Циклон Б» в газовые камеры, оправдывал свое поведение тем, что лишь выполнял приказы. Тем самым наблюдается фрагментация человеческого поступка; никто конкретно не решает совершить злодеяние и не отвечает за последствия. Человека, который берет на себя всю ответственность, просто нет. Пожалуй, это самая распространенная особенность социально организованного зла в современном обществе.

Таким образом, проблему подчинения нельзя считать чисто психологической. Во многом она связана с формой общества и тем, по какому пути оно развивается. Возможно, и были времена, когда люди были способны по-человечески реагировать в любой ситуации, так как были безраздельно поглощены ею. Однако с разделением труда все пошло иначе. Начиная с какого-то момента дробление общества на людей, исполняющих узкие и очень специфические задачи, обезличило работу и жизнь. Каждый видит не ситуацию в целом, но лишь небольшую ее часть, а потому не способен действовать без руководства. Человек подчиняется авторитету, но тем самым отчуждается от собственных поступков.

Суть проблемы уловил Джордж Оруэлл:

Пока я пишу эти строки, очень цивилизованные люди летают над моей головой и пытаются меня убить. Они ничего не имеют против меня лично, да и я ничего против них лично не имею. Как говорится, они лишь «выполняют свой долг». Без сомнения, большинство из них – добросердечные и законопослушные граждане, которым и в голову не придет совершить убийство в частной жизни. С другой стороны, если один из них сбросит бомбу, которая разорвет меня на куски, его сон от этого не ухудшится.