Текст книги "Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов"

Конечно, нам легко теперь «поучать» напостовцев – за плечами 50 лет развития советской культуры. Некоторые наши современники так «глубоко» усвоили ленинское положение о восприятии лучших образцов, традиций, результатов существующей культуры, что стали забывать о второй части этого положения, забывать о том, что восприятие традиций может осуществляться только «с точки зрения миросозерцания марксизма». Вот почему понятие «лучшие» образцы существующей на Западе культуры трактуется ими слишком широко, вплоть до модернизма. Но это к слову, хотя и горькому. Действительно, на ошибках наших «литературных предков» мы многому научились. Можно себе представить, как был бы оглоушен «напостовской оглоблей» наш современник – автор справедливых и глубоких по мысли слов, опубликованных в «Правде»:

«В художественном наследии каждого народа запечатлены его история и его душа. Вот почему для последующих поколений оно вечно живой источник духовного и эмоционального опыта. Наследие классиков тем и замечательно, что оно выражает самосознание не только своей эпохи. Движется время, а с ним вместе по той же орбите движется и классика, в которой происходит как бы постоянный процесс обновления. В литературе, как и в реальной жизни, всегда действуют два встречных потока. Шекспир и Пушкин, Гете и Толстой обогащают читателя, но и читатель в свою очередь непрерывно обогащает творения великих художников – своим новым историческим опытом. Вот почему наше знание классиков никогда не может считаться исчерпывающим…»[81]81
  «Правда» – № 185, 15 мая 1967 г. Статья профессора С. Машинского «Классическое наследство и литературная наука».


[Закрыть].

Да, хорошо сказано, но это нас не поражает, потому что эти мысли нам давно известны, они стали нашим убеждением. Но в те далекие годы произнести их означало сделать открытие и проявить мужество. И это было сделано Воронским, деятельность которого пока не изучена.

Как только А. К. Воронский ознакомился с содержанием первого номера журнала «На посту», он сразу понял опасность «детской болезни левизны» напостовцев. Их отрицание классического наследия, пренебрежительное к нему отношение возмутило его, и из-под его пера вышло одно из самых пламенных его творений – статья-памфлет «О хлесткой фразе и классиках», появившаяся в журнале «Прожектор» вскоре после выхода журнала «На посту». Мы остановимся на этой статье подробно, потому что она мало известна. Начинает Воронский с осуждения тона статей авторов «На посту». «Впрочем, – говорит он дальше, – строгость «насчет манер» дело десятое. Гораздо важнее, что ими допущен целый ряд «серьезных промахов».

В данной статье Воронский собирается указать напостовцам пока на один, но очень серьезный промах: на их нигилистическое отношение к классическому наследству. «Как мы, коммунисты, должны его расценивать, какую роль ему отвести в текущей советской действительности, какое место указать в современной коммунистической художественной литературе?»[82]82
  «Прожектор» – 1923. – № 12. – С. 14.


[Закрыть]. Вот вопросы, на которые отвечает его статья. В журнале «На посту» буржуазно-помещичья литература взята под одни скобки, трактуется как нечто единое, целое. А это неверно. «Неверно, что старая русская литература отражала навыки и чувства богачей, дворян и князей. Она отражала навыки и чувства, например, разночинной интеллигенции, «умственного пролетариата», «кухаркиных детей», сыновей дьячков, городского бедного мещанства… Она была направлена против богачей и помещиков. Наши разночинцы главное внимание сосредотачивали на крестьянине, на бедноте, на общих условиях царского строя». Этот широкий взгляд на демократический, народный характер старой русской литературы, высказанный Воронским в 1923 году, станет нашим достоянием лишь через долгие годы. Еще в 30-х годах в наших школах будут изучать не Гоголя, Некрасова и Гончарова, а «продукты мелкопоместного дворянства» и «нарождающейся буржуазии»[83]83
  Там же. – С. 16.


[Закрыть].

Подчеркивая познавательный характер подлинного искусства, Воронский утверждает, что это «искусство есть та же философия, та же наука, но только в форме созерцания идей в образе. Оно таким и было у наших классиков. Отсюда их гениальные художественные обобщения: Фамусов, Молчалин, Онегин, Печорин, Собакевич, Ноздрев, Манилов, Пьер Безухов, Платон Каратаев, Наташа и т. д. Все это непреложные, художественные истины, настоящие открытия, часто не уступающие в своей объективной значимости любым научным, добытым путем анализа, истинам»[84]84
  Там же. – С. 18.


[Закрыть].

Плодотворной была мысль Воронского о том, что «замкнутых культур нет. И когда один класс уступает место другому и один общественный строй сменяется другим, в том или ином виде и размере от старого к новому передаются экономические и культурные приобретения. Иначе никакого прогресса, поступательного хода «вперед и выше» не было бы»[85]85
  Там же. – С. 19.


[Закрыть].

С этим положением связано суждение Воронского о русской литературе, которая «в лице лучших своих представителей в лучшие времена воплотила общие психологические черты, присущие человечеству на протяжении целых эпох», которая «не мало ратовала за такие чувства и за такие навыки, которые непременными элементами войдут в психологию нового человека. Поэтому до сих пор она – не гранитный памятник, не осколок, т. е. не нечто мертвое, что, как памятник о прошлом, нужно охранять, а нечто живое и действенное, необходимое нам в борьбе и победах.

И не венками из лавров и не листвой винограда увенчаны былой современностью головы дворян Пушкина, Гоголя, Лермонтова, разночинцев Успенского и Короленко, а с терновыми венками шли они по пути скорби и мук, именуемом русской литературой»[86]86
  Там же. – С. 20.


[Закрыть].

Особый интерес представляют рассуждения Воронского о реализме, который, по его мысли, лежит в основе и старого и советского искусства, хотя он в последнем приобретает новые качества: «Мы глубоко убеждены, что основной формой нового искусства, искусства наших дней, остается реализм, т. е. та форма, которой с таким неподражаемым и непревзойденным мастерством пользовались классики буржуазно-помещичьей литературы. Заметим здесь, что реализм в целом как нельзя лучше совпадает с духом диалектического материализма Маркса – Энгельса… К чему же, спрашивается, все эти разговоры о том, чтобы «окончательно» освободиться от формы прошлого? Сгоряча все это… Новые достижения, переработка, усовершенствование старой манеры, старых форм, конечно, необходимы. Думается, что современное искусство идет к своеобразному сочетанию реализма с романтикой, к неореализму, но такому, в котором реализм остается все-таки господствующим началом»[87]87
  Там же.


[Закрыть].

Позже рапповцы будут ратовать за «диалектико-материалистический метод в литературе», а еще позже, через 24 года после выступления Воронского, Фадеев выдвинет теорию двух начал – реалистического и романтического, будто бы составляющих сущность социалистического реализма. У Воронского же задолго до Фадеева обо все этом сказано в одной фразе, и так тонко и проницательно, что лучше не выразить.

В последнем разделе Воронский обширно цитирует статью Розы Люксембург «Короленко», где дается высокая оценка русской классической литературы, которая «сотрясала с отчаянной силой общественные политические оковы, натирала себе раны о них и честно оплачивала цену битв кровью своего сердца».

«Читателю не трудно убедиться, – делает вывод Воронский, – что язык, метод, подход Красной Розы далеки от рассуждений, от языка, от метода товарищей из журнала «На посту»… В настоящее время Госиздат пять шестых своей издательской работы в области литературно-художественной отдает к переизданию классиков в уверенности, что они первые и лучшие наши попутчики, которым нужно подражать, любовно изучать и которых всячески, в первую очередь следует пропагандировать, дабы между старым и новым искусством установился прочный эстетический мостик, разрушить который намереваются, по крайней мере в декларациях, бравые товарищи из «На посту». Поистине не ведают, что творят «храбрые гимназисты» с перочинным ножом»[88]88
  «Прожектор» – 1923. – № 12. – С. 22.


[Закрыть].

С такой страстью Воронский отстаивал классическое наследие. Он понимал, что русская литература XIX века развивалась в обществе, разделенном на антагонистические классы, и что «классовая психология, конечно, преобладала в ней»[89]89
  Там же. – С. 19.


[Закрыть]. Он также видел, что «наши просветители-народники неизменно окрашивали свои произведения мелкобуржуазными настроениями, ставшими для нашего времени архаическими…»[90]90
  Там же. – С. 16.


[Закрыть]. Но он каждый раз подчеркивал, что все «это не может затемнить в конечном итоге объективной ценности их художественной и публицистической работы и для нашего времени»[91]91
  Там же.


[Закрыть]. Поэтому упреки напостовцев в том духе, что будто Воронский отбрасывает, не признает классового характера литературы, не имеют под собой никаких оснований.

Перейдем ко второму вопросу, по которому разгорелась полемическая битва между напостовцами и Воронским, – отношение к мелкобуржуазным писателям, так называемым попутчикам Советской власти.

В редакционной статье первого номера «На посту» выдвинут следующий тезис против Воронского: «Мы будем бороться с теми маниловыми, которые из гнилых ниток словесного творчества попутчиков, искажающих нашу революцию и клевещущих на нее, стараются построить эстетический мостик между прошлым и настоящим»[92]92
  «На посту». – 1923. – № 1. – С. 8.


[Закрыть].

Как видим, здесь совершенно определенно выражено отношение к попутчикам и дана оценка их творчеству. Несколько витиевато, но, в общем, ясно сформулировано и обвинение, предъявленное маниловым: эти маниловы пытаются из старой, буржуазной литературы создавать новую, советскую литературу. В своих статьях и рецензиях авторы журнала «На посту» будут стремиться конкретно реализовать это общее, декларативное положение. В статье Б. Волина «Клеветники», упоминавшейся нами в связи с О. Бриком, речь идет и о повести «Рвотный форт» Н. Никитина, опубликованной в «Красной нови». Это произведение заслуживало принципиальной и резкой критики. В нем много пошлых, натуралистических, «кровавых» сцен, не было четкой идейной позиции прежде всего из-за непонимания психологии коммунистов. Но нет, оно не было клеветническим, общий дух его выражался в ненависти к старому миру, к его живучести в характерах людей и в их отношениях. Рождалась симпатия к новому. Этого не почувствовал редактор «На посту». В резком, оскорбительном тоне он писал: «Кому что дано: Ник. Никитину тоже дано на революцию смотреть по-пильняковски с точки зрения половых органов»[93]93
  «На посту». – 1923. – № 1. – С. 27.


[Закрыть].

В статье не было анализа и доказательств ошибок писателей, вся она состояла из грубого окрика и оскорблений, а в заключение в ней категорически заявлялось: «Больше мы им этого не позволим»[94]94
  Там же. – С. 28.


[Закрыть].

В рецензии Берсенева «Лунная сырость» так же бездоказательно и категорически отказывалось А. Н. Толстому, после мучительных колебаний окончательно порвавшему с белоэмиграцией и навсегда вернувшемуся в 1923 году на родину, в праве стать подлинно советским писателем: «Для нас ясно, что всякие Толстые, как бы они не меняли свои вехи, останутся бывшими писателями: новая жизнь чужда их пониманию, а копаться в гнилом отребье прошлого для нас бесполезно. Приходится сожалеть, что подобная литература (с позволения будь сказано) издается Госиздатом»[95]95
  «На посту». – 1923. – № 1. – С. 188.


[Закрыть].

В осенней книжке «На посту» (№ 2–3 за 1923 г.), в статье «Под обстрелом» Семен Родов из всех видов оружия «обстреливает» Воронского в связи с выступлением в «Прожекторе». Главное в статье Родова – вопрос о попутчиках. «Теперь для всех ясно, что опыт не удался, попутническая литература, за исключением отдельных произведений, себя не оправдала и обнаружила свое враждебное целям революции реакционное нутро… Воронский предполагал использовать попутчиков, заставить их служить пролетариату, но в конечном счете они использовали его, получив через его посредство новые силы для борьбы с революцией; он их организовал, но очутился у них же в плену»[96]96
  «На посту». – 1923. – № 2–3. – С. 19.


[Закрыть].

И опять делался решительный вывод: «Нужно немедленно пересмотреть всех попутчиков и выбрать только тех, кто нам действительно может быть полезен. «Лучше меньше, но лучше»[97]97
  Там же. – С. 17.


[Закрыть].

Не забудем при этом, что, «за исключением отдельных произведений», вся попутническая литература, по Родову, «обнаружила свое враждебное целям революции реакционное нутро».

Автор критического обзора литературного отдела «Красной нови» А. Зонин под броским названием «Надо перепахать» «реализует» требование Родова «немедленно пересмотреть всех попутчиков». Он перечисляет поэтов, печатающихся в «Красной нови», называет имена В. Маяковского, В. Инбер, Н. Тихонова, С. Есенина, М. Герасимова, П. Антокольского, С. Обрадовича, В. Брюсова и, не утруждая себя анализом их произведений, делает вывод: «В целом стихи о революции, по поводу революции – просто стишки, но ничего похожего на поэзию революции нет»[98]98
  Там же. – С. 216.


[Закрыть].

Затем с такой же легкостью дается перечень прозаиков «Красной нови» и их произведений, опубликованных в 1923 году (вслед за «Волками» Пильняка – «Мои университеты» М. Горького, «Вокзалы» А. Малышкина; «Евразия» Н. Огнева, «Кащеева цепь» М. Пришвина, «Перемены» М. Шагинян, «Аэлита» А. Толстого, «Голубые пески» Вс. Иванова), а после этого делается безапелляционный вывод: «В целом в прозе «Красной нови» тот же идеологический провал, что и в стихах. Писатели «Красной нови» – это писатели и поэты прошлого, враждебные (больше пассивно, но нередко и действенно) психологии пролетариата. Это обстоятельство настоятельно диктует: перепахать литературный отдел «Красной нови»[99]99
  Там же. – С. 223.


[Закрыть].

И наконец, приведем еще одно высказывание, принадлежащее «теоретику» напостовцев Ил. Вардину, в котором, как и по вопросу о классическом наследии, со всей обнаженностью раскрывается причина отношения всех рапповцев к попутчикам: «Тот, кто не может смотреть «глазами коммуниста» (слова «глазами коммуниста» взяты из статьи Воронского, о которой у нас пойдет речь. – С. Ш.), тот не в состоянии художественно отразить объективную правду. Наши попутчики не смотрят глазами коммуниста, ибо этих глаз у них нет, – стало быть объективная правда эпохи для них закрыта»[100]100
  «На посту». – 1924. – № 1 (5). – С. 16.


[Закрыть].

Надо себе представить хоть на мгновенье, что было бы с советской литературой, если бы взяла верх точка зрения напостовцев. Шла речь о живом процессе советской литературы, о судьбах живых писателей; среди них были такие имена, как А. М. Горький, В. Маяковский, А. Толстой, М. Пришвин, С. Сергеев-Ценский, Л. Леонов, К. Федин, А. Малышкин, Н. Тихонов, С. Есенин, и нет им числа, которые своим творчеством уже в то время доказывали всему миру, как могущественна духовно Советская власть. И вот всем этим художникам предлагалось закрыть двери в советскую литературу. Да, именно так, раз они «не смотрят глазами коммуниста, ибо этих глаз у них нет, – стало быть объективная правда эпохи для них закрыта». И намечались практические меры: «перепахать» попутническую литературу, «немедленно пересмотреть всех попутчиков»… Это означало – запретить печатание их произведений.

Гнев и возмущение вызывает грубо-циничное отношение журнала «На посту» к А. М. Горькому. В первом номере журнала, в пасквиле Л. Сосновского «Бывший ГлавСокол, ныне центроУж», нарочито искажены глубоко гуманистические мысли основателя социалистической литературы, выраженные им в письме к одному из своих многочисленных корреспондентов. Некий начинающий писатель Свешников, нигде не публиковавшийся, прислал А. М. Горькому на отзыв свой рассказ «Тринадцать». Как всегда, Горький нашел время ответить этому начинающему Писателю: «В повести Вашей очень много грубого и жестокого. Мир живет не этим, а мечтой о возможности иной, истинно человеческой жизни, надеждой на эту жизнь, верой в возможность осуществить ее, увидеть человека здоровым, честным, бодрым, смелым. Мотивы классовой борьбы у Вас вызывают чувства человеконенавистничества. Это – несправедливое чувство. «Буржуй» – раб одной идеи, Вы – раб идеи другой, а гимназист, которого проткнули штыком в вашей повести, – цыпленок, невинно пострадавший в драке больших зверей. В этих вещах писателю необходимо точно разбираться. Очень советую, – читайте, учитесь»[101]101
  Там же. – С. 88.


[Закрыть].

Это письмо Горького попало в редакцию «На посту». Л. Сосновский, приведя его в своей статье, интерпретирует мысли писателя следующим образом: «Итак, революция и ее наиболее острое проявление – гражданская война – для М. Горького – драка больших зверей. Писать об этой драке, по мнению Горького, не следует… Да, плохо сел бывший Глав-Сокол. Лучше бы нам не видеть его плетущимся в сырую и теплую расщелину вслед за Ужом»[102]102
  «На посту». – 1923. – № 1. – С. 88.


[Закрыть].

И опять перед нами встает один и тот же вопрос: чем все это объяснить? Можно допустить, что по своему невежеству деятели «На посту» могли не знать открытых заявлений В. И. Ленина о Горьком: «Напрасно стараются буржуазные газеты. Товарищ Горький слишком крепко связал себя своими великими художественными произведениями с рабочим движением России и всего мира, чтобы ответить им иначе, как презрением»[103]103
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. – Т. 19. – С. 153.


[Закрыть]. Это – в 1909 году. «А. Горький – безусловно крупнейший представитель пролетарского искусства, который много для него сделал и еще больше может сделать»[104]104
  Там же. – С. 251.


[Закрыть]. Это из работы «Заметки публициста» – в 1910 году. «Нет сомнения, что Горький – громадный художественный талант, который принес и принесет много пользы всемирному пролетарскому движению»[105]105
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. – Т. 31. – С. 49.


[Закрыть]. Это из «Писем издалека» – в 1917 году. Все эти работы Ленина публиковались уже в советское время, до выхода журнала «На посту».

Можно также допустить, что деятели литературного журнала не следили систематически за политической жизнью в стране и не знали документов партии об отношении к интеллигенции. Но чем объяснить такой факт: г. Лелевич начинает свой обзор «1923 год. Литературные итоги» цитатой из резолюции ЦК и ЦКК от 7 декабря 1923 года: «Поворот в сторону советской власти широких слоев интеллигенции, будучи в своей основе глубоко положительным явлением, может иметь отрицательные последствия…»[106]106
  «На посту». – 1924. – № 1 (5). – С. 74.


[Закрыть] – и все внимание сосредоточивает на словах «может иметь отрицательные последствия». Не на том главном, что широкие слои интеллигенции повернули в сторону Советской власти, не на том Важном, что это в основе своей глубоко положительное явление, а на том, что еще «может иметь». В партийном документе дальше говорится, что на партию, в связи с таким широким поворотом интеллигенции, ложится большая ответственность по ее перевоспитанию. Лелевич же после цитаты из резолюции ЦК и ЦКК пишет: «Алексей Толстой, аристократический стилизатор старины, у которого графский титул не только в паспорте, но и в писательской чернильнице, подарил нас «Аэлитой», вещью слабой и неоригинальной»[107]107
  «На посту». – 1924. – № 1 (5). – С. 79.


[Закрыть]. В том же разносном духе он пишет о Н. Тихонове, Вс. Иванове, И. Эренбурге, В. Маяковском. Чем же все это объяснить?

Уже тогда дал глубокое объяснение этому А. К. Воронский в статье «Искусство как познание жизни и современность (К вопросу о наших литературных разногласиях)», опубликованной в «Красной нови» за август – сентябрь 1923 года. Непосредственно на поставленный нами вопрос Воронский отвечает следующим образом: «Усвоив общие положения, что внеклассового искусства нет, что художник – сын своей эпохи и класса… критики «На посту» решили, что о никакой объективизме не может быть и речи, что всякое художество насквозь пропитано узкоклассовым, узкоутилитарным субъективизмом. Эта вульгаризация теории классовой борьбы есть особая разновидность релятивизма, доведенного до абсурда. Из тонкого оружия марксистской критики в таком понимании теория превращается в обух, которым гвоздят направо и налево без всякого толку и без разбору. Что в формах классовой борьбы идет вперед, прогрессирует или развивается все общество в целом, что в этих формах совершается накопление материальных и духовных ценностей – это с такой точки зрения должно казаться нелепым, вредной ересью. Классовая борьба превращается в самоцель, она самодовлеюща, она не служит средством для поступательного развития человеческого общества. Никакой преемственности от одного класса к другому и быть не может.

Наука, искусство и т. д., находившиеся в руках одного класса, пригодны только на слом для другого класса – антипода, так как ничего в них, помимо классового субъективизма, заостренного против интересов этого иного класса, нет. Достаточно поэтому сказать про такого-то ученого, художника – «буржуазный», чтобы идеологу пролетариата взять в руки обух и начать «энергично распространять пространство». Так наши критики и делают»[108]108
  «Красная новь». – 1923. – № 5. – С. 349.


[Закрыть].

На том уровне литературной науки не признавалось понятие «народность литературы». Не только рапповцы, но и люди с таким глубоким взглядом на развитие искусства, как Воронский, относили народность к буржуазной категории. Однако в своих работах он первый из советских литературоведов подошел к научному, ленинскому пониманию и обоснованию народности литературы.

Напостовцы видели в художественной литературе только «узкоклассовый субъективизм». Воронский понимал, что подлинный художник, раскрывая правду жизни, познавая ее, вырывался из «узкоклассового субъективизма», смотрел на жизнь глазами передовых людей общества и выражал прогрессивные устремления эпохи, кровные интересы народа, то есть становился народным писателем. Именно только поэтому с терновыми венками шли великие писатели по пути скорби и мук, именуемому русской литературой.

В своей работе «Искусство как познание жизни и современность…» Воронский раскрыл особенности, специфику художественного творчества и, повторяем, дал глубокое обоснование народности литературы. Причины разных позиций коммунистов в подходе к попутчикам Воронский видит «прежде всего в разном подходе к искусству, к художнику. Все остальное вытекает из этого основного и главного»[109]109
  «Красная новь». – 1923. – № 5. – С. 350.


[Закрыть]. Вот почему большая часть статьи посвящена ответу на вопрос: что такое искусство? В своем понимании искусства Воронский очень близок Белинскому. Он сравнивает искусство с наукой, находит между ними много общего. У искусства, как и у науки, один и тот же предмет: «жизнь, действительность», которую они познают, только «наука анализирует, искусство синтезирует; наука отвлеченна, искусство конкретно; наука обращается к уму человека, искусство – к чувственной природе его. Наука познает жизнь с помощью понятий, искусство – с помощью образов, в форме живого чувственного созерцания».

Как и в предыдущей статье, здесь Воронский доказывает, то искусство «дает объективные истины», что «подлинное художество требует точности, потому что имеет дело с объектом, оно опытно»[110]110
  Там же. – С. 350.


[Закрыть]. Мечта, фантазия, вымысел не противоречат определению художества как познания жизни. И чтобы это положение мотивировать, Воронский высказывает мысль, которая потом войдет в понятие социалистического реализма: «Идеальное завтра, действительность завтрашнего дня, новый человек, идущий на смену ветхому Адаму, только в том случае не является голой, отвлеченной мечтой, если противоположность этого «завтра» сегодняшнему относительна, т. е. если это «завтра» зреет в недрах текущей действительности, если прообраз, отдельные свойства, черты будущего намечены, «носятся в воздухе».

Далее Воронский говорит, что художественная литература – явление классовое, что писатель «всегда окрашивает свои произведения соответствующей идеологией, иногда искажая сознательно или бессознательно типы, картины, события и т. д. Тогда произведение становится тенденциозным»[111]111
  Там же. – С. 352.


[Закрыть]. Чтобы в произведении тенденциозность не накладывала на правду жизни искажения, делает вывод Воронский и опять высказывает мысль, которая сейчас является нашим завоеванием, необходимо, «чтобы субъективные настроения соответствовали природе объекта, чтобы публицистика и политика были в то же время на уровне лучших идеалов человечества».

Воронский сразу рассмотрел, что сближает лефовцев с напостовцами. Но если свои теории лефовцы доводили до абсурда, до открытой ликвидации искусства и тем самым разоблачали сами себя, то напостовцы ратовали за «синтетическое искусство», за «подлинное искусство пролетариата», хотя фактически (своим отрицанием традиций, отталкиванием от Советской власти попутчиков, непониманием специфики искусства) тоже шли к ликвидации искусства. Вот почему прежде всего ошибки напостовцев нуждались в серьезной критике.

Напостовцы справедливо борются за идейное искусство, утверждают, что в наш век только коммунизм является высшим идеалом человечества. «Кто же с этим спорит!» – говорит Воронский. Многие писатели-эмигранты «сделались литературными импотентами потому, что «самоопределились» в сторону мракобесия, за которым нет исторического будущего»[112]112
  «Красная новь». – 1923. – № 5. – С. 366.


[Закрыть]. Но Воронский не согласен с утверждением напостовцев, что «прежде всего важна идейная ценность художественного произведения и уже затем художественное мастерство»[113]113
  «На посту». – 1925. – № 1 (6). – С. 42.


[Закрыть].

Призыв Воронского к писателям «сочетать художественную правду с идеалами коммунизма», «глубже, внимательнее, сосредоточеннее» изучать жизнь, «идти плечом к плечу с новыми строителями», ибо только это позволит им создавать художественно правдивые произведения, – этот призыв свидетельствует, насколько правильно понимал Воронский задачи создания новой художественной литературы. Именно поэтому он так непримирим к примитивным утверждениям Ил. Вардина, в которых выражается непонимание сложного процесса перехода попутчиков на позиции коммунизма. Вардин пишет: «Воронский должен взять за пуговичку Пильняка, Вс. Иванова, Есенина и сказать им: чтобы понять объективную истину, вы должны стать более или менее политически грамотными, вы должны усвоить основы пролетарской идеологии, хотя бы в размере уездной совпартшколы»[114]114
  «На посту». – 1924. – № 1 (5). – С. 13.


[Закрыть]. В. Маяковский в стихотворении «Сергею Есенину» зло высмеял этот примитивизм напостовцев:

 
Дескать,
к вам приставить бы
кого из напостов —
Стали б
содержанием
премного одаренней.
Вы бы
в день
писали
строк по сто,
Утомительно
и длинно,
как Доронин.
А по-моему,
осуществись
такая бредь,
На себя бы
раньше наложили руки.
Лучше уж
от водки умереть,
Чем от скуки![115]115
  Маяковский В. Полн. собр. соч. – Т. 12. – М., Гослитиздат, 1957–1961. – С. 65.


[Закрыть]
 

«Вопрос, следовательно, не в одном усвоении политграмоты, как то думает тов. Вардин, – как бы продолжая мысль Маяковского, говорит Воронский, – ой гораздо серьезнее и глубже. Что толку в том, что у нас целые кружки заняты передачей газетных передовиц в рифмованных стихах»[116]116
  «Красная новь». – 1923. – № 5. – С. 366.


[Закрыть].

В воинственном походе против попутчиков, объявленном напостовцами, Воронский увидел смертельную опасность для всей советской литературы. Он так и пишет: «Позиция «На посту» в практике ведет не к выпрямлению партийной линии, а к уничтожению и удушению современной советской литературы – и пролетарской и непролетарской»[117]117
  «Красная новь». – 1923. – № 5. – С. 368.


[Закрыть]. И он это обосновал. Он прежде всего решительно возражает против огульной оценки попутчиков, будто бы сплошь клевещущих на революцию или воспринимающих ее «как анархический, слепой, мужицкий бунт». Он дает свою развернутую характеристику попутчикам, которая может быть перенесена в современную историю советской литературы с небольшими коррективами и составит ее лучшие страницы: «Наши попутчики – народ довольно пестрый. Часть их следует отнести к новой интеллигенции, выпестованной революцией. Они беспартийны, но они боролись за нас, за советскую землю. Они выросли из революции, они дети революции, ее воспитанники. Таковы: Вс. Иванов, Сейфуллина, Ник. Тихонов, Асеев, А. Малышкин… Неверно, что они воспринимают революцию как анархическую, слепую, мужицкую стихию. Но они знают нашего крестьянина, знают, что, делая революцию, наш крестьянин окрашивал ее иначе, чем рабочий, и, как подлинные художники, они не могли пройти мимо этого факта. Но все их симпатии на стороне города…

Недостатки, какие у них имеются в подходе к коммунистам, объясняются сложностью и новизной темы; они мало знают внутренний быт коммунистической партии, и это тоже кладет свой отпечаток на их вещи. Но они художественно честны; их работы дают куски подлинной жизни, а не сладостно творимые легенды; живую жизнь, живого человека они начали изображать еще задолго до призывов тт. Авербаха и Лелевича. Эти попутчики первыми ударили по деревянным агиткам, по отвлеченности и схематике в художестве… Такие вещи, как «Дите», «Полая Арапия», «Цветные ветра», «Бронепоезд» Вс. Иванова, «Перегной» Сейфуллиной, «Падение Дайра» А. Малышкина, как стихи Тихонова и Асеева, останутся ценными художественными документами нашей эпохи… Общее освещение, какое они дают революции, для нас приемлемо, а от недостатков они стремятся освободиться в меру своих способностей и сил. И сколько бы тов. Лелевич ни требовал для них процентной нормы, они будут занимать такое место в литературе, какое принадлежит им по праву, в зависимости от их таланта и приносимой пользы»[118]118
  «Красная новь». – 1923. – № 5. – С. 368–369.


[Закрыть].

Затем Воронский переходит к характеристике второй группы попутчиков – «стариков». И здесь допускает серьезную ошибку, оказывается в плену распространенного тогда заблуждения. Речь идет об отношении к А. М. Горькому, которого он высоко ценит, но недопонимает его значения и относит к попутчикам. Это заблуждение трудно понять у Воронского, хорошо знавшего отношение Ленина к Горькому, вместе с которым они были у Владимира Ильича, вместе по поручению Ильича начали «Красную новь». Видимо, ошибки Горького в первые годы революции (1918–1919), резкая критика их в партийной прессе дали повод для такого распространенного заблуждения.

И все-таки в той характеристике, которую он дает второй, более сложной, группе попутчиков, исключая оценку Горького, много поучительного и справедливого. Он видит серьезные заблуждения «стариков», понимает, что они примиряют себя с революцией «ценой тягчайших усилий», но, в отличие от напостовцев, глубочайше убежден, что ход самой жизни заставляет этих писателей «идти с революцией, а не против нее».

Отметив, что «старики» отличаются от молодых революционных писателей не только серьезными заблуждениями, но и «большим мастерством и пониманием существа искусства», Воронский видит общее у всех честных попутчиков: 1) «они не мистики, а реалисты», и «это очень здоровое и положительное явление»; 2) «их отношение к буржуазной цивилизации отрицательное»; 3) «прошлый царский уклад они ненавидят»; 4) «сознают, что только с большевиками и через них намечается действительный выход из тупиков, созданных всесветными плутами и захребетчиками трудовых масс»[119]119
  «Красная новь». – 1923. – № 5. – С. 372.


[Закрыть].

Вся эта огромная армия советских писателей – и попутчики, и писатели-коммунисты Д. Бедный, Ю. Либединский, С. Семенов, Ф. Гладков, В. Маяковский, «стоящий где-то на отшибе, но очень к нам близко», – все «они являются наглядным аргументом революции». Они говорят о том, что Советская власть неодинока, «что у нее и в ней – огромная притягательная сила, что ее позиция достаточно крепка, что она располагает целым кадром талантливых художников «божьей милости», что русская революция не импотента в духовном, а следовательно, и в иных смыслах, что рабочие, крестьяне, наиболее демократичная, разночинная интеллигенция («кухаркины дети»), совершившие революцию, – не разрушители, а подлинные творцы будущего».