Текст книги "Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов"

ГЛАВА 8

Участником комиссии был и Дмитрий Андреевич Фурманов. Как никто из его товарищей по литературной борьбе, он искренне и во всей полноте принял линию партии, тем более, что эта линия ни в чем не противоречила его убеждениям. Он и раньше видел многие ошибки и заблуждения своих соратников. Не мог Фурманов согласиться с отрицанием классического наследства. Воспитанный на лучших образцах русской реалистической литературы, он еще в

юношеские годы постиг ее гуманистическую сущность и выразил это в дневниковой записи 1913 года следующими словами: «Лучшие умы не глумились над человеком. Они страдали и своим страданием прокладывали и указывали путь, или они любили и показывали, как надо любить, – таковы Толстой, Достоевский, Горький и Тургенев»[139]139
  Фурманов Д. Собрание сочинений. – Т. 4. – С. 39.


[Закрыть]. Не мог он через десять лет, умудренный опытом жизни и революции, изменить своего отношения к классикам. И это так. Отвечая на вопрос анкеты 1925 года «Любимые писатели», он назвал Л. Толстого, Ф. Достоевского, М. Горького. Известно, с какой любовью и благоговением относился Фурманов к Горькому до последних дней своей жизни, с каким нетерпением ждал от него писем, считая Горького первым и лучшим своим учителем. О «Красной нови» в 1921 и 1922 годах Фурманов в печати откликался положительно, с восторгом оценивал произведения тех самых попутчиков, которых в журнале «На посту» именовали клеветниками, будто бы умышленно извращавшими революцию. Вот его отзыв о пьесе Вяч. Шишкова «Вихрь», опубликованной в № 1(5) «Красной нови» за 1922 год. «Открывается номер четырехактною пьесой Вяч. Шишкова «Вихрь». Невозможно, немыслимо читать без захвата эту драматическую быль недавнего прошлого… Эти жертвы чужой, непонятной (пока еще) войны являются тем ферментом, на котором станет бродить потом прозревающая деревня»[140]140
  Фурманов Д. Собрание сочинений. – Т. 3. – С. 328.


[Закрыть].

А вот отзыв о Вс. Иванове: «Мы уже привыкли от Вс. Иванова получать одну прекрасную вещь за другой: «Бронепоезд 14–69» – одно из его лучших творений»[141]141
  Там же. – С. 329.


[Закрыть].

Уже при вступлении в группу «Октябрь» Д. Фурманов видел основные ошибки напостовцев: «Воспрещается сотрудничество в «Красной нови», «Ниве», «Огоньке»… Это крепко суживает поле литературной деятельности…»[142]142
  Фурманов Д. Собрание сочинений. – Т. 4. – С. 324.


[Закрыть]. Через год он нарушит этот запрет и «с удовлетворением» опубликует в «Красной нови» 3-ю часть «Мятежа». На вопрос анкеты «Любимые писатели» он назвал кроме классиков И. Бабеля и Л. Сейфуллину. Со многими писателями-попутчиками у Фурманова установились самые близкие, дружеские отношения, особенно с сентября 1923 года, когда он стал работать в Госиздате. Встречи с Л. Леоновым, С. Есениным, Вс. Ивановым, Н. Никитиным, А. Толстым отражены в его записях. Сколько здесь чувства восхищения и уважения к каждому из них! «А умный, образованный ты должен быть человек! Хорошо это писателю! Даже обязательно!» – так заканчивается запись от 24 января 1926 года под заголовком «Алексей Толстой». Интересна запись «Н. Н. Никитин», где рассказывается о том, как Фурманов в дружеской беседе критиковал произведения Н. Никитина «Любовь» и «Чертовы предки»: «Он уходил дружеский и довольный. Ему за этот вечер рассеяли весь туман насчет подлинного напостовства – не того, что слышал он от Воронского. Так-то вот ближе к делу. Так-то их лучше обработаешь. А их ведь так немного – можно обрабатывать и индивидуально»[143]143
  Фурманов Д. Собрание сочинений. – Т. 3. – С. 381.


[Закрыть].

Как позже окончательно поймет Фурманов, в данном случае Воронский ни при чем, здесь он к слову пришелся, а вот упрек «так-то вот ближе к делу», «так их лучше обработаешь» адресован не Воронскому, а именно напостовцам, которые в первом номере журнала, да и в других номерах, поносили Н. Никитина как врага революции. В этой же записи Фурманов воспроизводит разговор с писателем, из которого совершенно ясно, что Воронский никакого «тумана насчет подлинного напостовства» не наводил на Н. Никитина: «Разговорились о напостовстве, помянули первый номер журнала, где волинская статья о его «Рвотном форте». «Не помогла, говорит, она мне – словно я там враг какой Советской России: этого же нет. Нет и не было никогда!..»[144]144
  Фурманов Д. Собрание сочинений. – Т. 4. – С. 380.


[Закрыть]. Этот протестующий крик «Нет и не было никогда!..» принадлежит не только Никитину, но и Фурманову – этому подлинному напостовцу.

Однако подлинное напостовство, возглавленное Фурмановым и открыто заявившее о себе в марте 1925 года, созревало и формировалось постепенно. Самым выдающимся писателем и самым разумным, по-партийному понимающим проблемы развития советской литературы, был среди напостовцев один Фурманов. Другие видные деятели пролетарской литературы стояли в стороне от напостовства. А. С. Серафимович сразу же увидел крайности руководства МАПП и ВАПП. Он представлял задачи развития советской литературы шире и глубже, чем все вожди рапповского движения, вместе взятые. Конечно, он не только поддерживал пролетарское литературное движение, но и многое для него делал и считался самым авторитетным пролетарским писателем. Однако Серафимович всегда скептически относился к напостовскому руководству, не сотрудничал в журнале «На посту» и не принимал участия в выработке платформы и устава МАПП. Д. Бедный использовался напостовцами как авторитет, как фигура в Пролетарской поэзии. Он открывал конференции, числился постоянным сотрудником «На посту», его имя, как и имя Серафимовича, зачинало список писателей, когда рапповцы вынуждены были доказывать большой расцвет пролетарской литературы. В особых случаях к нему обращались за поддержкой, и он шел навстречу. Но, как и Серафимович, поэт-правдист, охваченный своими обширными поэтическими заботами, не принимал участия в повседневных делах и битвах рапповцев. А. М. Горький был за границей, к тому же напостовцы именовали его мелкобуржуазным попутчиком, как В. Маяковского и других видных писателей того времени. С самоуверенной убежденностью напостовцы полагали, что к голосу Горького прислушиваться опасно, ибо это может привести к искажению идеологически чистой пролетарской линии в литературе.

Таким образом, оставалась надежда на одного Д. Фурманова. Но долгое время после прихода к напостовцам никто Горького там не считал ни выдающимся писателем, ни подлинным руководителем пролетарской литературы. А главное – он сам себя таковым не считал. Надо отдать должное его скромности, но если бы с первых дней своего прихода к руководству он поднял голос в защиту правды, многое бы могло пойти по-другому в делах пролетарской литературы. Этого не произошло, а случилось так, что Фурманов, уже автор знаменитого «Чапаева», всей прессой высоко оцененного и до марта 1925 года выдержавшего три издания, автор не менее знаменитого «Мятежа», печатавшегося по частям весь 1924 год и вышедшего отдельным изданием в феврале 1924 года, находился на вторых ролях в руководстве пролетарской литературой. Никто из активных напостовцев не мог с ним равняться ни по дарованию, ни по творческой продукции, ни по идейно-художественным достоинствам его сразу же признанных произведений, а также по заслугам перед народом и государством, по образованности и по идейно-политической зрелости. Один из видных деятелей литературы 20-х годов, Вячеслав Полонский писал о Фурманове: «Мне, в продолжение двух лет сталкивавшемуся с ним по совместной работе, хочется отметить лишь одну черту, отличавшую этого человека: то была скромность. Фурманов был «красный герой», кавалер ордена Красного Знамени, но не кичился этим; «Чапаев» прославил его имя, но это на Фурманове нисколько не отразилось: ни тени самодовольства, ни малейшего налета пошлости, который всегда густо покрывает лица любимцев славы. Вокруг него кипела борьба уязвленных самолюбий – он был спокоен, ровен, и интересы литературы волновали его больше, чем его собственные интересы. Маленькие дарования с большими претензиями заносчиво и шумливо карабкались на «командные высоты» – Фурманов, большой талант, уступал место, ибо знал хорошо, что пузырь, даже очень большой, лопнет рано или поздно. Но если он защищал какое-нибудь дело, то дрался крепко, стиснув зубы, не щадя ни друзей, ни врагов; был он человек большой воли и большевистской выучки. Годы гражданской войны оказались для него великой школой»[145]145
  Полонский Вяч. Очерки современной литературы. – М. – Л., Госиздат, 1930. – С. 230.


[Закрыть].

Из писателей-напостовцев Ю. Либединский по праву именовался тогда, после пламенной «Недели», надеждой пролетарской литературы, но больших надежд он не оправдал. Его вторая повесть «Завтра» (1923 г.), по собственному признанию автора, признанию тех лет, – оказалась незрелой, ошибочной, в ней «отсутствовала вера в класс, в классовые силы пролетариата», «выразилось непонимание нэпа. В этом отношении «Завтра» вредно, и отсюда его остальные ошибки»[146]146
  «На посту». – 1924. – № 1 (5). – С. 68.


[Закрыть]. В том же духе критиковалась повесть и в центральной прессе. В этот период Ю. Либединский переживает острый творческий кризис – всего через год после начала литературного пути. Писатель, в связи с идейным срывом в повести «Завтра», почувствовал, что оторвался от масс, от пролетариата. Он уходит на завод имени Владимира Ильича и несколько месяцев работает простым рабочим у станка. И только его роман «Комиссары», вышедший в 1926 году и имевший заслуженный успех, вновь возвращает его к активной деятельности в литературе.

Как видим, Ю. Либединский в эти первые годы напостовства был незрелым художником и тем более руководителем. Он разделял заблуждения редакции «На посту», свидетельством чего являются его статьи, публиковавшиеся в журнале, особенно по вопросу о попутчиках. В своих воспоминаниях, написанных в конце жизни, он сам признается в этом: «Однако мало кто из писателей-коммунистов, – может быть, только Серафимович и Фурманов, – понимал закономерность такого пути развития (переход на сторону Советской власти. – С.Ш.) для многих беспартийных писателей. Нам, напостовцам, казалось – и тут начались наши ошибки, – что термин «попутчики» действительно исчерпывает сущность позиции подавляющего большинства тогдашних беспартийных писателей»[147]147
  Лебединский Ю. Современники – С. 33.


[Закрыть].

Популярным в те годы поэтом был А. Безыменский – активный напостовец, занимавший руководящие посты в МАПП, в группе «Октябрь», в «Молодой гвардии». В его поэзии были элементы революционного пафоса, призывы к решению сегодняшних задач, но в ней не было больших человеческих чувств и мыслей. Прошло немного времени, и стихи Безыменского, за небольшим исключением, оказались забытыми; забытыми потому, что скользили по поверхности явлений и событий, не проникали в их глубину, в существо. В них автор не поднимался до общенародных, общечеловеческих раздумий, как скажем, С. Есенин, В. Маяковский, Н. Тихонов, М. Исаковский, Э. Багрицкий; Но в те годы, бесспорно, поэзия Безыменского сыграла свою положительную роль. Заслуживает внимания мнение А. Фадеева о поэзии Безыменского, высказанное на 1-м пленуме оргкомитета Союза советских писателей 31 октября 1932 года: «После моей демобилизации с фронта стихи Безыменского в 1921–1922 гг. произвели на меня совершенно неотразимое, чарующее впечатление. Я буквально упивался этими стихами. Мне они казались прекраснейшими стихами… Те же стихи, которые мне раньше так нравились, сейчас мною воспринимаются как пародия. До меня Безыменский как поэт не доходит»[148]148
  Рукописный отдел ИМЛИ им. Горького, ф. 138, оп. 1, ед. хр. 3.


[Закрыть].

Как руководитель, А. Безыменский был мало подготовленным. В силу этого на протяжении всей истории рапповского движения он постоянно (то вместе с напостовцами, то кровно враждуя с ними) занимал крайне левые позиции в вопросах развития советской литературы. В первый период напостовства он был единомышленником Лелевича, Родова и Вардина и активно участвовал в журнале «На посту». В одной из своих статей «Пролетписатели и партия» он заявил: «Мы (группа пролетписателей «Октября») выработали идеологическую и художественную платформу… Нет! – не только группы. Мы убеждены, что это платформа партии»[149]149
  «На посту». – 1923. – № 4. – С. 62.


[Закрыть]. И это свое убеждение, что платформа напостовцев есть платформа партии, он будет отстаивать вплоть до раскола и образования «напостовского меньшинства», которое в составе А. Безыменского, С. Родова, г. Лелевича, Ил. Вардина и г. Горбачева станет наносить «удар за ударом» (так назывались сборники «напостовского меньшинства») по новому руководству РАПП.

Таким образом, Безыменский, как и Либединский, был мало подготовлен к тому, чтобы мудро проводить политику партии в области литературы. А других авторитетов в среде напостовства не оказалось.

Дмитрий Фурманов, придя в группу «Октябрь» с радостью, надеждами и опасением («Не оказаться бы там малым из малых, одним из самых жалких пасынков литературного кружка»), первые месяцы внимательно ко всему присматривался, добросовестно выполнял любые рабочие поручения и не вступал в драки напостовцев, молчаливо поддерживая их. Он видел главное: напостовцы ведут борьбу за пролетарскую литературу, против буржуазной идеологии, поднимают к творчеству людей из народа. В этом он был с ними полностью согласен и поэтому всячески им помогал. Ему казалось, что первый этап – организационный, что идет борьба с Воронским, поэтому много уходит времени и сил на заседательскую суету, на «отчаянные схватки». Но, думал он, это временное явление. «На литературном фронте отчаянные схватки с воронщиной, видимо, подходят к концу, – пишет Фурманов в сентябре 1924 года. – Победа, таким образом, остается за пролетлитературой. За боями, за победой, за первой полосой – вторая: закрепление позиций, отбитых у врага; наконец, будет третья – творчество, подлинное творчество, ради которого вели борьбу и закрепляли свои завоевания»[150]150
  Фурманов Д. Собрание сочинений. – Т. 4. – С. 336.


[Закрыть]. Да, напостовцы делают глупости, как бы дальше рассуждает он, недооценивают классическое наследие, обижают честных советских писателей, запрещают печататься в других советских журналах. Но это пока, и «с этим надо помириться». Все это, скорее, от полемического задора. Вот решится главное – будет признана пролетарская литература полноправным, закономерным общественным явлением, наступит «полоса подлинного творчества», и тогда все эти напостовские глупости следует отбросить. «Полагаю, что этот вопрос в дальнейшем каким-то образом должен будет подняться во весь рост»[151]151
  Там же. – С. 324.


[Закрыть].

Тем временем все громче и громче звучит имя Фурманова по стране, вызывая восторг и уважение. Начинающие писатели и опытные мастера художественного слова тянутся к нему. Его «Чапаев» и «Мятеж», может и прав Воронский, не без шероховатостей. Об этом сказал и Горький, этим мучился и сам автор, совершенствуя свои первые большие создания. Но не кто иной, как сам Горький, после знакомства с «Чапаевым» и «Мятежом» воскликнул: «О, это будет великий писатель, увидите!»[152]152
  Ученые записки Ивановского педагогического института им. Д. А. Фурманова. «Д. А. Фурманов. Летопись жизни и деятельности», – Т. 32. – Иваново, 1963. – С. 14.


[Закрыть]. А в письме к автору оценил его книги как «интереснейшие и глубоко поучительные». Чем популярнее становится имя Фурманова, тем больше начинают считаться напостовцы с писателем. Однако их признания далеко отстают от всенародного. Симптоматично, что произведения С. Родова, г. Лелевича, Ю. Либединского и А. Безыменского при выходе в свет тут же расхваливаются в журнале «На посту». Даже идейно не выдержанная повесть Ю. Либединского «Завтра» оценивается как «одно из наиболее интересных произведений 1923 года». «При всех своих недостатках эта повесть стоит многих и многих попутнических томов»[153]153
  «На посту». – 1924. – № 1 (5). – С. 99.


[Закрыть] – утверждает г. Лелевич. А вот «Чапаев» удостоился напостовской «милости» только через десять месяцев после выхода в свет, в четвертом (ноябрьском) номере «На посту» за 1923 год. В рецензии г. Кор в оскорбительном тоне говорилось: «Книга Фурманова может дать весьма ценный материал тем поэтам и писателям, которые в основу своего творчества кладут революционный эпос»[154]154
  «На посту». – 1923. – № 4. – С. 196.


[Закрыть]. В этой рецензии автор «Чапаева» не удостоился звания пролетарского писателя.

Как организатор пролетарской литературы, Дмитрий Фурманов проявил много разумной энергии, такта и принципиальности. 22 марта 1924 года он был введен в секретариат МАПП и включен в состав комиссии по выработке устава ассоциации. Его инициативе принадлежат контакты, а затем и соглашения с Лефом и «Кузницей». Много времени он отдает организации литературных кружков на заводах и фабриках, сам ведет постоянную работу в группе «Рабочая весна». Ни одно важное мероприятие МАПП и совещание в ЦК партии по вопросам литературы не проходят без участия Фурманова.

Однако в его деятельности как руководителя МАПП любопытно отметить одну особенность. Пока только факты. На 2-й конференции МАПП (20 апреля 1924 г.) Д. Фурманов выступает с докладом по организационным вопросам. На 1-м пленуме правления ВАПП (1–4 мая 1924 г.) делает доклад по организационным вопросам. На совещании национальных пролетарских писателей (17 мая 1924 г.) выступает с докладом «Организационные вопросы». Как члену комиссии по созыву совещания ВАПП, ему поручается (23 ноября 1924 г.) доклад на совещании по организационному вопросу. И наконец, на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей (6—12 января 1925 г.) он выступает с докладом «Организационная система ВАПП». Случайно ли это? Нам представляется все это далеко не случайным, как и то, что все доклады по идеологическим, политическим и тактическим вопросам на указанных конференциях произносились г. Лелевичем, Ил. Вардиным и С. Родовым. Что и говорить, организационная сторона дела важна, и это всегда подчеркивал Фурманов, но не она определяла характер литературного направления.

По содержанию фурмановских докладов можно понять, почему его не допускали к идеологическим вопросам. На 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей он высказал мысли, неприемлемые для напостовского руководства. «Как партия руководит борьбой и работой на всех фронтах нашей общественности, так она будет руководить и на нашем литературном фронте»[155]155
  «На литературном посту». – 1928. – № 5. – С. 21.


[Закрыть], – заявил он. Напостовцы, как уже говорилось, требовали передачи ВАПП партийного руководства литературой. Они не доверяли партии.

Исключительно плодотворной была мысль Фурманова о соотношении организационной и творческой работы. «Организационное наше строительство вовсе не имеет самодовлеющего характера, мы организуемся отнюдь не для упражнений в вопросах организации – мы организуемся для успешной творческой работы, для целесообразного использования плодов нашего художественного творчества».

Творить, создавать произведения, нужные народу, учиться и учить других в дружном коллективе товарищей – вот что являлось заветной мечтой самого Фурманова. Организация должна содействовать этому, а не мешать. На Всесоюзной конференции, явившейся признанием пролетарской литературы как реального явления, он объявил решительную борьбу «упражнениям в вопросах организации». Ему казалось, что наконец-то пришла третья полоса – «творчество, подлинное творчество, ради которого вели борьбу».

Но он глубоко заблуждался. Люди, с которыми он вместе боролся, которым доверял которых уважал как единомышленников в великом деле строительства новой литературы, эти люди не откликнулись на самое дорогое, ради чего было ими затеяно все дело, ради чего он так долго терпел нервозную организационную шумиху, – на призыв к творчеству. Так что же это за люди? Ради чего ведут они всю эту борьбу? Во имя чего?

Впервые после конференции по-настоящему он задумался над этими вопросами. И когда литературная комиссия ЦК партии в марте месяце 1925 года на многое открыла ему глаза, он поднялся во весь рост – неумолимый, несокрушимый, благородно негодующий воин-писатель-большевик и заявил: «Борьба моя против родовщины – смертельна: или он будет отброшен, или я. Но живой в руки я не дамся»[156]156
  Фурманов Д. Собрание сочинений. – Т. 4. – С. 350.


[Закрыть]. Борьба с родовщиной захватила его целиком, на эту борьбу он потратил страшно много сил и нервов, в ней он потерял здоровье. Как раз в разгар борьбы, 9 апреля 1925 года, он записывает в дневнике: «Износилось сердчишко. Рановато склерозить бы, всего ведь 33!» После двухмесячного летнего отдыха в 1925 году он подвел итоги: «Ну и как? А вот как: болела тогда голова – болит она и теперь; возбуждался, вскипал тогда от мельчайшего, – также и ныне… зато сердце часто так болит, как прежде не баливало… Итог – плох. Как-то хватит на год, уже и не знаю!»[157]157
  Там же. – С. 367.


[Закрыть]. Не хватило его на год. В марте 1926 года Д. А. Фурманова не стало. Действительно, борьба его с родовщиной оказалась смертельной. Но Фурманов вышел победителем из этой борьбы. Его основные идеи оказались настолько плодотворными, глубоко жизненными, подлинно партийными, что не потеряли значения и до сих пор, хотя в те годы далеко не все, за что дрался Фурманов, было реализовано в практике пролетарского литературного движения.

ГЛАВА 9

Итак, Фурманов начал смертельный бой против родовщины. Само понятие «родовщина» произведено от имени известного на-постовца Семена Абрамовича Родова, бывшего поэта «Кузницы», который после раскола в конце 1922 года вышел из этой группы и стал одним из основоположников напостовства. Он обладал редчайшим даром по плетению интриг и был виртуозным мастером политиканства. Исчерпывающую характеристику в 1930 году дал Семену Родову один из руководителей РАПП, В. Сутырин: «Потрясающий схематизм мышления, не сравнимое ни с чем доктринерство, колоссальнейшее упрямство, необыкновеннейшая способность все большое сводить к малому и глубокое – к мелкому, нестерпимая ура-классовость и ультра-ортодоксальность – все эти качества, произросшие в «питательном бульоне» примитивнейших знаний, и составляют Родова как литературное явление»[158]158
  «На литературном посту». – 1930. – № 2. – С. 23.


[Закрыть]. Напостовство, в котором Родов играл в определенном смысле слова главенствующую роль, окончательно сложилось к моменту выхода журнала «На посту». Когда Фурманов, в самом конце 1923 года, пришел к напостовцам, там уже образовалась тесная группка – С. Родов, г. Лелевич и Ил. Вардин. Она верховодила всеми делами пролетарской литературы. И хотя Б. Волин считался ответственным редактором «На посту», а Безыменский и Либединский попеременно возглавляли правление МАПП, они, по существу, являлись лишь проводниками той линии, которую определяла вышеназванная тройка. Вообще круг напостовцев всегда был очень узким, кастовым. Напостовцы строго оберегали свою касту, не допускали в нее инакомыслящих, боялись их. Если члены «Октября», МАПП, ВАПП представляли массу пролетписателей – «демос», то напостовцы – их руководящее ядро – «элиту».

К началу 1925 года руководящее ядро напостовства состояло из девяти человек – г. Лелевич, Ил. Вардин, С. Родов, Л. Авербах, А. Безыменский, Ю. Либединский, А. Зонин, Ф. Раскольников и Д. Фурманов. Кроме девятки существовала пятерка – г. Лелевич, С. Родов, Ил. Вардин, Л. Авербах и А. Безыменский. Пятерка сама себе присвоила (ее ведь никто не избирал) право распоряжаться всеми важнейшими делами пролетарской литературы и не допускала своего переизбрания. И эту чудовищную диктаторскую систему распространил на область литературы не кто иной, как великий комбинатор Родов.

Когда Фурманов, будучи уже ответственным секретарем МАПП и членом правления ВАПП, натренированный докладами по оргвопросам и осознававший всю нелепость родовских нагромождений, поставил в кругу напостовцев вопрос о коренном изменении структуры организации, он встретил в лице Родова лютого врага. Вот что предложил Фурманов: во-первых, «…девятку считаю вовсе необязательной в такой Петрушко-Верховенковской дьявольской организационной форме: что бы тут ни решили родовцы – молча им подчиняйся. Своего голоса не имей. Своих мнений не отстаивай нигде». Он предлагает «все дела (нечего бояться!) решать в правлении МАПП И ВАПП. Мы сами нагородили себе чертову дюжину пугал и видим врагов там, где нет их вовсе». Во-вторых, «На посту» сделать органом ВАПП и редакцию назначить правлением ВАПП, а не какой-то навеки нерушимой пятеркой. Что это за организационная чушь и идиотизм? Сама себя пятерка восполняет, умаляет – и щадит. Возмутительное издевательство над организациями пролетлитературы»[159]159
  Фурманов Д. Собрание сочинений. – Т. 4. – С. 350.


[Закрыть].

Родов сразу же предложил исключить Фурманова из девятки, то есть из рядов напостовства, и перебросить его из МАПП, являвшейся основой напостовства, в ВАПП, то есть, по выражению Фурманова, «по существу в безвоздушное пространство». Фурманов ответил на эти угрозы: «Из секретариата правления МАПП добровольно не уйду. Решению девятки в данном случае не подчиняюсь, подчиняюсь только решению правления». Что касается родовщины, то ей он объявляет «смертельную борьбу… – до победы».

И началась битва, продолжавшаяся целый год – до марта 1926 года. Горой стали за Родова Лелевич и Вардин, их поддержали А. Безыменский, Л. Авербах, Ф. Раскольников и А. Зонин. В этой борьбе родовщина пустила в ход все свои изощренные приемы и методы. Д. Фурманов был объявлен «ликвидатором», «соглашателем», «анархистом», «воронщиком», «правым уклонистом» и, наконец, «предателем». Чтобы произвести эффект на правление ВАПП и озлобить его против Фурманова. Родов прибегает к приему «самопожертвования». 25 мая 1925 года он пишет заявление с просьбой освободить его от обязанностей секретаря ВАПП. Его заявление явно преследует цель опорочить Фурманова и выставить себя как честного и бескорыстного деятеля.

В результате Фурманов отстранили от обязанностей ответственного секретаря МАПП. Это произошло потому, что секретарем ВАПП был Родов, а членами правления Лелевич, Вардин и их единомышленники. Тяжело больной Фурманов передал дела по МАПП Лелевичу и. получив отпуск по болезни, 28 мая 1925 года выехал на Кавказ для лечения.

Но, несмотря на торжество Родова, дни родовшины были сочтены. В этом огромная заслуга принадлежит Фурманову. За апрель и май месяцы, до отъезда на Кавказ, он несколько раз выступал с разоблачением родовщины – на группе «Октябрь», которая его поддержала, на правлении МАПП, также его поддержавшем, на комфракции правления МАПП, наконец, делает доклад на расширенной партийной фракции МАПП, которая дважды собиралась по этому вопросу. Вот его запись от 5 мая 1925 года о заседании партийной фракции МАПП: «Сделали доклад я и Лелевич. Выступили 4–6 человек. Поздно. Перерыв. Продолжение в субботу, то есть через три дня. Для нас это хуже, чем для них, ибо они организованней и явятся все, да натащат и тех, кто не был сегодня, а у нас попробуй-ка затащить какого-нибудь Федю Гладкова, которому это настолько осточертело, что «все, говорит, брошу, стану только писать, а заседать больше не приду!..» Очень уж народ-то неорганизованный, проморгают, не придут». Оно так и получилось на этот раз, как предполагал Фурманов, хотя его доклад был встречен «дружными аплодисментами», а «после доклада Лелевича – гробовое молчание».

Доклад Фурманова «О родовщине» – давно выстраданная и глубоко продуманная линия подлинного напостовства, которая в главном совпадает с положениями резолюции ЦК РКП(б) «о политике партии в области художественной литературы». В нем Фурманов определяет вред и опасность родовщины для пролетарской литературы. «Болезнь, которой объявляем мы беспощадную борьбу, это родовщина, – целая система методов, форм и приемов политиканства и хитростей на фронте пролетарской литературы». Эта болезнь получила такое название потому, «что в лице Родова нашла она свое наиболее полное, законченное, резкое и концентрированное выражение». Однако этой болезнью заражена целая группа руководителей, идущих «ложным путем». В начальном периоде развития пролетарской литературы, в период острой борьбы родовщина, «все время и исключительно лавировавшая в расколах и отколах», не была так заметна и опасна, но теперь, «когда наши организации исчисляются сотнями и тысячами активных членов», когда начался «нормальный исторический процесс развития», она является «серьезным и опасным тормозом». Теперь «не время расколов, а наоборот, – созидания». Д. Фурманов говорит, что и раньше он видел и понимал опасность родовщины, но она так глубоко скрыта, так ловко маскируется, что ее не каждый мог заметить, а излечить эту «изнуряющую болезнь» очень трудно, для этого «необходимо было мобилизовать серьезные силы, необходимо было тщательно и длительно готовиться – единственно этим и можно объяснить столь позднее открытое наше выступление»[160]160
  Фурманов Д. Собрание сочинений. – Т. 4. – С. 359.


[Закрыть].

Д. Фурманов оценивает существующее напостовство как «вещь в значительной степени дутую и раздутую; идеология тут зачастую подводится для шику, для большего эффекта, чтоб самое дело раздуть куда как крупно, а чтоб 2–3—5—ти его вожакам славиться тем самым чуть ли не на всю вселенную». Фурманов же «крепко стоит» за подлинное напостовство, которое «понимают и принимают широкие массы пролетписателей» и которое «историческим ходом событий призвано развивать пролетлитературу». Но этого подлинного напостовства, по словам Фурманова, пока нет, и определиться ему мешает родовщина. Чтобы восторжествовало настоящее напостовство, необходимо:

1. Вести решительную борьбу против организационной суетни, которая отнимает у писателей массу времени. «В этих целях всем нашим организациям строго надо следить за организационным переусердствованием лиц, имеющих лишь сомнительное и отдаленное отношение к творческой деятельности и готовых все свое время поглощать во всевозможных заседаниях, совещаниях и т. д., губя и увлекая всецело в эту работу и действительно талантливых, ценных пролетарских писателей». Здесь фурманов имел в виду С. Родова и г. Лелевича, которые к 1925 году отошли от творчества и увлеклись «организационным переусердствованием».

2. Необходимо решительно изжить диктаторство и политиканство в организации пролетарской литературы. Родовщина «уводит от политики в сторону политиканства, к замене широко развернутой работы нормально избранных организаций работою случайных, закулисных, конспиративно действующих и все предрешающих группочек, приобретающих себе функции и права каких-то диктаторских центров, неведомо как создающихся, пополняющихся и распускающихся: глухие и путаные слухи о подобных конспиративных органах совершенно парализуют нормальную и плодотворную работу легально избранных органов и вредят всему делу».

3. «Наше время, по преимуществу, – время объединений и установления контакта с родственными организациями, а не время расколов и разжигания второстепенных расхождений», – говорит Фурманов. Поэтому необходимо привлекать к совместной работе не только пролетарских, но и непролетарских писателей и вместе «взяться за серьезное производство художественных ценностей. Особенное внимание следует обратить на теоретическую подготовку писательского молодняка из рабкоровских литкружков, вовлекая его как в учебу, так и в серьезную критику производимого кружком художественного материала»[161]161
  Там же. – С. 364.


[Закрыть].

4. Постоянное руководство со стороны партии «делом развития пролетлитературы мы считаем основной предпосылкой успешного и быстрого ее роста».

Если попытаться кратко выразить существо выдвинутой Фурмановым платформы, то оно сводится к следующему: пролетарская литература должна развиваться на широкой Демократической основе с привлечением всех творческих сил, готовых под руководством партии служить интересам нового общества. В этом же заключается и существо резолюции ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы».