Текст книги "Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов"

Воронский отвергает обвинения напостовцев в том, что дто «Красная новь» радушно открывает двери попутчикам из-за «преступного пристрастия» в период нэпа. Это делается тому, «что Демьяном Бедным и повестью Ю. Либединского «Неделя» русская современная литература ограничиться не может…Честь и место писателям-коммунистам, пролетарским писателям, но в меру их таланта, в меру их творческой способности. Партийный билет – великое дело, но размахивать им не к месту не следует».

То, что в резолюции ЦК партии от 1925 года будет квалифицироваться как «проявление комчванства», в статье Венского именуется размахиванием партбилетом «не к месту», о «размахивание» будет еще не раз предметом и поводом для суровой партийной критики, вплоть до начала 50-х годов, когда А. Велик попытается возродить рапповское комчванство. Но если в 50-х годах этот новоявленный рапповец получит единодушное и всеобщее осуждение, в начале 20-х годов все обстояло значительно сложнее.

Как известно, напостовцы во всех своих декларациях подчеркивали, что пролетарский художник должен изображать «современную действительность, творцом которой является пролетариат»[120]120
  «На посту». – 1923. – № 1. – С. 195.


[Закрыть].

Воронский придавал важное значение изображению «жизни и борьбы пролетариата», за отсутствие этого изображения он критиковал пролетарских писателей. Но он был решительным противником тематической, узости, цеховщины, которые проповедовали напостовцы вслед за пролеткультовцами. В разбираемой нами работе он утверждает, что «задача пролетарского художника совсем не в том, чтобы изображать только ту действительность, творцом которой является пролетариат, а всю современную действительность в совокупности. Нужно только эту действительность видеть глазами коммуниста»[121]121
  «Красная новь». – 1923. – № 5. – С. 380.


[Закрыть].

В заключение работы Воронский дает принципиальную оценку деятельности журнала «На посту». Эта оценка сурова, но абсолютно справедлива в той части вопросов, которые затронуты в его статье.

Он говорит, что «объективно позиция журнала «На посту» гонит попутчиков от Советской власти в лапы нэпманов»; что у сотрудников журнала «нет настоящей любви к художественному слову»; что напостовцы не чувствуют и не понимают, какое «нам передано изумительное литературное наследие» и «что на нас, коммунистах, лежит тягчайшая ответственность за то, какую литературу даст Новая Россия после Пушкина, Гоголя, Толстого. Оттого они так безапелляционны, так легко творят суд и расправу, так решительно выбрасывают за борт все, за исключением «Октября», так заняты взаимным прокламированием. Их дело. Уверен, что партия на этот путь не станет».

Да, партия на этот путь не стала. Но много еще будет наломано дров в отношениях с попутчиками и даже после исторического решения ЦК нашей партии от 1925 года. Во-первых, потому, что будет продолжаться рапповское движение, которое наряду с положительным воспримет и серьезные заблуждения напостовцев. Во-вторых, потому, что само понятие «попутчик» оценивалось тогда по-разному, а это подкрепляло позиции рапповцев. В самом деле, если Воронский по-ленински смотрел на возможность и необходимость перевоспитания старой интеллигенции, если такой же позиции придерживались Луначарский и Фрунзе, то Троцкий заявил, что творчество попутчиков не имеет «политических перспектив», что попутчики идут с пролетариатом только «до известного пункта»[122]122
  Цитируется по книге: «Очерки истории русской советской журналистики» – М., 1966. – С. 88.


[Закрыть]. Как видим, здесь исключалась возможность перевоспитания старой интеллигенции. И. Майский, бывший с 1924 года редактором «Звезды», утверждал, Что попутчики тоскуют по старому буржуазно-дворянскому быту И что «они были певцами обывателя в революции и сами по своей психологии мало чем отличались от обывателя»[123]123
  «Звезда». – 1924. – № 3. – С. 273.


[Закрыть]. Да, все это подкрепляло позиции напостовцев, и они упорно отстаивали свою точку зрения.

Политика партии в области художественной литературы не сводилась только к привлечению на сторону Советской власти старой художественной интеллигенции, к ее перевоспитанию, хотя, как говорилось, в первые советские годы этот вопрос для строительства новой литературы был вопросом первостепенной важности, и заслуги Воронского здесь бесспорны.

Генеральной линией в политике партии являлось формирование новой, советской художественной интеллигенции, кровно связанной с народом, владеющей передовым мировоззрением эпохи. В то время в решении этой задачи партия видела два пути: перевоспитание старой интеллигенции и создание новой, из народных недр поднимающейся к знанию, к творчеству.

Великая Октябрьская революция разбудила огромные творческие силы народа. Рабочие и крестьяне – взрослые и дети – сели за азбуку, за букварь, а затем и за учебник. Аудитории рабфаков и институтов стали заполняться «кухаркиными детьми». Для них открывались знания, но с ростом образования в них пробуждались способности к художественному творчеству. И кажется удивительной для нас теперь цифра, оглашенная в январе 1925 года на первой Всесоюзной Конференции пролетарских писателей: во всех ассоциациях и союзах тогда насчитывалось 5 тысяч писателей. А вот к IV съезду советских писателей, состоявшемуся в 1967 году, во всех союзах страны насчитывалось только 6 тысяч писателей. Это удивительно, но и понятно. Если бы сейчас принимали в Союз писателей по тем же критериям, как тогда, можно представить себе, какая астрономическая цифра понадобилась бы для выражения огромного числа пишущих и печатающихся в наше время! Конечно, скажем, из 3 тысяч числившихся тогда пролетарских писателей многие затем отошли от литературы. Но эта цифра – яркое свидетельство пробуждения народа к творчеству. И это поняли напостовцы. При всех их ошибках, заблуждениях и перегибах, при всем их мелкобуржуазном левачестве и максимализме они пошли навстречу этому бурному порыву народа.

Нельзя сказать, чтобы и Воронский не видел и не радовался росту талантов из народа. Но если напостовцы готовы были полуграмотного рабочего от станка зачислить в ряды пролетарских писателей, то Воронский думал по-другому и не менее ошибочно. Высоко оценивая образцы классического искусства, имея перед собой примеры исключительной образованности, глубочайшей и многограннейшей культуры в лице Пушкина, Тургенева, Толстого, Воронский понимал, что все это приобреталось не вдруг, а вырабатывалось поколениями. Он не доверял простому человеку из народа. Он глубоко уважал его, но он не мог себе представить, что простой паренек, выходец из темной, необразованной среды, только-только «разжевавший азбуки соль», через пять – десять лет может создать «Тихий Дон». Воронский искренне чувствовал «тягчайшую ответственность за то, какую литературу даст Новая Россия после Пушкина, Гоголя, Толстого», и так как ратовал за «подлинное художество», то предполагал, что создаст его народ только через многие десятилетия. Абсурдно, но так случилось с Воронским, что эта «тягчайшая ответственность» за новое искусство поставила его в положение отрицателя пролетарской литературы, то есть отрицателя этого нового искусства. Конечно, тому содействовала и полемика с напостовцами, не понимавшими, как любил выражаться Воронский, «подлинного художества», поднимавшими на щит слабые произведения пролетарских поэтов и писателей, а главное, загнавшими Воронского «в один угол» многогранной проблемы, – он вынужден был сосредоточиться на решении вопросов о классическом наследии и о попутчиках. Все указанные заблуждения отразились в статье Воронского «О пролетарском искусстве и о художественной политике нашей партии», опубликованной в конце 1923 года в «Красной нови».

В начале ее делается правильная посылка о том, что надо для реорганизации общества на новых началах «овладеть культурным наследством в науке, в искусстве и в других областях», что «без этого пролетариат не установит социалистического строя»[124]124
  «Красная новь». – 1923. – № 7. – С. 258.


[Закрыть]. Подтверждает он основную мысль острым и правильным примером: «Оттого, что партия декретирует: быть Красным профессорам в центре научного мира, а Павловым – их соратниками, на вторых ролях, ничего, кроме пустяков и нелепости, не произойдет».

Правильна его мысль о новаторстве и традициях в литературе, о том, что подлинный новатор «овладевает тем, что было сделано до него. В противном случае получается одно из двух: либо художник открывает Америку, давно-давным открытую, либо он становится на ходули и уходит в новаторство ради новаторства, делая его самоцелью. В нынешней пролетарской литературе не трудно уловить и то и другое».

Последнее замечание, в правильности которого нет оснований сомневаться, сделано уже будто бы сторонним для новой литературы человеком. И вот дальше Воронский формулирует основную свою мысль, доказательству которой посвящена вся статья:

«Пролетарского искусства сейчас нет и не может быть, пока перед нами стоит задача усвоения старой культуры и старого искусства. На деле есть вот что: есть буржуазная культура и искусство, к которым впервые получил доступ пролетариат».

Главное его доказательство, как уже говорилось, сводится к тому, что «наука и искусство требуют культурных навыков, большого культурного стажа, длительной учебы, сноровки, что дается часто поколениями, вырабатывается не годами, – десятилетиями»[125]125
  «Красная новь». – 1923. – № 7. – С. 261.


[Закрыть]. С какой недальновидностью и категоричностью судит Воронский о народе, долгие годы еще не способном будто бы творить новое искусство: «Проповедь творить новое пролетарское искусство и культуру ведется в среде, которая не имела возможности овладеть прошлым наследством и иногда инстинктивно настроена против него. Такая проповедь несвоевременна и просто вредна». И уже совсем не узнаем мы Воронского, этого тонкого ценителя «подлинного художества», когда он обращается к такому абсурдному доказательству: «Подобно тому, как в гражданской войне рабочий пользовался пушками, пулеметами, танками, невзирая на то, что они есть продукты буржуазного общества, так должен писатель-коммунист пользоваться старым искусством для того, чтобы победить».

Существенная ошибка Воронского заключается в том, что он разрывал две стороны единого процесса рождения новой культуры.

Он не понимал, что в действительности в развитии искусства такого разрыва быть не может, что, овладевая традициями, советские писатели не ограничивались ими, а созидали новое искусство, клали первые кирпичи в фундамент социалистической литературы. И то, что он делал сам, организуя лучшие силы честных художников-попутчиков и воспитывая их в революционном духе, и то, что делали напостовцы, поддерживая массовое литературное движение, – все это, вместе взятое, явилось началом новой литературы, во многом идущей от литературы прошлого и одновременно не похожей на нее в самых существенных чертах, ибо, как говорит сам же Воронский, творцы ее – Вс. Иванов, Сейфуллина, Ник. Тихонов, Н. Асеев, А. Малышкин «выросли из революции, они дети революции, ее воспитанники», их «вещи останутся ценными художественными документами нашей эпохи»[126]126
  «Красная новь». – 1923. – № 5. – С. 368.


[Закрыть].

В отрицании пролетарской литературы Воронский пытается найти поддержку у В. И. Ленина. Он приводит выдержку из статьи «Лучше меньше, да лучше», где действительно содержится следующая мысль: «Но нам первое пятилетие порядочно-таки набило голову недоверием и скептицизмом. Мы невольно склонны проникаться этим качеством по отношению к тем, кто слишком много и слишком легко разглагольствует, например, о «пролетарской» культуре: нам бы для начала достаточно настоящей буржуазной культуры, нам бы для начала обойтись без особенно махровых типов культур добуржуазного порядка, т. е. культур чиновничьей, или крепостнической и т. п. В вопросах культуры торопливость и размашистость вреднее всего. Это многим из наших юных литераторов и коммунистов следовало бы намотать себе хорошенечко на ус»[127]127
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. – Т. 45. – С. 389.


[Закрыть].

Та же мысль содержится в статье Ленина «Странички из дневника»: «В то время, как мы болтали о пролетарской культуре и о соотношении ее с буржуазной культурой, факты преподносят нам цифры, показывающие, что даже и с буржуазной культурой дела обстоят у нас очень слабо».

Эти мысли Владимира Ильича Воронский истолковал по-своему. Нет, он их не пытался сознательно извратить в угоду своей позиции. Он был убежден, что думает так же, как Ленин: «…нам бы для начала достаточно настоящей буржуазной культуры». Но когда Воронский попытался связать эти мысли Ленина со схемой Троцкого, по которой на весь переходный период от капитализма к социализму «запрещалась» пролетарская культура и литература, потому что, мол, в эти десятилетия пролетариату не до строительства своей культуры, так как он будет в беспрерывных боях с капитализмом, а при социализме же отпадет нужда в пролетарской культуре, – здесь сразу стало очевидным, насколько в работах у него оказалось извращенным учение Ленина о культуре.

Владимир Ильич каждый раз подчеркивал: «В вопросах культуры торопливость и размашистость вреднее всего». А торопливости, разглагольствования, болтовни, сплошного вздора было слишком много в те годы во всевозможных «прожектах» строительства пролетарской культуры. «Мастера по пролетарской культуре» хотели ее построить вмиг, сделать ее «выскочившей неизвестно откуда», в то время как миллионы людей нуждались в элементарной «буржуазной культуре» – в простой грамотности, и начинать строительство нового надо было именно с этого. Полное отрицание прошлого под предлогом его идеологической вредности для пролетариата возмущало Ленина своей «архиглупостью», все это за первое пятилетие Советской власти «порядочно-таки набило голову недоверием и скептицизмом». Вот почему Владимир Ильич противопоставил широкому заблуждению совершенно ясную мысль: «…нам бы для начала достаточно настоящей буржуазной культуры». Хочется с особой силой подчеркнуть слова «для начала». Воронский их понял слишком по-своему, слишком широко. Это «для начала» он распространил на весь период диктатуры пролетариата. Ленин абсолютно так не думал. Иначе невозможно понять основополагающие высказывания Ленина: «Не выдумка новой пролеткультуры, а развитие лучших образцов, традиций, результатов существующей культуры с точки зрения миросозерцания марксизма и условий жизни и борьбы пролетариата в эпоху его диктатуры».

«Только дальнейшая работа на этой основе и в этом же направлении, одухотворяемая практическим опытом диктатуры пролетариата, как последней борьбы его против всякой эксплуатации, может быть признана развитием действительно пролетарской культуры».

Вот это и есть гениальная ленинская программа строительства социалистической культуры, которую партия претворила в жизнь. Как видим, она рассчитана прежде всего на эпоху диктатуры пролетариата. В этой части позиция Воронского ничего общего не имеет с ленинской программой строительства пролетарской культуры.

Поддержав линию Троцкого по ликвидации пролетарской культуры, Воронский поставил себя под неотразимый удар напостовцев, и с этого времени уже не снимался с него ярлык «ликвидатора».

Односторонний, узкий, неправильный подход к вопросу о развитии литературы в эпоху диктатуры вызвал резкую критику партийной печати, а затем и ЦК, да и всей партии на XIII съезде и позже.

Неверие Воронского в возможность появления пролетарской литературы отражалось на его практической деятельности. Сосредоточив все внимание на попутнической литературе, Воронский не стремился привлечь к журналу молодые творческие силы из народа, из творческих кружков на заводах и в деревнях, из студенческой молодежи, из уже тогда многочисленного отряда рабкоров и селькоров. Неверно было бы сказать, что он не поддерживал и не радовался успехам пролетарских писателей. Именно в его журнале постоянно печатал свои произведения Горький (пусть Воронский относил его к попутчикам, но разве от этого менялось положение вещей – ведь М. Горький публиковал «Мои университеты», «Дело Артамоновых», «Жизнь Клима Самгина»). В его журнале появилась «Неделя» Ю. Либединского, «Мятеж» Дм. Фурманова, «Цемент» Ф. Гладкова, стихи и поэмы В. Маяковского. Воронский высоко оценивал без групповой узости любое произведение, если оно по своим достоинствам, как он их понимал, заслуживало похвалы. Однако все, что шло от пролетарской литературы, попадало в его журнал самотеком и, как правило, принадлежало перу уже сложившихся, опытных писателей. К массовому литературному движению Воронский повернулся спиной: он считал его преждевременным и не верил в его успехи.

А в это время напостовцы «творили историю» пролетарской литературы.

ГЛАВА 6

Если по теоретическим и политическим вопросам напостовцы вели смертельный бой с Воронским, то с «Кузницей» были у них серьезные схватки главным образом по делам организационным и тактическим. Напостовцам необходимо было вырваться из рамок МАПП и завоевать всероссийскую, а затем и всесоюзную арену. ВАПП, основанная в 1921 году, находилась в руках «Кузницы».

Однако к 1923 году, когда уже оформилось рапповское движение, «Кузница» оказалась вчерашним днем пролетарской литературы. В ней начались разброд и шатания. Наметившийся довольно рельефно творческий кризис у поэтов-«кузнецов» повлек за собой внутренние распри, а затем и раскол. Правление ВАПП, по существу, бездействовало: не осуществлялось руководство местными ассоциациями, журнал «Кузница» обслуживал узкий круг членов этой группы, а в начале 1922 года вообще прекратил свое существование, и связь с местами была полностью прервана.

Мапповцы уже на своей первой конференции обратились к «Кузнице» с предложением объединиться и вести совместную подготовительную работу по созыву Всероссийского съезда пролетарских писателей. Но «Кузница» уклонилась от этого предложения: не явилась на конференцию и не дала согласия на созыв съезда.

Мапповцы осудили «Кузницу». Назвав ее сторонников «упадочниками», «декадентствующими», «узенькой кастой жрецов искусства», тормозящей широкий размах движения, они вынесли решение разоблачать «Кузницу» и вести работу по созыву Всероссийского съезда независимо от нее. Но так как без правления ВАПП невозможно было созвать съезд, ибо все местные ассоциации подчинялись этому правлению, мапповцы повели разъяснительную работу на местах. И 10 февраля 1924 года на общем собрании МАПП было образовано временное правление ВАПП, которому было поручено: 1) взять на себя функции руководства ВАПП; 2) образовать пленум, включив в его состав по одному представителю от местных пролетарских организаций. Это решение было опубликовано в «Правде» от 28 февраля 1924 года. «Кузница» не хотела примириться со своим поражением и без боя сложить оружие. На бесцеремонное и дерзкое поведение мапповцев старое правление ВАПП ответило резким категорическим заявлением, опубликованным в той же газете от 16 марта 1924 года:

«Правление ВАПП, выбранное Всероссийским съездом, себя не распускало: правление продолжает работу и подобную выходку МАПП считает, по меньшей мере, юмористической… Группа «Октябрь», находящаяся в союзе с футуристами (мы помним, что в ноябре 1923 года между МАПП и Лефом было заключено соглашение. – С. Ш.), возглавляющая МАПП, – группа интеллигентская и в состав ВАПП не входит… Все наиболее старые организации: Царицынская, Тамбовская, Бакинская, Тульская, Новгородская, Вятская, Уральская, Иваново-Вознесенская; секция армянская, латышская группа «Твори» и другие входят в состав ВАПП. Правлением ВАПП давно ведется подготовка к съезду. Эта работа согласована с подотделом печати ЦК РКП.

Президиум ВАПП: И. Филиппченко, г. Санников, С. Обрадович, В. Кириллов, М. Волков».

Что и говорить, с достоинством ответили «кузнецы». Но по незнанию дел на местах они не учли того обстоятельства, что на сторону МАПП перешли организации Ленинграда, Ростова-на-Дону, Харькова, Киева, Екатеринослава, Перми, Архангельска, Ново-Николаевска, Твери, Царицына и других городов.

Чтобы примирить борющиеся пролетарские организации, Агитпроп ЦК РКП(б) собрал 5 апреля 1924 года два правления ВАПП – старое и мапповское. На этом объединительном совещании было принято решение о слиянии двух правлений в одно.

Однако «Кузница» нарушила соглашение. К этому времени в ее составе произошли серьезные изменения. Руководство, состоявшее из поэтов, сменилось прозаиками. Новый журнал «кузнецов» – «Рабочий журнал», выходивший с 1924 по 1925 год, отличался от прежнего современной тематикой. В нем по преимуществу печатались прозаические произведения, один перечень которых говорит о новом направлении «Кузницы»: «Подводники» Новикова-Прибоя, «Ташкент – город хлебный» и «Гуси-лебеди» Неверова, рассказы Ляшко, Бахметьева, Низового, Гладкова, Дорохова, Степного и других прозаиков. Нет, «Кузница», приобретя новые силы, не хотела сдаваться и уступать пальму первенства «интеллигентской группе» «Октябрь».

Но мапповцы неудержимо стремились к руководству ВАПП. Их позиции решительно укреплялись. 20 апреля 1924 года состоялась 2—я конференция МАПП, где был принят устав МАПП, разработанный на основе платформы «Октября». Впервые на ней выступает с докладом по оргвопросам Д. Фурманов. По его докладу принимается решение о необходимости созыва теперь уже не Всероссийского, а Всесоюзного съезда пролетарских писателей, «долженствующего создать твердую, спаянную и централизованную Всесоюзную ассоциацию пролетписателей». Группа «Октябрь» добилась разрешения на издание своего литературно-художественного и общественно-бытового журнала, который становится органом МАПП. С лета 1924 года и поведет свою славную историю один из старейших советских журналов – «Октябрь». В его первую редакцию вошли напостовцы Л. Авербах, А. Безыменский, г. Лелевич, Ю. Либединский, С. Родов, А. Соколов, А. Тарасов-Родионов. Имея свои журналы «На посту», «Октябрь» и «Молодую гвардию» (этот журнал редактировался Л. Авербахом, а постоянными сотрудниками его были г. Лелевич и С. Родов), напостовцы повели широкие атаки на своих противников, начав активную агитацию за созыв съезда.

В начале мая 1924 года временному правлению ВАПП удалось созвать пленум. В его работе приняли участие 49 делегатов, многие из них были с мест. Основными докладчиками выступили И. Вардин, г. Лелевич, С. Родов. По их докладам были приняты резолюции, которые уже от имени пленума публиковались и рассылались в местные организации пролетарских писателей. В резолюции говорится, что пленум «одобряет первые шаги нового правления» и «считает его Всесоюзным центром до съезда». Что касается «Кузницы», не явившейся на пленум, то о ней записано в резолюции со всей категоричностью: «Пленум признает «Кузницу», как поставившую себя вне рядов пролетарской литературы. Предлагает всем пролетарским писателям воздержаться от печатания и участия в «Рабочем журнале», органе «Кузницы»[128]128
  «На посту». – 1924. – № 1 (5). – С. 276.


[Закрыть].

Былое могущество «Кузницы» заколебалось. И хотя эта группа просуществует до 1932 года, считая себя истинно пролетарской, роль ее в пролетарском литдвижении окажется скромной, второстепенной.