Текст книги "Властная идейная трансформация: исторический опыт и типология"

Подпольная политическая семиосфера в Московском царстве: альтернатива русскому религиозному расколу

Старообрядчество противопоставляло идеологии мировой христианской империи семиосферу «Святой Руси», т. е. национальную традицию, отступление от которой равнозначно измене православию.

Вера греческая считалась ложной, поскольку была заражена латинскими новациями. Понятие «русский» рассматривалось как тождественное термину «православный». Аввакум призывал восточных патриархов учиться истинному православию на Руси: «Рим давно упал и лежит невсклонно, а ляхи с ним же погибли, до конца враги быша християном. А и у вас православие пестро стало от насилия турскаго Магмета, да и дивить на вас нельзя: немощни есте стали. И впредь приезжайте к нам учитца: у нас Божиею благодатию самодержство»[199]199
  Житие Аввакума / Пустозерская проза. М., 1989. С. 71


[Закрыть]. Это звучало прямым вызовом в отношении никоновской интенции: «Я хоть и русский, но вера моя и убеждения – греческие»[200]200
  Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М., 1994. Т. 2. Ч. 1. С. 51.


[Закрыть].

Никониане обвиняли своих противников в обскурантизме; те, в свою очередь, усматривали за никоновскими нововведениями «латинскую ересь», а в более глубинном измерении – сатанинский культ. Троеперстие старообрядцы представляли как скрытую форму хулы на Бога в виде кукиша, атихристовую печать, символизирующую лжетроицу – дьявола, Антихриста и лжепророка. Отрицание двуперстья трактовалось как еретическое сомнение по поводу догмата о двуединой природе Христа. Двусоставный четырехконечный крест никониан рассматривался как «латинский крыж», лишенный сакральности христианской символики. Четвертование ангельской песни аллилуйя рассматривалось как нарушение священной троичности. В изъятии из символа веры слова «истинный» старообрядцы усматривали сомнение никониан в истинности Господа, а удаленный из словосочетания «Рожденно, а не сотворенно» союз «а» мыслился как тот самый «аз», за который многие готовы были погибнуть. Амвон, перестроенный из четырехстолпного (четыре евангелия) в пятистолпный, расценивался как обозначение папы и четырех патриархов. Замена русского «белого клобука», перешедшего на Русь как реликвия святости духовенства из падших христианских царств, на «рогатую колпашную камилакву» воспринималась как свидетельство подчинения официальной Церкви рогатому дьяволу. В отказе от совершения коленопреклоненной молитвы старообрядцы уличали грех гордыни и лености[201]201
  Пустозерская проза. М., 1989. С. 18–19, 104.


[Закрыть].

Никонианская иконопись обличалась Аввакумом как прельщение миром плотским против царства духовного[202]202
  Аввакум. Из книги бесед / Пустозерская проза. М., 1989. С. 102, 105–106.


[Закрыть]. Таким же образом порицалась античная премудрость: «Виждь, гордоусец и алманашник, твой Платон и Пифагор: тако их же, яко свиней, вши съели, и память их с шумом погибе, гордости их и уподобления ради к Богу»[203]203
  Пустозерская проза. М., 1989. С. 105.


[Закрыть]. Согласно Аввакуму, и Платон, и Пифагор, и Аристотель, и Диоген, и Гиппократ – все за свои мудроствования угодили в ад, что ожидает и их последователей[204]204
  Там же.


[Закрыть].

Лжетроица – змий, зверь и лжепророк – истолковывалась как триумвират, соответственно, дьявола, Антихриста («царя лукавого») и патриарха (или папы). Затруднение вызвал вопрос о персонифицированном воплощении Антихриста. Иногда в старообрядческой среде под таковым подразумевался Никон[205]205
  Материалы для истории раскола за первое время его существования. М., 1876. Т. 1. С. 343, 444, 449; Т. 2. С. 98, 100.


[Закрыть]. Но большинство сошлось на мысли, что Никон лишь предтеча Антихриста («хобот Антихриста»[206]206
  Там же. Т. 6. С. 284.


[Закрыть]), соответствующий третьей ипостаси в лице лжепророка.

Апокалиптические ожидания оказались не напрасны. Накануне 1699 г. из-за границы после трехлетнего отсутствия явился Петр I. Брадобритие, проклятое в очередной раз незадолго до того патриархом Адрианом и грозившее отлучением от Церкви, пропаганда курения табака («безовского зелья»), выдача паспортов («антихристовой печати»), пародия церковной обрядовости («всешутейший, всепьянейший собор»), изменение календаря, системы летоисчисления и т. п. лишь укрепляли народ в уверенности об антихристовой сущности нового властного фигуранта.

Ассоциации с антихристовой печатью вызвали рекрутские знаки. В письме к Якову Долгорукому от 1712 г. Петр I изобразил крестообразный знак, который надлежало накалывать солдатам на левой руке и натирать порохом.

В понимании беспоповцев с приходом Антихриста традиционные институты и обрядовые нормы оказались лишенными сакральности и благодати, поскольку на каждый их атрибут возложена «печать дьявола». Православному человеку в апокалиптические времена надлежит действовать нетрадиционно. Радикализм беспоповцев простирался от практики самосожжений до пути «святотатственной святости», т. е. борьбы с грехом посредством греха.

Выстраивание старообрядцами альтернативной религиозно-политической семиосферы было не напрасно. Реальный шанс прихода их к власти имел место в 1682 г. События, получившие впоследствии известность как «хованщина», имели многие черты, сближающие их со сценариями «оранжевых революций». Апогеем столкновения двух семиосфер явился религиозный диспут сторон в Грановитой палате. Старообрядцы требовали проведения его перед народом на Красной площади, что при сочувствии толпы давало возможность использования дискуссии в качестве управляемого катализатора захвата власти. Вероломный арест и казни лидеров старообрядческой оппозиции во главе с Никитой Пустосвятом сорвали реализуемый уже было сценарий осуществления властной трансформации. Но само существование старообрядческой альтернативной семиосферы, как потенциальной среды формирования политической оппозиции в России, этим не закончилось.

Генетическую связь с ним имело русское революционное подполье. Старообрядцы составляли харизматическое ядро в воинстве Разина, Булавина, Пугачева. К ним, как к революционной силе, апеллировали лидеры российской оппозиции, начиная от Герцена и заканчивая Лениным.

А.И. Герцен намеревался создать в Лондоне старообрядческий церковный центр и возвести собор, роль старосты в котором отводил себе. Он вынашивал замысел связать старообрядчество с революционным движением интеллигенции, что пытался практически осуществить, установив связи с некрасовскими общинами. Для революционной агитации старообрядцев А.И. Герцен, Н.П. Огарев и В.Н. Кельсиев учредили издававшийся в Лондоне журнал «Общее вече». Вождь польской эмиграции кн. А. Чарторыйский вербовал диверсионные отряды из казаков-старообрядцев, с помощью которых предполагал поднять восстание в казацких регионах России[207]207
  Зеньковский С.А. Русское старообрядчество: духовное движение XYII века. М., 1995. С. 17–18.


[Закрыть].

Принадлежность к старообрядческой культуре художника В.И. Сурикова нашла отражение в инфернализации императорской власти («Утро стрелецкой казни»), в апелляции к старой московской Руси и антиподам «антихристова трона» Романовых из раскольничьей среды – противостоятелям никонианству XVII в. («Боярыня Морозова»), а также стрельцам, казакам. Через религиозный фактор объяснение получает трансформация искусства от салонного «академизма», злоупотреблявшего сюжетами языческой мифологии, к реализму, пытавшемуся постичь основы народной ментальности, питаемые традицией старой веры. Становится понятным, почему миллионер-старообрядец П.М. Третьяков субсидировал работы В.И. Сурикова и других передвижников.

«Святая Русь», к которой апеллировали старообрядцы, погибла, утратив цельность бытия. Государство – «царство Кесаря» – стало выступать антитезой народа. Государственная правда («закон») и народная правда («справедливость») оказались противоположными понятиями. Произошел раскол не только Русской церкви, но и единой до того русской семиосферы.

Космополитическая культурная ориентация правящей элиты вступила в противоречие с национальной традицией народной культуры. Правящая элита симпатизировала западным учениям, народная Русь тайно или явно рассредоточивалась по раскольничьим общинам. «Русский порядок» – государство и официальная Церковь – содержали некоторые внешние аспекты бытия «Святой Руси», составившие консервативную традицию императорской России. «Русский бунт», утратив форму, сохранил отдельные внутренние стороны жизни «Святой Руси» и прежде всего – претензию на справедливость, создав преемственность революционной России.

Подпольная политическая семиосфера в Российской империи: альтернатива «красной революции»

Генезис наиболее известных символов «подполья» связан с международным революционным движением. Копировались европейские атрибуты революционности. Семиотически проигрывалась французская история. Для самой революционной Франции такую же роль играла история Древнего Рима. Отсюда постоянные аналогии: «русские якобинцы» – большевики, «русский Робеспьер» —

В.И. Ленин, «русская Шарлота Корде» – Фани Каплан, «русский Бонапарт» – Л.Г. Корнилов, «русский термидор» – сталинский идеологический поворот, «русские жирондисты» – кадеты, «русская Бастилия» – Петропавловская крепость, «русская Вандея» – мятеж крестьян в Тамбовской губернии и т. д. Красная семиотика революции – знамена, транспаранты, банты – это просто параллели с событиями Парижской коммуны. Модель Парижской коммуны была, как известно, взята В.И. Лениным за основу теории построения государства нового типа[208]208
  Ленин В.И. Государство и революция: Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции // ПСС. 5-е изд. Т. 33. М., 1974.


[Закрыть].

Значимым символом стала, как известно, пентаграмма. Существует множество восходящих к глубокой древности ее трактовок. Получили хождение и конспирологические версии, как например, «морда Люцифера» (перевернутый пентакль) или «еврейская власть над миром» (с приходом Машиаха пентаграмма превращается в гексаграмму). Но для объяснения мотивов принятия знака большевиками принципиальное значение имеет контекст. А контекстом, как указывалось выше, являлась семиосфера Французской революции. Там красная пятиконечная звезда считалась символом бога войны Марса. Согласно древнеримскому преданию, покровитель «вечного города» Марс вырос из красного цветка лилии («лилия-мартагон», т. е. Марса родившая). Обращение к античной символике в противовес символике христианской было типично для Французской революционной семиосферы.

Как военная атрибутика пятиконечная звезда стала служить в качестве опознавательного знака отличия офицеров. В этом качестве она и была, по-видимому, воспринята в революционной России. Первоначально пятиконечная красная звезда использовалась исключительно в рамках символики новой революционной армии. Впервые, по приказу военного министра Временного правительства А.И. Гучкова, она появляется на кокардах в ВМФ[209]209
  Борисов В.А. Нагрудные знаки советских вооруженных сил. 1918–1991. СПб., 1994.


[Закрыть].

Марксистская теория борьбы пролетариата нашла воплощение в использовании различного рода символов «освобожденного труда» – молот, серп, наковальня, плуг, фартук рабочего. Ритуальное значение в семиосфере политической альтернативы имели пролетарские праздники. День международной солидарности трудящихся (установлен конгрессом Интернационала в память о казненных четырех чикагских рабочих-анархистах во время массовых столкновений с полицией в США и Канаде в мае 1886 г.). День международной солидарности работниц (установлен по предложению К. Цеткин на Международной конференции работающих женщин в память манифестации работниц швейных и обувных фабрик 8 марта 1857 г. в Нью-Йорке)[210]210
  Истории США. В 4 т. Т. 2 (1877–1918). М., 1985.


[Закрыть].

К этой семиотической линии относится и знаменитый девиз «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». В практике советской внешней политики его попытались несколько скорректировать: «Пролетарии всех стран и угнетенные народы, соединяйтесь!». Комментируя эту модификацию, В.И. Ленин отмечал: «Конечно, с точки зрения «Коммунистического Манифеста» это неверно, но «Коммунистический Манифест» писался при совершенно других условиях, но с точки зрения теперешней политики это верно»[211]211
  Ленин В.И. Выступление на собрании актива Московской организации РКП(б) 6 декабря 1920 г. // Полное собрание сочинений, 5-е изд. С. 71.


[Закрыть]. Впоследствии данный вариант лозунга был возобновлен в рамках маоизма, сыграв заметную роль в подъеме национально-освободительного движения в третьем мире.

Семиосфера оперирует образами. Соответственно, существующий режим дезавуируется через его карикатуризацию. Как правило, в качестве мишени выступает высший властный суверен. Для русского революционного подполья такой фигурой являлся самодержец. Дезавуирование образа царя было одним из ведущих мотивов происходившей в новую русскую смуту ценностной инверсии. После «Кровавого воскресенья» Николай II часто именовался в народе, казалось бы, в немыслимых для сакральной традиции царского культа терминах, таких как «кровопийца», «душегуб», «изверг», «злодей»[212]212
  Буховец О.Г. Ментальность и социальное поведение крестьян // Менталитет и аграрное развитие России. М., 1996. С. 185, 187, 190.


[Закрыть]. Инфернальные характеристики сменялись гротескными. Формировался образ выпивохи, рогоносца, находящегося под командой жены-немки. По свидетельству видного деятеля кадетского движения В.А. Оболенского, впечатление, что Россия управляется, в лучшем случае, сумасшедшим, а в худшем – предателем, имело всеобщее распространение[213]213
  Булдаков В.П. Красная смута. М., 1997. С. 51.


[Закрыть].

В оппозиционной печати была предпринята массированная кампания высмеивания Николая II. Через развенчание его образа реализовывалась задача десакрализации самодержавия, лишения его легитимных оснований в массовом восприятии. Была создана серия фельетонов, в которых высмеивался жестокий и глупый монарх – царь Горох, царь Берендей, Ксеркс, Мидас, царь Додон. То, что подразумевался действующий российский самодержец, было достаточно очевидно. Широко обыгрывалась тема нанесения, тогда еще цесаревичу, Николаю Александровичу сабельного удара во время его визита в Японию. Характерный гротеск состоял в изображении маленького курносого мальчика с шишкой на лбу. Далее сам образ шишки – «еловая шишка» – устойчиво ассоциировался с Николаем II. Одна из карикатур, опубликованная в журнале «Маски», имела название «Нечто фантастическое, или черная сотня, провожающая еловую шишку, которая садится на корабль для плавания по морю внутренних волнений.».

Многочисленным анекдотам «про Вовочку» предшествовали такие же анекдоты «про Коленьку» (или мальчика Колю Р.)[214]214
  Березовая Л.Г. Сатирическая галерея Первой русской революции // Революция 1905–1907 годов: взгляд через столетие. М., 2005. С. 126–139; Боцяновский В., Голлербах Э. Русская сатира первой 1905–1906 гг. революции. Л., 1925.


[Закрыть]. А между тем, присягали на верность именно императору, чья делигитимизация в народном сознании означала подрыв самой идеи государственного служения.

Не этот ли прием использует в 2000-х гг. «оранжевая оппозиция»? Избрана олицетворяющая власть фигура, через карикатуризацию которой реализуется задача лишения легитимности самого государства. В этом смысле акцентированные нападки на персону – это не просто вопрос о свободе слова. Налицо конкретный политико-технологический проект.

Вряд ли сами собой появились примеры дезавуирования образа самодержца в песенно-поэтическом фольклоре подпольной семиосферы (табл. 6.2). Царь предстает в них как деспот, обскурант, палач, пьяница[215]215
  Поэзия в большевистских изданиях 1901–1917 / Вступ. статья, сост., подг. текса и примеч. И.С. Эвентова. Л., 1967; Вольная русская поэзия XVIII–XIX веков. Вступит. статья, сост., вступ. заметки, подг. текста и примеч. С. А. Рейсера. Л., 1988; Акимова Т. М., Архангельская В. К. Революционная песня в Саратовском Поволжье: Очерки исторического развития. Саратов, 1967. С. 117; Политические эпиграммы. Составитель, автор предисловия и примечаний С. Белов. М., 2001. С. 30, 118.


[Закрыть]. Физическому уничтожению монархии предшествовало, таким образом, ее семиотическое уничтожение.

Таблица 6.2

Дезавуирование образа царя в текстах подпольной семиосферы

Доставалось не только царю. Велась персональная проработка наиболее заметных представителей официальной политической элиты. В массовом восприятии складывалось устойчивое впечатление, что у трона сосредоточились исключительно «держиморды», бездари, посредственности, казнокрады, лжецы, люди с умственными и психическими отклонениями. Это были не реальные персоны власти, а именно символы режима (табл. 6.3) [216]216
  Березовая Л.Г. Сатирическая галерея Первой русской революции // Революция 1905–1907 годов: взгляд через столетие. М., 2005. С. 126–139; Политические эпиграммы. Составитель, автор предисловия и примечаний С. Белов. М., 2001. С. 31–38.


[Закрыть].

Таблица 6.3

Дезавуирование образа властной элиты в текстах подпольной семиосферы

Одной из главных особенностей отрицаемой подпольем официальной системы считался военный иерархизм. Отсюда, с одной стороны, принципиальное неприятие чинов, с другой – враждебное отношение к символике мундира. Неслучайно сразу после Февральской революции началась ожесточенная дискуссия вокруг погон, интерпретируемых как символ офицерской власти. После соответствующего демарша Балтийского флота в апреле 1917 г. погоны и другие знаки отличия в ВМФ были отменены. Понятие «золотопогонник» еще долго использовалось как ярлык монархизма.

Особая мобилизационная роль по отношению к лицам, объединенным подпольной семиосферой, отводилась революционной песне. Контент-анализ песенных текстов эпохи революции позволяет четко зафиксировать обе указанные выше функциональные задачи альтернативной семиотики – идентифицировать соратников и изобличить существующий режим. Третий компонент, вытекающий из проведенной идентификации, это призыв к борьбе с господствующей системой (табл. 6.4).

Таблица 6.4

Тексты революционных песен как инструмент подпольной семиосферы

Различные нейтральные в повседневном употреблении термины поляризируются в семиосфере на относящиеся к «подполью» и к «режиму». Соответственно, первые приобретают положительное звучание, вторые – отрицательное. Контекстуализиро-ванный термин приобретает в семиосфере иной смысл, не тот, которым он был наделен в обычном повседневном значении. Наличие особого терминологического семиосферного языка является прямым признаком формирования семиотической основы появления политической альтернативы. Приводимый в табл. 6.5 перечень терминов был получен на основе контент-анализа революционного фольклора.

Таблица 6.5

Терминология подпольной семиосферы в Российской империи

Как известно, «Сначала было слово.». Слово, как и символ, очень многое значит в консолидации оппозиции.

Подпольная политическая семиосфера в СССР: альтернатива в виде вестернизации

По общему признанию историков, формирование советского андеграунда началось с движения стиляг. Протест против системы первоначально выражался именно на уровне символов. Только затем, уже на основе сформировавшейся семиотической матрицы, формируется соответствующая идеология. Не идеология привела в данном случае к выдвижению задачи ее символического отображения, а наоборот. Сами символы программировали определенную траекторию идеологической эволюции. Управляемость этого процесса не вызывает, спустя время, сомнений. Развитие психологии коллективного бессознательного привело к разработке технологий оказания манипуляционного воздействия на группы населения посредством символов.

Направление стиляжничества складывалось первоначально в среде «золотой» советской молодежи, преимущественно детей элиты. Для многих это был способ декларации своей особости, принадлежности к «избранным». Официальная советская семиосфера принципиально отвергала саму идею социального избранничества. В реальности же формируется «номенклатурный класс», статусное и материальное положение которого становилось все более особым. Стиляжничество в этом смысле являлось отрицанием с позиций социальной привилегированности советского уравнительства. Симптоматично, что на деревню стиляжничество не распространилось. Более того, ассоциирующиеся с деревней русские национальные традиции относились в новой семиосфере андеграунда к разряду «низкого стиля», служили предметом гротеска.

Другой стороной стиляжничества была выражаемая через молодежь негативная реакция элиты на сохранение мобилизационного типа советской системы. Жить далее в режиме мобилизации (индустриализация, война, восстановление) часть элиты более не желала. Постепенно формируются ассоциируемые с Западом эталоны «красивой жизни». Ее оборотной стороной стало распространение культа вещественного потребления и удовольствий. Особенно это явление стало отчетливым по мере формирования дефицита товаров народного потребления, ставшего не то чтобы более острым (товаров становилось все больше), но он начал отчетливо дифференцировать, по мере роста потребностей, общество на номенклатуру, имеющую все «по блату», и народ. Так возникала своеобразная демаркационная линия, раскалывающая общество. Подобную роль в современности играет социальное расслоение, которое как проблему власть совершенно игнорирует.

Интенция избегать страдания подменяется интенцией максимизировать наслаждения. По этому сценарию происходило разложение многих государственных систем мобилизационного типа. Классический пример такого рода – моральная эрозия античных Спарты и Рима.

После одержанной СССР победы в войне государству следовало бы несколько ослабить мобилизационный прессинг – «спустить пары». Но этого по объективным обстоятельствам (атомная гегемония США) не происходит.

«Золотая молодежь» отказывалась признавать данные обстоятельства. Ее этическим кредо на первом этапе являлась аполитичность. Модные импортные вещи служили символом ухода от политики. На другом фланге в дальнейшем возникнет невещная форма демонстрации аполитичности, представленная, в частности, движением хиппи. Следовательно, вопрос заключался не только в самих вещах. Западные вещи были лишь знаками разрыва с официальной советской семиосферой. Они же стали идентификаторами принадлежности к «новому подполью». Именно этого не поняли записные идеологические работники. Борьба была организована против вещизма молодежи, утраты ею духовных ориентиров, тогда как вопрос коренился не столько в вещах, сколько в отрицании ценностных оснований советской модели развития. И вот номинированная молодежная аполитичность трансформируется в политическую оппозиционность.

Символами принадлежности к андеграунду являлись не только вещи, но и включенность в дискурс вокруг западной музыки и кино. Советское киноискусство, как и советская музыка, считались признаком дурного тона. Культивируются образы и стереотипы поведения Голливуда. Культовыми фильмами для стиляг стали первоначально «Серенада Солнечной Долины», «Джордж из Динки-джаза», «Тарзан», «Девушка моей мечты», «Судьба солдата в Америке» и др. Символическими признаками включенности в андеграунд на уровне музыки стал джаз, позже – рок, танцев – буги-вуги, позже – рок-н-ролл[217]217
  Славкин В.И. Памятник неизвестному стиляге: История поколения в анекдотах, легендах, байках, песнях. М., 1996; Литвинов Г. Стиляги. Как это было. Документальный роман. М., 2009; Лимонов Э. У нас была великая эпоха. СПб.: 2002; Васильев А. Русская мода. М., 2004.


[Закрыть].

Распространившийся с подачи фельетонистов термин «стиляги» маскировал идейные основания нового молодежного движения. Сами же его адепты первоначально называли себя «штатники», т. е. поклонники Соединенных Штатов. И это было преклонение перед страной, являющейся прямым противником СССР в холодной войн». Аполитичность стиляг оказывалась, таким образом, достаточно условной.

Сконструированный в семиосфере андеграунда романтический образ Америки существенно отличался от подлинных Соединенных Штатов. Подпольный идеомиф о США был таким же идеологически искаженным, как и официальный. О вымышленности образа Америки в культуре советского подполья свидетельствуют слова признания в песне «Последнее письмо» популярной андеграундной группы «Наутилус Помпилиус».

 
«Гуд-бай Америка-о
Где я не был никогда.
Мне стали слишком малы
Твои тертые джинсы.
Нас так долго учили
Любить твои запретные плоды».
 

Стиляжничество не было изжито в советском обществе после проведения соответствующих организационно-идеологических кампаний. С одной стороны, оно ушло вглубь «подполья», стало менее демонстративным. Это был обычный маскировочный (выражаясь языком революционной эпохи – конспиративный) эффект. Точно так же отказ скинхедов от некоторых атрибутов визуального облика привел правоохранительные органы к «потере следа».

Другая сторона состояла в тривиальном изменении стилей. Изменяются доминирующие направления музыки, кино, танцев. Соответственно, все это было транслировано в семиосферу советского андеграунда. Постепенно уходит джаз, но приходит рок-музыка. Новым символом несоветскости в одежде становятся джинсы. Изменения в символике были восприняты ответственными идеологическими работниками как искоренение самого явления молодежной альтернативы. Но символ есть способ выражения неких смыслов. Эти способы могут варьировать в рамках одной смысловой парадигмы. В данном случае смысл в виде отрицания официальной советской семиосферы остался прежним.

Между тем, «магнитофонная революция» существенно расширила границы подпольной семиосферы. Включенность в «подполье» уже не является исключительно прерогативой «золотой молодежи». В нем оказываются теперь представители разных социальных страт и возрастных генераций. Несколько размывается жесткая семиотическая привязка андеграунда к образу США.

Одним из механизмов разбалансировки традиционных ценностных ориентиров советского общества в эпоху позднего социализма явилась молодежная музыка. «Русский рок» стал своеобразным символом разогреваемых протестных настроений молодежи. Имеются все основания обнаруживать в нем наличие проектной составляющей. В начале 1980-х гг. рок неожиданно оказался под идеологическим запретом. Но запретный плод, как известно, сладок. Число адептов рок-музыки в СССР резко возрастает. Для молодежной семиосферы она обретает значение культа. Далее, в самом преддверии перестройки, запрет был снят столь же неожиданно, как ранее установлен. Шлюзы оказались открыты, и несомая энергией молодежного движения волна протестаций против «системы» обрушивается на советский строй.

Проведенный контент-анализ текстов песен «русского рока» позволяет констатировать его заметную роль в разрушении ценностных оснований существования СССР (табл. 6.6).

Таблица 6.6

Контент-анализ ценностного содержания текстов советской рок-музыки 1980-х гг.

Задача сбора всех недовольных советским режимом привела к включенности в сферу подполья ряда мировоззренческих направлений. В политике они были представлены рядом течений:

1) новое либеральное западничество;

2) недеформированный социализм;

3) русский национальный неоконсерватизм;

4) сепаратизм нацменьшинств;

5) религиозное диссидентство.

К концу 1960-х гг. все они уже сложились не только в идейно концептуальном, но и в организационном отношении[218]218
  Алексеева Л.М. История инакомыслия в СССР: Новейший период. Вильнюс. М., 1992; Безбородов А.Б., Мейер М.М., Пивовар Е.И. Материалы по истории диссидентского и правозащитного движения в СССР 50-х – 80-х годов. М., 1994; Поликовская Л.В. Мы предчувствие. предтеча: Площадь Маяковского, 19581965. М., 1997; Самиздат века. Минск; М., 1997; Королева Л.А. Исторический опыт советского диссидентства и современность. М., 2001; Кожевников А.Ю. Национально-патриотические течения в русской интеллигенции 1950-х – первой половины 80-х гг.: Автореф. дис. канд. ист. н. М., 2004; Антология Самиздата: Неподцензурная литература в СССР. 1950-1980-е: В 3 т. М., 2005; Крамола: Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе. 1953–1982 гг. М., 2005.


[Закрыть]. Советский государственный строй атаковывался, таким образом, с различных идеологических позиций. Либерал А.Д. Сахаров в деле борьбы с режимом оказался парадоксальным образом вместе с неославянофилом А.И. Солженицыным. Такие же парадоксы обнаруживаются и в современности. Чего хотя бы стоят марши «несогласных», объединяющих под общей вывеской неприятия «путинского режима» Г. Каспарова и Э. Лимонова.

Конечно, диссиденты объективно не могли организовать революцию. Их функция состояла в расшатывании системы. Подтачивались идейно-духовные основания советской государственности. В конечном итоге, когда был запущен горбачевский проект «революции сверху», ослабленная на уровне мировоззренческого фундамента система рухнула.

Удары со стороны подпольной семиосферы умело направлялись фактически по всем болевым точкам советского режима. Как семиотические признаки официальной системы преподносились пустые прилавки магазинов, идеологическая схоластика ленинизма, абсурдизация культа В.И. Ленина и череды генеральных секретарей, тотальность несвободы, физическая и моральная дефективность престарелых руководителей государства и т. д. Символические индикаторы дезавуирования режима нашли отражение в жанре политической эпиграммы и частушек (табл. 6.7).

Таблица 6.7

Дезавуирование образа режима в политических эпиграммах и частушках

Популярность приобрела тема абсурдности советской системы. Маргинализированный в силу самого своего положения андеграунд переводил стрелки обвинений в аномальности на сферу официального бытия. Прием оказался весьма эффективен. Аномальны не мы – «подпольщики», а вы – «совдеповцы». Примером такой абсурдизации образа противника служит сформулированная цепочка парадоксов – «шесть основных противоречий социализма»:

1) все ходят на работу, но никто ничего не делает;

2) никто ничего не делает, но план выполняют;

3) план выполняют, но нигде ничего нет;

4) нигде ничего нет, но у всех все есть;

5) у всех все есть, но все всем недовольны;

6) все всем недовольны, но все голосуют «за».

Как и в семиосфере подпольной России периода существования империи, советский андеграунд выработал свой специфический язык. Существовал набор терминов и знаков, характеризующих семиотический раскол между «подпольем» и официальной системой. Противопоставление «андеграундного» и «советского» стало основным мотивом усугубляющегося культурного и, как следствие, политического разлома (табл. 6.8)[219]219
  Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. Толковый словарь языка Совдепии. СПб., 1998


[Закрыть].

Таблица 6.8

Терминология подпольной семиосферы в СССР