Текст книги "Угрюмое гостеприимство Петербурга"

– Увы, он прав, мой мальчик, это так, – сказал Суздальский.

– Но почему? – не унимался Ричард.

– Случилось так: однажды он не смог преодолеть запретные желания. Они его поработили, завлекли в свой коварный омут, сделав своим рабом. Твой отец порвал связывающие его цепи и уже почти вырвался, когда искушение совсем близко подошло к нему… и он не устоял, его сразило наповал, он, словно детский кораблик из картона, попал в океанский шторм, из которого нет спасения даже фрегату.

– Но что он сделал? – настаивал Ричард.

– Я не могу сказать тебе этого, мальчик мой, – произнес старый князь. – Твой отец просил до поры сохранить эту тайну. На мой взгляд, это не выход, ведь рано или поздно ты должен будешь узнать всю правду. Однако я не буду судить Уолтера – это его тайна, и он ею распорядился по собственному усмотрению.

Тем не менее, – продолжал Суздальский, – я считаю полнейшим безумием оставить тебя в неведении. Потому скажу так: твой отец против воли был вовлечен в одну скандальную интригу. Когда Уолтер понял, что ему не выпутаться из нее, он подал прошение об отставке. Король прошение принял, и твой отец уже собирался вернуться в Англию, когда… в общем, он снова, пуще прежнего пустился в интриги, поступив чертовски неосмотрительно. Потом он уехал. Прошло три месяца, и лишь тогда Петербург облетела весть об интригах герцога Глостера. Но это был просто слух, сплетня. И только два человека знали правду: я да покойный Александр Дмитриевич Балашов. Но мы хранили молчание. Мы никому ничего не сказали. Шло время, и мы с Александром уж было думали, что история эта предана забвению. Но теперь, когда Редсворд вновь приехал в Россию, старая память о вашей фамилии забродит в умах старшего поколения. И потому я советую тебе, мой мальчик: уедем со мной на некоторое время.

– Зачем? – вспыхнул маркиз. – Бежать? Прятаться? Скитаться?

– Сынок, я князь Суздальский, и я никогда не призываю к бегству. – Сказано это было тихим и ровным голосом, но Ричард почувствовал, как все внутри у него похолодело. Страх, животный страх вызывало в нем, маркизе Редсворде, недовольство старого князя. Андрей Петрович продолжал: – Я предлагаю выждать, пока свет не придет к какому-то решению.

– К какому же решению придет свет? – говорил Ричард. – Принять меня в свой круг или предать презрению? Я маркиз Редсворд. Я не стану прятаться от света.

– Узнаю отцовскую гордость, – с улыбкой произнес Андрей Петрович.

– Отец писал, что предал графа Воронцова, – вспомнил Ричард. – Это правда?

– Нет, не предал, – покачал головой Суздальский, – но против Воронцова направлена была интрига, в которой твой отец против воли принимал участие.

– Как же мог он принимать участие в интриге против друга? – воскликнул Ричард. – И, как вы говорите, против воли.

– Мы не всегда способны делать то, что должно, – сказал князь. – Сегодня суббота. В среду я отбываю в русские деревни. Неужели тебе не интересно их увидеть?

– Мне интересно, князь, но я останусь.

– Ну что ж, это твой выбор. Если вдруг что-нибудь случится, двери моего дома всегда открыты для тебя. Признаюсь, я был бы рад, если бы ты поселился здесь, пока ты в Петербурге.

– Я был приглашен Дмитрием Воронцовым и принят в доме графа, – напомнил Ричард. – С моей стороны было бы невежливо предавать их гостеприимство. Пока я не узнаю, что произошло между моим отцом и Владимиром Дмитриевичем, я останусь в его доме.

– Я слышу голос смелого человека, – улыбнулся Андрей Петрович. – Твой отец должен гордиться тобой. Теперь давай поговорим о Петербурге.

– Я хотел спросить вас о декабрьском восстании, – сказал Ричард. – Мой друг, Дмитрий Воронцов, – сын офицера, принявшего в этом участие.

– Увы, восстание двадцать пятого года похитило у нас много прекрасных людей, – протянул Андрей Петрович, – благороднейшие, умнейшие люди пали жертвой глупой блажи.

– По-вашему, отмена крепостного права – это блажь? – спросил удивленный Ричард.

– Конечно, блажь, мой мальчик. Ты подумай: крестьян освободят, дадут им земли, тем самым лишив доходов высший свет. Дворяне, негодуя, восстанут против государя, начнется бойня, гражданская война.

– Но что, если просто крестьян освободить? – предложил маркиз. – К чему им земли? Дайте им свободу.

– Свободу, равенство и братство? – усмехнулся Андрей Петрович. – Это блажь, так не было и так не будет никогда. Всегда будут бедняки и богачи. И всегда первые будут завидовать последним, свободны они будут или нет. Им всегда будет казаться, что богатый человек обязан поделиться. Они скорее будут исподтишка точить на него нож, нежели предпримут что-нибудь, чтобы самим разбогатеть. И лишь немногие способны что-то сделать, над бедностью подняться и равным стать царю. – Князь улыбнулся, сказав это, и продолжил: – Освобождение крестьянства без земли изменит только форму. За редкими исключениями крепостные не способны жить самостоятельно. Они делают, что им прикажут, во всем слушают барина, но если что случится: изба сгорит, болезнь какая иль, не приведи Господь, неурожай, – здесь барин выручит, поможет. Избу починит и накормит хлебом. И пускай барин от этого убытки понесет – это уж барская забота. Крестьянам проще жить, когда за них кто-то думает.

Вот ты живешь в доме Владимира. Помнишь ли ты Аркадия, слугу? Когда Дмитрий был ребенком, Аркадий к нему приставлен дядькой был. Мальчик вырос, Аркадий получил вольную. И что же: на коленях у графа стоял и умолял: «Не надо мне вольной, барин, позвольте только при вас остаться». К чему свобода им? Она им не нужна.

Если крестьян без земель освободят – а так, поверь, и произойдет, – они как были, так и будут работать на землях барина. Теперь только вместо порки на конюшне за проступки барин их выгонять будет. А этим, уж поверь, лучше, чтоб пороли. Выпороли – и ладно, а выгнали – так с голоду помрешь. Нет, мальчик мой, не так устроено крестьянское сознание, чтоб их освобождать.

– Положим, так, – согласился Ричард, – но ведь участники восстания не только крестьян освободить хотели. У них была программа конституции, преобразования…

– России нужны реформы, преобразования, – перебил князь, – но с какой стати несколько человек, которые не погружены целиком в политические и экономические дела нашей страны, решают, что есть благо для России? Это гордыня, только и всего. И лицемерие к тому же. Ты никогда не задавался вопросом: почему, если господа так хотели свободы для народа, они своих собственных крестьян не освободили? Да потому, что понимали: разорятся в одночасье, когда крестьяне к другому барину уйдут. Ведь как воспринимают они вольную: «Видать, барину я чем-то не угодил. Вот он меня и прогоняет».

Реформы будут, когда страна будет готова. Сколько раз Николай говорил мне, что из-за крепостного права над Россией смеется вся Европа. Но вся наша экономика построена на крепостном праве. Мы не можем, не готовы сейчас отказаться от него. Реформы должны проводиться тогда, когда готов народ. И проводиться должны сверху, а не решением кучки вольнодумцев. Помню, я обсуждал восстание с покойным Александром Сергеевичем. Он сказал тогда: «Сотня прапорщиков, выйдя на площадь с барабанным боем, никогда не изменит политический уклад нашей страны». И был совершенно прав.

– Но не слишком ли сурово их наказали? – спросил Ричард.

– Сурово? Разве? – ответил Андрей Петрович. – Среди них были мои хорошие товарищи. Но я считаю, что приговор был слишком мягким. Не забывай: они предприняли попытку военного переворота. И их судил военный трибунал. Обычно всех участников восстания казнят. Но гуманный наш российский военный суд приговорил к смерти только пятерых: организаторов восстания и этого мерзавца Каховского, который убил Милорадовича. А ведь за что убил? За то, что тот выехал к восставшим с призывами одуматься.

– Но их лишили дворянства…

– И правильно: они восстали против государства. Предателям в России нет почета, – отрезал старый князь. – Но только им. Их дети, как ты видел, как были, так и остаются дворянами, при титулах, богатствах.

– А как же ордена? – воскликнул Ричард.

Он мог бы все понять и оправдать, но ему никак не давало покоя то обстоятельство, что героев, прославленных в былых сражениях, лишили военных орденов.

– Да, это преступление, – признал Суздальский, – и здесь, увы, виною стремление чиновников выслужиться. Я был тогда с Николаем, когда ему сообщили о том, что участников восстания лишили титулов и званий, а ордена – военные награды – сорвали с них и бросили в огонь! О, как грозен был русский император! Он чуть не бросился на полковника, который посмел с гордостью доложить об этом злодействе. «Как? – кричал император. – Как посмели? Кто приказал? Сгною! В Сибирь сошлю, вслед за восставшими! Как рука поднялась сорвать с офицеров ордена, полученные ими за пролитую кровь?! Как могли вы эти ордена бросать в огонь?!»

Ричард молчал. Ему нечего было ответить. Вся история декабрьского восстания в России была извращена слухами, обросла сплетнями и небылицами. Но теперь, узнав всю историю от ее свидетеля, Ричард изменил свою точку зрения.

– Как жаль, – сказал он задумчиво, – что так много прекрасных людей из благородных побуждений сложили свои головы по собственной глупости.

– Декабрьское восстание 1825 года – это самое массовое проявление благородной глупости в истории нашей страны, – грустно заметил князь Андрей Петрович.

Тем временем Герман шел под проливным дождем по Конногвардейскому бульвару. Последние свои деньги он отдал извозчику, чтобы добраться до дома Петра Андреевича сухим и в надлежащем виде. Специально для этого визита он надел приличествующий случаю парадный костюм. Точнее сказать, это был единственный его костюм, который имел вид относительно новый, поскольку надевал его Герман только в особых случаях, в основном когда встречался с князем. Теперь он насквозь промок и, вестимо, потеряет форму, с горечью думал Герман.

Зонта у Германа не было. Единственный черный зонт, подаренный ему Петром Андреевичем на день рождения, Герман сломал пару недель назад об голову пьяницы, который норовил устроить драку.

Герман с удивлением отметил, что правый его сапог внутри относительно сухой, тогда как левый уже изрядно набрал воды. Присмотревшись, молодой человек отметил, что сапог просит каши. Ничего, потерпим до понедельника, решил он. В понедельник ему должны были выплатить жалованье.

Когда Герман проходил мимо булочной, он понял, что весь день не ел. Он порылся в карманах в поисках какой-нибудь самой мелкой монеты, однако и той у него не оказалось. Не беда, решил он, дома остался кусок зачерствевшего хлеба.

О том, что он будет есть в воскресенье, Герман решил не задумываться.

Глава 10
Разлука во спасенье

Преследуя любовь, мы гонимся за тенью,

А убегаем – нас преследует любовь.

Уильям Шекспир

Вернувшись домой с прогулки, Анастасия пребывала в настроении возвышенном, романтическом. Войдя в гостиную, она принялась танцевать сама с собой, вспоминая о давешнем танце с маркизом Редсвордом. Она предавалась мечтам, смелым и безрассудным. В мечтах своих княжна представляла, какую страсть будет вызывать у Ричарда (теперь она называла его только так) одно о ней упоминание, как будет он ради нее драться на дуэли с Борисом, как сделает ей предложение и как они поженятся. Мечты ее так некстати прервала княгиня Марья Алексеевна, которая внезапно вошла в гостиную.

– Bonsoir, grandemaman! – поздоровалась Анастасия. – Je suis très heuerux de Vous voir.[27]27
  Добрый вечер, бабушка! Я безумно рада вас видеть (фр.).


[Закрыть]

– Il est très bien, ma chére, parce que je vais parler d’une question importante[28]28
  Это очень хорошо, дорогая, потому что я хочу обсудить один важный вопрос (фр.).


[Закрыть], – ответила княгиня, садясь в кресло.

– Что-нибудь случилось? – поинтересовалась Анастасия, садясь подле нее.

– Случилось, дорогая моя, – отвечала Марья Алексеевна, серьезно смотря на внучатую племянницу. – Мне стало известно о твоих чувствах к молодому маркизу Ричарду Редсворду.

– О чувствах? – Анастасия изумилась осведомленности бабушки, но поспешила развеять ее домыслы. – Ну что вы? Мы едва знакомы – какие могут быть здесь чувства?

– А не с ним ли ты только что виделась в кофейне на Галерной улице? – спросила княгиня, вежливо улыбаясь. В одно мгновение эта улыбка покинула ее лицо, уступив место строгости. – Довольно лгать: мне все известно! Ты пошла на свидание с этим человеком! Позор! О дальнейшем продолжении этой истории не может быть и речи!

– Но, бабушка, вы не можете запретить мне…

– Что?! – в гневном удивлении ответила княгиня.

– Не можете мне запретить любить его! – твердо закончила Анастасия.

– Любить! – рассмеялась Марья Алексеевна. – Какая тут любовь? Один флирт! Не может быть и речи о любви между тобой и этим человеком! Он не достоин!

– Это не вам решать, Марья Алексеевна, – твердо ответила Анастасия.

– Ах вот как, не мне решать! – вспылила княгиня. – Да весь свет беспокоит один только вопрос: что я скажу, как я посмотрю! Я княгиня Марья Алексеевна Ланская! Нет человека, который не считается со мной! Мое мнение – закон для света Петербурга!

– Но оно не закон для моего сердца, бабушка! – гневно ответила княжна. – Я уже успела полюбить маркиза Редсворда. И вы не в силах это изменить.

– Ну что ж, – закипела Марья Алексеевна. – В таком случае вы больше с ним не будете видеться. Сегодня же мы с тобой уезжаем в Москву.

– Как в Москву? – опешила Анастасия. – Сегодня? Я же… я не успела…

– Попрощаться? – насмешливо кивнула княгиня. – Не волнуйся, он не будет долго горевать. Пройдет пара недель, он остынет и забудет о тебе.

– Как можете вы это говорить? Это жестоко.

– Правда не всегда приятна, дорогая. Ну, собирайся, мы скоро уезжаем.

Приговор был прочитан и подлежал обязательному исполнению. Ни о каком его обсуждении и речи быть не могло. Когда княгиня Марья Алексеевна что-либо решала, остальным оставалось только смириться с этим. Сама императрица часто советовалась с Марьей Алексеевной в важных вопросах и дорожила ее мнением, как ничьим более. И разумеется, попытки Анастасии отказаться от поездки, буде они предприняты, потерпели бы полный крах и вдобавок вызвали бы у княгини гнев – за непослушание.

И все же Анастасия пошла к отцу просить защиты.

Разумеется, она знала, что это отец послал за Марьей Алексеевной, что он был в курсе решения княгини увезти ее в Москву (если не был его инициатором), но все же это был ее отец. Она всегда считала его своим защитником, благородным рыцарем и всемогущим человеком.

Но едва она вошла к князю в кабинет (он был занят написанием письма), он грозно посмотрел на нее и объявил:

– Бесстыдница! Явилась! Просить прощения пришла?

– За что прощение, papа?

– За твое бесчестье! Как ты могла после нашего вчерашнего разговора, после праведного моего гнева, как посмела отправиться на свидание с этим негодяем?

– Довольно, papа! Хватит! Он не негодяй! – оскорбленно, словно после пощечины, воскликнула Анастасия. – Какое право вы имеете его так называть?

– Довольно слов, Анастасия Александровна, – сказал князь. – Не будем более говорить об этом человеке. Его ты больше не увидишь никогда. К чему же о нем думать понапрасну?

– Не увижу? – в ужасе произнесла княжна. – Никогда?

– Конечно, – спокойно ответил Александр Юрьевич. – Послушай, милая, я желаю тебе…

– Оставьте меня!

И княжна выбежала из отцовского кабинета, отверженная, отчаянная, обманутая и оскорбленная. Она вбежала в свою спальню упала на кровать и заплакала.

Ну как же это можно? Ни-ког-да. Никогда! За что, за что, все они его так ненавидят? Что сделал его отец? Да какое это имеет значение? Какая разница, кто был его отец – ведь он, Ричард, – он лучший из всех людей на земле! Как смеют они лишать ее такого человека?

В спальню вошла madame Lepic.

– Oh, mademoiselle! Pardonnez-moi! Je coupable en face de vous! J’ai vous trahi! – в слезах говорила она. – Elle tout connaissait! Elle a dit qu’elle sait de randez-vous. Elle a exigй seule indiquer la place de randez-vous. Je ne voulais pas… mais elle m’a promise ce coup de pied, si je ne peux pas dire… Pardonnez-moi… s’il vous plait.[29]29
  Барышня! Простите меня! Я виновата перед вами! Я предала вас!.. Она все знает! Она сказала, что знает о свидании. Она лишь требовала назвать место свидания. Я не хотела… но она пообещала меня уволить, если я не скажу… Простите… пожалуйста (фр.).


[Закрыть]

– Je ne vous blâme pas, – ответила княжна. – Ils vont m’envoyer а Moscou.[30]30
  Я вас не виню. Они хотят отправить меня в Москву (фр.).


[Закрыть]

– Je sais. La princesse m’a dit.[31]31
  Я знаю. Княгиня сказала мне (фр.).


[Закрыть]

– Vous êtes venu avec moi?[32]32
  Вы поедете со мной? (фр.)


[Закрыть] – с надеждой спросила Анастасия.

– Je suis vôtre gouvernante. J’irai après vous jusqu’а la fin du monde[33]33
  Я ваша гувернантка. И отправлюсь с вами хоть на край света (фр.).


[Закрыть], – пообещала madame Lepic и крепко обняла свою воспитанницу.

Княжна перестала плакать и, гордо выпрямившись, встала с кровати.

– Preparez une robe de la route pour moi, – властно произнесла Анастасия. – Je vais déguiser.[34]34
  Подготовьте все. Я хочу переодеться (фр.).


[Закрыть]

Madame Lepic покинула спальню княжны, оставив ее хозяйку в одиночестве.

«Они могут говорить все что угодно, но я люблю его, – думала княжна. – Они, эти лицемеры, вчера улыбались ему на балу, говорили приятные вещи, а теперь увозят меня из столицы… Какой позор! Я покидаю Петербург, чтобы моей руки не попросил сын герцога Глостера. И они обвиняют меня в отсутствии стыда! Они говорят, что я себя обесчестила! А не бесчестят ли меня их хлопоты, как бы избавить меня от мужчины, приглашение которого на вальс я приняла на давешнем балу?!

О, глупцы! О, лицемеры! Высший свет!

Пускай он катится ко всем чертям! – так, кажется, Курбатов выражался.

А Борис – это безумный обольститель женских сердец, влюбленный в состояние моего отца. Он думает, что, женившись на мне, станет полноправным хозяином в его доме. Его отец проиграл в карты свое поместье и все, что имел. Борис живет на милость de mon père. И отец предлагает мне выйти замуж за нищего! Это разве не позор? Но будь он просто нищий – кто знает, может, я б его и полюбила. Но он распутник, пьяница и картежник – такой же, каким был его отец.

Не сомневаюсь, что он приедет в Москву добиваться моей симпатии. Но этому не бывать! Вот уж чему не бывать никогда! Я княжна Анастасия Александровна Демидова! И гордости во мне не меньше, чем в моей бабушке и в моем отце! Они хотят отнять у меня любимого человека – пусть попробуют. Я напишу ему письмо. Madame Lepic поможет мне доставить его, она мне предана. А если нет, то я смогу передать его с кем-нибудь другим! Не буду медлить – нужно написать его прямо сейчас!»

Анастасия села за столик и быстро написала короткое письмо, запечатала конверт и подписала: «To lord R.W. Redsword».[35]35
  Лорду Р.У. Редсворду (англ.).


[Закрыть]

Когда она закончила запечатывать письмо, в спальню вошла madame Lepic.

– Vous êtes ici, – заметила княжна. – Magnifique! J’ai une mission pour vous. C’est une letter а Monsieur Redsword. Faites en sorte qu’il a obtenu.[36]36
  Вы здесь. Прекрасно. У меня для вас есть задание. Это письмо для господина Редсворда. Найдите способ его ему передать (фр.).


[Закрыть]

– Très bon, Vôtre Sérénité[37]37
  Очень хорошо, ваше сиятельство (фр.).


[Закрыть], – ответила гувернантка и, взяв письмо, покинула спальню.

Madame Lepic отправилась на поиски прислуги, но неожиданно столкнулась с княгиней Марьей Алексеевной.

– Ну, голубушка, что ищешь? – притворно ласковым тоном осведомилась княгиня.

– Je ne cherche pas de rien[38]38
  Я ничего не ищу (фр.).


[Закрыть], – скромно ответила француженка.

– Ах вот как? – улыбнулась княгиня. – Ну так присядь со мной, поговорим.

– Je Vous demande m’excuse…[39]39
  Я прошу меня извинить… (фр.)


[Закрыть]

– Нет, сядь! – настояла Марья Алексеевна. – Я знаю, что эта девчонка попытается писать своему возлюбленному письма. И будет просить тебя выступать в качестве почтальона.

– Je ne…[40]40
  Я не… (фр.)


[Закрыть]

– Молчать! Я не закончила. Когда она попросит передать письмо своему маркизу, будь он проклят, прости господи. – Княгиня перекрестилась. – Так вот, письмо ты сразу принесешь мне. Поняла?

– Je Vous connaоs parfaitement, madame, – вежливо отозвалась гувернантка. – Puis-je aller?[41]41
  Я прекрасно вас поняла, барыня. Могу я идти? (фр.)


[Закрыть]

– Нет, подожди, – сказала Марья Алексеевна, – а ну, говори, что знаешь. Уже написала письмо Анастасия? Говори!

– A cette époque, je ne Vous connaоs pas, madame[42]42
  На данный момент я не знаю, барыня (фр.).


[Закрыть], – спокойно ответила француженка, бесстрастным взглядом посмотрев на княгиню.

– Лжешь! – воскликнула Марья Алексеевна. – Лжешь! По глазам вижу! Куда письмо дела? Ах! Еще не успела! Давай сюда письмо!

– Je ne comprends pas quelle letter Vous voulez dire[43]43
  Я не понимаю, о каком письме вы говорите (фр.).


[Закрыть], – закачала головой madame Lepic.

– Письмо, – властно произнесла княгиня.

В ее словах, в ее взгляде было столько властной силы, столько энергии, столько требовательного ожидания, что несчастная гувернантка, сама не понимая, что делает, достала письмо и протянула его Марье Алексеевне. Та взяла письмо и сделала жест рукой, которым слугам обычно сообщали, чтобы те убирались. Madame Lepic поспешно ретировалась, оставив княгиню в одиночестве.

* * *

Марья Алексеевна осмотрела конверт. Он был адресован лорду Р.У. Редсворду. Княгиня без труда узнала почерк внучатой племянницы.

«Значит, она посмела писать ему, – решила княгиня. – И что же она ему решила написать?»

Марья Алексеевна сломала печать и вытащила из конверта письмо.

Там было написано:

«My dear Richard, I have a great hardship. My grandmother princess Marya Alekseevna is an old swamp toad[44]44
  Мой дорогой Ричард, у меня возникли большие неприятности. Моя бабушка княгиня Марья Алексеевна – старая болотная жаба (англ.).


[Закрыть]. – На этом месте Марья Алексеевна споткнулась, перечитала его еще раз, затем залезла в словарь проверить, правильно она все поняла, и, убедившись, что поняла все верно, пришла в ярость. – She is a really nasty woman. I ’m sure, she is reading these lines…[45]45
  Она поистине невыносима. Я уверена: сейчас она читает эти строки… (англ.)


[Закрыть]

Бабушка, когда в следующий раз соберетесь прочитать мое любовное послание, в нем будет еще больше красочных эпитетов в ваш адрес.

Любящая вас,

ваша внучатая племянница,

Анастасия».

Марья Алексеевна в приступе безудержного гнева вторглась в спальню княжны. Та стояла перед зеркалом в дорожном платье, спиной к вошедшей. И тем не менее княгине было отчетливо видно отражение лица Анастасии.

– Как, как ты посмела такие выражения в мой адрес! – кричала в ярости Марья Алексеевна.

– А как посмели вы прочитать мое письмо? – холодно отозвалась Анастасия.

– Я ради твоего же блага…

– Ради моего же блага вы перехватили письмо, – перебила княжна.

Княжна перебила. И перебила Марью Алексеевну. Во всем Петербурге только одному старому князю Суздальскому случалось перебивать ее сиятельство.

– А как посмели вы открыть письмо? – требовательно говорила Анастасия. – Как вам хватило наглости на столь низкий поступок? Это недостойно!

– Ты! Ты… – захлебывалась в ярости княгиня, потерявшая дар речи от такого неслыханного обращения.

– Вы можете увезти меня в Москву, сослать в Сибирь, заточить в темнице, но не смейте – не смейте, бабушка! – вторгаться в мои чувства и читать мои письма к близким людям! Иначе я во всяком письме буду писать, что вы – болотная жаба! Посмотрим, что скажет на это Петербург, когда вы наденете свое любимое изумрудное ожерелье.

– Ты не смеешь…

– Нет, бабушка, не смейте вы более вторгаться в мою приватность! – отрезала княжна. – J’ai terminé.[46]46
  Я готова (фр.).


[Закрыть]

Княгиня в смятении, ужасе и гневе покинула покои своей внучатой племянницы. Анастасия же, оставшись одна, громко рассмеялась, а затем – горько заплакала. Но это были слезы отчаяния и усталости, слезы напуганной молодой женщины, которой выпало на долю вступить в схватку с первой дамой петербургского света. Это были слезы победителя, обреченного на бесконечное сражение за собственную волю, собственные мысли и за свою любовь. Но слезы эти проливались в одиночестве, и более ни одна живая душа не должна была узнать о переживаниях княжны. Она княжна, и никто не сможет сказать, что она в отчаянии. Она будет, будет смеяться в лицо всему свету и вопреки всем трудностям, которые окажутся между ней и ее возлюбленным. Это любовь. И ради любви она должна быть сильной, должна быть гордой, непреклонной!