Текст книги "Угрюмое гостеприимство Петербурга"

Глава 11
Корреспонденция

Бывало, он еще в постели – Е

му записочки несут.

А.С. Пушкин

Отъезд состоялся немедленно.

Было решено, что Анастасия под присмотром княгини Марьи Алексеевны отбудет в Москву тем же вечером, а madame Lepic поедет на следующий день – со всем багажом своей молодой воспитанницы.

Анастасия едва успела подготовиться к дальней дороге, однако сумела выкроить время, чтобы написать письмо своей кузине Марии Михайловне, за которой закрепилась репутация целомудренной девицы, в высшей степени спокойной и не перечащей родительской воле.

Сумрачным утром третьего сентября (было воскресенье) Мария Ланевская собиралась на службу, когда к ней неожиданно явилась madame Lepic. Вид француженка имела столь подавленный и прискорбный, что княжна сначала было решила, будто бы в доме Демидовых стряслась беда.

В полном молчании madame Lepic сделала реверанс и протянула Марии конверт.

– Qu’est-ce que c’est?[47]47
  Что это? (фр.)


[Закрыть] – поинтересовалась Мария.

– Lissez-la immйdiatement. Vous allez comprandre[48]48
  Прочтите это немедленно. Вы поймете (фр.).


[Закрыть], – ответила француженка и спешно покинула изумленную княжну.

Ничего не понимающая, та вскрыла конверт и прочитала:

«Ma chère cousine Marie,

Je demandes а tu en tant que mon dernier espoir. Hier, а la balle sur l’anniversaire de Sophie, j’ai renconrè un homme, qui a captivè mon coeur. Je suis tombè en amour avec le marquis Richard Redsword. Mon père et notre grande-mère bien-aimèe ont appris de cela. Notre grande-mère a insistè pour que je quittais au Moscou. Pourtant j’aime Richard. Toutes mes pensèes ont de lui. Il est l’un qui peut me rendre heureux.

Alors, je tu demandes de transmettre ma lettre au Richard, qui j’ai mis dans cette enveloppe. Si tu crois en l’amour, tu t’acquittes de ma postulation.

Ta affectueux cousine,

Anastasia».[49]49
  Моя дорогая кузина Мария, я обращаюсь к тебе как к своей последней надежде. Вчера, на бале, посвященном дню рождения Софьи, я познакомилась с человеком, который завоевал мое сердце. Я влюбилась в маркиза Ричарда Редсворда. Мой отец и наша горячо любимая бабушка узнали об этом. Бабушка настояла на том, чтобы я уехала в Москву. Но я люблю Ричарда. Все мои мысли о нем. Он единственный, кто может сделать меня счастливой. И потому я прошу тебя передать Ричарду мое письмо, которое я вложила в этот конверт. Если ты веришь в любовь, ты поможешь мне.
  Твоя любящая кузина, Анастасия (фр.).


[Закрыть]

Мария несколько раз прочитала письмо от Анастасии, прежде чем поняла суть изложенного. Содержание письма показалось ей странным.

Как же это можно, чтобы Анастасия, всегда такая спокойная и вдумчивая, всегда такая выдержанная и холодная, вдруг загорелась страстью к человеку, с которым едва успела познакомиться? Это очень похоже на Софью… но Анастасия…

Что за безрассудная мода – влюбляться с первого взгляда?

Разве же это привилегия молодости? Или, быть может, показатель глупости?

Любовь с первого взгляда мимолетна и хрупка. Из крохотной искры она быстро разгорается в бушующее пламя, однако столь же быстро и прогорает. Настоящая любовь, подобно дубу, растет долго, но, единожды родившись, прорастет корнями в самую земную твердь. Она, Мария, не сразу полюбила князя Петра Андреевича, но долго и бережно развивала в себе это чувство. На это ушли многие месяцы, однако теперь ее любовь – в этом она точно уверена – никогда не умрет. А что такое страсть? Чувство, которое порождает похоть. А похоть – это грех.

Этот и подобный вздор занимал мысли княжны Марии Михайловны, когда она вместе с родителями (Софья чувствовала себя дурно и осталась дома) ехала в церковь. За подобную категоричность суждений мы, разумеется, не будем ее корить, поскольку иные из нас рассуждают куда более радикально.

Тем более что, несмотря на все эти мысли, Мария ни на секунду не думала пренебречь просьбой кузины.

Вернувшись из церкви, Мария оказалась перед проблемой насущной: как передать маркизу Редсворду письмо. Не может же она, молодая девица, да еще и негласно помолвленная с князем Суздальским, писать к незнакомому человеку. Передать письмо? Но с кем? С Дмитрием? Нет, это привлечет его внимание и вызовет разговоры. А разговоры могут погубить репутацию. Отправить анонимно – невозможно.

Что делать?

Идея родилась быстро. Мария заперлась в своем будуаре и принялась писать:

«Comte Dmitry,

Votre visite d’hier a rendй l’influence trиs mauvaise а ma soeur. Elle est malade et Vous кtes а blвmer de cela.

Vous devez sans tarder venir chez nous et faire votre excuses а Sophie.

Votre soeur,

princesse Marie Lanevskya».[50]50
  Граф Дмитрий, ваш вчерашний визит имел сильное влияние на мою сестру. Она заболела, и виноваты в этом вы.
  Вы должны немедленно приехать к нам и принести Софье свои извинения.
  Ваша сестра, княжна Мария Ланевская (фр.).


[Закрыть]

Окончив, Мария запечатала письмо и отправила его с лакеем к Воронцовым.

Расчет оказался точным: явиться Дмитрию в единственном числе означало бы сейчас немедленно просить руки Sophie – к этому он вряд ли был готов. Стало быть, ему необходимо приехать в сопровождении близкого поверенного друга. А кто мог это быть, как не маркиз, который гостит у него в доме?

Не прошло и часа, как явился Дмитрий. Редсворд был с ним, как того и хотела Мария. Князь уехал в собрание, и к моменту появления молодых людей в гостиной были только дамы, а именно: Мария, Софья и Анна Юрьевна.

Дабы не дать сестре повода притвориться тяжело больной и уйти в спальню, Мария ничего не сказала о своем письме к Дмитрию. Дамы были заняты пустым женским разговором, когда Порфирий объявил:

– Граф Дмитрий Григорьевич Воронцов и маркиз Ричард Редсворд.

Они вошли: Дмитрий порывисто и быстро, а Ричард степенно и неторопливо.

– Дмитрий Григорьевич, я вам очень рада! – ласково приветствовала гостя Анна Юрьевна и учтиво обратилась ко второму: – Маркиз! Мы вас не ждали. Очень рады!

– Прошу простить мне мое вторжение, – быстро заговорил Дмитрий, – но едва я узнал о болезни Софьи Михайловны, я сразу – к вам. Mademoiselle, je suis très blâmer!

– Вы напрасно приехали, Дмитрий Григорьевич, – холодно отозвалась Софья, – с моим здоровьем все в полном порядке… когда вас нет рядом.

– Так, стало быть, вас волнует мой приезд, – заключил Дмитрий.

– Боюсь, что так, mon chère, но не в том смысле, который вам приятен.

– Ах вот как? Ну что ж, прошу…

– Дмитрий Григорьевич, Софья нездорова, – ласково произнесла Анна Юрьевна, – позавчерашний бал отнял много сил. Она еще не успела прийти в себя.

– И конечно, мы рады принимать вас у себя в доме, – добавила Мария.

– И я безумно рад находиться в вашем обществе, – согласился Дмитрий. – А что думает мой друг?

– Сударыни, вы, подобно богиням счастья, наполняете мою жизнь этим прекрасным чувством всякий раз, когда я вижу вас, – произнес Ричард.

– Маркиз, вот вы – всегда желанный гость, – сказала Софья, – не правда ли, maman?

– Если маркиз готов мириться с нами…

– О, Анна Юрьевна, вы, право, слишком строги, – возразил Дмитрий.

– Скажите, маркиз Редсворд, – продолжала княгиня, – вы из солидарности приехали виниться перед Софьей?

– Madame, я приехал, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение и убедиться, что прекрасной княжне ничто не угрожает.

– То есть почтение для вас – первей всего? – съязвила Анна Юрьевна.

– Madame, я лишь хотел сказать…

– Оставьте, mon ami, я пошутила.

Далее последовал длительный веселый разговор, полный пустых рассуждений о еще более пустых вещах – словом, обычная светская беседа. В ходе этой беседы Мария улучила момент, чтобы покинуть всех. Из гостиной она спустилась в холл и нашла, куда лакей повесил плащ маркиза. Да здравствуют английские плащи! Они всегда обладают внутренним карманом! Именно туда Мария и спрятала свое письмо, после чего вернулась в гостиную.

Уже вернувшись в дом графа Воронцова, Ричард обнаружил в своем плаще письмо. Ни слова не говоря Дмитрию (чтобы не скомпрометировать себя и – если это дама – ее), он перепрятал конверт во внутренний карман сюртука и открыл его лишь в спальне, оставшись один. Он прочитал:

«Lord Richard,

I’m writing to thee in a condition of great tear. My father learned we have met today. He has assumed it an untoward and he decided to send me to Moscow for an undefined time. I don’t know whether we meet again, but it doesn’t matter. My family don’t want to see us together. They are against of any our communication. So I ask thee forget me, and this waltz, and our meeting on the English embankment.

Forget. Forget all thee remember about me.

We’ll never see each other again.

It’s our destiny, it’s our weird.

Bye, bye forever!

Yours Anastasia».[51]51
  Лорд Ричард, я пишу к вам в состоянии сильного смятения. Мой отец узнал, что мы с вами сегодня виделись. Он счел это неподобающим поведением и решил отправить меня в Москву на неопределенное время. Я не знаю, встретимся ли мы снова, но это не имеет значения. Моя семья не хочет видеть нас вместе. Они выступают против любого общения между нами. Потому я прошу вас забыть меня, и этот вальс, и эту встречу на Английской набережной.
  Забудьте. Забудьте все, что помните обо мне.
  Мы никогда не увидим друг друга снова.
  Это наша судьба, наш рок.
  Прощайте навсегда!
  Ваша Анастасия (англ.).


[Закрыть]

Ричард и не верил своим глазам.

Она отказывается от своей любви.

Еще вчера, на Галерной улице, когда они сидели вдвоем в кофейне, ее глаза смотрели на него с такой нежностью, с такой страстью. Он был уверен, что она любит его.

Этого не может быть!

Нет!

Это решительно невозможно!

Да!

Разумеется!

Она любит его. Она напугана. Ее заставили написать это письмо. А может быть, она боялась, что письмо будет прочитано отцом или княгиней Марьей Алексеевной (маркиз не знал, но был уверен, что старая княгиня приняла самое непосредственное участие в этой истории). Она боится, что его могут осмеять, опозорить.

Но какое это имеет значение?

Что есть позор, когда за ним любовь?

И позор ли это – быть осмеянным толпой самодовольных снобов из высшего света?

Нет, нет, определенно нет.

Она любит его! Она написала в конце «Ваша Анастасия». «Ваша»! Она ждет его. И он приедет к ней. Он поедет за ней хоть в Сибирь (маркиз плохо представлял себе, что такое Сибирь, но знал, что это где-то на краю света и что там очень холодно), если это потребуется.

Настоящая любовь не знает преград. И она не знает забвения.

Быть может, кто-нибудь из нас, взирающих свысока на чувства двадцатилетнего юноши, сочтет его наивным мальчишкой.

Но кто из нас не был молод, хоть однажды? И счастлив тот, кто был дважды.

Так простим же Ричарду его оригинальные мысли, его пылкие чувства и его буйное сердце. Ведь он был молод, он был влюблен. А тот, кто смеется над влюбленным человеком, – глупец, ведь он забыл, что значит счастье.

Глава 12
Тайна герцога Глостера

Я знаю, что это тайна, поскольку об этом шепчутся повсюду.

Уильям Конгрев

Граф Александр Христофорович был большим охотником до дамских опочивален и слыл самым сластолюбивым человеком при дворе. Фрейлины, горничные, актрисы и, разумеется, блудницы пользовались большим его вниманием. Так продолжалось более двенадцати лет, и все знали о шалостях Александра Христофоровича, которому в ту пору было уже пятьдесят четыре года.

По Зимнему дворцу, словно мартовский ветер, разлетались слухи о новых его увлечениях, и придворные с упоением обсуждали склонность графа к разврату.

Впрочем, кто безгрешен? Всякому необходимо отдохновение. Кто-то ищет его в вине, кто-то играет в карты, а кто-то, подобно Александру Христофоровичу, волочится за фрейлинами.

Хмурое воскресное утро граф встретил в покоях Варвары Аркадьевны Нелидовой, фрейлины ее императорского величества. Варвара Аркадьевна еще спала, и Александр Христофорович бесшумно выскользнул из постели, встал перед зеркалом и принялся одеваться. Граф застегнул мундир, повязал на шее орден Святого Георгия, оправил канительную бахрому эполет, небрежно поиграл наконечником аксельбанта, пригладил усы и самодовольно посмотрел в зеркало.

Граф был лысоват, но это не смогло обезобразить красивое его лицо с благородными чертами и проницательными голубыми глазами. Александр Христофорович взглянул на отражение своей любовницы: она была обворожительна. Довольная улыбка скользнула по лицу графа. Он направился к выходу.

Он уже подошел к двери, когда Варвара Аркадьевна, проснувшись, его окликнула:

– Quittez-vous moi déjа?[52]52
  Вы уже уходите? (фр.)


[Закрыть]

– Oui, ma chère. Je dois aller.[53]53
  Да, дорогая. Я должен идти (фр.).


[Закрыть]

– Так скоро?

– Государственные дела не терпят отлагательств, – сказал граф и покинул спальню.

Ровно в десять Александр Христофорович был в кабинете государя.

– Александр Христофорович, точны как часы! – воскликнул император.

– Точность – одно из главных качеств на моей должности, – ответил граф.

– Похвально, Александр Христофорович, похвально. Жаль, что не все так точны, как вы. Никак не могу заставить министров являться вовремя на заседания. И все прикрываются делами государственной важности. Я теперь избрал новую тактику. Прихожу на заседание и жду всех, кто опаздывает, но не более десяти минут. Хотя, справедливости ради, никто не позволяет себе задерживать меня больше.

– Вы слишком мягки к ним, ваше величество.

– Разве? – удивился император. – А меня, напротив, все ругают за чрезмерную строгость. Но впрочем, не важно. Как чувствует себя Варвара Аркадьевна?

– Благодарю, ваше величество, весьма сносно, – невозмутимо произнес граф.

– Вы догадываетесь, зачем я пригласил вас сегодня к себе, Александр Христофорович?

– Отнюдь, ваше величество.

– А тот факт, что я осведомлен о ваших любовных похождениях, вас не удивляет?

– Государь должен ведать обо всем, что творится в его государстве, – по-прежнему невозмутимо отозвался граф.

– И все же я нахожу недопустимым, что сплетни о начальнике Третьего отделения моей собственной канцелярии и командующем главной моей квартирой расползлись по всему дворцу.

– Сплетни – это неотъемлемая часть придворной жизни, – заметил граф.

– Александр Христофорович, но такие сплетни! Волочитесь за придворными юбками безо всякого стеснения и даже не пытаетесь скрывать свои связи.

– Моя задача – раскрывать, а не скрывать.

– Александр Христофорович! – укоризненно воскликнул император. – Вы, право, заигрались. Помимо того что ваши бесконечные увлечения фрейлинами портят их репутацию, вы сами рискуете.

– Я не помню, чтобы мои связи кому-нибудь из них повредили. А что до меня, то я никогда не стремился к безупречной репутации.

– Но риск для вас не только в репутации распутника. В наше время слыть распутником почетно. Однако есть множество заболеваний, которые вы можете заполучить, если не будете более разборчивы. А ваше здоровье – это вопрос государственной важности. Поэтому впредь потрудитесь более тщательно находить себе любовниц.

– Ваше распоряжение будет исполнено.

– Александр Христофорович, это не распоряжение, а дружеский совет. Пусть хоть все фрейлины моей супруги будут обласканы вами, я хочу, чтобы вы делали это менее открыто и более осторожно.

– Слушаю, ваше величество.

– И вот еще что, Александр Христофорович, – добавил Николай, слегка понизив голос, – ваши визиты к Варваре Аркадьевне оставьте.

– Уже забыл о ее существовании, – невозмутимо ответил граф.

Внутренне он слегка сконфузился. Император уже больше года как оставил свое внимание к фрейлине Нелидовой. И все же не следовало забываться.

Из дворца граф поехал в отделение, где пару часов провел, занимаясь государственными делами, и после отправился обедать к своему давнему другу Андрею Петровичу Суздальскому.

Его Александр Христофорович почитал одним из умнейших своих знакомых и полагал своим долгом встречаться с ним не менее двух раз в месяц.

– Как идут дела у Петра Андреевича? – поинтересовался граф, когда они сели за стол.

– Городит всякий вздор, – ответил князь, – вздумал водить дружбу с каким-то губернским секретарем, Германом Шульцем.

– Немец?

– Если бы! – обреченно сказал Суздальский.

– Так, значит…

– Именно, Александр Христофорович, – кивнул Андрей Петрович. – Самый настоящий. Разумеется, выкрест. Но все же…

– Вы говорили с ним об этом?

– Говорил, да что толку? Представь, вбил себе в голову ввести его в свет.

– Опрометчиво.

– Попросту глупо.

– А что же служба? – спросил граф.

– Да вот, думаю, пора возводить в надворные.

– Я завтра увижусь с министром иностранных дел…

– Не стоит, Александр Христофорович, – сказал Суздальский. – Он обещал зайти ко мне днями. Я послушаю, что он скажет, и если все, как я думаю, скажу ему назначить Петра Андреевича надворным советником. И пусть ушлет его куда-нибудь в Индию.

– Зачем же в Индию, Андрей Петрович?

– У тебя есть другие предложения?

– Есть одно, – кивнул граф Александр Христофорович, – почему бы не отправить его в Британию? Помнится, он всегда интересовался этой страной, ее нравами и обычаями.

– Мой сын слишком прямолинеен для Британии, – ответил князь, – слишком мало в нем дипломатии. Нахамит, чего доброго, молодой королеве Виктории – потом придется расхлебывать.

– У меня возникла идея, – сказал Александр Христофорович. – Ваш сын всей душой радеет за государственное дело. Я могу взять его под свой контроль и под свою ответственность.

– Хочешь сделать из него шпиона? – скептически усмехнулся Суздальский. – Как я уже говорил, он слишком прямолинеен. К тому же чертовски скверно дисциплинирован.

– У Петра Андреевича есть сильный недостаток – он не служил в армии.

– Да, – согласился князь, – в этом он сильно потерял. Здесь я, конечно, виноват. А может, пускай послужит? Отправится штаб-ротмистром в Павлоградский полк… Нет, слишком поздно. Двадцать пять лет – слишком стар.

– Подумайте, быть может, мое предложение придется ему по душе.

– Я собирался продвигать его по дипломатической линии, – сказал Андрей Петрович. – Но я поговорю с ним. Британия ему придется по душе.

– Кстати, о Британии, – будто бы вспомнил Александр Христофорович. – Я слышал, в Петербург пожаловал сын герцога Глостера.

– Тебя это беспокоит? – спросил князь, пристально посмотрев на собеседника.

– Я знаю, герцог – ваш друг.

– Это так.

– Нет нужды напоминать вам о скандале, который вызвала свадьба герцога с…

– Я помню, – оборвал графа Андрей Петрович.

– Приезд их сына в Петербург вызовет волну негодования. Тем более что он остановился в доме Воронцова.

– Не далее как вчера я принимал Ричарда за этим столом, – сказал князь. – Это юноша в высшей степени благородный и воспитанный. Кроме того, он понятия не имеет об истории своего отца.

– Но, к сожалению, весь свет – старшее поколение – помнит эту историю. Кроме того, он танцевал вальс с княжной Демидовой. Вы знаете, как Александр Юрьевич отнесся к трагедии, постигшей Владимира Дмитриевича. Сегодня я был в отделении. В перечне светских сплетен я нашел прелюбопытное известие о скоропостижном отъезде в Москву Анастасии Александровны и княгини Марьи Алексеевны Ланской. Возможно, то, что маркиз Редсворд не знает об интриге своего отца, только усугубляет дело.

– Entre nous[54]54
  Между нами (фр.).


[Закрыть], – произнес Суздальский, – я получил от Глостера письмо, в котором он просил держать Ричарда в неведении.

– Это неведение может пагубно сказаться, – заметил Александр Христофорович, – молодой повеса будет жить обычной жизнью, влюбится – он уже влюбился, – начнет роман – он это уже сделал – и вызовет этим новый скандал.

– Скандал случится – это неизбежно, – изрек Андрей Петрович. – Но виной тому предрассудки, а не Ричард.

– В любом случае это приведет к последствиям. Борис Иванович Курбатов горяч и остр на слова. Не приведи господь, дойдет дело до дуэли. За дуэль я должен буду его арестовать. Посол Британии выдвинет ноту. Мы не можем сейчас допустить ухудшения отношений двух держав.

– Я уже об этом подумал, – мрачно сказал Суздальский. – Я ознакомил сына со всеми обстоятельствами дела. Пока Ричард в России, он будет находиться рядом с ним. Если Курбатов выкажет агрессию, Петр Андреевич сам вызовет его на дуэль.

– Вы толкаете сына на преступление. Кроме того, он не сможет все время находиться с маркизом Редсвордом.

– Поэтому я решил прибегнуть к помощи Романа Балашова. Он был в Англии в гостях у герцога Глостера. Он знаком с Ричардом и знает, чей он сын.

– И вы будете просить его участвовать в дуэли? – Невозмутимость Александра Христофоровича исчезла. Он был удивлен до крайней степени.

– Когда это случилось, лишь два человека в Петербурге знали правду. Один был я, другой – отец Романа. Мы с Александром поклялись сохранить в тайне эту правду. Мы ничего не сказали убитому горем Володе. Балашов тогда состоял адъютантом при императоре Александре. Отношения между державами были дружественные, но Англия в любой момент была готова начать войну с Россией. В этой войне мы потеряли бы Прибалтику и надежды на присоединение Польши. Нам нельзя было воевать. Когда Глостер скандально уехал из России, Балашов убедил императора не отправлять Британии ноту недовольства, не накалять ситуацию. А я… я был свидетелем на свадьбе Уолтера. Я видел, как он ведет Елену под венец. И, вернувшись, я сказал Володе, что это слухи, что Хелен Смит – англичанка, лишь отдаленно напоминающая его супругу. То же самое я сказал царю. Больших усилий стоило нам с Балашовым развеять слухи о женитьбе герцога Глостера на графине Воронцовой. Мы сделали это ради Уолтера, ради нашего друга. И мы взяли на себя ответственность за преступление.

– И теперь ответственность должны нести ваши дети? – еще более изумился Александр Христофорович.

– Мой сын спасет Россию от скандала, – твердо сказал князь Суздальский. – В свое время меня считали самым тонким политиком. Я тушил одно пламя за другим. Я всегда действовал в интересах державы и всегда поступал сообразно с понятиями чести. Но однажды я предал честь ради любви. Любви преступной, невозможной, но пламенной любви. Но мой сын, выросший на рыцарских романах, никогда не повторит моей судьбы.

Александр Христофорович был поражен. Вернувшись домой, он долго ходил по своему кабинету, перебирая в памяти все, что услышал.

Андрей Петрович тем временем сидел у себя в кабинете и думал о былом.

Он вспоминал 1810 год.

Герцог Глостер прибыл в Санкт-Петербург.

Как много было достоинства в этом человеке! Какая царственная поступь, какой надменный взгляд! Это был один из самых родовитых людей во всей Европе. Нельзя было сказать, чтобы герцог гордился своим происхождением: он им кичился. Честь и доброе имя своего рода он ценил превыше всего. И это проявлялось во всем: в его неподвижных серых глазах, в цилиндре, до полей которого он дотрагивался, когда здоровался с кем-нибудь из августейших особ, в манере говорить медленно, растягивая слова, в самодовольной улыбке, которая никогда не покидала его тонких губ, в плавных его движениях и, конечно, в его бакенбардах, которые он носил, как и десятки поколений Редсвордов до него.

Он был невысокого роста, однако своей манерой держаться производил впечатление великана, нависающего над собеседником и подчиняющего его своей воле.

Он познакомился с Владимиром Дмитриевичем Воронцовым, и они быстро стали друзьями.

В августе 1812 года полк Воронцова вел арьергардные бои. В одном из них Владимир Дмитриевич был ранен пулей в бедро. Полк отступал, французы надвигались. Тогда герцог, бывший на поле боя сторонним наблюдателем, не имел права вмешиваться в ход сражения. Как друг, он не имел права остаться в стороне. Не раздумывая, Глостер направил коня в самое сердце сражения, чтобы спасти раненого друга.

По окончании войны друзья вернулись в Петербург, где Владимир Дмитриевич познакомил лорда Уолтера со своей молодой женой Еленой Семеновной, одной из первых столичных красавиц.

Это была спокойная и выдержанная женщина. В отличие от прочих дам ее возраста, она не позволяла себе обмороков, никогда не бледнела, не краснела, никогда не улыбалась, если ей этого не хотелось. Сказать точнее, она вообще не улыбалась. И в отличие от всех прочих дам, она не была в восторге от франтов, которые пылкой страстью своею пленяли сердца молодых красоток, всячески за ними ухаживали и писали им любовные послания.

И разумеется, она не могла не обратить внимание на спокойного dandy Уолтера Глостера, с надменною улыбкою смотревшего на этих франтиков, которые пытались проявить пытливость скудных своих умов, дабы вызвать у дам восхищение.

Нельзя сказать, чтобы Елена Семеновна была насильно выдана замуж. Она не любила своего мужа, как не любила ни одного мужчину, однако она уважала Владимира Дмитриевича и ценила за благородство и справедливость.

Когда же графиня увидела лорда Уолтера, сердце ее забилось быстрее, она, всегда выдержанная и бесстрастная, улыбнулась ему той теплой и ласковой улыбкой, какую может дарить лишь влюбленная женщина.

Сам герцог Глостер, если что и почувствовал (а он очень сильно почувствовал), не посмел подать виду, так как флирт с женой своего друга находил занятием крайне неблагородным.

Что до Владимира Дмитриевича, то сам он настолько сильно любил Елену Семеновну и настолько слепо верил в ее супружескую верность, что перемены в ее поведении не заметил.

Зато ее заметил князь Андрей Петрович Суздальский, бывший в ту пору действительным тайным советником, – он служил в Министерстве иностранных дел, а стало быть, имел к герцогу Глостеру непосредственное отношение. Но, зная благородный и честный характер лорда Уолтера, Андрей Петрович счел крайне неразумным поступком посвящать Владимира Дмитриевича в выводы, вытекающие из сделанных им наблюдений, так как это могло привести к конфликту, дуэли, кровопролитию, усугублению отношений двух держав, чего князю Суздальскому, политику и человеку разумному, не хотелось.

Герцог Глостер оправдал его ожидания. Когда он понял, что чувства к нему Елены Семеновны усиливаются с каждой их встречей (а понял герцог это очень быстро), он сделал все возможное, чтобы свести свое общение с графиней Воронцовой к минимуму: перестал бывать в доме Владимира Дмитриевича, а редкие встречи с ним устраивал так, чтобы Елена Семеновна не принимала в них участия. Он перестал появляться на многих неофициальных мероприятиях, но, увы, он оставался британским послом, а потому был вынужден посещать светские рауты и императорские балы, где неизменно каждый раз он сталкивался с графиней Воронцовой.

Герцог Глостер был очень амбициозен. Как и десятки поколений Редсвордов до него, он делал головокружительную политическую карьеру. Но, как уже было сказано выше, превыше всего он ценил честь и свое доброе имя, и, дабы избежать пренеприятного конфликта, который неизбежно грозил остаться черным пятном на его репутации и жирной кляксой на репутации его семьи, он написал королю прошение как можно скорее сложить свои полномочия и вернуться на Альбион.

Прошение было принято, и лорд Уолтер ожидал прибытия в Россию нового посла. Сквернее всего было то, что он сам успел полюбить Елену Семеновну, но, как истинный рыцарь, стоически свои мучения переносил, так что никто этого не замечал – кроме Андрея Петровича. Князь Суздальский сблизился с герцогом Глостером и стал его близким другом. Ему одному лорд Уолтер поверял тайные свои переживания и мучения.

Наконец в Петербург прибыл новый посол, и герцог сложил свои полномочия.

В последнюю ночь перед отъездом он не мог заснуть, расхаживал по кабинету в своей резиденции, писал стихи (чего с ним раньше не случалось), много курил и страдал.

Неожиданно в резиденцию герцога Глостера явилась Елена Семеновна. Она была в смятении и отчаянном трепете перед разлукой с человеком, которого она любит. О, как прекрасна женщина в отчаянии! И как безудержно она говорит о своей любви перед разлукой! Никто, ни один мужчина, если он любит, не в силах выдержать страдания любимой женщины. И твердость духа, выдержка, понятия о чести и надменность – все уступило перед любовью. Лорд Уолтер принял Елену Семеновну в свои объятия и запечатлел на ее устах свой поцелуй…

Вскоре по отъезде герцога Глостера графиня Воронцова обнаружила себя беременной. Она пожаловалась мужу на дурное здоровье и уехала в деревню. Где вскоре погибла во время пожара, который дотла спалил весь дом.

Ее отпели, а пепел из сгоревшей спальни предали земле.

А через месяц с небольшим герцог Глостер женился на Хелен Смит – девушке из народа. И только Александр Дмитриевич Балашов и Андрей Петрович Суздальский, близкие друзья лорда Уолтера, знали правду. Князь Суздальский был свидетелем на этой свадьбе. И когда священник произнес слова «Если есть здесь кто-то, кто знает, почему эти двое не могут соединить свои жизни, пусть говорит сейчас или молчит всегда», Андрей Петрович промолчал. Он выбрал сохранить эту тайну.

Лорд Уолтер, который превыше всего ценил свою честь и доброе имя, вскоре осознал, что эти понятия сильно расходятся. Его брак с «девушкой из народа» вызвал в обществе громкий скандал, герцога обвинили в пристрастии к плебеям и осудили на всеобщее осмеяние. Восемь или девять дуэлей последовали немедленно, а затем герцог уехал в свое поместье в Глостершире, где в глуши наслаждался семейной жизнью, был счастлив и растил сына.

Андрей Петрович тем временем вернулся в Санкт-Петербург. Город уже успела облететь весть о женитьбе герцога Глостера. Общество негодовало. Елена Семеновна Воронцова приходилась кузиной князю Ланевскому, и тот, убитый горем утраты, был обречен на позорное существование в мире, полном сплетен об измене его горячо любимой Елены. В своем отчаянии он не смог более выносить вида столицы и уехал в монастырь, где провел в молитвах несколько месяцев.

Князь Демидов, лучший друг Владимира Дмитриевича, наотрез отказывался верить в гибель графини, а после известия о свадьбе герцога Глостера окончательно уверился в измене и позорном бегстве Елены Семеновны. Однако, щадя чувства своего друга, он хранил молчание, и тем не менее написал герцогу Глостеру несколько гневных обличительных писем, которые тот оставил без ответа, что только усилило подозрения Александра Юрьевича.

Сам Воронцов, обреченный потерять супругу, которую любил больше всего на свете, внезапно обрел призрачную надежду. Слух об измене и неверности своей жены он воспринял с радостью, чем несказанно удивил окружающих.

– Пусть, пусть она изменила мне, пусть вышла за него замуж – не важно! – говорил он Андрею Петровичу по его возвращении. – Умоляю вас, скажите мне, что это так, скажите, что она жива и здорова, и вы сделаете меня самым счастливым человеком на свете!

Это был самый тяжелый момент в жизни князя Суздальского.

Как солгать человеку, которого ты любишь и уважаешь, когда он умоляет тебя сказать ему правду? Как лишить его единственной в жизни надежды, единственного счастья, единственного утешения? Ведь это означает обречь его на вечное страдание, на мучения, на отчаяние. Как сделать это с человеком, тем более что он не заслуживает страданий? Но князь уже поклялся хранить молчание, он обещал сохранить эту тайну, и он ответил:

– Нет, Володя. Герцогиня Глостер – это другая женщина.

– Прошу вас, Андрей Петрович, скажите, что это не так! – взмолился граф Воронцов. – Я умоляю вас: солгите, скажите, что это она!

Князь покачал головой.

– Но может быть, она похожа на Елену?

– Я очень хорошо знал Елену, Володя, – мрачно сказал Андрей Петрович. – Герцогиня Глостер на нее отнюдь не похожа.

Воронцов впал в депрессию. Жизнь ему опостылела. Он порывался покончить с собой, и, если бы не чуткое внимание брата, он непременно бы сделал это. Но любящий брат, Демидов, княгиня Марья Алексеевна, Давыдов, Жуковский, Балашов и Суздальский, а с ними и весь свет своею ласковой заботой, своей преданной и нежной любовью отвратили его от этого шага.

Суздальский и Балашов, единственные, кто видел супругу герцога Глостера, уверенно опровергали все слухи. И общество, проникнутое уважением и состраданием к Владимиру Дмитриевичу, отступило и предало забвению эту историю.

Андрей Петрович и Александр Дмитриевич ревностно хранили тайну Редсвордов, которые тихо жили в своем поместье, растили сына и не давали о себе знать, не напоминали о себе.

История была забыта, последние разговоры умолкли, все согласились, что Елена Семеновна трагически погибла во время странного пожара в запертом пустом доме, и Суздальский с Балашовым надеялись, что их тайна никогда не потревожит свет.