Текст книги "Угрюмое гостеприимство Петербурга"

Глава 15
Библиотека – место грустных дум

Стал мир невыносим с тех пор,

Как лесть учтивостью назвали.

Уильям Шекспир

Андрей Петрович допоздна сидел в библиотеке.

Что он сделал сегодня?

Вызвал гнев императора. Суздальский мрачно улыбнулся. Не всякому доводилось подняться до высот, которых достиг Андрей Петрович, но дерзить императору – этим мог похвастаться разве что князь Юсупов.

Однако дерзил ли он? И что означает само понятие дерзости? Не то ли, что человек говорит как с равным с тем, кто стоит выше? Суздальский прекрасно понимал, что император стоит выше, но Николай… Князь помнил его ребенком, помнил юношей, помнил, как он стал мужчиной, помнил, как взошел на престол. Тогда Андрей Петрович помогал ему, давал советы. Тогда ему уже было шестьдесят восемь лет. Он не мог теперь принять Николая за вершителя собственной судьбы. Какого черта?

Андрей Петрович подумал о своем сыне. Тот везде и всюду попирал понятия иерархии, не признавал главенства мнений, за что его неоднократно корил старый князь. Теперь же он, Андрей Петрович, поступает так же. Быть может, Петр Андреевич прав?

Пожалуй что так. Какое право имеет человек свысока смотреть на других лишь на том основании, что эти другие занимают менее значимые посты?

Все это глупости.

Но что же тогда не глупость? Как, на каком основании проводить грани между людьми? И нужны ли они вообще, эти грани?

«Э, нет, так недолго дойти до противной человеку мысли о всеобщем равенстве перед Богом, – усмехнулся Андрей Петрович. – Хотя отчего эта мысль человеку противна? Ведь все равны перед Богом. Господь не делает разницы между барином и крестьянином. Это мы, люди, придумали иерархию, построили на ней свое общество и сами в нее поверили. Петр Андреевич прав: этот его друг, губернский секретарь Герман, может статься, куда благороднее Миши Ланевского, Саши Демидова и меня самого. Но все же глупо вводить его в их общество: они его не примут, да и нужны ли они ему?

А крестьяне? Я уже не помню, сколько у меня душ, не помню, сколько в какой деревне. Если все равны перед Богом, то почему мои крепостные принадлежат мне, словно бездушные вещи? Вот уж что против Бога, вот что неправославно.

Но что я могу сделать для них? Дать им всем вольную, отпустить на свободу?

Нужна ли им эта свобода? Хотят ли они ее? Готовы ли к ней?

А ежели из десяти тысяч найдется десять человек, которым эта свобода как воздух необходима? А остальные? Десять человек обретут заветную волю, а десять тысяч почувствуют себя выброшенными и ненужными».

Андрей Петрович сел за стол, достал бумагу, чернильницу, очинил перо и принялся писать управляющим своих поместий. Пускай каждый, кто мечтает о свободе, подаст челобитную.

Однако старый князь ясно понимал, что это вздор. Нужны реформы, нужны преобразования. Тому неделю назад, порешив так, Суздальский уже ехал бы в Зимний дворец. Теперь это сделалось для него невозможно.

В дверь постучали.

Вошел Петр Андреевич.

– Отец, вы были в Зимнем?

– Был, Петр Андреевич, садись-ка. Потолкуем.

Молодой князь сел. Он принес с собой набитую трубку и теперь принялся ее раскуривать. Андрей Петрович не одобрял тяги сына к табачному дыму и потому нахмурился, но ничего не сказал. Петр Андреевич знал отношение отца к курению, но считал своим долгом курить там, где ему вздумается: таким образом он выказывал старому князю свою непокорность. Так и теперь в том, как неспешно он зажигал спичку, как потягивал ртом длинный мундштук, как задумчиво наблюдал за алым огоньком, зарождавшимся в трубке, – во всем этом был скрытый вызов. Андрей Петрович это прекрасно понял и улыбнулся.

– Мы попали в немилость, Петр Андреевич.

– Вот как? – Молодой князь с беззаботным видом выпустил изо рта густое кольцо. Внутри у него все сжалось. Он почувствовал страх перед гневом царя.

– Государь потребовал, чтобы я отказал Ричарду в приюте, – пояснил Андрей Петрович. – Разумеется, я отказался.

– Но вы же сами в последнее время недовольны присутствием маркиза.

– Это правда, – кивнул старый князь, – но я никогда не выставлю из дома человека, которому я обещал защиту и который никак не злоупотребил моим гостеприимством.

– Это было бы низко и малодушно, – согласился Петр Андреевич.

– Однако теперь мое великодушие может дорого стоить нам, Петр Андреевич. Государь был недоволен моим отказом. Мы с ним слегка повздорили.

Теперь улыбнулся молодой князь. Он живо представил себе эту картину: отец своими безжизненными волчьими глазами смотрит на царя и говорит ему «ты».

– Я уже старый человек, и мой путь подходит к концу, – внезапно сказал Андрей Петрович. – Государь ничего не может сделать со мной. Однако ты – молод, амбициознен, горяч. Николай хочет услать тебя в Турцию. Он пригласит тебя лично. Если надерзишь ему, то навсегда утратишь его расположение. Он будет несдержан и резок в словах. Будешь перечить – он отправит тебя в Стамбул.

Петр Андреевич усмехнулся. В Турции распространялось британское влияние. Лондон, который испокон веков конфликтовал с Петербургом, стремился довести до конфронтации Турции с Россией. Турки все больше смотрят на русских враждебно. В министерстве Петр Андреевич нередко слышал о российских подданных, убитых на улицах Стамбула. Но что ж теперь, из-за этого не дерзить императору? Петр Андреевич спросил:

– Он будет говорить со мной о вас?

– Да.

– Будет проклинать вашу непреклонность и требовать от меня покорности и повиновения?

– Да, – кивнул старый князь. – Я уже отжил свой век. Мне терять нечего. Когда ты будешь в моих летах, ты позволишь себе то же, что я. Однако теперь, когда тебе двадцать пять лет, ты всего только надворный советник. Ты служишь стране и своему императору. Ты должен подчиняться его приказам.

– А если эти приказы расходятся с моими представлениями о чести, достоинстве, долге? Если он потребует, чтобы я отвернулся от вас? – выпалил Петр Андреевич.

– Ты должен думать о будущем. Жить настоящим моментом недальновидно.

– А вы?

– Я слишком стар: мое будущее – это кладбище.

Впервые за всю свою жизнь Петр Андреевич слышал, чтобы отец говорил о собственной смерти. Слышать это было ему дико и непривычно.

– Ты должен жить и продолжать наш род.

– А если я откажусь следовать прихоти императора? – спросил Петр Андреевич.

– Тогда ты во всей мере ощутишь его гнев.

– И окажусь в немилости, как и вы, – заключил молодой князь. – Но я скорее соглашусь умереть, чем предам вас, отец. Отец в ответе за деяния сына. Стало быть, и сын в ответе за деяния отца. Я не покорюсь императору.

– Я горд, что воспитал тебя правильно. – Глаза старого князя выразили одобрение.

Глава 16
Угрызения совести Шаховского

Суд не всегда при ясном ходе дела

Выносит справедливый приговор.

Уильям Шекспир

Князь Шаховской получил секретную депешу.

В ней сообщалось:

«Ваше Высокопревосходительство.

Приказание Ваше о беглом священнике-насильнике исполнено в полной мере. Чрезвычайною мерой наказания, на которой Вы настаивали и которую оставили на мое усмотрение, было назначено ослепление и захоронение заживо.

Рад служить Вашему Высокопревосходительству,

полковник Встовский».

Шаховской задумался.

Он выполнил свое слово.

Однако не слишком ли это круто? «Ослеплен и заживо похоронен». Это варварство. Это неправославно.

И зачем только этот Встовский упомянул об этих жестокостях. Достаточно было сообщить только, что приказ исполнен.

Иван Леонтьевич глубоко вздохнул. Как это можно – человека ослепить, похоронить живого? Что за опричнина?

Но ведь он сам настаивал на особой суровости. И все же то, что случилось, – не по-людски, не по-христиански.

А по-христиански ли изнасиловать невинную девушку? Отец Кирилл был ее духовником. Она ему доверяла.

А он – мерзавец! Совершил преступление против Бога и, больше того, сделал это в священном храме. Безусловно, он заслуживал самого строгого наказания.

«Однако кто я, – думал Шаховской, – чтоб быть ему судьей? Я человек, такой же, как и он. Да, я дворянин, я князь, я не преступник, но все же человек. «Не судите и не судимы будете, ибо как вы судите других, так и те, другие, осудят вас». Только один Бог все знает, одному Ему все ведомо, один Он имеет право прощать и осуждать.

Но если мы, люди, не будем судить преступников, насильников и убийц, то они, не имеющие страха перед Господом, превратят землю в выжженное поле, погрязшее во грехе. Того, кого не удержат заповеди Господни, остановит страх перед гневом людским и страданиями на земле.

Однако убийство, столь жестокое… Это ведь даже не показательная казнь в назидание прочим. Никто не знал, в чем повинен священник. Никто не знал, чем он кончил. Так как же можно было?

Но хотел ли я такого исхода? Имел ли я в виду противное Богу издевательство над человеком, когда настаивал на чрезвычайном наказании? Это Встовский, паскуда, решил покуражиться над беззащитным».

Как и многие, Иван Леонтьевич был не способен признать себя виноватым в свершившейся чудовищной расправе над грешным священником. И посему, как и многие, он предпочел сделать виноватым полковника Встовского – ему было проще видеть причину случившегося не в собственных неопределенных и пространных приказах, а в жестокости подчиненного.

Встовский же сделал, о чем доложил Шаховскому, с особым усердием оттого, что всю свою службу был боевым офицером и теперь, оказавшись у Шаховского, был не способен привыкнуть к гуманизму и добродетелям христианским. Он поступил так, как на Кавказе поступал с насильниками-черкесами. Не больше и не меньше. Для него это было делом привычным.

Но Шаховской, не знавший об этом, затаил на полковника обиду за жестокость, однако наказать подчиненного не мог. Не мог, во-первых, потому, что приказание было тайное и о нем никому не было ведомо; и если бы Встовский получил от князя взыскание, встал бы вопрос: за какие проступки? Во-вторых, теперь, когда Встовский сделал это для Шаховского, Иван Леонтьевич чувствовал себя в чем-то ему обязанным.

И посему Иван Леонтьевич затаил на подчиненного злобу, а письмо его сжег.

Глава 17
Сватовство

Была б невеста, поп всегда найдется!

Уильям Шекспир

В то время как Суздальские беседовали в библиотеке, а Шаховской размышлял о праве судить, Ричард был с визитом к князю Демидову в его доме на Вознесенском проспекте.

С четверть часа маркиз просидел в приемной, пока лакей не доложил, что его сиятельство готовы его принять. Александр Юрьевич был явно не в духе; восторга от прихода Ричарда он не испытывал никакого, чего не посчитал нужным скрывать. Когда молодой человек вошел, князь встал, приветливо улыбнулся и произнес:

– Маркиз! Заставил ждать – прошу прощения: я не ждал вас.

Ричард сдержанно поздоровался и опустился на софу. Ему предстоял, как он теперь думал, самый важный разговор в его жизни. Князь из вежливости сказал что-то очень любезное, Ричард ответил тем же. Они поговорили какое-то время, прежде чем приступить к делу; притом Александр Юрьевич все время перебирал бумаги, словно бы что-то искал, а Ричард созерцал паркет, словно тот мог вселить в него мужество для разговора.

Повисла пауза, во время которой Демидов изобразил, будто полностью погрузился в чтение какого-то документа, будто тот представлял особую важность.

«Теперь я должен говорить, с чем пришел, – или уйти», – понял Ричард, безошибочно угадывая, что князь искренне надеется на последнее.

– Александр Юрьевич, – произнес он сдавленным голосом, – я давеча был в гостях у Ивана Леонтьевича Шаховского. Он рассказал мне, почему вы, и Михаил Васильевич, и Марья Алексеевна имеете ко мне неприязнь.

– Вот как? – Демидов отбросил документ, словно старый, годный лишь для растопки печи черновик, и внимательно посмотрел на Ричарда.

– Мой отец поступил неправильно, – тем же сдавленным голосом продолжал маркиз. Говорить об этом ему было неприятно и тяжело, однако он понимал, что теперь это необходимо. – Я знаю, что он причинил боль Владимиру Дмитриевичу, и Михаилу Васильевичу, и вам, князь. Я знаю, что вы всегда не любили отца и осуждали его после того, как он увез мою мать в Британию. И я хочу принести вам искренние извинения.

Александр Юрьевич не отвечал. У него не было сомнения в том, что этот молодой человек говорит искренне и от всей души сожалеет, что его родители оскорбили стольких людей своим браком. Но он также понимал, к чему Ричард клонит. «Если простить, он попросит руки Анастасии», – подумал князь.

Где-то в отдаленных закоулках своей души он понимал, что этот Ричард не виноват в том, что родился на свет таким образом. Он видел, что молодой маркиз – человек чести. Но позволить ему брак с дочерью (и тем самым опозорить ее и себя) он не мог.

– Вам, маркиз, незачем просить у меня прощения, – сказал он. – Я не в обиде на вас за грехи ваших родителей.

– Стало быть, я могу рассчитывать на то, что вы будете относиться ко мне…

– Несмотря на все ваши достоинства, – твердо сказал Демидов, – я не могу забыть о том, что вы сын герцога Глостера. И если вы пришли говорить о моей дочери, – он строго взглянул на Ричарда, – я прошу избавить меня от этого разговора. Этому не бывать.

– Но я люблю ее!

– Знаю, – кивнул Александр Юрьевич. – И верю, что ваши чувства самые искренние. Но я не отдам дочь за вас: это опозорит ее и всю нашу семью.

– Но, князь!..

– Нет, маркиз, – покачал головой Демидов, – я не дам своего согласия.

– Pour qoi, papа?[78]78
  Почему, отец? (фр.)


[Закрыть] – произнес голос из-за спины князя. Анастасия неслышно для него вошла в кабинет и теперь имела вид враждебный и решительный.

– Потому что я не буду мириться с твоим позором!

– Но мы уедем в Англию, там никто не посмеет смеяться над нашим союзом! – воскликнул Ричард.

– Что?

– Да, отец, – подтвердила Анастасия, – мне не нужно ваше согласие, я люблю Ричарда. И если вы воспротивитесь, мы обвенчаемся тайно!

– Вот как? – в приступе гнева взревел Александр Юрьевич. – Немедленно иди в свою комнату! А вы, маркиз, убирайтесь вон!

В кабинете застыла звенящая тишина. Прошло две секунды, никто не проронил ни слова. Затем Ричард поклонился и вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Анастасия вышла через другую дверь и громко хлопнула ею.

Князь остался наедине с собственной яростью, в порыве которой сел за стол и написал короткое письмо герцогу Глостеру:

«Sir,

If you don’t make your son return back to England I shall arrest him. It will be a wonderful pageant: an English Lord in the Siberian prison.

Your enemy,

prince A.Y. Demidov».[79]79
  Сэр, если вы не заставите своего сына вернуться обратно в Англию, я устрою его арест. Это будет замечательное зрелище: английский лорд в сибирской тюрьме.
  Ваш враг,
  князь А.Ю. Демидов (англ.).


[Закрыть]

Александр Юрьевич знал, чем может закончиться опасная игра с сыном герцога Глостера. Но позволить обесчестить свою дочь князь не мог.

Этому необходимо положить конец.

Глава 18
Приглашение на бал

Нужна действительно хорошая женщина для действительно глупого поступка.

Оскар Уайльд

Неделя прошла с тех пор, как Анастасия в последний раз виделась с Ричардом. Было 17 декабря. В этот день ей исполнялось семнадцать лет.

Но что бы ни подарили ей отец, гувернантка, тетя, дядя, бабушка и все остальные – никто не мог дать ей того единственного, чего она теперь действительно хотела, чего она желала всею трепетною своею душою. Никто не мог подарить ей счастье вместе с любимым, с Ричардом. Никто, даже madame Lepic, не поддерживал ее решения бежать и обвенчаться с ним тайно. Отец, услышав о таковом намерении дочери, немедленно посадил ее под замок, и если бы он не сделал этого и не принял все меры для охраны Анастасии от собственного безрассудства, то она уже была бы маркизой Редсворд и уже направлялась бы в сторону Туманного Альбиона.

Но по воле князя Демидова Анастасия безвылазно находилась дома и проводила дни за чтением романов сэра Уолтера Скотта, которое периодически прерывалось безутешными рыданиями, и общением с кузиной Марией, которая теперь каждый день навещала ее.

Так и сегодня Мария приехала в дом Демидовых в три часа пополудни, как и всегда. Она долго успокаивала кузину в ее безутешном горе, выслушивала ее упреки, говорила ей слова утешения, которые она одна могла подобрать, и, когда наконец Анастасии стало проще, сказала:

– Ma cherè, je veux faire quelque chose pour tu.[80]80
  Дорогая, я хочу сделать что-нибудь для тебя (фр.).


[Закрыть]

– В таком случае я хочу, чтобы ты помогла мне увидеться с Ричардом, – по-русски произнесла Анастасия. После этой сцены в кабинете отца она перестала изъясняться на французском и считала это глупым, бессмысленным фарсом.

Мария это поняла и отвечала ей по-русски:

– Но ты же знаешь, что дядя…

– Marie, но сегодня же бал-маскарад! Все будут в масках, его никто не узнает!

– Но у него нет приглашения!

– Я сама подписываю приглашения на свой день рождения, – напомнила Анастасия. – Сейчас ты поедешь к Суздальским и вручишь приглашение Ричарду.

– Да, но… – Мария вспомнила о Петре Андреевиче. Она каждый день о нем вспоминала. – Но князь наверняка сам будет встречать гостей.

– Но не сможет же он весь вечер только и делать, что их встречать. Тем более это мой праздник. Полонез открывает бал в девять часов. Пускай он приедет в одиннадцать, когда гостей будет слишком много, чтобы отец смог заметить появление Ричарда.

Как ей ни претил этот план, Мария не могла отказать сестре в этой невинной просьбе. Анастасия любила, и любовь ее была взаимна. Мария всегда мечтала об этом, но увы… ее любовь была безответна. И потому как могла она отказать, ведь это означало совершить преступление против Любви.

Она немедленно вышла из дома, села в карету и приказала кучеру:

– На Конногвардейский бульвар.

– Куда именно, барышня?

– В дом Андрея Петровича Суздальского, – сказала Мария. С тех пор как Петр Андреевич сказал, что он не любит ее, она впервые произнесла эту фамилию. Княжна почувствовала, как к горлу подступил ком, однако сдержала себя.

Карета подъехала к крыльцу.

Мария поднялась на одну ступень и остановилась. Неужели сейчас она перешагнет порог этого загадочного дома, дома, в котором она так давно не бывала, дома, который, она когда-то была уверена, станет однажды ее собственным домом, дома, в котором жил Петр Андреевич Суздальский?

«Однако теперь не время думать о своих чувствах», – сказала себе Мария. Она взяла себя в руки, поднялась на крыльцо и постучала в дверь молотком. Ей тут же открыл дворецкий Валентин, все тот же Валентин, которого она помнила в детстве. Он почти совсем не изменился, разве что появились морщины да выцвели несколько волосков на бровях.

– Сударыня, – приветствовал ее дворецкий.

– Доложи Петру Андреевичу, что к нему приехала княжна Ланевская.

– Мария Михайловна! – воскликнул Валентин, признав в молодой стройной красивой девушке веселую девочку, когда-то игравшую в этом доме в прятки. – Петр Андреевич с его сиятельством Андреем Петровичем в библиотеке.

И он повел Марию по просторным и мрачным коридорам, которые вели к храму старого князя – его заветной библиотеке. Валентин постучал, затем степенно вошел и доложил:

– Ваше сиятельство, княжна Мария Михайловна Ланевская к князю Петру Андреевичу.

Мария застыла на пороге. Все это время она каждый день думала о Петре Андреевиче, мечтала о встрече с ним, представляла, как увидит его и бросится в жаркие его объятия. И вот теперь, когда она была всего в шаге от того, чтобы увидеть человека, которого она любила всю свою жизнь, она не могла найти в себе силы сделать этот последний шаг.

«Как же это можно, – думала она, – чтобы я, после того как он отверг меня, сама, без приглашения пришла к нему в дом?»

Мария вспомнила, зачем она пришла, и ей стало стыдно за то, что она думала о себе, а не о своей кузине Анастасии. Княжна взяла себя в руки и медленно, грациозно вплыла в библиотеку.

Отец и сын играли в шахматы. Старый князь сидел к ней лицом, а Петр Андреевич встал и поклонился, когда Мария вошла.

– Здравствуй, Маша, – ласково сказал старый князь, вставая со своего кресла. – Я вас оставлю.

– Нет, нет, Андрей Петрович, в этом нет необходимости, – запротестовала Мария. Ей было страшно и неловко оставаться с Петром Андреевичем наедине. – Я не о себе пришла говорить.

– Тем более, papа, – заметил Петр Андреевич, – что мы не закончили партию.

– Закончили, – возразил старый князь, двигая ферзя на центр поля. – Садись, Машенька. Валентин, распорядись принести чаю.

Дворецкий закрыл за собой дверь, Мария села в кресло, старый князь сел напротив, а Петр Андреевич остался стоять и принялся туго набивать свою любимую трубку. Андрей Петрович посмотрел на сына, упрекая его в неучтивости, и молодой князь трубку отложил и налил себе бокал портвейна.

– Как вы знаете, Андрей Петрович, сегодня моей кузине Анастасии исполняется семнадцать лет, – начала княжна, – и Александр Юрьевич устраивает в ее честь бал-маскарад в своем доме.

– Да, мы с Петром Андреевичем получили туда приглашения, – кивнул Суздальский, – однако это было еще до того, как я впал в немилость.

– И тем не менее, – сказала Мария, – Анастасия была бы рада видеть на балу вас… и вас, Петр Андреевич. А также вашего гостя маркиза Ричарда Редсворда.

– Видишь ли, Машенька, – произнес старый князь с той отеческой лаской, которой никогда не было в его голосе, когда он общался с сыном, – после столь неудачного сватовства маркиза Александр Юрьевич вряд ли захочет принять его в своем доме.

– Но это же будет бал-маскарад, – повторила Мария слова Анастасии, – его никто не узнает.

– Как ты наивна, дитя мое, – улыбнулся Андрей Петрович. – Разумеется, его узнают. И случится скандал.

– Я бы не хотела скандала, и тем более мне бы не хотелось втягивать в него вас, – сказала Мария, – однако я приехала, чтобы просить вас от лица своей дорогой кузины. Анастасия готова пойти на все ради того, чтобы увидеть маркиза хотя бы на краткий миг.

Суздальский скептически усмехнулся. Ему хотелось сказать несколько слов о глупостях, которые роятся в головках влюбленных барышень, но так как это была Мария и так как он был отцом Петра Андреевича, который здесь же присутствовал, он промолчал.

– Передайте Анастасии, – подал голос Петр Андреевич, – что мы приедем на бал вместе с Ричардом.

– Покорнейше вас благодарю, – сдержанно произнесла княжна и посмотрела ему в глаза, в эти родные, любимые глаза, глаза человека, который едва не стал ее мужем. Как она любила эти глаза!

– Это меньшее, что я мог бы сделать для вас, Marie, – ласково сказал Петр Андреевич. – Вы всегда можете просить меня…

– Нет, князь, благодарю, мне более ничего не нужно. – Мария сделала в голосе холод и встала. – Анастасия просила Ричарда быть к одиннадцати. Вам лучше приехать раньше, чтобы никто его не заметил.

– Да уж, – усмехнулся Андрей Петрович, – наш приезд вряд ли останется без внимания.

– Князь, я бесконечно благодарна вам.

Сказав это, она сделала реверанс и вышла из библиотеки.

– Такая благородная, такая чистая, такая выдержанная, такая красивая, – с упреком в голосе произнес старый князь.

– Вот и женились бы на ней сами, отец, – раздраженно ответил Петр Андреевич.

– Вы же росли вместе, – сказал обреченно Суздальский, – мы же с Мишей Ланевским условились о вашем браке, еще когда вы были детьми.

– Но я не люблю Марию, – заметил Петр Андреевич. – Что же я, должен повторять ваши ошибки?

Старый князь, хотел было отчитать сына за дерзость по всей строгости, но передумал. В конце концов, Петр Андреевич прав, думал он. И все же отчитал сына – дабы тот не смел дерзить, хотя старый князь и понимал, что тот все равно будет.

– Так, стало быть, вы поедете на бал-маскарад, – заключил Петр Андреевич, когда Суздальский кончил нравоучение.

– Отчего бы и нет? – улыбнулся Андрей Петрович.

– Но что вы будете делать там? Едва ли кто-то захочет разговаривать с вами после того, как вы повздорили с государем.

– Это верно, – кивнул старый князь. – С тех пор никто не прислал мне ни одного письма, ни одного приглашения. Еще две недели назад я не успевал их прочитать, как уже приходили новые.

– Но так теперь, когда вы в немилости, едва ли Демидов будет рад видеть вас.

– Я поеду с тем, чтобы посмотреть, кто протянет мне руку, кто не отвернется, – сказал старый князь.

– Это имеет для вас значение? – Петр Андреевич был искренне удивлен.

– Весьма интересно узнать, кто из тех, кто называл тебя своим благодетелем или другом, действительно так считает, несмотря ни на что.

В дверь раздался стук. Это был Лука с чайным подносом.

– Как всегда, вовремя, – заметил Андрей Петрович. – Ты, Лукашка, совсем, я смотрю, от рук отбился. Выгнать тебя, что ли, ко всем чертям?

– Ваше сиятельство, не изволите гневаться, – оправдывался Лука. – Тут курьер к князю Петру Андреевичу с пакетом. Так я ему говорю: «Ты пакет мне оставь, я барину передам». А он мне: нет, мол, велено передать лично в руки. Я ему говорю, чтоб обождал в приемной, а он мне говорит: мол, у него срочное письмо от государя императора.

– И где же он? – осведомился Андрей Петрович.

– В приемной, ваше сиятельство, – ответил Лука, который прекрасно знал, что никаких курьеров к барину без предварительного разрешения пропускать нельзя.

– Проси.

«Вот так да, – подумал Андрей Петрович, – даже слуги в моем доме заставляют царских гонцов дожидаться в приемной».

Лука снова вошел в библиотеку и доложил:

– Его императорского величества курьер к его сиятельству Петру Андреевичу.

Курьером оказался знакомый Петру Андреевичу Аркадий Павлович Турчанинов, в тридцать лет он был полковник и адъютант императора. Турчанинов был сын Павла Петровича Турчанинова, который во время ссоры Суздальского с Шаховским был вынужден оставить должность и выйти в отставку. С молодым князем у Аркадия Павловича до недавнего времени отношения были хорошие, они вместе играли в карты, пьянствовали и кутили в лучших гусарских традициях.

Турчанинов был чином старше молодого Суздальского, однако это никогда не было препятствием в дружеском их общении. Теперь же Аркадий Павлович имел вид гордый и беспристрастный. Он торжественно провозгласил:

– Господин надворный советник, я имею к вам пакет от государя императора.

Турчанинов подал Суздальскому тот самый пакет.

Петр Андреевич его распечатал и прочитал:

«Князь,

Ваша служба в Министерстве иностранных дел, каковую Вы несли с усердием и рвением, достойна поощрения. Посему я принял решение назначить Вас советником посла в Турции.

Даю Вам три дня сроку, чтобы Вы устроили свои дела в Петербурге. Засим приказываю Вам немедленно отправляться и служить под турецким солнцем на благо и процветание Отечества.

Император Николай».

Петр Андреевич отложил письмо и посмотрел на курьера:

– Я полагаю, его величество не нуждается в моем ответе.

– Вы согласны принять назначение? – осведомился Турчанинов.

– Передайте государю, что я буду служить на благо Отечества и оправдаю оказанное мне доверие, – сказал Петр Андреевич.

Сказать более было нечего, и Турчанинову надлежало откланяться, однако он медлил.

– Имеете что-то добавить от себя лично, Аркадий Павлович? – спросил молодой князь.

Полковник опустился на софу. Весь налет беспристрастности и официальности слетел с него, когда он посмотрел в глаза своего товарища.

– Худо будет, Петр Андреевич, – наконец вымолвил он.

– Отчего же худо, Аркадий Павлович?

– Прошу простить меня, князь, за дерзость, – Турчанинов посмотрел на Андрея Петровича, – однако весь дворец уже облетели слухи о вашей ссоре с его величеством.

– Весь дворец? – в недоумении переспросил старый князь. – А мне казалось, об этом знает уже весь Петербург.

– Так или иначе, князь, – продолжал полковник, – теперь те, кто ранее всюду говорил о вас с подобострастием, не говорят о вас вовсе. А ежели и говорят, то исключительно с неприязнью. Это назначение не честь, а наказание – в первую очередь наказание вам, князь.

– Я полагаю, что, если мы с вами сегодня вечером встретимся на балу у Демидовых, вы сделаете вид, что не узнали меня, – произнес Андрей Петрович.

– Я прошу не судить меня строго, – отвечал Аркадий Павлович, – но после того, как вы, князь, утратили расположение государя, отец строго-настрого запретил мне всякие сношения с вами, Андрей Петрович.

– Я понимаю: если мы будем, как и прежде, общаться, это может стать пятном на вашей репутации.

– Я прошу вас не судить меня строго за это, – повторил Турчанинов и откланялся.

– Любопытно, что он ни слова не сказал об отставке, которую получил Павел Петрович, по вашей вине между прочим, – заметил Петр Андреевич, обращаясь к отцу.

– Турчанинов сам выступил против меня на одном из собраний с обвинительной речью, – напомнил старый князь. – Но он забыл о том, кто он в обществе и кто я. Ему весьма недвусмысленно намекнули, что карьера его закончена. Турчанинов сам в этом виноват.