Текст книги "Угрюмое гостеприимство Петербурга"

Глава 13
Разоблачение

Измена нам в наследство не дается.

Уильям Шекспир

В то утро Ричард получил письмо от князя Шаховского.

Иван Леонтьевич выражал искреннюю радость о возвращении Редсворда в столицу и с нетерпением ждал его к себе.

«Ты должен ехать ко мне немедленно, как это прочитаешь. Я расскажу тебе всю правду, которую скрывают от тебя», – писал князь.

Едва закончив чтение, маркиз велел подать ему коня.

Иван Леонтьевич был мрачен, словно ворон. Его тяжелые шаги громом разносились по гостиной, словно смертельные приговоры во времена Великой французской революции. Князь Шаховской был тверд и непреклонен. Он жестко посмотрел на Ричарда, вошедшего к нему.

– Иван Леонтьевич, я получил ваше письмо.

– Садись. – Князь указал ему на кресло.

Редсворд сел, однако Шаховской продолжил стоя:

– Ты должен знать то, что знаю я. История покажется неправдой, но поверь, я никогда не лгал: не стану и теперь.

– Боюсь, я не совсем вас понимаю, – взволнованно ответил ему Ричард.

– Так слушай. – Иван Леонтьевич продолжил громовою поступью ходить в просторном зале. – Отец твой, герцог Глостер, был близким другом графа Воронцова. Увы, случилось так, что он влюбился в супругу Владимира, Елену Семеновну.

– Покойную графиню Воронцову?

– Она ответила взаимностью ему. Он вернулся в Англию. Спустя три месяца Елена пропала. Примерно в то же время герцог женился на девушке из народа. И спустя всего полгода у них родился ты.

Ричард молчал, пытаясь уловить связь.

– Как зовут твою мать? – спросил Иван Леонтьевич.

– Хелен Редсворд, герцогиня Глостер.

– А по-русски Елена. А деда твоего, ее отца, как звали?

– Саймон… – произнес Ричард.

Он понял. Теперь ему все было ясно. Теперь он наконец узнал, за что весь свет так ополчился на него. Ведь он сын графини Воронцовой, которая, сбежав от мужа, без развода, уехала в другую страну и вышла замуж там. А он, Ричард, который всю жизнь гордился своим происхождением, бастард.

– Нет, – покачал головой маркиз. – Этого не может быть. Я… мой отец. Нет! А как же Владимир Дмитриевич? Он принимал меня в своем доме, словно близкого родственника.

– В какой-то степени так оно и есть, – мрачно заметил Шаховской.

– Но князь Андрей Петрович, – не сдавался Ричард. – Он ничего мне не сказал. Почему?

– Герцог был его другом.

– Но это ведь не причина. Он принимал меня и оберегал, словно собственного сына.

– Елена была его крестница, – сказал Шаховской. – Андрей Петрович любил ее, как собственную дочь. Конечно, ты для него как родной.

В ужасе от услышанного, Ричард выбежал из дома Шаховского, сел на коня и помчался обратно – к Конногвардейскому бульвару. Уже поднявшись на крыльцо, он развернулся и пошел прочь. Ричард не знал, куда он идет и что ему теперь делать. Он был совершенно один в незнакомом городе, городе враждебном, полном врагов и злоязычников. И этот город – северный и мрачный – не смог покорить сам Наполеон!

Всю свою жизнь Ричард безмерно гордился своим высоким происхождением. Он сын герцога Глостера, двоюродного дяди королевы. Теперь же он знал правду о себе, и эта правда заключалась в том, что его мать изменила своему законному мужу, а плод этой измены есть он, Ричард.

Бастард!

Как раньше Ричард презирал людей, которые родились вне брака! Он смотрел на них свысока, жалостливо и снисходительно. Теперь же выходит, что он сам такой же, как они, незаконнорожденный ребенок…

Был поздний вечер, когда Ричард вернулся на Конногвардейский бульвар.

Ему было тяжело и хотелось поговорить. Ричард пошел в библиотеку, там горел камин. Вся комната была затянута густым дымом. Редсворд уже хотел было кричать «Пожар!», когда почувствовал, что дым отдает табачным ароматом. Приглядевшись, маркиз увидел, что в кресле сидел Петр Андреевич и курил трубку.

– Это вы, – обрадовался Ричард, – я рад, что встретил вас здесь.

– Добрый вечер, маркиз, – улыбнулся молодой князь и кивнул на кресло подле камина.

– Я вам не помешаю? – спросил Редсворд, прежде чем сесть.

– Нисколько, – покачал головой Петр Андреевич.

– Мне казалось, вы думаете о чем-то личном.

Но молодой князь лишь вновь улыбнулся и произнес:

 
В густом тумане одиноко утопая,
В дыму табачном предугадывая жизнь,
Я дифирамбы грустно сочиняю
И славлю гордость, благородство, героизм.
 
 
Пустые звуки, глупости, бравада
Понятья те для нынешнего века,
Где честь – необъяснимая шарада
Для разума и дела человека.
 

– Пушкин? – уточнил Ричард.

– Суздальский, – поправил Петр Андреевич и улыбнулся.

– Вы правда так думаете? – серьезно спросил маркиз. – Что в наши дни не осталось людей чести?

– Увы.

– Но как же ваш отец, как же Владимир Дмитриевич?

– У моего отца много тайн, – задумчиво произнес молодой князь. – Что же до Воронцова – здесь я с вами согласен. Но он единственный человек, которого я знаю, кто в любой ситуации поступал как должно поступить.

– И поэтому он несчастен, – сказал Ричард.

– Нет, маркиз, вы заблуждаетесь. Человек чести не может быть несчастен.

– Сегодня я был у Шаховского. – Редсворд запнулся, подбирая слова. – Он все мне рассказал. Вы знали правду обо мне, Петр Андреевич?

– Я знал, маркиз, – серьезно ответил Суздальский.

– И ничего мне не сказали?

– Я дал слово до срока сохранить эту тайну.

– Но я думал, что мы с вами друзья.

– Так и есть, – сказал Петр Андреевич, – но и друзьям порой приходится лгать – ради их же собственного блага.

– Но вы держали в секрете тайну моего рождения – мою тайну! – воскликнул Ричард.

– Маркиз, я это делал, чтобы вас же уберечь.

– От чего? – в недоумении произнес Редсворд. – Впрочем, не важно. Что мне теперь делать?

Вопрос прозвучал неуверенно, устало и как-то беспомощно. Петр Андреевич взял своего друга за руку и крепко сжал ее своей стальной ладонью. Ричарду сделалось больно.

– Собраться, Ричард, – твердым голосом сказал Петр Андреевич, – не смейте унывать!

– Но мой отец… но я же бастард…

– Отставить эти сопли! – резко оборвал Петр Андреевич. – Вы что, забыли? Вы сын герцога Глостера. А стало быть, вы не можете быть бастардом – по рождению. Вы его сын, единственный наследник.

– Но моя мать…

– Ричард, право, хватит! – Молодой князь, кажется, был рассержен. – Вы дворянин, а ведете себя как кисейная барышня. Это вам не к лицу, маркиз!

– Теперь я должен уехать из России, – обреченно склонил голову Ричард.

– Уехать означает сдаться, отступить. Это, маркиз, как-то мелко, не по-мужски.

– А что вы предлагаете? Остаться?

– Уехать вы всегда успеете, маркиз, – успокоил друга Петр Андреевич. – Но что вы скажете, если оставите здесь любовь всей своей жизни?

Возможно, Петру Андреевичу и не следовало говорить этих слов, ведь он не знал, к каким последствиям они могли привести. Но, привыкший говорить правду, он не мог сказать что-то другое.

Ведь те беды и несчастья, которые готовы были обрушиться на Суздальских из-за молодого маркиза, казались молодому князю разумной платой за счастье своего друга. Петр Андреевич знал, что он рискует.

Он понимал, что ради Анастасии княгиня Марья Алексеевна будет готова выписать Бориса из полка обратно в Петербург. Он понимал, что дуэль – если таковая случится – может стоить ему самой жизни. И все же Петр Андреевич был твердо уверен, что любовь – высшее благо и ради нее возможно пожертвовать жизнью.

Ведь где-то в глубине своей души Петр Андреевич все же любил, хоть и самому себе в этом не признавался.

Глава 14
Столкновение

– Не червь ли в вашей розе, Сомерсет?

– Не шип ли у твоей, Плантагенет?

– Да, тонкий, острый, чтоб стоять за правду.

Твою ж неправду пожирает червь!

Уильям Шекспир

Весь вечер и следующим утром князь Шаховской мерил шагами гостиную собственного дома. Что он наделал? Он рассказал мальчику – наивному честному мальчику – позорную, постыдную правду его рождения.

И с какой целью? Чтобы он перестал ухаживать за Анастасией. Но не слишком ли он оказался жесток к несчастному юноше, который, в конце концов, не сделал ничего дурного, за исключением того, что появился на свет при столь неприличных обстоятельствах? За это его могла упрекнуть Марья Алексеевна, но Иван Леонтьевич был слишком добр.

Так зачем же?

Генерал от инфантерии Шаховской принадлежал к числу редких людей, которые сначала думают, а уже потом действуют, и притом очень уверенно. Он обещал княгине Марье Алексеевне, а слово свое Шаховской ценил превыше всего на свете. К тому же роман Ричарда и Анастасии, каким бы он ни был страстным, не смог бы – Иван Леонтьевич был в этом уверен – принести молодым людям счастье.

И все же вмешиваться, и притом так грубо, было очень гадко, думал князь, барабаня каблуками по паркету своей гостиной.

Внезапно открылась дверь, и без доклада вошел князь Андрей Петрович. Суздальский двигался быстро и очень уверенно. Остановившись в нескольких шагах от Шаховского, он грозно посмотрел на него и пророкотал:

– Ты посмел открыть мальчику тайну его рождения!

– Андрей Петрович, я лишь рассказал ему то, что знал, – покачал головой генерал.

– А кто тебя об этом просил, Иван Леонтьевич? – гневно осведомился Суздальский. – Уж не княгиня ли Марья Алексеевна?

– Андрей Петрович, княгиня не имеет к этому никакого отношения, – спокойно произнес Шаховской. Хоть он и клял Марью Алексеевну за ее просьбу, но предпочитал делать это наедине с собой. Вовлекать же женщину в любую распрю – даже буде она там замешана – генерал считал поступком бесчестным.

– Стало быть, – заключил Суздальский, – ты действовал по своему разумению.

– Так точно, – подтвердил Шаховской.

– А знал ли ты, что мальчик находится в России под моим покровительством?

– Я это знал, Андрей Петрович, – твердо произнес Иван Леонтьевич.

– Тогда какого черта ты все ему рассказал, втайне от меня? – Андрей Петрович нахмурил свои волчьи брови.

– Мне необходимо, чтобы мальчик срочно покинул Россию, – ровным голосом ответил генерал, – и я решил, что вы вряд ли станете мне помогать.

– Ты что же, решил все вместо меня?

– Я председатель генерал-аудиториата, – напомнил Шаховской, – и вполне могу сам принимать решения.

– Решения, не угодные мне? – В выцветших глазах Суздальского зажглись опасные огоньки.

– Различные решения, – сухо сказал Иван Леонтьевич.

– Ты что, Шаховской, войну мне решил объявить? – прорычал старый князь.

– Видимо, наши с вами интересы расходятся, – резко ответил Иван Леонтьевич.

– Ты забыл, с кем разговариваешь, Шаховской. – Выцветшие глаза Андрея Петровича уже не тлели слабыми угольками, но разгорелись в испепеляющее адское пламя. – Когда один князь идет войной на другого, льется кровь.

– В таком случае, Андрей Петрович, – генерал встретил взгляд старого князя, – я велю усилить караулы.

Суздальский угрожающе зарычал и сделал шаг в сторону Шаховского, которому немалых усилий стоило остаться на своем месте.

Война была объявлена, хотя ни один из ее участников не был в ней заинтересован. Причиной всему стала прихоть одной очень авторитетной дамы – как это часто бывает, как оно было в Троянскую войну. И теперь, когда лицом к лицу сошлись Гектор и Ахиллес, все министерства, весь двор и весь генералитет ждало разделение на два противоборствующих друг другу лагеря.

Всю следующую неделю по Петербургу вместе с пургой гуляли слухи о ссоре Суздальского с Шаховским. И каждый, кто узнавал о ней, решал для себя, чью сторону он примет в этом противостоянии. Такие столкновения интересов великих вельмож не были в свете редкостью, и те, кто попрозорливее, научились извлекать из них выгоду для себя. Остаться в стороне было неприлично, постыдно и просто-напросто глупо. И посему каждый по своему разумению вставал под знамена одного из князей.

Кому-то удавалось извлечь из этого столкновения выгоду, а кого-то столкновение опрокидывало с былых высот. Так, во время этой междоусобицы министр финансов Егор Францевич Конкрин упрочил свои позиции, а генерал-лейтенант Павел Петрович Турчанинов, сторонник Шаховского, напротив, был вынужден подать в отставку.

Шаховской, авторитет которого в армии был почти безграничным, без особого труда заручился поддержкой нескольких видных генералов, которые недолюбливали Суздальского, почитая его брюзгой, ретроградом и самодуром.

Суздальский в свою очередь нашел себе верных сторонников в Министерстве иностранных дел и Министерстве финансов.

Военные принимали сторону генерала, чиновники – отставного министра.

Единственным, кто воздержался от участия в этой распре, был граф Александр Христофорович. Преданный Отечеству, государю и своему делу, он был единственным высокопоставленным лицом в Петербурге, кто видел в разладе между князьями угрозу для благополучия страны.

9 декабря 1837 года напряжение достигло предельной точки. Государство было готово разложиться на два открыто противостоящих друг другу лагеря. Заседания кабинета министров заканчивались ссорами, взаимными оскорблениями и вызовами на дуэль.

Когда ситуация достигла предела, граф Александр Христофорович явился в кабинет к императору и имел с ним длительный разговор за запертой дверью.

На следующий день князь Шаховской прибыл в Зимний: ему было назначено на два.

Императорский кабинет был для Ивана Леонтьевича местом привычным. И все в нем было как всегда:

массивный стул, дубовый стол, перед ним два кресла и государь, стоящий у окна. Вот только, против обыкновения, он был не один. В одном из кресел расположился князь Андрей Петрович.

– Господа, – произнес император плавно, – вы, право, заигрались. Ваши козни друг другу переходят всяческие границы.

Он с укором посмотрел на князей. Шаховской задумчиво изучал занавеси, тогда как Суздальский невозмутимо смотрел на государя. Спокойствие Андрея Петровича было императору крайне неприятно, и он неодобрительно покачал головой. Но Суздальский не изменил позы, лицо его осталось неподвижно, он даже не моргнул.

– И долго вы планируете продолжать этот фарс? – поинтересовался император.

– Продолжать эту глупость, ваше величество, – произнес Шаховской, – не имеет никакого смысла. Это безумие. И я готов протянуть Андрею Петровичу руку примирения.

Шаховской посмотрел на Суздальского, но тот, казалось, не замечает его присутствия.

– То, во что вылилась наша размолвка, – действительно досадное недоразумение, – согласился старый князь. – Однако я считаю поведение Шаховского низким и недостойным.

– Вот как? – вздернул брови император.

– Полагаю, причины нашего несогласия известны, – сказал Суздальский.

– Известны, Андрей Петрович. И это возмутительно. Почему я, российский император, вместо того чтобы заниматься государственными делами, должен мирить своих приближенных? Почему я должен вникать в суть ваших состязаний в праве влияния на судьбу какого-то мальчишки?

– Отец этого мальчика мой друг, – спокойно заметил Суздальский. – И этот отец приходится двоюродным дядей королеве. Когда Ричард вырастет, он займет видный пост и будет влиять на судьбу Британии. И что же он будет думать о России? В скором времени он вернется домой – я написал герцогу письмо, в котором потребовал этого. Но пока мальчик в Петербурге, он живет в моем доме и находится под моим покровительством. И я не позволю, чтобы кто бы то ни было порочил в его глазах доброе имя родителей и распускал слухи о его происхождении.

– Я, кажется, не заслужил подобного упрека, – сквозь зубы произнес Шаховской. – Я никогда не распускал никаких слухов и…

– Помолчи, – перебил Суздальский.

– Андрей Петрович, вы не правы, – покачал головой император. – Герцог Глостер женился на супруге графа Воронцова – без развода. Он опозорил честь русского дворянина, приближенного ко двору моего брата. И вы – Андрей Петрович, вы – сказали Александру Павловичу, что герцогиня Глостер не та, кто она есть на самом деле. Вы солгали.

– Я предотвратил конфликт между державами, – невозмутимо отозвался Суздальский.

– Не вам решать, что должен делать император, – грозно сказал Николай. – Вы должны были, вернувшись в Россию, подробно изложить все без искажений. И император должен был вынести решение. Но вы солгали. Прошло больше двадцати лет, и я не желаю сейчас это вспоминать. Однако в свете последних событий я должен что-то сделать.

Государь выразительно посмотрел на Суздальского. Тот слушал, просто слушал, без эмоций.

– Сегодня же, вернувшись домой, вы объявите своему гостю о его немедленном возвращении в Британию, – заявил Николай.

– Я этого не сделаю, – невозмутимо ответил Андрей Петрович.

– Что?! – воскликнул император.

Он не привык, чтобы ему перечили – тем более столь безапелляционно. Николай в гневе смотрел в выцветшие глаза старого князя и ощущал одновременно негодование и смятение. Он государь, самодержец. Он вершит судьбы народов, он ежедневно принимает решения, которые влияют на судьбу огромной страны. Но он не в силах заставить своего приближенного исполнить царскую волю. Как же это возможно? Николай нахмурил брови, он был крайне недоволен ответом. И главное, он не мог понять, как смел Суздальский отказаться. Но, заглянув в эти пустые, ничего не выражающие, волчьи глаза, император вдруг понял: Андрей Петрович его не боится. Он богатый и знатный вельможа. Он уже не состоит на службе. Он не стремится быть при дворе. Мнение света для него пустой звук. И он стар – слишком стар, чтобы чего-то бояться.

– Вы хотите ослушаться моего решения? – грозно спросил Николай.

– А что мне предлагается? Отказать от дома мальчику, которого ненавидит весь Петербург, мальчику, которому я обещал свою защиту и поддержку. Я скорее отправлюсь в Сибирь, чем сделаю это, – уверенно сказал Андрей Петрович.

– Вы считаете себя неуязвимым, Андрей Петрович, – медленно и четко произнес император, – но не забывайте, что и у вас есть слабое место. Ваш сын, помнится, недавно стал надворным советником – самое время, чтобы отправить его куда-нибудь. Например, в Турцию.

– Если на то воля государя, то почему бы и не отправить? – согласился Суздальский, махнув при этом рукой в знак полного своего безразличия.

– Ваше величество! – вмешался Шаховской. – Но ведь Турция сейчас не самое безопасное место для…[76]76
  Автору прекрасно известно о том, что в Турции в 1837 году не было ни революции, ни гражданской войны. Однако некоторые перемены в государстве происходили. Там усиливалось британское влияние, а всякому известно, что в любой точке Европы и на Ближнем Востоке в то время британские интересы всегда сталкивались с российскими. Британское влияние на пашу привело к конфронтации Стамбула с Петербургом, которая вылилась в Крымскую войну.


[Закрыть]

– Я тоже так думаю, – кивнул Николай, – разумеется, если Петр Андреевич откажется от оказанной ему чести…

– Мой сын примет любое назначение, – перебил Суздальский.

– А этот мальчишка, маркиз Редсворд, уедет из России в скором времени, – закончил император. – А что до вас, Андрей Петрович, мне как раз нужно отправить в Индию посла. Это должен быть человек опытный, очень уверенный и очень сильный. У меня нет лучшей кандидатуры на этот пост, чем вы.

– Но местный климат, ваше величество… – снова вмешался Шаховской.

– Иван Леонтьевич, вы свободны, – властно произнес государь.

Он подождал, пока Шаховской скроется за дверью, затем сел в кресло против Суздальского и сказал:

– Вы столько лет служили России. Еще при моей бабушке, еще при моем отце. Вы были одним из самых могущественных политиков Европы. Но ваше время кончилось, Андрей Петрович, вы отжили свой век.

– Век еще не отжил, – возразил старый князь и улыбнулся.

Николаю стало не по себе от этой уверенной и дерзкой иронии, которая проскальзывала в тоне Суздальского, его оскале и глазах. Он был император, но при этом почти вдвое моложе старого князя.

Андрей Петрович смотрел на него не как на всемогущего государя, но как на человека, одного из тех, кто на его памяти садился на трон. Андрей Петрович жил и стал известным еще до рождения Николая. Он видел, как одна эпоха сменяет другую. Он неоднократно наблюдал, как скипетр и держава кочуют из рук в руки, как происходит становление царя. И он знал, что даже самые суровые государи рано или поздно умирают, умирают точно так же, как и все остальные. И в смерти их нет ничего особенного, жизнь не останавливается и мир не рушится – все идет своим чередом. Le roi est mort, vive le roi![77]77
  Король умер, да здравствует король! (фр.)


[Закрыть]

С волнением Николай подумал, что, может статься, Андрей Петрович переживет и его. От этой мысли он почувствовал, как легкий холодок пробежал по спине.

– Вы были великим политиком, – хрипло произнес Николай. – Вы, словно огромный факел, освещали Россию последние пятьдесят лет. Но теперь вы будете медленно угасать, пока…

– Пока индийский климат не убьет меня? – усмехнулся Андрей Петрович.

– Вы дерзите! – Внезапно император пришел в ярость. – Вы могли ссориться с Шаховским, но я ваш император! Скорее Зимний дворец сгорит в огне, нежели я позволю вам вести себя подобным образом.

– Мне слишком много лет, чтобы кто-то позволял мне вести себя каким-либо образом, – оскалился старый князь. – Я не боюсь монаршего гнева.

Он встал и направился к выходу.

– Андрей Петрович, – бросил ему вслед Николай. Тот обернулся. – Вы свободны.

Суздальский кивнул и вышел за дверь, оставив императора в одиночестве.

«Что же мне с ним делать? – думал Николай. – Отправить в Сибирь? За государственную измену, за заговор, за содействие британской короне? Суздальского многие не любят. Другие очень уважают. Но едва ли кто-то поверит в его причастность к государственной измене. А ссылать человека из-за того, что он мне не по нраву… так нельзя.

Отправить его в Индию? Если он, отойдя от государственных дел, имеет такое влияние, что будет, если он вернется? Не решится ли он и вправду восстать против меня? Нет, он не станет. Да и велико ли будет его влияние, когда он будет безвылазно сидеть в Индии? Но тогда что же?

Его слабое место – его сын. Как бы он ни держался, что бы он ни говорил, он дорожит единственным своим ребенком, своим наследником. Страх за судьбу своего сына заставит Андрея Петровича смирить неуемную гордость».