Текст книги "Угрюмое гостеприимство Петербурга"

Глава 8
Святой негодник

Особенно опасны духи зла,

Принявшие обличье духов света.

Уильям Шекспир

И снова все смешалось в доме Ланевских.

После визита Петра Андреевича Мария три дня кряду проплакала у себя в спальне, почти ничего не ела и все свое время проводила одна. Сколько бы родители ни пытались утешить ее, она всякий раз отвечала им ровным голосом, что она уже нисколько не переживает о разрыве с князем Суздальским, на людях была весела, а после уходила к себе, где рыдала, и притом так горько, что этого не могли не заметить.

Софья все продолжала оплакивать живого и невредимого Дмитрия и нуждалась в поддержке куда более, чем Мария, – так она сама думала и не переставала жалеть себя. Но теперь, когда ее сестра, самый близкий ей человек, была убита горем из-за какой-то, как ей казалось, глупости, Софья чувствовала себя одинокой, раздавленной и разбитой еще сильнее, нежели прежде. И единственным человеком, которому она могла открыть свою душу, был отец Кирилл, с которым княжна теперь проводила почти все свободное время.

Священник старался ее утешать – как мог. И справедливости ради, он в этом весьма преуспел.

Отец Кирилл решил покончить с поповством.

Священнослужительство ему изрядно надоело, а пожертвования его прихожан были настолько щедры, что он мог бы без всяких опасений сложить с себя сан и купить скромное имение в одной из дальних губерний просторной Российской империи. Уже достаточно долго отец Кирилл хотел зажить барином и в тот вечер собирался в дорогу.

Печальнее всего ему было оставлять Софью Михайловну. Она возродила в отце Кирилле любовь к жизни, подарила ему возможность радоваться мирским наслаждениям. Священник, можно сказать, влюбился в нее и теперь желал ее всей душой. Но грех… Впрочем, думал Кирилл, какая уж теперь разница? Ведь сколько наслаждения в грехе…

Он самоотверженно помолился, еще более самоотверженно причастился и уже собирался отправиться в путь, когда дверь в церковь открыли.

На пороге стояла Софья Ланевская.

– Отец Кирилл? – произнесла она неуверенно.

– Да, дочь моя, – нежно отозвался поп.

– Батюшка, простите ради бога, что беспокою вас во время молитвы, но мне не дает покою сон, который я давеча увидела.

– И что же ты видела?

– Отец Кирилл, это ужасно! – в раскаянии воскликнула девушка. – Мне снилось, что Дмитрий вернулся с Кавказа. Боевой офицер. И приехал в наш дом. Я спросила его напрямик: правда ли, теперь он на мне женится, однако он лишь рассмеялся в ответ. И тогда я сказала ему, что если он не желает жениться, то пусть возьмет меня без свадьбы…

– Возьмет? – переспросил Кирилл.

– Да, батюшка, я знаю, это грех большой. Но мне уже семнадцать лет, и я…

– Ты вошла в тот возраст, когда цветок распускается и путник, очарованный его красотою, срывает его.

Софья густо покраснела.

– Но помни, – торжественно продолжал поп, – что тот, кому ты отдашь право первому познать твою красоту, должен быть свят и опытен. Он должен быть человеком Божиим…

– Отец Кирилл, я не совсем вас понимаю. – Софья была слегка сконфужена словами батюшки. Тот подошел к ней и крепко обнял ее. Девушка восприняла это как знак участия.

Господи, как порой обманчив бывает облик служителей Твоих, из коих иные под рясой укрывают копыта и хвост!

И как наивны и доверчивы порой бывают младые девушки, которые открывают душу мерзавцам в надежде на понимание, но в ответ получают лишь животное вожделение и прелюбодеяние.

О, как печально происхождение поговорки «До свадьбы заживет»!

И какими агнцами иногда кажутся свирепые львы, алчущие свежей плоти!

Господи, спаси и сохрани невинных от участи, которая постигла Софью!

Глава 9
Запрет на любовь

Героев, чей могучий дух высок,

Нередко губит женский волосок.

Александр Поуп

Существуют люди такие, как мать Германа Шульца. Им безразличен свет, его увлечения и интересы, его интриги и сплетни. Такие люди удалены от света и даже не думают о том, чтобы стать его частью.

Существуют другие, которые, подобно Герману Шульцу, всеми силами стремятся войти в светское общество, их интересуют светские сплетни, светские увлечения. Но свету до них нет никакого дела.

Существуют те, которые вхожи в свет, но совсем немного. Они кичатся своими редкими знакомствами с великими мира сего и почитают их за своих идолов и покровителей, хотя свет в целом их судьба мало интересует. Таких людей во множестве можно наблюдать в гостях у князя Голицына.

Существуют такие, как поручик Курбатов. Они – типичные представители света, они живут в нем и не стремятся выйти за его пределы. Однако то, что творится в свете, их очень волнует, и они с упоением обсуждают все светские новости. Но и будучи сами членами светского мира, они отдают себе отчет в том, что и их также будут обсуждать. И таковые обсуждения подчас волнуют их куда более сплетен о своих друзьях и знакомых.

Существуют и иные, которые живут в свете, являя собой неотъемлемую его часть, но при этом их не интересуют интриги и сплетни, разговоры вполголоса и косые взгляды. Их заботит судьба лишь немногих, лишь избранного круга людей. Лишь о них эти люди будут сплетничать, и их проблемы будут занимать их досуг. Однако свою репутацию они будут блюсти для всего света, ведь всякий помнит, как легко разлетелись слухи о сумасшествии Чацкого по всей Москве. И разумеется, одним из таких столпов была княгиня Марья Алексеевна.

Но жить в свете и полностью отрешиться от его интересов, которые во многом выражаются в сплетнях, жить без оглядки на мнение общества, на репутацию – это безумие. Так мог жить только граф Шереметев – в деревне. О подобном отношении к общественному мнению человек, живущий в Москве или Петербурге, и помышлять не мог. Да и кому придет в голову бросать вызов свету? Кто на это способен? Разве что князь Андрей Петрович Суздальский, который тридцатого ноября вернулся в свой дом на Конногвардейском бульваре.

Он настоял на том, чтобы Ричард переехал к нему. Того же требовал герцог Глостер, который прислал сыну письмо из Англии. Когда молодой человек осведомился о причине, старый князь строго ответил:

– Это, мой мальчик, тайна Уолтера. Я не могу открыть ее тебе.

– Все эти тайны – что такое ужасное могло произойти, что это необходимо от меня скрывать? – воскликнул Ричард.

– Могу сказать одно: мы вернулись в столицу, однако это не значит, что тебе позволительно ухаживать за Анастасией.

– Зачем же мы тогда вернулись так скоро?

Андрей Петрович медлил.

Он не мог сказать Ричарду правду. Иного говорить он не привык.

– Этого я тоже не могу тебе сказать. Это моя тайна.

– Вы, господа, я погляжу, все большие охотники до тайн, – иронично заметил Ричард.

– Не смей дерзить мне, мальчишка, – резко ответил князь Андрей Петрович.

– Прошу прощения… – Это было вступительное слово, с которого Редсворд хотел начать гневную речь, протестуя против такого с ним обращения. Но старый князь столь строго смотрел на него своими выцветшими серыми глазами, что Ричард запнулся и продолжать не стал.

Суздальский это понял.

– Прощаю.

– Андрей Петрович, но Анастасия…

– Ты помнишь, что я сказал тебе о свете, когда ты впервые перешагнул порог моего дома?

– Вы говорили, что свет ненавидит моего отца и враждебно отнесется ко мне, – вспомнил Ричард, – и что ж? Я это вижу. Но тем не менее я люблю Анастасию…

– Люблю! – воскликнул князь Андрей Петрович, сверкнув холодным волчьим взглядом, от которого Ричарда зазнобило. – Да ты хоть представляешь себе, что такое настоящая любовь?

– А вы… – Молодой человек хотел сказать: «А вы вообще представляете себе, что такое любовь?», но хищный взгляд старого князя не позволил ему закончить. – А вы представляете, как сильно я люблю княжну Демидову?

– Я представляю, – уверенно заявил Андрей Петрович, – но нам не всегда удается быть с теми, кого любим.

– Но почему?

– Потому что ее семья этого не позволит, – раздраженно сказал старый князь. – Если ты придешь к князю Демидову просить руки его дочери, он велит вышвырнуть тебя вон.

– Я…

– Твой отец женился на твоей матери, – продолжал Суздальский. – И ты до сих пор не знаешь, какой скандал это вызвало в свете. Из-за этого позорного брака…

– Не смейте! – закричал Ричард.

– Что? – прорычал старый князь.

Молодой маркиз почувствовал, что ему трудно дышать. Ему было плохо. Ему хотелось выйти на улицу и вдохнуть свежего воздуха. Он ощущал себя опустошенным, разбитым. У него не было сил: последние оставляли его, словно изгоняемые пронзительным волчьим взглядом старого князя.

У Ричарда начали дрожать колени. Ему было страшно, жутко находиться подле раздраженного Андрея Петровича. И все же он выпрямился и дрожащим голосом произнес:

– П-прошу вас, не смейте г-говорить дурно о моей м-матери.

Старый князь зловеще оскалился. Это была улыбка. Улыбка невиданного северного волка, способного перегрызть глотку льву.

Ричард бы предпочел заглянуть в пасть к Сатане, нежели видеть хищные эти клыки. Молодой человек окончательно выбился из сил и умоляюще посмотрел на старого князя.

– Я любил твою мать, – произнес тот ровным голосом. – Она была мне как дочь.

Ричард, насколько у него оставалось сил, удивился.

– Не важно, – бросил Андрей Петрович. – Тебе не быть с Анастасией.

– Князь. – Ричард был истерзан разговором.

– Нет, Ричард.

После долгой прогулки по Петербургу Ричард зашел навестить графа Воронцова и узнать о службе Дмитрия на Кавказе.

– Скажите, Владимир Дмитриевич, – произнес молодой маркиз, – вы помните, как рассказывали о ссоре с моим отцом?

– Да, мой мальчик, помню, – улыбнулся Владимир Дмитриевич.

– Скажите: то, что вы сказали мне, – правда?

Солгав тогда, Владимир Дмитриевич подозревал, что однажды Ричард вернется к этому вопросу. Он понимал, что история, придуманная им, не оставит юношу в покое. Но рассказать мальчику позорную (по мнению общества) историю – пускай она будет хоть трижды правдой – Владимир Дмитриевич не мог. Граф считал недопустимым уронить честь отца и матери в глазах сына. И потому он вновь солгал:

– Да, Ричард, это правда.

– Но тогда я не пойму, почему же Марья Алексеевна так противится нашему союзу с княжной Анастасией.

– Понимаешь ли… – Владимир Дмитриевич запнулся, – понимаете ли…

– Владимир Дмитриевич, я буду рад, если вы будете говорить мне «ты», – сказал Ричард.

Граф улыбнулся. Молодой маркиз был для него как сын. И потому ему было отрадно, что Ричард считает их отношения до того близкими, чтобы говорить «ты».

– Так вот, твой отец был очень гордым и самодовольным человеком. Это качество часто раздражает людей с большим самомнением, таких как князь Демидов и Марья Алексеевна. И высокомерие Уолтера они принимают как личное оскорбление. Потому они и не хотят породниться с ним.

– Но, Владимир Дмитриевич, я люблю Анастасию. И это чувство взаимно. Так почему мы не можем просто пожениться?

– Потому что все думают, будто в браке с тобой Анастасия будет несчастна.

– Скажите мне, у меня есть шанс убедить их?

– Да, мальчик мой, – кивнул Воронцов, – и я помогу тебе это сделать.

Владимир Дмитриевич безбожно лгал, когда говорил это. Какие у Ричарда могли быть шансы? Как убедить княгиню Марью Алексеевну? Возможно ли растопить лед ненависти Демидова к герцогу Глостеру, который, несмотря на минувшие годы, оставался тверд и незыблем? Но мог ли граф лишить своего юного друга единственной надежды на счастье? Мог ли он отказать влюбленному мальчику в единственной надежде? Мог ли он развести руками, позволив суровой действительности разлучить два трепещущих сердца? Нет. Пусть это и невозможно, но Владимир Дмитриевич должен приложить все усилия, чтобы устроить счастье Ричарда с Анастасией. И не важно, что на него будут смотреть свысока, будут высмеивать его слабость, что его обвинят в полном отсутствии гордости и чувства собственного достоинства – Владимир Дмитриевич не мог остаться безучастным. Он не мог отказать в помощи сыну женщины, которую любил всю свою жизнь. И счастье графа Воронцова было в счастье этого мальчика, а нисколько не в уважении петербургского света.

Вернувшись на Конногвардейский бульвар, Ричард отправился в свою спальню. Он был измотан и чертовски устал. Но мысли о тайне отца, о Владимире Дмитриевиче, об Анастасии – в первую очередь об Анастасии – не давали ему покоя. Он должен был с кем-то поговорить. Но тревожить старого князя молодой человек боялся.

И вдруг Ричард подумал о Петре Андреевиче, которого не видел с тех пор, как оставил столицу. Он вышел из спальни и отправился на поиски Луки.

– Доложи молодому князю, что я хочу поговорить с ним.

– Его сиятельство Петр Андреевич сейчас в библиотеке, – отвечал лакей.

– Андрей Петрович с ним?

– Играют в шахматы-с, – улыбнулся Лука.

Ричард сначала думал оставить затею поговорить с молодым князем, но решил, что не пристало маркизу Редсворду скрываться от кого бы то ни было, пусть даже это сам Андрей Петрович Суздальский. Он вошел в библиотеку как раз в тот момент, когда старый князь объявил сыну шах и мат.

– Вернулся, – констатировал Андрей Петрович, заметив Ричарда.

– С возвращением в столицу, маркиз, – улыбнулся Петр Андреевич.

Он встал и крепко пожал Ричарду руку.

– Я хотел поговорить с Петром Андреевичем, однако я рад, что застал вас, Андрей Петрович, – сказал Ричард. – Я был у Владимира Дмитриевича.

– И как он? – поинтересовался старый князь.

– Он считает, что история моего отца – вовсе не причина Александру Юрьевичу отказывать в просьбе позволить мне ухаживать за Анастасией.

– Наивный мальчик, – покачал головой старый князь, – ты ничего не знаешь. Доброй ночи, господа.

– Так, значит, вы имеете самые серьезные намерения в отношении княжны Демидовой? – уточнил Петр Андреевич, когда его отец скрылся за дверью.

– О да, – мечтательно сказал маркиз.

Молодой князь нахмурился. Это показалось Ричарду странным.

– Играете? – Молодой князь кивнул на шахматную доску. Роль фигур играли оловянные солдатики, русские и французские.

Ричард улыбнулся и кивнул.

– Вы не против, если я предложу вам играть за Бонапарта? – спросил Петр Андреевич. – Отец всегда играет за русских, и французы мне порядком надоели.

– А кто белые? – поинтересовался Ричард.

– Французы.

– Я не люблю французов, – сказал маркиз.

– Я тоже, – ответил князь, – но у них замечательное вино, восхитительный сыр и очаровательный язык.

– Пожалуй, на этом их достоинства заканчиваются, – усмехнулся Ричард. – Итак, я за белых, за Наполеона.

Он сел за шахматный стол и сделал первый ход. Молодой князь налил два бокала вина и сделал свой ход.

– Что у вас нового? – спросил Ричард. – Я слышал, вас возвели в надворные – поздравляю.

– Благодарю, – кивнул молодой князь, – в двадцать пять лет я наконец купил себе коня.

– Прошу прощения?

– Как вы могли заметить, отец не любит меня сильно баловать.

– Вам шах, Петр Андреевич.

– Да, вижу, – князь ушел от шаха, – я не хочу вмешиваться не в свое дело, но у меня есть к вам личный разговор.

– Вот как? Ну что ж, я слушаю.

– Маркиз, вы мне симпатичны. Надеюсь, мы станем близкими друзьями. И я хочу дать дружеский совет: не стоит вам ухаживать за Анастасией, – сказано это было мягко, однако с той настойчивостью, которую нередко демонстрировал Андрей Петрович.

– Но почему? – в недоумении вскинул брови маркиз. – Вам снова шах, Петр Андреевич.

– Дело в том, – князь закрыл императора Александра офицером, – что семья Анастасии никогда не согласится на ваш брак.

– С чего вы взяли?

– Я знаю их всю свою жизнь. Поверьте мне. Они не позволят ей стать вашей женой. Роман с ней может быть для вас очень опасен. – Говоря это, молодой князь думал о том, что в действительности опасность грозит его отцу, однако поведать об этом гостю он считал делом недостойным. В конце концов, Ричард – весьма умный молодой человек. Разве может он не понимать, какой катастрофой грозят Суздальским его амурные капризы?

– И что с того? – холодно спросил Ричард. – Сейчас же опасность угрожает вашему императору, князь.

– Опасность не означает поражение, – заметил Петр Андреевич, выводя короля из-под очередного шаха.

– Вот именно. Даже если сам Николай будет препятствовать нашему счастью, я не отступлюсь от Анастасии. Если все восстанут против нас, я увезу ее, и мы обвенчаемся тайно.

«Мальчишка, – думал Петр Андреевич. – Если это дело дойдет до Николая, нам с отцом не сносить головы. Ты, троюродный брат королевы Виктории, целый и невредимый, вернешься на Альбион, но нас ждет весь ужас императорского гнева. Неужели можно быть таким беспечным к судьбам тех, кто заботится о тебе?»

Однако вслух молодой князь сказал другое:

– Вы французов не любите, а сами, судя по всему, воспитаны на их литературе.

– Я не позволю кому-либо решать за нас нашу судьбу.

– Это вы о себе говорите. А теперь подумайте о княжне. – Петр Андреевич на три клетки подвинул Спасскую башню. – Положим, что она согласится бежать с вами. Но ведь тогда она потеряет всех своих близких: отца, кузин, дядю и тетю, княгиню Марью Алексеевну, наконец. – Суздальский хотел также прибавить к этому списку еще и друзей, однако счел это излишним.

– Разлука с последней будет ей только в радость, – улыбнулся Ричард. – Вы плохо следите за игрой. Вы только что потеряли ладью.

Ферзь в облике маршала Нея сокрушил Спасскую башню.

– В войну мы потеряли Москву, маркиз, – напомнил князь. – Вы правда думаете, что она будет рада в одночасье навсегда потерять всех, кого так любит, кто окружал всю жизнь ее заботой?

– Отчего навсегда? Когда мы с Анастасией поженимся, ее родня выбросит из головы все эти предрассудки. Они вынуждены будут смириться с неизбежным. Как вы вынуждены будете смириться с поражением.

– Мне кажется, вы плохо представляете себе всю ситуацию.

– Это вы об игре? – спросил Ричард.

– Не только об игре, но и о жизни. Никто в ее семье не потерпит вашего брака. Если вы обвенчаетесь тайно, вам придется покинуть Россию и увезти Анастасию на Альбион. Она больше никогда не увидит своих родных. Вы понимаете? Никогда.

Эти слова прозвучали негромко, однако весьма отчетливо. Петр Андреевич понимал, какое сильное влияние они окажут на Ричарда.

«И слава богу, – думал он, – может, хоть теперь он на секунду отвлечется от своих личных амбиций и задумается, наконец, о других».

– Петр Андреевич… – промямлил Ричард.

– Ричард, вы должны подумать об этом сейчас. Если Анастасия уедет с вами сейчас, не пожалеет ли она о своем решении? Не будет ли винить вас во всем, не возненавидит ли? Здесь речь идет не только об осуждении общества, речь идет о разрыве с самыми близкими людьми.

– Но я люблю ее!

– Тогда подумайте о ее счастье, – серьезно сказал Суздальский. – Не делайте так, чтобы потом ей было больно. Отступитесь сейчас, маркиз, пока еще не слишком поздно.

Русский гусар обрушился на французскую пехоту и встал в позицию «под ферзя».

– Уже слишком поздно, князь, – ответил Ричард, выводя ферзя из-под удара. – Так же как вам поздно пытаться вырвать у меня победу. Мы любим друг друга, наши чувства взаимны.

«Мы любим друг друга, наши чувства взаимны! – в бешенстве повторил про себя молодой князь. – Балбес! Как старый шарманщик, заладил единственную мелодию и не желает задуматься ни о чем более. Других людей для него просто не существует! Только он и Анастасия. И пускай Петербург утонет в крови из-за его пустой прихоти – ему не будет до этого ровным счетом никакого дела: они с Анастасией уедут в Англию, подальше от этих неурядиц.

Впрочем, не так ли ведут себя все влюбленные? Не мыслят ли они категориями «мы», то есть я и она, и «они», то есть весь остальной мир? Два любящих человека ради своей любви готовы забыть обо всех на свете, предать своих близких, друзей, соотечественников – только чтобы быть вместе. Вспомним о Елене Прекрасной и царевиче Парисе, из-за любви которых погибли десятки тысяч людей. Они страдали, переживали, им было жаль. Но они не сделали ничего, чтобы остановить это кровопролитие. Так можно ли ожидать этого от Ричарда?» – думал Петр Андреевич.

И все же в последний раз он попытался воззвать к рассудку друга:

– Если вы оставите ее сейчас, ей будет больно. Но ей будет во сто крат больнее, когда она потеряет всех, кого любила.

– А как же я?

– Вы один собираетесь заменить ей всю семью? – взорвался Суздальский. Большого труда ему стоило не срываться на крик. – Не много ли вы на себя берете? Вы молоды, вам двадцать лет. Не остынут ли ваши чувства?

– Никогда, – отрезал Ричард, – это так же невозможно, как вам победить в этой партии.

– Стало быть, это возможно. – Фельдмаршал Кутузов снес с доски собор Парижской Богоматери. – Шах и мат, маркиз.