Текст книги "Лучшая девочка на свете. Сказки для взрослых"

Между здесь и там

Ей никто ничего не объяснил. Нани понимала, где она находится, безо всяких объяснений. Это была другая реальность, в которой она оказалась после нелегкого путешествия по Земле.

Она бывала здесь и раньше – во снах. Еще при жизни ей стали сниться места «по ту сторону», где находились уже некоторое время ее мама и папа. Как-то во сне Нани навещала маму в большом загородном доме, где было много комнат и помощников. Помощники, в основном женщины, собирали ягоды в огромные корзины и перебирали их на варенье. Нани помнила корзину с живописной красной и черной смородиной. Еще была одна с крыжовником. Мама расхаживала по дому в халате и косынке, повязанной на голове наподобие чалмы, и молча следила за тем, как все работают. Почему-то родные Нани не говорили с ней во сне. Они все делали молча.

Вот и дедушка – самый первый приснившийся Нани ушедший родственник, которого она никогда не знала при жизни, но очень-очень хотела бы узнать, сидел молча в окружении семьи. Сидел на стуле в своем генеральском мундире, прислонившись к стене, на то время выкрашенной в голубой цвет. Потом было много ремонтов, и стена меняла цвет на розовый, зеленый, обои и прочее. Нани радовалась встрече с дедушкой и по-детски скакала вокруг него, одновременно рассказывая, какие у нее успехи в жизни.

Дедушка как будто бы слушал, но как-то отстраненно. На Нани не смотрел, и видно было, что ему тяжело. Что именно тяжело – Нани было трудно понять. Но она догадывалась, что – наверное, находиться с ней в этой ее реальности. Как будто это требовало от него очень много сил.

Нани потом съездила к дедушке на кладбище и навестила их там с бабулей. Посидела немножко на скамеечке, полюбовалась на портрет, приставленный к памятнику, где дедушка и бабушка, молодые и счастливые, смотрят друг на друга, и в глазах их радость. Настроение, исходящее от этого портрета, было приподнятое, как будто вся жизнь впереди.

Папа был непредсказуем даже во сне. Навещал Нани неожиданно. То ей снилось, что она сидит на диване и читает, а папа вдруг высовывается из окна со стороны улицы, как будто решил над ней подшутить, и смеется своей шутке. То он бодро заходит в пивной бар – любимое заведение в последние годы – и, держа в руках высокую кружку с пенистой шапкой наверху, вступает в оживленную беседу с другими посетителями. Иногда Нани казалось, что отец остался жить на земле. Только как кто-то другой. И она думала: «Вот было бы здорово его встретить!»

Дело в том, что после смерти мамы и папы (а жизнь у них сложилась, как в сказке – жили они долго и счастливо и умерли в один день. Ну или почти как в сказке и почти в один день), Нани видела сон, где мама отправляется на небо, а отец – обратно на землю. Было это так. Нани сидела на вершине кургана на круглом жертвенном камне. Сначала рядом с ней села мама. Нани взяла ее за руку. Рука была знакома Нани до мельчайших подробностей. Ведь она держала ее почти целый год, пока мама болела и медленно угасала. Рука была маленькая, женственная, с красивыми ноготочками. По ней можно было увидеть, какая мама была трудолюбивая и как мало времени уделяла себе. Морщинок от нескончаемых стирок, уборок и мытья посуды на коже было предостаточно. Еще последнее время мама ухаживала за дачным участком, и руки от прополки потемнели. Нани стала рассказывать маме о том, как старательно она ухаживает за родительским домом. Что уже поставили новую крышу взамен старой сорокалетней. Что дом утеплили и осушили, что на цокольном этаже теперь можно спокойно жить. Мама молча слушала Нани, не смотря на нее и не разговаривая. Нани не обижалась – она понимала, что мама уже не здесь, но еще и не там. Потом мама поднялась и встала лицом перед Нани. Нани взяла маму за обе руки и медленно отпустила наверх.

Затем рядом присел папа. Он как будто больше был в контакте с Нани, чуть больше смотрел на нее и немного кивал, когда Нани рассказывала ему ту же историю про дом. Потом, как и мама, он встал перед Нани. Они взялись за руки. И тут вдруг Нани почувствовала, как через нее проходят слова: «А тебе придется прожить жизнь заново…» Папа не очень хорошо вел себя при жизни. Многих людей обидел, особенно маму, а когда потерял важную работу, стал много пить. Много горя принес он родным и близким. Нани отпустила руки, и отец медленно стал уходить вниз по тропинке, которая по спирали обвивала курган.

Вот такие необычные сны бывали у Нани. Поэтому, когда она посреди зимы вдруг оказалась в летнем сказочном лесу, который будто был нарисован художником-импрессионистом пятнами зеленого всех оттенков и солнечными зайчиками, Нани сразу поняла, где она. Страшно не было. Нани уже знала, что эта реальность намного более прекрасная, спокойная и предсказуемая по сравнению с жизнью на Земле. Здесь действительно можно было наконец отдохнуть, расслабиться и ни о чем не думать. Здесь было чувство, давно утерянное в реальной жизни – что-то из детства. Нани чувствовала себя защищенной и любимой. Она не хотела пока задумываться о том, почему она попала сюда. Это было слишком тяжело для нее в первый день. Нани решила, что подумает о собственном уходе из жизни попозже, когда немного привыкнет к тому, что теперь ее новый дом здесь.

Лесной ручей пробирался фиолетовыми и желтыми искорками меж деревьев. Нани пошла или поплыла по воздуху вдоль него. Двигаться здесь было одно удовольствие. Можно было плыть по воздуху, можно было плыть по воде (причем вода всегда была теплой и такой приятной, что хотелось залезть и поплавать в любой мало-мальски позволяющий по размеру источник). Ручей привел Нани к темной лагуне, которая была как будто потаенным местом, спрятанным средь деревьев и лесных оврагов. Нани, кстати, очень нравилось, когда в лесу были и овраги, и пригорки, и лагуны, и скалистые места. Такой лес был намного интереснее, чем равнинный или болотистый. Вот ей как раз такой и достался, когда она очутилась в иной реальности.

Над лагуной возвышался, даже нависал, крутой берег. Что там наверху – совсем не было видно. Но Нани знала, что нужно забраться туда, наверх. Она помнила по своим предыдущим снам, что, если хочешь попасть к кому-то из родственников в гости, нужно перейти мост или перебраться через реку. Ну а здесь была лагуна и крутой берег над ней.

Взобравшись, Нани увидела уже знакомое по снам деревянное шале. Это был второй дом мамы. Детство она прожила на даче, где было много народу и вечно кипела работа, связанная с садом-огородом и загородной жизнью. Видимо, в похожий дом мама и попала, когда ушла из жизни. Но был еще один. Именно перед ним Нани и стояла сейчас. Нани помнила, что внутри шале сначала кажется обычным: три этажа, все отделано деревом. Первый этаж – большой зал с камином. Второй – спальные комнаты и балюстрада.

А вот минус первый этаж был с выходом на две стороны – на лес, откуда пришла Нани, и на… То, что было с другой стороны, описать сложно. Дом уходил резко вниз и переходил в более древнее сооружение, напоминающее пирамиду. У основания пирамиды лежал огромный парк, напоминающий чем-то Версальский, но с гигантскими фонтанами. В парке прогуливались нарядные люди, а в фонтанах плескались фантастические огромные рыбы, наподобие Чудо-юдо рыбы кита из славянских сказок. Их мощные синие чешуйчатые спины вздымались из воды и переливались на солнце.

Нани помедлила у порога. «Интересно, почему я пришла сейчас сюда, а главное, с чем?» – подумала она. С мамой из всех родных у нее были самые непростые отношения. Нани так и не поняла толком, какие. Мама много раз оставляла ее, а сама уезжала за океан надолго. Мама постоянно ругала Нани, особенно когда та была подростком. Мама часто была несправедлива к ней. Нани выросла, как в поле трава.

Но почему тогда в детстве она чувствовала себя такой счастливой? Откуда у нее такая открытость к людям и жизнелюбие? Откуда столько сил у Нани? Как она умеет так любить? Непонятно… Нани вспомнила о своей доченьке. Вспомнила, как при жизни была счастливейшей из мам. Загрустила. Но сейчас нельзя было думать о дочери. Сила любви Нани к дочке была столь огромной, что, кажется, могла перенести ее обратно в тот мир. А Нани что-то нужно было сделать в этом. Недаром она сюда попала. В кармашке она нащупала письмо. «Странно, – подумала Нани, – оно ведь у меня только в мыслях было. Как оказалось на бумаге – непонятно». Развернула и поднесла к глазам.

«Дорогая Мама!

Мне очень хочется назвать тебя мамочкой. Тебя нет со мной уже почти три года.

А мне все еще трудно в это поверить. Сейчас, когда тебя нет, мне кажется, что в своих мыслях и снах я общаюсь с тобой больше и глубже, чем когда ты была жива. Ты для меня очень много значишь, а сейчас еще больше, чем раньше. А может, я только теперь поняла, как много ты для меня всегда значила.

Я люблю тебя всем сердцем. Люблю как маму, как маленького ребенка, ворчливую, улыбающуюся, серьезную, взбалмошную, сердитую и снова улыбающуюся.

Я очень хочу услышать твой голос, узнать, что теперь с тобой все хорошо. Как бы мне хотелось, чтобы с тобой было все хорошо. Солнышко сейчас садится и навевает мысли о тебе.

Я люблю тебя. Очень. Я хотела бы, чтобы ты испытала такую любовь при жизни. Может быть, тогда ты была бы сейчас жива…

Целую тебя и обнимаю.

Твоя Нани»

Письмо подсказало Нани ответ на ее вопрос, зачем она оказалась здесь. Ей нужно было отдать маме ту любовь, ту большую безграничную любовь ребенка, которую ей так и не удалось отдать ей при жизни. Мама не могла или не хотела брать Нанину любовь.

Нани всхлипнула. «Ну что ж, – подумала она, – зайду». В доме было светло и тихо. Солнышко пробиралось через кружевные занавески на окнах. «Забавно, – подумала Нани, – домик альпийский, а тюль советский, из маминого детства». Тишина. Нани ходила по первому этажу и осматривалась. Как примет ее мама? С радостью или с раздражением? Интересно, а разговаривать они теперь смогут, раз Нани пришла в этот мир теперь уже насовсем? А мама вообще здесь или гуляет с нарядной толпой у подножия пирамиды?

Что-то подсказало Нани, что мама здесь. Нани чувствовала ее присутствие. Захотелось подняться наверх, где были спальни и балюстрада. Когда она шла по второму этажу, казалось, что он расположен очень высоко над первым. Рука скользила по гладким деревянным перилам. Нани постучала в дверь спальни, где, как ей почувствовалось, была мама.

Мама действительно была в комнате и дремала на кровати. Нани осторожно приблизилась. Все-таки так долго не виделись. Взяла стульчик, приставила поближе к кровати и села. Получилось сделать это тихо. Когда все были живы, мама часто злилась на Нани за то, что та будила ее своими неосторожными движениями. А Нани, как назло, вечно попадались под ноги и под руки гремящие предметы именно тогда, когда мама спала. Вот и сейчас Нани никак не решалась разбудить ее.

Она молча сидела и побаивалась даже посмотреть на маму. Кто-то сказал ей однажды, что на спящих пялиться нехорошо. И Нани это запомнила.

«Да нет, напрасно я так волнуюсь! – подумала она. – Мама точно будет рада меня видеть. Ведь она тоже пыталась со мной связаться из своего мира. Снилась мне часто, я ее за плечи во сне обнимала». Нани вспомнила, как в одном сне мама стоит посреди кухни на старой квартире и бодро распоряжается. Надо сказать, что старая мамина квартира, доставшаяся их семейству от того самого дедушки-генерала, вначале была шестикомнатная. И кухня тогда была посередине квартиры. Потом же, когда квартиру разделили между мамой и одной из ее сестер, эта комната превратилась в кабинет с голубыми стенами, а кухня переехала в другое место. Нани тогда еще не было, и она не знала, как там все было давным-давно. Но во сне увидела. Так вот, стоя посреди старой кухни, мама собиралась отправить Нани на телеграф, что-то оплатить. Мама любила развести бурную деятельность. Далеко не всегда приводящую к чему-то дельному. Но низкий коэффициент эффективности против высоких энергетических и эмоциональных затрат ничуть не смущал маму и никоим образом не сбивал ее с толку. Еще мама пыталась вовлечь всех в свой водоворот дел. Нани этого терпеть не могла. Когда она была подростком и частенько валялась у себя в комнате на диване, задрав ноги и с наушниками в ушах, мамины бесконечные приказы, куда надо сходить и что сделать, ее сильно раздражали. Нани грубила в ответ, а мама сердилась, и даже очень. Во сне же Нани почувствовала лишь легкий укол раздражения на мамину просьбу сбегать с квитанцией на Центральный телеграф. Нани осознала, что мама навещает ее из другого мира, а в этом мире ее уже нет. Поэтому просто подошла к ней, обняла сзади за плечи и успокоила, что все сделает и выполнит просьбу. Это был единственный раз во сне, когда мама что-то говорила. В остальных снах она, как и все родственники, молчала.

Мама открыла глаза и какое-то время смотрела вниз, не на Нани. Потом подняла глаза на дочь. «Боже мой, какое счастье!» – подумала Нани. Взгляд у мамы был совсем спокойный и светлый.

– Ну здравствуй, Нанюш, – сказала она, не вставая с кровати, но приподнявшись на согнутую в локте руку.

Нани была рада, что у нее тоже нет сильных чувств. Мама обычно боялась их в Нани. Она вспомнила, как бежала к ней изо всех сил, чтобы обнять крепко-крепко, после возвращения из-за океана. Тогда мама оставила ее, двухлетнюю, на год с бабушками. Мама не смогла выдержать этих объятий. Она улыбалась, но смотрела поверх Нани и руки быстро отпустила… Да, Нани не один раз пыталась задушить маму от любви в своих объятиях. Но маме это не очень нравилось. Может, было неприятно. Поэтому Нани выросла, думая, что с ней что-то не так, раз мама не хочет ее обнимать. Думала, что недостаточно милая, недостаточно симпатичная, недостаточно ценная для мамы. Это чувство было похоже на невидимую маску. Как будто на лице что-то надето, из-за чего люди к тебе не тянутся, не считают тебя важной и нужной. Нани помнила это ощущение маски непривлекательности, недостаточной любви на своем лице. В детстве ей казалось, что люди могли видеть эту маску, когда глядели на нее. И ей было стыдно, что она на нее надета.

– Тарзан, – сказала вдруг мама, слегка вздохнув. – Мой пес Тарзашка.

Нани удивленно подняла на маму глаза.

– Он жил у нас на даче, дом охранял. Большой был и лохматый, кавказец. Я любила с ним играть. Он был просто гигант по сравнению со мной, четырехлетней мелюзгой. Я обнимала его за шею и каталась на нем верхом. Он мне все эти безобразия разрешал. Иногда мы с сестрами даже наряжали его в чепчик и юбку, и он, большой и благородный, молча терпел наши издевательства и ходил, наступая задними лапами на подол юбки, и спотыкался. Однажды папа вернулся домой с работы и по привычке подошел к сидящему на цепи Тарзану. Не знаю, что нашло на Тарзана в тот день, но он вдруг превратился в дикого зверя и покусал папу. Папа пошел в дом, взял револьвер, вернулся и застрелил его.

Что со мной тогда случилось, трудно передать словами. Мой мир как будто раздвоился в этот момент. Я – та, которая умела любить всем сердцем и быть привязанной, – осталась рыдать возле еще теплого любимого здоровяка Тарзана. А я вторая, лишенная чувств, какая-то стеклянная, молча пошла в дом за руку с няней.

С тех пор я не позволяла себе телячьих нежностей. Уж больно невыносима была боль от расставания. А та маленькая, добрая и любящая девочка так и осталась сидеть там, подле своего лохматого друга.

Нани стало очень грустно. Оказывается, мама боялась дать волю чувствам. Боялась снова ощутить это безмерное, переполняющее счастье от единения с другим существом. Лишь бы снова не испытывать такую сильную, меняющую человека боль. Нани взяла маму за руку. Чувство контакта и тепла было. А чувства, что держит в руках живую плоть – нет. И ручка была немного другая – более молодая, приятного телесного цвета (а не пожелтевшей слоновой кости, как в последние дни маминой болезни) и совсем без морщин и следов бесконечной работы.

– Как же ты, маленькая, тогда с этим справилась? – спросила Нани.

– Да в том-то и дело, что не справилась. Помнишь ту злость, которая иногда серой завесой застилала мои глаза? Эта ведь была моя невыраженная злость на папу за то, что он посмел это сделать – убил моего любимого пса, друга, и даже не подумал ни на секунду обо мне. На маму, что это допустила. На няню, что безмолвно подчинялась и повиновалась порядку в доме и не посмела ничего сказать главе семьи. На сестер, которые не утешили, а переживали горе каждая в своем углу.

– Да, я помню твою злость. Я думала, что она предназначалась мне. Я думала, это я вызываю у тебя такие чувства. И мне казалось тогда, что я совсем уж плохая, раз так заставляю тебя сердиться. – Нани вздохнула, уперлась глазами в пол и стала тихонько болтать ногами.

– Милая Нани, ты с самого появления напоминала мне по характеру моего Тарзана. Ты была веселая, сильная, любящая преданно и без границ, нежная и всегда готовая поиграть-побаловаться. Ты ведь и по гороскопу собака, – мама тихо улыбнулась. – Ты так тянулась ко мне. Но для меня это были невыносимые отношения. Прости, милая…

Помолчали вместе какое-то время. Каждый о своем.

– А ты чего лежишь? – спросила Нани.

– А это была моя самая большая мечта в той жизни – прилечь и отдохнуть. Чтобы меня все оставили в покое. Просто полежать. Но мне редко это удавалось – все время приходилось бегать, словно, как ты там меня называла – электровеник?

– Ммм… Я вот теперь, когда взрослой стала, тоже полежать люблю. Особенно в районе часов трех – четырех. Очень в сон клонит в это время! – призналась Нани.

– Да уж, трудно себе представить. В детстве у тебя столько энергии было – не знала, куда ее девать. Ну как шило в одном месте. Только отойду на кухню – ты уже в моем ящике с бельем роешься и на пол вещи выбрасываешь. Только отвернусь – ты через порог ванной «полет шмеля» совершаешь. Потом реву и крику на всю округу! На прогулке как рванешь бежать вперед, даже не обернешься.

Нани вспомнила, как в три года она быстро-быстро бежала от мамы и няни по бульвару. Красные ботиночки на шнурках только и мелькали вдали.

– А знаешь, мне очень хотелось тогда, чтобы ты меня догнала. Чтобы остановила и обняла крепко-крепко. И сказала, что ни за что на свете не дашь мне убежать, не отпустишь.

Мама и Нани сидели уже какое-то время в тишине. Тишину было очень приятно слушать. Это была полуденная тишина с их дачи – слышно было, как льется солнечный свет, как пробирается через его лучи легкий летний ветерок волнистой тропкой. Как струится аромат сирени в комнаты. И обязательная составляющая летнего полуденного оркестра – ненавязчивое стрекотание кузнечиков и навязчивое жужжание мух на окне.

Все это при желании можно было здесь послушать. Эта была любимая Нанина тишина. Ничто не было ей столь мило – ни шум моря, ни благородная звенящая тишина гор, а только звуки полуденного зноя с их подмосковной дачи, хранящей память о разных поколениях семьи. «Это, должно быть, у нас с мамой общее», – подумала Нани.

– Ты совсем другая здесь, мама, – сказала Нани.

– Это я настоящая, Нани. Я могла бы быть такой при жизни, но не получилось. Мама не очень-то хотела меня – ждала мальчика, а появилась я. Мама даже не хотела забирать меня из роддома. Она все пыталась родить папе мальчика – думала, он тогда будет счастлив, доволен, будет больше времени дома проводить и ей внимания уделять. А появилась я, третья дочь. Так что мама меня не очень-то любовью и вниманием баловала. Я ей в тягость была. Она потратила на меня девять месяцев своей жизни и здоровья, фигура располнела еще больше, а я девочкой оказалась. С самого начала не оправдала ее ожиданий. Помню, бегу я, маленькая совсем, за ней по коридору, за ее роскошной косой по пояс, а она на меня даже не обернется.

Няня у нас, правда, была заботливая и добрая. Но на меня у нее времени много не было – на ней было все хозяйство, готовка, поход по магазинам, стирка и глажка, уход за огородом, мы с сестрами и мама моя еще – всё на ней. Папа работал, занят был. Только и помню редкие моменты общения с ним, когда забиралась под его рабочий стол, а он меня там находил. Он, кажется, радовался мне. Но не умел это выразить. Сестры ко мне не очень тепло относились. Мы вообще всю жизнь с ними соревновались за мамино-папино внимание. В общем, росла я в нашем саду-огороде, как сорняк. Проку от меня никому не было. Мама игнорировала, папа был выше того, чтобы со мной нянчиться, няня вечно пропадала в огороде, сестры меня критиковали и поругивали. Единственное существо, которое всегда было мне радо и никогда не отвергало, которое разрешало бесконечно висеть на шее – это был Тарзан, столь бесцеремонно застреленный папой… – мама немного помолчала и продолжила: – Никто со мной не занимался – не учил меня читать-писать. А в шесть лет меня отправили в школу. Другие детки уже кое-что умели, и их хвалили. А на меня сразу кричать начали, ругать, что я ничего не знаю. Мне было так страшно идти в школу, что меня даже рвало каждое утро перед уроками. Тот мир встретил меня враждебно. И я привыкла отвечать ему взаимностью.

– Бедная маленькая девочка. Как же я ей сочувствую! – сказала Нани. Ее лицо изменилось за время маминого рассказа, детское выражение сменилось на взрослое, вдумчивое. – Ну а как здесь ты поживаешь? Не ходишь ли к своим маме и папе в гости? Может быть, хотя бы здесь они тебя приласкали и дали тебе то, чего не случилось на земле?

Но тут мама почему-то затихла и как будто отключилась. Взгляд ушел вниз.

– Знаешь, Наненька, я что-то устала, хочу сейчас поспать. Ты заходи как-нибудь потом.

И мама медленно опустила голову на постель и сомкнула глаза. Нани посидела еще немножко подле мамы, но, поняв, что она проснется нескоро, решила оставить ее на время.

«Пойду, пройдусь», – решила она. Но в праздничный парк с людьми идти не хотелось. Там ведь Нани уже бывала раньше. Хотелось снова оказаться в волшебном лесу и посмотреть, что там такое. Из дома уйти было очень трудно. Дом как будто обволакивал теплой и уютной негой. Хотелось в нем остаться навсегда. Нани почувствовала тяжесть в веках. Вот-вот и она провалится в сон… Нани боролась с собой из последних сил. Еле-еле добрела до входной двери и из последних сил потянула ее на себя.

Переступив порог и оказавшись за пределами шале, Нани сразу же почувствовала прилив сил.

«Вот дивный лес!» – думала Нани. Она полулетела, полушла, иногда касаясь поверхности ногами. Опускалась в живописные овраги и взбиралась на торчащие скалы, усаживалась временами на верхушку пушистого дуба и созерцала всю невероятную красоту и гармонию красок раскинувшегося перед ней потустороннего пейзажа.

– Мама! – вдруг услышала она зов издалека.

Ее сердце дрогнуло. Нани знала, кто ее зовет. «Боже! – подумала она. – Как это возможно?!» Нани ощутила в этот момент свою телесность – сердцебиение, проступающий пот на лбу, напряженные мышцы. Она заметалась, спустилась на землю.

– Это бывает, – услышала она добродушный умиротворенный голос. Нани огляделась вокруг. Прямо посередине леса в кресле-качалке сидела старушка с шитьем на коленях. – Редко, правда, очень, но бывает.

Старушка, слегка покачиваясь, посматривала то на Нани, то опускала глаза на шитье.

– Что бывает? – изумленно спросила Нани.

Хотя, кажется, ответ она уже знала. Здесь вообще, как ей показалось, можно было и не разговаривать. Получалось общаться на уровне мыслей. Что-то похожее она уже почувствовала, когда была в гостях у мамы. Но Нани еще не привыкла. И спросила еще раз:

– Что бывает?

– Да раз в сто лет рождаются люди, в которых собирается сила любви многих поколений. И это очень большая любовь. Она настолько сильна, что может пробиться через несколько разных миров. Вот и сейчас ты услышала свою дочь, которая зовет тебя из другого мира, потому что в тебе собрана невыраженная любовь всех твоих предков за многие столетия. Поэтому ты можешь слышать свою дочь, – старушка мило улыбнулась и посмотрела на Нани.

Нани присела рядом. Просто сидеть рядом со старушкой, покачивающейся в кресле и перебирающей в руках шитье, было очень приятно. Нани решила послушать, что еще скажет эта обитательница леса. Но старушка сидела молча, иногда лишь ласково поглядывая на Нани.

– Ты – моя родственница? – спросила Нани.

– Да, только более древняя, чем те родственники, которых ты знала.

Нани посмотрела на одеяние старушки. Платье коричневое длинное, фартук белый с рюшами, на голове что-то вроде чепчика. «Прямо бабуля из Красной Шапочки! – прыснула она про себя. – Ну, век XVII–XVIII, значит. Да, это очень давно».

– Да я, между прочим, еще кормилицей у Шарля Перро была! – усмехнулась старушка. – Это я ему рассказывала народные фольклорные сказки, которые он потом написал.

Нани почувствовала, что эта встреча, конечно же, неспроста. Почувствовала она это очень сильно, да так, что вскочила на ноги и, пошатнувшись, еле на них удержалась. Она поняла, зачем она здесь!

– А расскажи мне сказку! Расскажи. Такую, которую еще никто никогда не слышал. Пожалуйста! – глаза Нани засветились.

Старушка положила на колени шитье и внимательно посмотрела на Нани. Вот это был взгляд! Это был взгляд какой-то вечной женщины, преисполненной мудрости и знания о разных мирах, это был взгляд самой женской сущности. Нани почувствовала эту сущность как глубокую связь всех женщин и их единение с природой. И поняла, что эта женщина намного старше эпохи Шарля Перро…

– Давно я никому не рассказывала сказок, – вздохнула старушка, – лет триста уже. – И начала: – Давным-давно…

– Послушай, бабуль, – перебила ее вдруг Нани, сама того не ожидая от себя, – понятно, что в сказке какая-то мудрость будет зашифрована, и что это будет очередной посыл: «Пойди, угадай, что имелось ввиду!» А нельзя ли попроще, попрямее как-нибудь. Чтобы сразу все стало понятно, что это за мудрость такая?

Старушка нахмурилась.

– Нет, нельзя. Неужели непонятно почему?

– Не до конца…

– Чтобы у вас, людей, там наступило счастливое будущее, моих мудростей недостаточно! Нужно, чтобы мои мудрости и знания объединились с человеческой сущностью, которая у всех вас хорошая, добрая, настоящая. Но из поколения в поколение вы передаете своим детям вместе с любовью и зло, которое застилает им глаза. Чтобы мои мудрости, сказанные напрямую, стали понятны, каждый человек должен выиграть битву между добром и злом в самом себе. Поблагодарить зло в себе за то, что служило ему защитой долгие годы, с болью и радостью отпустить его, чтобы добро победило. Тогда человек соприкоснется со своей сущностью. И начнет жить по-настоящему: начнет любить так, как только способен, начнет творить и созидать так, как настоящий художник, мастер или виртуоз, начнет радоваться и обогащаться общением с другими людьми. Каждому найдется ремесло, каждому найдется место под солнцем. Но пока человек не готов пройти через эту битву в самом себе – уж очень сильная боль, он ее боится. Он ищет битвы и сражения вовне.

– Понятно, – вздохнула Нани. – Жаль, что так. Не уверена, что люди когда-нибудь дойдут до этого. Вон сколько уже веков прошло, сколько крови пролито, сколько войн и страданий было, и все никак!

– Ничего, рано или поздно разберетесь, что к чему. А моя сказка будет вам тайным посланием, напутствием о том, как приблизить этот светлый час.

Нани уселась поудобнее и приготовилась слушать.

Старушка помедлила и начала:

«Однажды царь собрал своих приближенных и задал им задачу. Нужно при жизни попасть в заоблачный мир, пообщаться там с праотцами, а потом целехоньким вернуться назад. Ну и рассказать ему, царю, все, что там увидел и узнал. Кто выполнит это задание, тому была обещана большая награда – как полагается в таких случаях – полцарства и в придачу драгоценных каменьев сундук. Для осуществления задания разрешил царь каждому из приближенных нанять себе в помощники по семь человек. То могли быть люди самого разного происхождения и ремесла. И мужчины, и женщины. От воевод до гадалок.

Но, как ни странно, среди приближенных царя не нашлось желающих отправиться в мир иной. Уж очень был велик страх не вернуться обратно. А здесь им, подле царя, и так неплохо жилось. Зачем же что-то менять? Да и те, кто смог радением своим к царю приблизиться, держались за свое место и не доверяли никому. А тут команду из семи человек набрать, чтоб с тобой в заоблачный мир пошли, да чтоб не бросили там одного на погибель верную. Не то вдруг сами вернутся к Его Величеству и потребуют награды за подвиги „свои“?! Ну уж нет, не бывать такому! А потом еще неизвестно, как долго продлится путешествие это – можно ведь и застрять там, в заоблачном мире, а свято место подле Его Величества пусто не бывает! Никто не пошел, не нашлось храбрецов.

Стали тогда созывать добровольцев из простолюдинов. Да мужики все дома на хозяйстве нужны – поле боронить, зерно сеять. Кое-как сыскался один молодой парень восемнадцати лет из зажиточных крестьян. Он хоть и единственный сын был, но семья его как услыхала про то, что есть работа, за которую можно полцарства и сундук драгоценных каменьев получить, сразу же его в путь-дорогу снарядила. Парень противиться родительскому слову не привык – хоть и нехотя, но согласился.

Еще вызвалась одна девушка – сирота. Если бы что с ней случилось в дороге, некому было бы и печалиться по ней.

Парня звали Ваня, а девушку – Маша. Предстали они перед царем, сказали, что готовы выполнить волю Его Величества и отправиться в заоблачный мир, чтобы пообщаться там с праотцами, а потом вернуться назад домой и обо всем Его Величеству доложить.

Благословил их царь в путь-дорогу. Хотя про себя подумал, что от этих двух толк навряд ли будет. Уж очень молоды-зелены.

Предложил им по команде себе собрать. Чтобы было, кому охранять, у кого совета спросить, кому накормить, кому развеселить в дороге, кому записать все, что случится, кому словом добрым-ласковым утешить, кому увидеть то, что другие не смогут.

Да что-то в царстве оказалось негусто с помощниками, защитниками да кормильцами. С кем ни поговори – самого защитил бы кто, самому посоветовал бы, накормил бы, развеселил бы и так далее.

В общем, походили-походили Ваня и Маша по царству, да не присмотрели никого в помощники. Так и порешили, что вдвоем пойдут. И обязанности между собой распределять будут – у кого что лучше получается, тот то и будет делать.

Решили они на дорогу к одной бабушке-ведунье зайти, может, каким премудростям научит да покажет-расскажет, как попасть в заоблачный мир. Жила старушка глубоко в лесу. Пока Ваня и Маша добрались до нее, уже и стемнело совсем. Пришлось старушке оставить молодежь у себя на ночлег, да условилась, что будет говорить с каждым по отдельности. Маша была похрабрее да пошустрее – решилась идти первой на разговор.