Текст книги "Девушка, которая взрывала воздушные замки"

Лисбет Саландер следовала рекомендациям физиотерапевта и пыталась на протяжении получаса делать отжимания, растяжки и приседания, и вся взмокла. У нее имелся длинный регистр движений, которые ей следовало ежедневно повторять, чтобы укрепить мускулатуру плеча и бедер после операции, проведенной три недели назад. Лисбет тяжело дышала и чувствовала, что находится далеко не в лучшей своей форме. Она здо́рово уставала, и при малейшем напряжении у нее моментально начиналась боль в плече. Но в целом Лисбет, несомненно, шла на поправку. Головные боли, мучавшие ее постоянно в первые дни после операции, уже почти не беспокоили ее.

Саландер считала, что уже достаточно здорова и что ее вполне могут уже выписать или хотя бы перевести в реабилитационное отделение. Но ей приходилось подчиняться больничному режиму. Во‑первых, потому, что врачи еще не признали ее здоровой, а во‑вторых – дверь в палату постоянно запиралась и находилась под наблюдением охранника, который постоянно торчал на стуле в коридоре.

Она считала, что уже вполне созрела для того, чтобы ее перевели в обычное реабилитационное отделение. Но после некоторых переговоров полиция и руководство больницы решили пока оставить Лисбет в палате номер 18. Это помещение легко было охранять, поблизости все время находился кто-нибудь из персонала, и она располагалась в конце коридора, который делал закорючку в виде буквы «Г». Было решено, что проще оставить Лисбет в коридоре 11 С, где персонал после убийства Залаченко проинструктирован относительно мер безопасности и уже в курсе ее сложной ситуации, чем переводить ее в другое отделение и менять уже освоенный распорядок.

В любом случае Лисбет Саландер еще предстояло пробыть в Сальгренской больнице несколько недель. Как только врачи объявят, что она относительно здорова, ее перевезут в Стокгольм, в следственный изолятор Крунуберг, где она будет дожидаться решения суда. А принимать решение относительно ее выписки уполномочен только доктор Андерс Юнассон.

А провести первый серьезный допрос доктор Юнассон разрешил полиции только через десять дней после событий в Госсеберге. Аннику Джаннини это вполне устраивало. Но к сожалению, врач препятствовал и самой Аннике, регламентируя ее общение с клиенткой, и это ее раздражало.

После инцидента с убийством Залаченко доктор провел всестороннее обследование состояния Лисбет Саландер. Он также учитывал тот факт, что его пациентка, скорее всего, испытала большой стресс, поскольку ее подозревали в тройном убийстве. Андерс Юнассон не имел ни малейшего представления о том, насколько она виновна или невиновна, но, как врача, его этот вопрос ни в коей мере не интересовал. Он просто пришел к выводу, что Лисбет Саландер подверглась серьезным стрессовым нагрузкам. В нее трижды стреляли, и одна из пуль попала ей в голову. Она чудом избежала гибели, ее по-прежнему мучили сильные головные боли, у нее держалась температура.

Андерс Юнассон предпочел обезопасить себя и свою пациентку от случайностей. Даже если Саландер и в самом деле убийца, она – его пациентка, и он обязан позаботиться о ее скорейшем выздоровлении. Поэтому он запретил ее посещать, что никак не было связано с юридически мотивированным запретом прокурора. Просто он прописал ей лечение и полный покой.

В то же время доктор Андерс Юнассон полагал, что полная изоляция граничит с пытками и что в отрыве от друзей никто не может чувствовать себя хорошо. Поэтому он доверил адвокату Аннике Джаннини роль друга Лисбет Саландер. Юнассон поговорил с Анникой и объяснил ей, что она сможет навещать Лисбет каждый день и проводить с нею по одному часу. Ей разрешалось беседовать с пациенткой или просто сидеть молча, но их беседы, по мере возможности, не должны касаться житейских проблем Лисбет Саландер и предстоящих юридических баталий.

– Лисбет стреляли в голову, и она очень серьезно травмирована, – повторял он. – Думаю, что сейчас она уже вне опасности, но всегда существует риск – могут возобновиться кровотечения и возникнуть осложнения. Ей надо обеспечить покой, только так она сможет выздороветь. А уже после этого начнет решать свои проблемы с законом.

Анника Джаннини признала справедливой логику и аргументы доктора Юнассона. Она провела с Лисбет Саландер несколько абстрактных бесед, в целом лишь очертив контуры их с Микаэлем стратегии. Но, конечно, никакие детали она обсуждать не могла. Лисбет Саландер была так накачана анальгетиками и так обессилена, что часто отключалась прямо посреди разговора.

Драган Арманский разглядывал фотографии, сделанные Кристером Мальмом, на которых двое мужчин выходили из кафе «Копакабана» вслед за Микаэлем Блумквистом. Снимки получились очень качественными.

– Нет, – сказал он. – Я никогда их раньше не видел.

Микаэль кивнул.

Встреча состоялась в понедельник утром в кабинете Арманского в «Милтон секьюрити». Микаэль проскочил в здание через гараж.

– Старший – это Йоран Мортенссон, владелец «вольво». Он преследовал меня не меньше недели, а может быть, даже и больше.

– И вы утверждаете, что он из СЭПО?

Микаэль показал досье, которое он собрал на Мортенссона – оно не требовало никаких комментариев. Арманский колебался: разоблачения Блумквиста вызывали у него противоречивые эмоции.

Никто не спорит: государственная тайная полиция часто попадает впросак – это касается не только шведской СЭПО, но, по всей видимости, и всех других разведывательных служб в мире. Взять хотя бы позорный эпизод, когда французская тайная полиция отправила команду водолазов‑минеров в Новую Зеландию, чтобы взорвать судно «Рейнбоу уорриор», принадлежавшее Гринпису. Эту акцию смело можно расценить как самую дебильную операцию в истории разведки. Сравниться с ней по идиотизму может только причастность президента Никсона к Уотергейтскому скандалу.

Но как можно обойтись без скандалов с такими бездарными командующими? Кстати, ведь об успехах спецслужб никогда не сообщается, но когда случаются провалы или совершаются какие-нибудь глупости, средства массовой информации, как церберы, набрасываются на службу безопасности.

Арманский никогда не мог понять, как шведские газеты относятся к СЭПО.

С одной стороны, СМИ рассматривают СЭПО как незаменимый источник информации, и почти любой политический промах становится поводом для эффектных заголовков: «СЭПО подозревает, что…» Почему-то ссылка на СЭПО сразу придает статье вес и авторитет.

С другой стороны, и СМИ, и политики разных уровней дружно набрасываются на сотрудников СЭПО, которые следят за шведскими гражданами, – если их, конечно, на этом деле поймают. И именно это противоречие внушало Арманскому сомнения в здравомыслии как политиков, так и СМИ.

Собственно говоря, сам по себе факт существования СЭПО Арманского ничуть не раздражал. Ведь должен же кто-нибудь следить за тем, чтобы спятившие национал-большевики, которые начитались Бакунина – или какого там еще там черта читают неонацисты, – не соорудили бомбу из минеральных удобрений с нефтью и не разместили ее в фургоне перед резиденцией Росенбада[34]34
  Резиденция шведского правительства.


[Закрыть]. Следовательно, необходимость таких организаций, как СЭПО, нельзя отрицать, и Арманский считал, что присматривать за некоторыми гражданами во имя интересов всеобщей безопасности вполне уместно.

Проблема, естественно, заключается в том, что организация, призванная следить за гражданами, должна находиться под самым неусыпным общественным контролем, и к тому же за ней следует осуществлять строгий конституционный надзор. А деятельность СЭПО на практике оказывалась вне зоны доступа политиков и членов Риксдага, даже когда премьер-министр назначал специального инспектора, которому на бумаге предоставлялись все права. Арманскому давали почитать книгу Карла Линдбума «Поручение», и он был буквально потрясен. В США десяток руководителей СЭПО незамедлительно арестовали бы за обструкцию и подвергли бы публичным допросам комиссии Конгресса. В Швеции же они явно оставались за пределами критики.

Случай Лисбет Саландер продемонстрировал: что-то не в порядке с этой организацией. Впрочем, когда Микаэль Блумквист пришел и вручил Драгану Арманскому мобильный телефон, свободный от прослушки, тот решил, что журналист сошел с ума. Но после того как он углубился в детали и изучил снимки Кристера Мальма, ему пришлось с неохотой признаться, что подозрения Блумквиста небеспочвенны. Это не предвещало ничего хорошего и означало, что заговор против Лисбет Саландер, предпринятый пятнадцать лет назад, не был случайным эпизодом.

Для случайности тут было слишком много совпадений. Допустим, что Залаченко мог стать жертвой параноика и одержимого диссидента. Но почему-то почти одновременно у Микаэля Блумквиста и у Анники Джаннини похищают документы, составляющие основу доказательной базы. Это уже умысел. К тому же, ключевого свидетеля Гуннара Бьёрка обнаружили повешенным.

– Хорошо, – сказал Арманский и забрал у Микаэля документы. – Значит, вы не возражаете, чтобы я передал это моему доверенному лицу?

– Значит, вы доверяете ему?

– Я знаю, что он безусловный приверженец демократии и придерживается высоких этических принципов.

– В СЭПО? – спросил Микаэль Блумквист с откровенным сомнением в голосе.

– Нам с вами все же придется найти точки соприкосновения. Мы с Хольгером Пальмгреном одобрили ваш план и сотрудничаем с вами, но я по-прежнему утверждаю, что собственными силами мы не справимся. Чтобы избежать плачевного финала, мы должны найти союзников среди властных структур.

– О’кей, – нехотя согласился Микаэль. – По правде сказать, я не привык делиться информацией о материале до того, как его опубликуют.

– Но ведь вы уже сделали это. Вы уже все рассказали – мне, своей сестре и Пальмгрену.

Микаэль кивнул.

– Вы поделились информацией, поскольку понимаете, что это дело выходит далеко за рамки статьи в вашем журнале. В данном случае вы не просто объективный репортер, а действующее лицо в цепочке событий.

Блумквист снова кивнул.

– И как действующему лицу вам требуется помощь, чтобы достичь поставленной цели.

Микаэль кивнул в третий раз. В любом случае, он не рассказал всего, что знал, ни Арманскому, ни Аннике Джаннини. У него по-прежнему имелись тайны от всего прочего человечества, которые он мог доверить только Лисбет Саландер. Он пожал Арманскому руку.

Глава 9

Среда, 4 мая

Эрика Бергер приступила к работе в качестве практикующего главного редактора и проработала в этом качестве только три дня. Действующий главный редактор «Свенска моргонпостен» Хокан Морандер скончался прямо в офисе, в середине рабочего дня. Он все утро просидел в своей стеклянной клетке, а Эрика вместе с ответственным секретарем Петером Фредрикссоном проводила совещание со спортивной редакцией. Она хотела познакомиться с сотрудниками и вникнуть в технологию их работы. Сорокапятилетний Фредрикссон считался, как и Эрика, относительным новичком в «Свенска моргонпостен», – он проработал здесь всего четыре года. Эрике он казался сдержанным, компетентным в самых разных вопросах и достойным человеком, поэтому она решила, что, когда приступит к командованию кораблем, будет во многом полагаться на его мнение. Значительную часть рабочего времени она прикидывала, на кого сможет опираться и кого сразу привлечет к руководящему звену. Фредрикссон, безусловно, входил в число кандидатов.

Вернувшись в центральную редакцию, они увидели, как Хокан Морандер поднялся и направился к двери стеклянной клетки. Выглядел он растерянным. Потом внезапно наклонился вперед, схватился за спинку офисного кресла и через несколько секунд рухнул на пол.

Он умер еще до прибытия «скорой помощи».

Во второй половине дня редакцию охватила растерянность. Около двух часов дня приехал председатель правления Боргшё и созвал сотрудников на краткую летучку, посвященную памяти главного редактора. По его словам, Морандер последние пятнадцать лет жизни посвятил газете, а журналистика порой требует очень высокой цены и великих жертв, вплоть до жизни. Потом он объявил минуту молчания.

Когда она закончилась, он начал оглядываться по сторонам, словно не зная, что делать дальше.

Смерть на рабочем месте – явление нетипичное, даже по-своему уникальное. Людям полагается умирать где-нибудь в другом месте. Они должны уходить на пенсию или попадать в больницу, и потом однажды в буфете становиться темой общего разговора. «Кстати, ты слышал, что старина Карлссон умер в пятницу?» «Да, сердце. Профсоюз обязательно пошлет цветы на похороны…»

Смерть прямо на рабочем месте и на виду перед коллегами задевает людей совсем по-другому. Эрика отметила, что вся редакция пребывает в состоянии шока. «Свенска моргонпостен» осталась без рулевого. И Бергер вдруг поняла, что многие сотрудники обратили к ней свои взгляды. Она – джокер.

И хотя ее никто об этом не просил и она толком не знала, что сказать, Эрика выступила на полшага вперед и заговорила – громко и уверенно:

– Я знала Хокана Морандера в общей сложности три дня. Это недолго, но даже столь краткое знакомство с ним позволяет мне искренне сожалеть о том, что мне не удалось узнать его поближе.

Она сделала паузу и уголком глаза заметила, что Боргшё взглянул на нее. Он, казалось, удивлялся тому, что она вообще решила высказаться. Эрика сделала еще шаг вперед. Не улыбайся. Тебе нельзя улыбаться, иначе у тебя будет нерешительный вид. Она заговорила на полтона громче.

– Внезапная кончина Морандера стала большой утратой и серьезной проблемой. Я должна была сменить его только через два месяца и рассчитывала, что у меня будет время познакомиться с его опытом и приобщиться к работе.

Она заметила, что Боргшё открыл рот и собирался что-то сказать.

– Однако судьба распорядилась иначе, и нам предстоит пережить некоторый период адаптации. Морандер был главным редактором ежедневной газеты, а на завтра ее выпуск никто не отменял. У нас осталось девять часов до выхода тиража из типографии и четыре часа до сдачи передовицы. Могу я узнать, кто из сотрудников был лучшим другом и ближайшим доверенным лицом Морандера?

Воцарилось молчание – сотрудники косились друг на друга.

Откуда-то слева до Эрики донесся голос:

– Возможно, я.

Гуннар Магнуссон, шестьдесят один год, секретарь редакции, отвечающий за титульную полосу газеты и работающий в «Свенска моргонпостен» с тридцати пяти лет.

– Кто-то должен написать некролог Морандеру. Я этого сделать не могу… С моей стороны это было бы слишком самонадеянным. Вы могли бы взять на себя труд написать такой текст?

Гуннар Магнуссон несколько секунд колебался, а потом кивнул:

– Да, я напишу.

– Мы используем всю первую полосу, а остальные статьи отложим на потом.

Гуннар еще раз кивнул.

– Нам потребуются фотографии…

Эрика покосилась направо и встретилась взглядом с главным бильд-редактором Леннартом Торкельссоном.

Тот кивнул.

– Что ж, пора вернуться к работе. В ближайшее время наш корабль, возможно, будет немного штормить. Мне потребуется ваша помощь, и прежде чем принимать решения, я буду с вами советоваться и полагаться на вашу компетентность и опыт. Вы ведь знаете, как делается эта газета, а мне еще некоторое время предстоит побыть в роли стажера.

Она повернулась к ответственному секретарю редакции Петеру Фредрикссону:

– Петер, насколько я поняла Морандера, вы – человек, к которому он испытывал безграничное доверие. На ближайшее время вам придется стать моим ментором и взвалить на свои плечи более существенный груз, чем обычно. Я попрошу вас стать моим консультантом. Вы согласны?

Он кивнул. Что ему еще оставалось делать?

Эрика вновь вернулась к титульной полосе.

– Еще одно… Морандер все утро писал передовицу. Гуннар, не могли бы вы подойти к его компьютеру и посмотреть, готова ли она? Если он даже не успел закончить, мы ее все равно опубликуем. Газета, которую мы делаем сегодня, по-прежнему является газетой Хокана Морандера.

Все молчали.

– Если кому-нибудь из вас нужна пауза, чтобы немного побыть в одиночестве и опомниться, пожалуйста, возьмите тайм-аут. Мы все-таки не роботы. Но вы все сами знаете, какой у нас дэдлайн.

Снова молчание. Эрика отметила, что некоторые кивали со сдержанным одобрением.

– Go to work, boys and girls[35]35
  За работу, ребята! (англ.)


[Закрыть], – тихо произнесла она.

Йеркер Хольмберг беспомощно развел руками.

Ян Бублански и Соня Мудиг не верили своим глазам. Курт Свенссон сохранял нейтралитет. Все трое рассматривали результаты предварительного расследования, которое Хольмберг завершил утром.

– Неужели ничего? – удивилась Соня.

– Ничего, – ответил Йеркер, помотав головой. – Утром мы получили заключительный отчет патологоанатомов. Версия самоубийства через повешение полностью подтверждается.

Все перевели взгляды на фотографии, сделанные в гостиной летнего домика в Смодаларё. Не возникало никаких сомнений в том, что Гуннар Бьёрк, работавший в Службе государственной безопасности в должности заместителя начальника отдела по работе с иностранцами, добровольно влез на табуретку, прикрепил к крюку от люстры петлю, надел ее себе на шею и решительно оттолкнул табуретку на несколько метров. Патологоанатом не смог бы уверенно назвать точное время смерти, но в конце концов определил – все произошло 12 апреля, после обеда. 17 апреля Бьёрка обнаружил не кто иной, как Курт Свенссон. Произошло это после того, как Бублански, неоднократно пытавшийся связаться с Бьёрком, вышел из себя и послал Свенссона, чтобы снова привезти его в полицию.

В какой-то момент в течение этих дней крюк от люстры на потолке не выдержал тяжести, и тело Бьёрка свалилось на пол. Свенссон увидел его через окно и забил тревогу. Бублански и другие, прибывшие на место, поначалу решили, что Бьёрка кто-то задушил и подбросил сюда. Крюк от люстры группа технических экспертов обнаружила уже позже. Йеркеру Хольмбергу поручили выяснить, как именно умер Бьёрк.

– Нет никаких доказательств, что совершено преступление. И что в тот момент там был кто-то еще, кроме Бьёрка, – сказал Хольмберг.

– А люстра…

– На люстре обнаружены отпечатки пальцев хозяина дома, который повесил ее два года назад, и самого Бьёрка.

– А откуда веревка?

– С флагштока на заднем дворе. Кто-то отмотал примерно метра два. На подоконнике, перед дверью на террасу, лежала «финка». Владелец дома утверждает, что это его нож и он обычно лежит в ящике для инструментов под мойкой. Отпечатки пальцев Бьёрка найдены на ручке, лезвии и на ящике с инструментами.

– Ну и дела, – произнесла Соня Мудиг.

– И что там были за узлы? – спросил Курт Свенссон.

– Простейшие бабьи узлы. Сама удавка завязана как простая петля. Возможно, это единственное, что немного настораживает. Бьёрк ходил под парусами и знал, как вяжутся настоящие узлы. Но кто может знать, насколько человека, который готовится к самоубийству, заботит форма узлов…

– Наркотики?

– Согласно результатам токсикологической экспертизы, в крови Бьёрка обнаружены следы сильных обезболивающих препаратов. Этот препарат выписывается только по рецепту, и он как раз из тех лекарств, которые выписывали Бьёрку. Найдены еще и следы алкоголя, но столь незначительные, что и говорить не о чем. Иными словами, он был относительно трезв.

– Патологоанатом отмечает, что у него есть ссадины.

– Трехсантиметровая ссадина на внешней стороне левого колена. Царапина. Я думал, как он мог оцарапаться, и понял, что есть дюжина разных вариантов – например, он мог стукнуться о край стула или что-нибудь в этом роде.

Соня Мудиг подняла фотографию, которая зафиксировала деформированное лицо Бьёрка. Петля врезалась так глубоко, что под складкой кожи самой веревки не было видно. Лицо выглядело отечным.

– Можно заключить, что, он, вероятно, провисел несколько часов, возможно, почти сутки, прежде чем сорвался с крюка. Вся кровь сконцентрирована отчасти в голове, поскольку удавка не давала ей разливаться по телу, отчасти в нижних конечностях. Когда крюк вырвался, тело ударилось о край стола грудной клеткой, и там появилась глубокая ссадина. Но эта рана появилась уже после наступления смерти.

– Что за отталкивающий вид, – сказал Курт Свенссон.

– Веревка была такой тонкой, что глубоко врезалась и остановила приток крови. Он, вероятно, потерял сознание за несколько секунд и умер через одну-две минуты.

Бублански с раздражением захлопнул отчет о предварительном расследовании. Залаченко и Бьёрк оба, похоже, умерли в один день, и это ему очень не нравилось. Одного застрелил параноик и борец с властями, а другой покончил с собой. Но, как ни крути, обследование места преступления ни в малейшей степени не подтверждало подозрения, будто кто-то помог Бьёрку отправиться на тот свет.

– Он испытал стресс, – сказал Бублански. – Он знал, что дело Залаченко вот-вот получит огласку и что он сам рискует попасть в тюрьму за нарушение закона о борьбе с сексуальными услугами и может оказаться в центре внимания СМИ. Не знаю, чего Бьёрк боялся больше. Он был нездоров, и довольно долгое время его донимали хронические боли… Просто не знаю. Я был бы признателен, если б он оставил письмо или что-нибудь в этом роде.

– Многие самоубийцы не оставляют никаких прощальных писем.

– Знаю… Ладно. Выбора у нас нет. Будем считать, что с Бьёрком мы разобрались.

Эрика Бергер не могла пересилить себя и сразу занять кресло Морандера в стеклянной клетке, отодвинув его личные вещи в сторону. Она договорилась с Гуннаром Магнуссоном о том, что тот свяжется с семьей Морандера и вдова подойдет, когда ей будет удобно, чтобы собрать принадлежащие ей вещи.

Вместо этого Эрика, предварительно высвободив себе пространство, уселась за центральный стол, прямо посреди редакторского корпуса, водрузила там свой ноутбук и приняла командование на себя. Поначалу по следам этого трагического события в журналистских и редакторских рядах царили смута и неразбериха. И тем не менее через три часа после того, как Эрика приступила к руководству газетой, титульная страница «Свенска моргонпостен» была сдана в печать. Гуннар Магнуссон написал четыре колонки о жизни и заслугах Хокана Морандера, в центре полосы поместили портрет покойного, его незаконченную передовицу – слева, а внизу дали серию фотографий.

Это противоречило законам дизайна, но с точки зрения эмоционального воздействия было как раз то, что надо.

Около шести часов вечера Эрика просматривала рубрики титульной полосы и обсуждала тексты с ведущим редактором. В это время к ней подошел Боргшё и тронул ее за плечо. Она подняла взгляд.

– Можно мне попросить вас на несколько слов?

Они прошли к кофейному автомату в комнате для ланча.

– Я только хочу сказать, что мне очень понравилось, как вы сегодня приступили к руководству. Думаю, вам удалось удивить всех нас.

– Мне кажется, у меня и выбора-то особенно не было. Но когда я освоюсь, все встанет на свои места.

– Мы это понимаем.

– Мы?

– Я имею в виду и команду редакции, и правление. Особенно правление. В частности, после того, что произошло сегодня, я больше чем когда-либо уверен: мы не ошиблись, остановив свой выбор на вас. Вы пришли сюда в очень сложный момент и были вынуждены принимать дела в условиях крайне деликатной ситуации.

Эрика покраснела – такого с ней не случалось с четырнадцати лет.

– Могу ли я дать вам добрый совет…

– Разумеется.

– Я слышал, что вы тут обменивались мнениями по поводу распределения материалов с Андерсом Хольмом, шефом отдела информации.

– У нас разные представления о том, где и как разместить статью о налоговых инициативах правительства. Он решил поставить статью на место, отведенное для новостей. А нам следует подавать информацию нейтрально. Комментарии можно раскрывать на титульной полосе. И раз уж мы затронули эту тему, – я буду время от времени писать передовицы, но я, как вы знаете, не принадлежу к какой-либо политической партии, поэтому нам надо решить вопрос о том, кто возглавит отдел, работающий над титульной полосой.

– Этим пока может заняться Магнуссон, – сказал Боргшё.

Эрика Бергер пожала плечами.

– Мне все равно, кого вы назначите. Лишь бы это был тот, кто полностью разделяет позицию газеты.

– Согласен. Могу лишь пожелать, чтобы вы предоставили Хольму некоторую свободу. Он давно работает в «Свенска моргонпостен» и уже пятнадцать лет возглавляет информационный отдел. Он классный профессионал. Хольм бывает упрям, но во многих аспектах ему нет равных.

– Я знаю. Морандер мне говорил. Но все же нам придется работать в команде. И новости тоже должны занять свое место. В конце концов, вы наняли меня, чтобы обновлять газету.

Боргшё рассеянно кивнул.

– О’кей. Будем решать проблемы по мере их возникновения.

Анника Джаннини чувствовала себя усталой и раздраженной, когда в среду вечером, возвращаясь в Стокгольм, садилась на Гётеборгском центральном вокзале в поезд Х2000. Ей казалось, что в последний месяц она буквально поселилась в этом поезде и вообще перестала видеться с семьей. Анника отправилась в вагон-ресторан за кофе, вернулась на свое место и открыла папку с записями последней беседы с Лисбет Саландер, которая также являлась еще одной причиной ее усталости и раздражения.

Она что-то скрывает, думала Джаннини. Эта дуреха не рассказывает мне правды. И Микке тоже что-то темнит… Одному Богу известно, что у них на уме.

Анника также констатировала, что, поскольку ее брат и клиентка не общаются друг с другом, заговор – если таковой существует – возник на почве молчаливого согласия. Они молчат о вещах, о которых им кажется естественным молчать. Толком неизвестно, в чем дело, но Микаэль считает необходимым что-то скрывать.

Анника боялась, что ее брат что-то скрывает, руководствуясь ложными соображениями этики и солидарности. Он считал себя другом Лисбет Саландер. Анника знала своего брата и его граничащую с фанатазимом лояльность по отношению к людям, которых он однажды причислил к своим друзьям. Даже если друг оказывался не на высоте и вовсе был не прав.

Она знала, что Микаэль мог бы смириться со множеством глупостей, но что существовала какая-то условная граница, преступать которую было нельзя. Где именно эта граница пролегала, зависело от конкретного персонажа, но Анника знала, что в некоторых случаях Микаэль полностью порывал отношения с близкими друзьями, если они совершали нечто, на его взгляд, аморальное и неприемлемое. Тогда он бывал неумолим, порывая с ними раз и навсегда, и это обсуждению не подлежало. Микаэль даже не отвечал на телефонные звонки, если бывший приятель звонил, чтобы смиренно попросить прощения.

Что происходило в голове брата, Анника еще могла бы понять. Но она не имела ни малейшего представления о том, что творилось в голове Лисбет Саландер. Временами ей казалось, что там пустота.

Микаэль предупреждал ее, что Лисбет бывает порой упрямой и неконтактной. До встречи с нею Анника думала, что так будет лишь на первом этапе, и весь вопрос в том, чтобы завоевать ее доверие. Однако после месяца встреч и бесед – правда, первые две недели прошли впустую, поскольку клиентка была не в силах общаться, – Анника констатировала, что их контакты по большей части являются односторонними.

Иногда ей также казалось, что Лисбет Саландер пребывает в глубокой депрессии и не проявляет ни малейшего интереса к своей жизни и к своему будущему. Она словно не понимал, или ее не волновало то, что Анника не сможет обеспечить ей полноценную защиту, если от нее утаить важные факты и события. Работать на ощупь Анника не могла.

Лисбет Саландер была мрачна и лаконична. Она делала долгие паузы, но если все же высказывалась, то четко формулировала свои мысли. Часто она вообще не отвечала, а иногда вдруг отвечала на вопрос, который Анника задавала ей несколько дней назад. Во время полицейских допросов Лисбет сидела в постели, безучастно молчала и равнодушно смотрела прямо перед собой. Лишь когда инспектор Маркус Эрландер спрашивал ее о том, что ей известно о Рональде Нидермане, она выходила из состояния оцепенения и по-деловому отвечала на его вопросы. Но стоило ему сменить тему беседы, как она снова надевала маску равнодушия и снова устремляла перед собою невидящий взгляд.

Анника была готова к тому, что Лисбет не скажет полиции ни слова. Из принципа она не общалась с представителями властей, что в данном случае можно было считать удачей. Хотя Анника чисто формально время от времени призывала свою клиентку отвечать на вопросы полиции, на самом деле полное молчание Саландер ее очень устраивало. Объяснялось все очень просто: молчание не содержало никакой лжи, в которой ее смогли бы уличить, и никаких противоречий, которые представили бы ее в невыгодном свете на судебном процессе.

Но тем не менее бескомпромиссность клиентки удивляла Аннику Джаннини. Однажды, оставшись один на один с Лисбет, она спросила, почему та чуть ли не демонстративно отказывается общаться с полицейскими.

– Они исказят мои слова и обернут их против меня.

– Но если ты отказываешься все объяснить, тебя осудят.

– Ну и пусть! Не я заварила всю эту кашу. А если им хочется меня осудить, то это не моя проблема.

Но постепенно Лисбет Саландер рассказала почти обо всем, что произошло в Сталлархольме; правда, слова из нее Аннике приходилось буквально вытягивать клещами. Она только не могла объяснить, откуда у Магге Лундина взялась пуля в ноге. Как Анника ни приставала к ней с этим вопросом, Лисбет только вызывающе смотрела на нее и усмехалась.

Она рассказала и о том, что случилось в Госсеберге, хотя и умолчала о том, по каким причинам выслеживала своего отца. Саландер явилась туда с целью убить его – как утверждал прокурор – или привести его в чувство? С юридической точки зрения разница была просто колоссальной.

Когда Анника вспомнила про ее бывшего опекуна, адвоката Нильса Бьюрмана, Лисбет и вовсе замкнулась. Она все время отвечала, что не убивала его и что ее пока никто в этом и не обвиняет.

А когда Анника перешла к ключевому моменту во всей истории – роли доктора Петера Телеборьяна в событиях 1991 года, – Лисбет вообще замолчала.

«Так не пойдет, – решила Анника. – Если Лисбет мне не доверяет, мы проиграем процесс. Мне придется поговорить с Микке».

Лисбет Саландер сидела на краю кровати и смотрела в окно. Она видела фасад по другую сторону парковки. После того как Анника Джаннини встала и в порыве гнева захлопнула за собой дверь, она просидела неподвижно уже больше часа. Ее снова беспокоила головная боль, хотя и не сильная и какая-то отдаленная, но чувствовала она себя неважно.

Анника раздражала ее. С практической точки зрения Лисбет было ясно, зачем адвокат постоянно копается в деталях ее прошлого. С рациональной точки зрения она понимала, для чего Аннике нужны абсолютно все факты. Но ей совершенно не хотелось делиться – ее чувства и ее поступки никого не касаются. Никто не должен лезть в ее жизнь. В том, что ее отец оказался патологическим садистом и убийцей, нет ее вины. И она не виновата также и в том, что ее брат – профессиональный убийца. К счастью, никто не знает, что он ее брат. Иначе рано или поздно ей это тоже припомнили бы во время психиатрического обследования, которое, конечно же, будет назначено. Она не убивала Дага Свенссона и Миа Бергман. И не она назначала себе опекуна, оказавшегося подонком и насильником.