Текст книги "Девушка, которая взрывала воздушные замки"

Чертов Залаченко.

Разве может шпион позволить своему пенису управлять своим поведением? Но Залаченко, казалось, пренебрегал всеми нормами и правилами, или, по крайней мере, считал себя выше их. Если бы он хотя бы просто трахал эту шлюху, еще ничего, но ведь он регулярно причинял своей подруге тяжкие телесные повреждения. Он, казалось, даже воспринимал это как забаву, как способ поиздеваться над своими опекунами из «Группы Залаченко», и избивал ее каждый раз только для того, чтобы доставить им неприятности.

В том, что Залаченко – не только подонок, но и психопат, Гульберг уже не сомневался, но выбирать ему не приходилось. У него был один-единственный перебежчик из агентов ГРУ, так что он не мог ими разбрасываться. И тот пользовался тем, что у Гульберга нет никакого выбора.

Он вздохнул. «Группа Залаченко» играла роль отряда чистильщиков, и от этого никуда не деться. Русский знал, что может позволить себе всякие вольности, а его кураторы потом утрясут его проблемы. Особенно он злоупотреблял своей безнаказанностью в отношении Агнеты Софии Саландер.

Предупреждения поступали с разных сторон. Когда Лисбет Саландер едва исполнилось двенадцать лет, она отделала папашу ножом. Раны оказались несерьезными, но его отвезли в больницу Святого Георгия, и «Группе Залаченко» пришлось немало потрудиться, чтобы все замять. В тот раз Гульберг затеял со своим подопечным очень серьезный разговор. Он обстоятельнейшим образом объяснял ему, что тот больше никогда не должен контактировать с семейством Саландер, и Залаченко пообещал. Больше полугода он не приближался к своей семье, но потом поехал домой к Агнете Софии Саландер и избил ее с такой жестокостью, что остаток своей жизни она провела в стенах лечебницы.

Но Гульбергу даже в страшном сне не могло присниться, что Лисбет Саландер окажется маньячкой и психопаткой, и что она способна изготовить самодельную зажигательную бомбу. В тот день разыгрался настоящий триллер.

Началась череда расследований, и вся «Операция Залаченко», то есть вся «Секция», повисла на очень тонком волоске. Если бы Лисбет заговорила, то Залаченко могли бы разоблачить. В таком случае под угрозой провала оказались бы операции, которые проводили в Европе последние пятнадцать лет. И потом, возник бы риск того, что «Секцию» начали бы тщательно проверять. Этому следовало воспрепятствовать любой ценой.

Гульберг не мог успокоиться. На фоне их публичной проверки дело Информационного бюро показалось бы просто невинной забавой. Если б к архивам «Секции» открыли публичный доступ, то обнаружились бы обстоятельства, не вполне совместимые с конституцией, не говоря уже о многолетней слежке за Улофом Пальме и другими известными социал-демократическими деятелями. Даже спустя несколько лет после убийства Пальме эта тема носила весьма деликатный характер. В результате организовали бы комиссии по расследованию, а самого Гульберга и нескольких других сотрудников «Секции» обвинили бы в преступной деятельности. Более того, самые шустрые журналисты запустили бы версию, согласно которой за убийством Пальме стояла «Секция». А это, в свою очередь, привело бы к очередной серии разоблачений и обвинений. И самое ужасное заключалось в том, что за эти годы руководство Службы безопасности сменилось столько раз, что о существовании «Секции» не знал даже самый высший руководитель ГПУ/Без. Все контакты с ГПУ/Без в тот год застревали на столе нового заместителя начальника канцелярии, а он уже десять лет как являлся постоянным соучастником «Секции».

Сотрудников «Группы Залаченко» охватили панические настроения и страх. Нежелательное развитие событий предотвратил Гуннар Бьёрк – он завербовал психиатра, которого звали Петер Телеборьян.

Телеборьяна ангажировали по совершенно другому поводу – его пригласили в отдел контрразведки ГПУ/Безопасность консультантом по делу некоего предпринимателя, которого подозревали в промышленном шпионаже. Контрразведчики решили как можно более деликатно выяснить, как он поведет себя в стрессовой ситуации. Телеборьян – молодой перспективный психиатр – не болтал всякой чепухи и предлагал конкретные и деловые варианты. Благодаря его рекомендациям Служба безопасности смогла предотвратить самоубийство и обратить этого шпиона в двойного агента, поставлявшего своим работодателям дезинформацию.

После атаки Саландер на Залаченко Бьёрк привлек Телеборьяна к работе «Секции» как консультанта по особо важным делам. И теперь его помощь требовалась больше, чем когда-либо раньше.

Проблема решалась очень простым путем. Карла Акселя Бодина отправляли на реабилитационное лечение. Агнета София Саландер поступила в клинику на длительный срок, поскольку получила тяжелейшую травму головного мозга. Все полицейские отчеты аккумулировались в ГПУ/Безопасность и через заместителя руководителя канцелярии передавались в «Секцию».

Петер Телеборьян только что получил должность заместителя главного врача в детской психиатрической клинике Святого Стефана в Уппсале. Всего-то и требовалось заключение судебно-психиатрической экспертизы, которое Бьёрк с Телеборьяном сочинили на пару. Затем они получили краткое и не слишком противоречивое заключение районного суда. Теперь речь шла о том, как представить дело. Конституционные нормы никто не нарушал. Ведь речь все-таки шла о государственной безопасности, народ должен был это понять.

А то, что Лисбет Саландер – невменяемая, было совершенно очевидно и не подлежало сомнению. Несколько лет в закрытой психиатрической лечебнице наверняка пошли бы ей на пользу. Гульберг кивнул и распорядился приступить к проведению операции.

Все детали пазла оказались на своих местах, и произошло это в то время, когда «Группу Залаченко» уже собирались распустить. Советский Союз прекратил свое существование, и вместе с ним канула в прошлое эпоха величия Залаченко. Перебежчик стал маргиналом и вышел из употребления.

«Группа Залаченко» выбила для него щедрое выходное пособие из фондов Службы безопасности. Они обеспечили и оплатили ему самое достойное реабилитационное лечение, а еще через полгода со вздохом облегчения отвезли Карла Акселя Бодина в Арланду[26]26
  Международный аэропорт Стокгольма.


[Закрыть] и снабдили билетом в Испанию в один конец. Ему недвусмысленно дали понять, что отныне пути Залаченко и «Секции» разошлись.

Этот эпизод стал достойным завершением карьеры Гульберга: через неделю он в силу своего возраста вышел на пенсию и передал бразды правления наследнику престола – Фредрику Клинтону. Теперь Гульберга приглашали только в качестве консультанта и советника по особо деликатным вопросам. Он пробыл в Стокгольме еще три года и почти ежедневно ходил на службу, но заданий становилось все меньше. Постепенно он сам себя сократил и вернулся в родной город Лахольм, выполняя кое-какие отдельные поручения на расстоянии. В первые годы регулярно ездил в Стокгольм, но с годами число этих поездок свелось к минимуму.

Теперь уже персона Залаченко перестала его занимать. И так было до тех самых пор, пока он не проснулся однажды утром и не обнаружил на первых полосах всех газет сенсационную новость – дочь Залаченко обвинялась в убийстве трех человек.

Эти новостные сводки вызвали у Гульберга ощущения дискомфорта и растерянности. Он прекрасно понимал, что Бьюрман не случайно оказался опекуном Саландер, но не видел в этом непосредственной опасности: ему казалось, что старая история Залаченко не может снова всплыть на поверхность.

Саландер конечно, психически больна. То, что она устроила кровавую оргию, Гульберга не удивляло. Но ему даже не приходило в голову, что это может быть связано с Залаченко, пока он не включил утренние новости и не услышал о событиях в Госсеберге. Тогда-то и начал звонить на свою бывшую службу и в конце концов купил билет в Стокгольм.

«Секция» оказалась на пороге самого опасного кризиса – с тех самых пор, как он ее создал. Все грозило рухнут, как карточный домик.

Залаченко теперь мог сам добираться до туалета – после того, как больница снабдила его костылями, он научился перемещаться без посторонней помощи. Воскресенье и понедельник он посвятил тренировкам. У него по-прежнему адски болела челюсть, и он мог есть только жидкую пищу, но теперь уже начал вставать и передвигаться на короткие расстояния.

Почти пятнадцать лет жизни Залаченко привыкал к протезам и костылям. Передвигаясь по палате, он осваивал искусство перемещаться беззвучно. Но каждый раз, когда его правая ступня касалась пола, ногу пронзала резкая боль.

Вспомнив, что Лисбет Саландер лежит в одной из соседних палат, в непосредственной близости от него, Залаченко стиснул зубы. Он потратил целый день на то, чтобы разузнать: она находится через две двери направо.

Около двух часов ночи, через десять минут после последнего визита ночной сестры, наступила полная тишина. Залаченко с трудом поднялся и нащупал костыли. Приблизился к двери, прислушался, но ничего не услышал. Тогда он открыл дверь и выполз в коридор. Из комнаты медсестер доносилась тихая музыка. Залаченко добрался до двери в конце коридора, открыл ее и изучил лестничную клетку. Там имелись лифты. Он двинулся обратно по коридору. Проходя мимо палаты Лисбет Саландер, остановился, оперся на костыли и с полминуты поотдыхал.

Как раз в эту ночь медсестры закрыли дверь в ее палату.

Лисбет услышала в коридоре слабые шаркающие звуки и насторожилась. Она так и не смогла установить источник звука. Ей казалось, что по коридору что-то осторожно тащат. На мгновение все стихло, и Лисбет подумала, уж не почудилось ли ей, но через полторы минуты звуки послышались снова. Теперь звуки удалялись, но ощущение тревоги усилилось.

Где-то снаружи находится Залаченко.

Лисбет Саландер чувствовала себя зафиксированной на постели. Шея под гипсовым воротником чесалась. У нее возникло острое желание встать. Постепенно ей удалось сесть, но на большее сил не хватало. Она опустилась обратно и положила голову на подушку.

Через некоторое время Лисбет ощупала воротник и обнаружила скреплявшие его кнопки, а потом расстегнула и швырнула его на пол. Ей сразу стало легче дышать.

Ей не помешало бы какое-нибудь оружие. Или хотя бы у нее появились силы, тогда она смогла бы подняться и покончить с ним – раз и навсегда.

Лисбет приподнялась на локте, зажгла ночник и огляделась. Ничего такого, что могло бы сыграть роль оружия, здесь не имелось. Потом ее взгляд упал на стол медсестры, стоявший возле стены, в трех метрах от ее кровати, и она заметила, что кто-то забыл там карандаш.

Лисбет подождала, пока ночная сестра совершит очередной обход, – сейчас к ней, похоже, заходят примерно каждые полчаса. Она предположила: очевидно, врачи считают, что ее состояние улучшается по сравнению с выходными, когда к ней заходили каждые пятнадцать минут или даже чаще. Сама Лисбет особой разницы не ощущала.

Снова оставшись одна, она напряглась, села и свесила ноги с кровати. К ее телу были прикреплены электроды, которые регистрировали пульс и дыхание, а кабели вели в ту же сторону, где лежал карандаш. Лисбет осторожно встала и вдруг покачнулась, полностью утратив равновесие. На секунду ей показалось, что она сейчас упадет в обморок, но Саландер оперлась о кровать и сфокусировала взгляд на столе перед собой, затем шаткой походкой дошла до места, протянула руку и схватила карандаш. Потом, пятясь, вернулась на кровать, и силы совершенно покинули ее.

Только через некоторое время она смогла вновь натянуть на себя одеяло.

Подняв карандаш, Лисбет пощупала кончик. Это был самый обычный карандаш из дерева, но свежезаточенный и острый, как шило. Вполне может сойти за колющее оружие, если ударить им в лицо или в глаз.

Она положила карандаш возле бедра, так, чтобы дотянуться до него в случае чего, и провалилась в сон.

Глава 6

Понедельник, 11 апреля

В понедельник Микаэль Блумквист встал утром в начале десятого и позвонил Малин Эрикссон, которая только-только заходила в редакцию «Миллениума».

– Привет, шеф-редактор, – сказал он.

– Я просто в шоке от того, что Эрики нет и что меня решили назначить новым главным редактором.

– Вот как?

– Она ушла. Ее письменный стол пуст.

– Тогда тебе, вероятно, придется потратить этот день на то, чтобы перебраться в ее кабинет.

– Я даже не знаю, что мне делать. Чувствую себя очень дискомфортно.

– Успокойся. Все решили, что в данной ситуации ты – лучший вариант. Да и вообще, ты в любой момент можешь обращаться ко мне и к Кристеру.

– Спасибо за доверие.

– Хорошо, – сказал Микаэль. – Работай как обычно. В ближайшее время мы будем решать проблемы по мере их появления.

– О’кей. Чем я могу тебе помочь?

Блумквист объяснил, что собирается остаться дома и весь день писать. До Малин вдруг дошло, что он докладывает ей так же, как, вероятно, докладывал Эрике Бергер о том, чем занимается. Ждет ли он каких-то комментариев с ее стороны. Или нет?

– У тебя есть для нас какие-нибудь поручения? – спросила она.

– Нет. Наоборот, если у тебя появятся поручения ко мне, звони. Я по-прежнему слежу за делом Саландер и решаю, что делать дальше, а все остальное, что касается журнала, – на твоей ответственности. Принимай решения. Я тебя поддержу.

– А если я буду принимать ошибочные решения?

– Если я увижу это или услышу, то скажу тебе. Но такое может произойти только в каком-то исключительном случае. В стандартной же ситуации ни одно решение не бывает на сто процентов правильным или ошибочным. Ты будешь принимать свои решения, скорее всего, не такие, какие приняла бы Эрика Бергер. А я в свою очередь принимал бы другие решения, и получился бы третий вариант. Но сейчас наступило время твоих решений.

– О’кей.

– Если хочешь стать дельным шефом, советуйся с другими. В первую очередь с Хенри и Кристером, потом со мной, и, наконец, самые сложные вопросы мы будем решать коллегиально на редакционных летучках.

– Я буду стараться.

– Ну и отлично.

Микаэль уселся на диване в гостиной с ноутбуком на коленях и проработал почти без перерывов весь понедельник. В итоге у него получился первый черновой вариант двух текстов, общим объемом в двадцать одну страницу. Эта часть материала была сфокусирована на убийстве их коллеги Дага Свенссона и его подруги Миа Бергман: он писал о том, над чем они работали, почему их убили и кто совершил эти убийства. Микаэль подсчитал, что для летнего тематического номера ему придется написать еще приблизительно сорок страниц. Теперь он размышлял над тем, как описать судьбу Лисбет Саландер, не нарушив ее права на неприкосновенность частной жизни. Блумквист ведь знал о ней такие секреты, которыми она ни в коем случае не хотела бы ни с кем делиться.

В понедельник Эверт Гульберг позавтракал в кафе «Фрейс» при гостинице. Он съел один тост и выпил чашку черного кофе. А потом взял такси и поехал на улицу Артиллеригатан, расположенную в районе Эстермальм. В 09.15 утра он позвонил в домофон, назвал свое имя, и ему тут же открыли. Гульберг поднялся на шестой этаж, где его прямо у лифта встретил пятидесятичетырехлетний Биргер Ваденшё – новый руководитель «Секции».

Когда Гульберг уходил на пенсию, Ваденшё был одним из самых молодых сотрудников «Секции». Так что Эверт даже не успел составить себе представление о нем.

Он предпочел бы по-прежнему видеть на этом месте дееспособного и решительного Фредрика Клинтона. Клинтон в свое время сменил Гульберга и возглавлял «Секцию» до 2002 года, когда диабет и болезни сосудов вынудили его выйти на пенсию. А что из себя представляет Ваденшё, Гульберг пока толком так и не понял.

– Привет, Эверт, – сказал Ваденшё, пожимая руку своему бывшему начальнику. – Хорошо, что вы нашли время приехать.

– Время – это почти единственное, в чем я не испытываю нехватки, – ответил Гульберг.

– Вы ведь знаете, нам не всегда удается поддерживать тесные контакты с бывшими сослуживцами.

Проигнорировав эту реплику, Эверт Гульберг повернул налево, вошел в свой прежний кабинет и сел за круглый стол для переговоров, стоявший у окна. Вероятно, репродукции Шагала и Мондриана на стенах развесил Ваденшё, решил он. В его время тут висели чертежи знаменитых кораблей, таких как «Крунан» и «Васа»[27]27
  Названия знаменитых шведских боевых кораблей XVII в., имевших несчастливую судьбу.


[Закрыть]. В душе он был морским офицером и всегда мечтал о море, хоть и провел на нем всего несколько месяцев во время воинской службы. В целом комната выглядела почти точно так же, как и в момент его ухода на пенсию. О том, что с тех пор прошло немало времени, свидетельствовали только появившиеся в кабинете компьютеры.

Ваденшё принес кофе.

– Остальные сейчас подойдут, – сказал он. – Я подумал, что нам следует сначала переговорить вдвоем.

– Сколько человек осталось в «Секции» с моих времен?

– Кроме меня, здесь, в офисе работают только Отто Хальберг и Георг Нюстрём. Хальберг в этом году выходит на пенсию, а Нюстрёму исполняется шестьдесят. Все остальные новые. Кое с кем из них вы уже раньше встречались.

– Сколько всего человек сейчас работает в «Секции»?

– Мы провели небольшую реструктуризацию.

– Вот как?

– На сегодня у нас здесь на полных ставках работает семь человек. Мы сократили штатное расписание. Но всего внутри ГПУ/Без в «Секции» насчитывается тридцать один человек. Большинство из них сюда вообще не заглядывает, а занимается своим обычным делом и негласно собирает для нас материал.

– Тридцать один сотрудник.

– Плюс семь. Ведь эта система создавалась вами. Мы лишь слегка ее подкорректировали, так что сегодня уместно говорить о внутренней и внешней структуре. Когда мы набираем новые кадры, их на некоторый период освобождают от службы, и они проходят у нас обучение. Этим занимается Хальберг. Базовое обучение занимает шесть недель. Мы проводим его в военно-морской школе. Потом они возвращаются обратно на свои должности в ГПУ/Без, но теперь уже находятся на службе у нас.

– Ясно.

– Вообще-то эта система зарекомендовала себя позитивно. Большинство сотрудников даже не имеют понятия о существовании друг друга. А здесь, в «Секции», мы в основном принимаем рапорты. Правила с ваших времен фактически не изменились. Организация должна иметь горизонтальную структуру.

– А как обстоят дела с оперативной группой?

Ваденшё нахмурил брови.

Во времена Гульберга в «Секции» имелась маленькая оперативная группа, состоявшая из четырех человек, под командованием опытного инструктора Ханса фон Роттингера.

– Никак. Ведь Роттингер умер пять лет назад. У нас имеется молодой многообещающий сотрудник, который выполняет часть технической и оперативной работы, но обычно мы при необходимости ангажируем кого-нибудь из внешней организации. К тому же организовать прослушивание телефона или войти в квартиру теперь стало технически сложнее. Повсюду есть сигнализация и всякие другие прибамбасы…

Гульберг кивнул.

– А бюджет? – спросил он.

– Мы распоряжаемся примерно одиннадцатью миллионами в год. Треть идет на зарплаты, треть – на техническое обслуживание и треть – на оперативную деятельность.

– Значит, бюджет уменьшился?

– Немного. Правда, у нас сократился штат, то есть бюджет в пересчете на каждого сотрудника на самом деле увеличился.

– Понимаю. А в каких отношениях мы сейчас пребываем с Безом?

Ваденшё покачал головой.

– Шеф канцелярии и финансовый директор – свои люди. Формально только шеф канцелярии в курсе, чем мы занимаемся. Мы настолько засекречены, что нас просто не существует. Но на самом деле о нашем существовании знают еще несколько заместителей начальников. Которые всячески делают вид, что они не в курсе.

– Ясно. Следовательно, если возникнут проблемы, то для нынешнего руководства Службы безопасности это станет негативным сюрпризом. А как обстоят дела с руководством Министерства обороны и правительством?

– От Министерства обороны мы отгородились лет десять назад. А правительства сменяют друг друга.

– Значит, если начнется шторм, мы останемся в полном одиночестве?

Ваденшё кивнул.

– Это минус подобного менеджмента. Но очевидны и плюсы. Ведь наши задачи тоже изменились. После распада Советского Союза в Европе сложилась новая геополитическая ситуация. Нам все реже приходится охотиться за шпионами. Сейчас самое приоритетное направление нашей деятельности – терроризм. Но не менее важна оценка политической ориентации людей, занимающих ключевые посты.

– Это всегда было важно.

В дверь постучали. Гульберг увидел респектабельно одетого мужчину лет шестидесяти и молодого человека в джинсах и пиджаке.

– Привет, ребята. Это Юнас Сандберг. Он проработал у нас четыре года и отвечает за оперативные дела. Я о нем рассказывал. А это Георг Нюстрём. Вы с ним встречались.

– Здравствуй, Георг, – сказал Гульберг.

Они пожали друг другу руки. Потом Гульберг обратился к Юнасу Сандбергу и спросил, разглядывая его:

– А ты откуда?

– Сейчас прямо из Гётеборга, – шутливо ответил Сандберг. – Я навещал его.

– Залаченко… – произнес Гульберг.

Сандберг кивнул.

– Присаживайтесь, господа, – сказал Ваденшё.

– А Бьёрк? – нахмурившись, поинтересовался Гульберг.

Ваденшё закурил сигариллу. Эверт снял пиджак и откинулся на спинку кресла за столом для совещаний.

Ваденшё взглянул на старца и удивился, до чего же тот исхудал.

– Его задержали в пятницу за нарушение закона о борьбе с проституцией, – ответил Георг Нюстрём. – Дело пока не возбудили, но он, в принципе, признал свою вину и уполз домой, поджав хвост. Сейчас живет в Смодаларё, в данный момент находится на больничном. В СМИ еще ничего не просочилось.

– Когда-то Бьёрк был одним из ведущих сотрудников «Секции», – сказал Гульберг. – Он играл ключевую роль в деле Залаченко… Что с ним случилось после того, как я ушел на пенсию?

– Он – один из очень немногих сотрудников, кто перешел из «Секции» обратно на внешнюю работу. Он ведь вылетал из гнезда и в ваше время.

– Да, тогда ему потребовался небольшой отдых, хотелось расширить кругозор. В восьмидесятых годах Бьёрк брал отпуск, уволился из «Секции» и работал военным атташе. До этого, начиная с семьдесят шестого года, работал с Залаченко дни и ночи напролет, и я решил, что ему действительно необходим тайм-аут. Он отсутствовал с восемьдесят пятого по восемьдесят седьмой год, а потом вернулся обратно.

– Можно сказать, что Бьёрк проработал в «Секции» до девяносто четвертого года, а потом перешел во внешнюю организацию. В девяносто шестом году его назначили заместителем начальника отдела по работе с иностранцами. Ему приходилось уделять очень много времени своим непосредственным обязанностям. Разумеется, он все время поддерживал контакты с «Секцией», и до самого последнего времени мы с ним регулярно общались – примерно раз в месяц.

– Значит, он болен?

– У него ничего особенно серьезного, просто сильные боли – грыжа межпозвоночного диска. В последние годы она его периодически беспокоит. Два года назад Бьёрк пробыл на больничном четыре месяца, а в прошлом году в августе снова слег. Он должен был приступить к работе первого января, но ему продлили больничный, и теперь он ждет операции.

– А больничный позволяет ему бегать по шлюхам, – прокомментировал Гульберг.

– Да, он ведь не женат и, если я правильно понял, в течение многих лет регулярно общался с проститутками, – сказал Юнас Сандберг, который до этого молчал почти полчаса. – Я читал рукопись Дага Свенссона.

– Ясно. И все же кто-нибудь может объяснить мне, что, собственно, произошло?

– Насколько мы понимаем, по всей видимости, всю эту карусель затеял именно Бьёрк. Иначе просто невозможно объяснить, как материалы расследования девяносто первого года попали в руки к адвокату Бьюрману.

– Который тоже проводил время, бегая по шлюхам? – поинтересовался Гульберг.

– Насколько мне известно, нет. Во всяком случае, в материале Дага Свенссона он не упоминается. Зато он являлся опекуном Лисбет Саландер.

Ваденшё вздохнул.

– Вероятно, это мой прокол. Ведь вы с Бьёрком нейтрализовали Саландер в девяносто первом году, отправив ее в психушку. Мы рассчитывали, что она пробудет там значительно дольше, но ей назначили наставника, адвоката Хольгера Пальмгрена, которому удалось ее оттуда вытащить. Он поместил ее в приемную семью. Вы к тому времени уже были на пенсии.

– А что случилось потом?

– Мы за нею следили. Ее сестра, Камилла Саландер, тем временем жила в другой приемной семье, в Уппсале. Когда им исполнилось по семнадцать лет, Лисбет Саландер вдруг углубилась в свое прошлое. Она начала разыскивать Залаченко и изучать все доступные ей официальные регистры. Каким-то образом – мы точно не знаем – ей удалось узнать, что сестре известно, где находится Залаченко.

– Но каким образом?

Ваденшё пожал плечами.

– Если честно, не имею понятия. Сестры несколько лет вообще не встречались, а потом Лисбет Саландер отыскала Камиллу и пыталась выудить из нее все, что той известно. Их встреча закончилась бурной ссорой и даже потасовкой.

– Вот как?

– В те месяцы мы внимательно следили за Лисбет. Мы также известили Камиллу о том, что ее сестра агрессивна и психически больна. Она-то и связалась с нами после внезапного визита Лисбет, и мы активизировали слежку.

– Значит, ее сестра была твоим информатором?

– Камилла Саландер смертельно боялась своей сестры. В любом случае, Лисбет привлекла к себе внимание и по другим эпизодам. Она неоднократно конфликтовала с сотрудниками социальной комиссии, и мы пришли к заключению, что она по-прежнему представляет угрозу разоблачения Залаченко. Потом произошел тот инцидент в метро…

– Она напала на педофила…

– Вот именно. Она проявляла склонность к агрессии, у нее наблюдались явные психические отклонения. Мы посчитали, что всем будет спокойнее, если снова спрятать ее в каком-нибудь интернате, и решили воспользоваться случаем. Этим занялись Фредрик Клинтон и фон Роттингер. Они снова призвали Петера Телеборьяна и затеяли через него процесс в суде, добиваясь того, чтобы снова поместить ее в закрытую лечебницу. Адвокатом Саландер назначили Хольгера Пальмгрена, и, вопреки всем прогнозам, суд встал на его сторону. С той лишь оговоркой, что ей назначат опекуна.

– Но Бьюрман-то каким образом оказался причастен к этому делу?

– Осенью две тысячи второго года Пальмгрена разбил инсульт. Мы по-прежнему следили за Саландер и вмешивались, если ее имя снова всплывало. Я проследил за тем, чтобы ее опекуном назначили Бьюрмана. Заметьте: он понятия не имел о том, что она – дочь Залаченко. Расчет был прост – если она начнет болтать об отце, Бьюрман среагирует и поднимет тревогу.

– Бьюрман полный идиот. Его ни за что нельзя было подпускать к Залаченко и тем более к его дочери. – Гульберг посмотрел на Ваденшё. – Это серьезный просчет.

– Знаю, – сказал тот. – Но тогда это казалось правильным ходом, я ведь не мог предположить, что…

– Где сейчас находится ее сестра? Камилла Саландер?

– Мы не знаем. Когда ей исполнилось девятнадцать, она собрала вещи и покинула приемную семью. С тех пор о ней не было слышно ни звука. Она просто исчезла.

– О’кей, продолжай…

– У меня есть источник в полиции, который беседовал с прокурором Рикардом Экстрёмом, – сказал Сандберг. – Инспектор Бублански, который ведет расследование, полагает, что Бьюрман насиловал Саландер.

Гульберг взглянул на Сандберга с искренним изумлением, потом задумчиво провел рукой по подбородку.

– Насиловал? – переспросил он.

– У Бьюрмана на животе обнаружена татуировка с текстом: «Я садист, свинья, подонок и насильник».

Сандберг положил на стол цветную фотографию, сделанную на вскрытии. Гульберг, широко раскрыв глаза, уставился на живот Бьюрмана.

– Значит, это дело рук дочери Залаченко?

– Скорее всего. Она вовсе не так уж безобидна. Ей удалось как следует поколотить двоих хулиганов из мотоклуба «Свавельшё МК».

– Дочь Залаченко, – повторил Гульберг и снова повернулся к Ваденшё. – Знаешь, я думаю, тебе стоит нанять ее на работу.

Ваденшё настолько опешил, что Гульбергу пришлось объяснить: он пошутил.

– О’кей. Давайте примем за рабочую гипотезу, что Бьюрман ее насиловал и она ему отомстила. Что еще?

– Объяснить, что именно произошло, мог бы, разумеется, только сам Бьюрман. Но побеседовать с ним затруднительно, поскольку он мертв. Он не должен был знать, что она дочь Залаченко – ни в одном официальном регистре это не отражено. И все же на каком-то этапе Бьюрман обнаружил связь между ними.

– Черт подери, Ваденшё, она ведь знала, кто ее отец, и могла в любую минуту рассказать об этом Бьюрману!

– Я знаю. Мы… Я просто-напросто свалял дурака.

– Непростительная некомпетентность, – сказал Гульберг.

– Знаю. Я уже много раз сожалел об этом. Но Бьюрман был одним из немногих, кто вообще знал о существовании Залаченко, и я тогда подумал, что уж лучше пусть он обнаружит, что Саландер – дочь Залаченко, чем если это станет известно совершенно неизвестному опекуну. Она ведь, в принципе, могла рассказать об этом кому угодно.

Гульберг дернул себя за ухо.

– Ладно… продолжайте.

– Конечно, мы лишь выдвигаем гипотезы, – кротко сказал Георг Нюстрём. – Но мы пришли к выводу, что Бьюрман надругался над Саландер, а она ответила ему… – Он показал на татуировку на фотографии со вскрытия.

– Она настоящая дочь своего отца, – произнес Гульберг с оттенком восхищения в голосе.

– В результате Бьюрман связался с Залаченко, чтобы тот разобрался со своей дочерью. Ведь у него, как известно, имелось больше причин ненавидеть Лисбет Саландер, чем у кого-либо другого. А Залаченко, в свою очередь, перепоручил дело ребятам из «Свавельшё МК» и этому Нидерману, с которым он общается.

– Но как Бьюрману удалось…

Гульберг умолк.

Ответ был очевиден.

– Бьёрк, – сказал Ваденшё. – Единственное объяснение тому, как Бьюрман мог найти Залаченко: информацией его снабдил Бьёрк.

– Черт возьми, – возмутился Гульберг.

Лисбет Саландер испытывала раздражение и тревогу. Утром у нее появились две медсестры, чтобы перестелить ей постель. Они сразу обнаружили карандаш.

– Надо же! Каким образом он тут оказался? – воскликнула одна из сестер и под разящим взглядом Лисбет сунула находку к себе в карман.

Она вновь оказалась безоружной и к тому же настолько беспомощной, что даже не могла протестовать.

В выходные Лисбет чувствовала себя очень плохо. У нее страшно болела голова, и ей давали болеутоляющие средства. В плече Саландер ощущала тупую боль, которая резко обострялась, если она делала неосторожное движение или меняла положение тела. Молодая женщина лежала на спине, все с тем же фиксирующим воротником вокруг шеи – его оставили еще на несколько дней, пока рана в голове не начнет заживать. В воскресенье у нее поднялась температура до 38,7. Доктор Хелена Эндрин заметила на это, что инфекция все еще бродит по ее организму. Иными словами, Лисбет еще не выздоровела, и это было ясно и без термометра.

Надо же – она опять прикована к постели в казенном заведении… правда, на этот раз без фиксирующих ремней. Ремни в этот раз даже и не потребовались бы – Лисбет не могла даже сесть, не то что сбежать.