Текст книги "Полночный прилив"

– Не могу.

Шанд подошла и положила руку на плечо Теголу. У него подкосились коленки, таким неожиданно сочувственным было прикосновение.

– Ты прав, не можешь. Мы оба знаем, что этого недостаточно.

– Расскажи ему, – сказала Хеджун. – Тегол Беддикт, сделай правильно на сей раз.

Он отошел и посмотрел на них. Три проклятущие женщины.

– Боюсь, то, что вас трудно сбить, – палка о двух концах.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, Шанд, что Летер скоро падет – и не с моей помощью. Найдите Халла и спросите его – я уверен, что он где-то недалеко. На севере. И знаете, даже забавно, как сильно он боролся за вас, за те племена, которые потом поглотил Летер. Ведь теперь, зная все, что знает, он намерен бороться снова. Только уже не за племя, не за тисте эдур. На сей раз – за Летер. Потому что он знает, милые мои, что мы столкнулись с ровней, с проклятыми ублюдками. На этот раз пировать будут эдур.

– С чего ты взял? – спросила Шанд, и на лице у нее читалось недоверие.

– Потому что они не играют.

– А если ты ошибаешься?

– Может, и ошибаюсь. В любом случае будет кровь.

– Что ж, облегчим задачу тисте эдур.

– Шанд, ты говоришь, как предатель.

Шанд поджала губы.

Риссар захохотала.

– Идиот. Мы профессиональные предатели.

Странник меня разрази, она права.

– Вряд ли кучка варварских повелителей эдур справится лучше.

– Мы говорим не о том, как лучше, – сказала Шанд. – Мы говорим о мести. Подумай о Халле, о том, что сделали с ним. Исправь все, Тегол.

Не думаю, что Халл согласился бы. Не согласится. И еще очень, очень долго.

– Вы же понимаете, я упорно культивировал вялость. И, похоже, с отличными результатами.

– Под юбкой не видно.

– Моя интуиция, наверное, притупилась…

– Лжешь. Она таилась и ждала. С чего начнем, Тегол Беддикт?

Он вздохнул.

– Прежде всего, мы сдадим внаем первый этаж. Бири требуется склад.

– А ты?

– Меня вполне устраивает мой дом, я не собираюсь съезжать. Для всех прочих я не в игре. Вы три – вкладчики. Так что отложите это дурацкое оружие; мы начинаем гораздо более опасную войну. У моего дома приютилась семья нереков: мать и двое детей. Наймите их – кухаркой и посыльными. Потом отправляйтесь в Биржевую палату и зарегистрируйтесь. Вы занимаетесь недвижимостью, строительством и транспортировкой. Больше ничем. Пока. Далее, семь владений выставлены на продажу вокруг пятого крыла Вечного дома. Продаются дешево.

– Потому что тонут.

– Верно. Исправим. Сразу после этого ожидайте гостей из королевской инспекции и всевозможных подающих надежды архитекторов. Дамы, готовьтесь стать богатыми.

Хотите твердого основания? «Строители Бугга» – ваш ответ.

По крайней мере, пока потоп не смоет весь мир.

– Мы купим тебе одежду.

Тегол оторопел.

– Зачем?

Внизу протянулась долина, крутые склоны которой покрывал густой неподвижной зеленью лес. Прокладывая себе путь, сверкал стремительный поток. Кровь гор – так называли эту реку эдур. Тис’форундал. Воду окрашивала красным железная руда.

Дорога пересекала реку вновь и вновь.

Одинокий тисте эдур далеко внизу, казалось, появился прямо из этого малинового потока.

Как будто знал, что мы здесь.

Бурук Бледный не торопился, объявив привал вскоре после полудня. Фургоны не тронутся с места по каменистой скользкой дороге в долину до утра. Предосторожность или пьяное безразличие?

Халл стоял рядом с Сэрен. Оба смотрели на приближающегося эдура.

– Ты плакала ночью…

– Я думала, ты спишь.

Он помолчал.

– Твой плач всегда будил меня.

И это все, на что ты осмелишься?

– Хотела бы я, чтобы твой будил меня.

– Так и было бы, Сэрен, если бы я плакал.

Она кивнула в сторону эдур.

– Узнаешь его?

– Да.

– Будут проблемы?

– Вряд ли. Думаю, он доведет нас до земель хиротов.

– Благородных кровей?

Халл кивнул.

– Бинадас Сэнгар.

– Ты ради него резал плоть?

– Да. А он – ради меня.

Сэрен Педак плотнее завернулась в меха. Ветер не утихал, хотя теперь его порывы доносили из долины запахи сырости и гниения.

– Халл, ты боишься Большой Встречи?

– Мне достаточно оглянуться, чтобы увидеть, что ждет впереди.

– Ты уверен?

– Мы купим мир, но для тисте эдур этот мир станет смертельным.

– И все-таки мир, Халл.

– Аквитор, вот что тебе стоит знать, чтобы до конца понять меня: я намерен разнести это сборище. Я хочу втянуть эдур в войну с Летерасом.

Оцепенев, она смотрела на него.

Халл Беддикт отвернулся.

– Теперь поступай как знаешь, – сказал он.

Глава третья

 
Лицом к Свету,
преданный Тьмой,
Отец Тень
лежит, истекая кровью,
невидимый и невидящий,
потерянный,
пока его дети
не выйдут на последнюю тропу
и, избавившись
от чужаков,
не возродятся вновь.
 

Молитва тисте эдур

Тяжелое молчание казалось уместным в плотном, непроницаемом тумане. Весла из черного дерева с трудом выходили из плотной, как кровь, воды. Вода стекала струйками, потом каплями по полированному дереву и на прохладном воздухе высыхала патиной соли.

Дочь Менандор принесла наутро мрачное предвестие. Тело воина бенедов. Раздутое тело, спаленное чародейством, кожа ободрана вечно голодными обитателями моря. Негромко зажужжали мухи, взвившись в воздух из-за появления эдур, чьи рабы первыми обнаружили тело.

Летерийское чародейство.

У воина не было ни ножен, ни доспехов. Он собирался порыбачить.

Четыре баркаса к’орфан отправились из устья реки вскоре после находки. На первой были Ханнан Мосаг, его магический отряд к’риснан и еще семьдесят пять окропленных воинов. На трех других лодках плыли по сотне бойцов.

Какое-то время их нес отлив. Потом ветер с берега стих; пришлось свернуть треугольные паруса, и за дело взялись гребцы – по тридцать пять с каждого борта.

Пока колдун-король не просигналил остановку.

Туман окутал четыре рейдовых баркаса. Ничего нельзя было рассмотреть на расстоянии двадцати взмахов весла в любую сторону. Трулл Сэнгар сидел на банке рядом с Фиром. Он опустил весло и теперь крепко держал новое отделанное железом копье, которое вручил ему отец.

Он знал, что летерийские корабли недалеко и дрейфуют, как и баркасы эдур. Но они рассчитывают только на паруса и ничего не могут поделать, пока не поднимется ветер.

А Ханнан Мосаг сделал так, чтобы ветра не было.

Тени-призраки мерцали, бесцельно бродя по палубе, то и дело становясь на четвереньки и упираясь когтистыми руками в палубу. Трулл никогда не видел их в таком количестве, а ведь он знал, что и на других баркасах их столько же. Но не они станут убийцами летери. Для этого колдун-король приготовил кое-что другое.

Что-то ждало внизу. Ждало терпеливо, прячась в глубине.

На носу лодки Ханнан Мосаг медленно поднял руку; за фигурой колдуна-короля Трулл разглядел громаду летерийского промыслового судна, медленно выползающего из тумана. Паруса убраны, лампы на концах мачт бросают тусклый желтый свет.

Потом – второй корабль, привязанный к первому толстым канатом.

Акульи плавники резали ровную поверхность воды вокруг кораблей.

И вдруг плавники пропали.

То, что ждало в глубине, поднималось.

Что-то невидимое, только рябь пошла по воде.

Тишина, мутная и неопределенная.

А потом – вопли.

Трулл уронил копье и зажал руками уши – и не он один. Вопли становились громче, они вырывались из глоток беспомощных людей и срывались на визг. Чародейство коротко сверкнуло в тумане и исчезло.

Туман сгустился вокруг летерийских кораблей, словно дым, и из беспроглядного мрака прорывались крики. Они царапали мозг, как клочья ужаса, как извивающиеся души.

Звуки проникали в череп Трулла, как ни старался он заглушить их. Сотни голосов. Сотни и сотни.

И снова тишина. Густая и полная.

Ханнан Мосаг махнул рукой.

Белый саван тумана мгновенно исчез.

С ярко-голубого неба сияло солнце, спокойную поверхность моря поглаживал тихий ветерок.

– Весла на воду.

Голос Ханнана Мосага позвучал, казалось, над самым ухом Трулла. Вздрогнув, как и все, он уперся бедром в планшир и вонзил весло в воду.

Баркас рванулся вперед.

И вскоре остановился рядом с корпусом одного из кораблей.

Тени-призраки полезли на окровавленный борт.

И Трулл увидел, что ватерлиния поднялась, – трюмы опустели.

– Фир, – прошипел он. – Что происходит? Что это?

Брат повернулся, напугав Трулла необычайно бледным лицом.

– Это не для нас, – сказал он и отвернулся.

Это не для нас. Что он имеет в виду? О чем он?

Вокруг в волнах кувыркались дохлые акулы. Животы были вспороты, словно взорвались изнутри. Воду покрывали полосы вязкой пены.

– Возвращаемся, – велел Ханнан Мосаг. – Поднять паруса, мои воины. Мы видели. Теперь пора уходить.

Видели… Во имя Отца Тени, что именно?

На борту летерийских кораблей бились и хлопали паруса.

Духи их достанут. Во имя Сумерек, это не просто демонстрация силы. Это… это вызов. Вызов куда более высокомерный, чем все, что сделали охотники летери с их дурацким нападением на клыкастых тюленей. И тут Трулла, следящего, как воины поднимают паруса, посетила новая мысль. Кто же у летери сознательно послал команды девятнадцати кораблей на гибель? И как могли команды согласиться?

Говорят, что только золото что-то значит. Но кто в здравом уме будет алкать богатства, если оно означает верную смерть? Они же знали, что спасения не будет. А если бы я не наткнулся на них? Если бы я пошел за нефритом не на берег Калача? Впрочем, теперь уже он проявляет высокомерие. Не Трулл, так кто-то другой. Преступление не останется незамеченным. Преступление не может остаться незамеченным.

Он был в замешательстве, как и остальные воины. Что-то тут неправильно. И с летери, и… И с Ханнаном Мосагом. С нашим колдуном-королем.

Наши тени танцуют. Тени летери и эдур танцуют ритуальный танец – но я не узнаю движений. Прости, Отец Тень, я напуган.

Девятнадцать мертвых кораблей уплывали на юг, а четыре рейдовых баркаса к’орфан повернули на восток. Четыреста воинов эдур плыли в тяжелом молчании.

Приготовлениями занимались рабы. Труп бенеда лежал на песчаном полу большой каменной пристройки у цитадели и высыхал. Глазницы, уши, ноздри и распахнутый рот были очищены и заклеены мягким воском. Рваные раны на коже покрыли смесью глины с маслом.

Под присмотром шести вдов эдур установили железный поддон над ямой, наполненной углями. Медные монеты, уложенные на поддоне, подпрыгивали с треском, когда капли влаги шумели и испарялись.

Удинаас согнулся у ямы, держась достаточно далеко, чтобы ни капли его пота не попало на монеты – такое святотатство означало бы немедленную смерть для безалаберного раба, – и смотрел, как монеты темнеют, покрываясь черной дымкой. Когда в центре каждой монеты начали появляться светящиеся точки, он стал щипцами брать по одной с поддона и класть на тарелки из обожженной глины – по тарелке для каждой вдовы.

Вдова, встав на колени, брала маленькими щипчиками монету и поворачивалась к трупу.

Первая монета легла на левую глазницу. Раздалось шипение; взвились струйки дыма, когда женщина прижала монету щипчиками, пока она не прикипела к плоти. Настала очередь правой глазницы. Нос, лоб и щеки – монета к монете.

Когда монетами покроется передняя часть тела и бока, включая руки и ноги, на монетную кольчугу выльют расплавленный воск. Когда он остынет, тело перевернут. И снова монеты – пока не будет покрыто все тело, кроме подошв ног и ладоней. И снова слой расплавленного воска.

Процесс укладывания монет занял почти весь день; уже начало смеркаться, когда Удинаас наконец выбрался из пристройки и остановился, склонив голову, чтобы свежий ветер сдул капли пота. Удинаас плюнул, пытаясь избавиться от гадкого привкуса во рту. Жженая гниющая плоть, распухшая в жаркой тесной пристройке, запах паленых волос… Никаким количеством ароматного масла и никаким скоблением кожи не избавиться от того, что въелось в поры. Ему еще долго избавляться от густого ужасного привкуса.

Удинаас уставился на землю под ногами. Плечо болело после жесткого лечения Урут. И с того времени у него так и не было случая поговорить с Пернатой Ведьмой.

Хозяевам он ничего не объяснил. Да они, правду сказать, особенно не настаивали. Задали несколько вопросов и удовлетворились неуклюжими ответами. Интересно, с таким же безразличием расспрашивала Урут Пернатую Ведьму? Тисте эдур редко обращали внимание на рабов и почти совсем не понимали их обычаев. Конечно, завоеватель имеет право на такое поведение, и порабощенные народы всегда страдают от невнимания.

Свобода – всего лишь рваная сеть, наброшенная на кучку мелких обязательств. Сдерни эту сеть – и ничего не изменится. Мысль привязана к личности, личность к плоти, плоть к костям. По воле Странника мы решетки, и то, что трепещет внутри, знает только одну свободу – смерть.

Захватчики всегда полагают, что завоевали личность. На самом деле личность можно уничтожить только изнутри, и даже это – химера.

В пристройке за спиной Удинааса завели скорбную песню, принятую у эдур. «Ханн, ханн, ханн, ханн…» От этих звуков Удинааса всегда охватывал озноб. Словно чувство бьется в одну и ту же стену, снова, снова и снова. Голос пойманного, запертого. Голос ошеломленного правдами мира. Эдур горевали не столько о потере, сколько о потерянности.

Так бывает, когда проживешь сотню тысяч лет?

Появились вдовы, окружившие труп, который несли по воздуху на высоте пояса густые, бурлящие тени. Фигура из медных монет. Только в этих целях эдур использовали монеты. Медные, оловянные, бронзовые, железные, серебряные, золотые… Доспехи мертвых.

По крайней мере, честно. Летери на деньги покупают непохожесть. Нет, не совсем так. Скорее, иллюзию непохожести. Богатство как доспехи жизни. Как подземелье, крепость, цитадель, вечно бодрствующая армия. Но врагу это нипочем, враг знает, что вы беззащитны.

«Ханн, ханн, ханн, ханн…»

Настал час Дочери Шелтаты Лор, когда реальные предметы становятся зыбкими. Их смазывает отступление света, когда воздух теряет ясность и в нем плавают пылинки и гранулы, когда проявляется несовершенство и света, и тьмы, скрытое в другие часы. Становится видно, что трон пуст.

А почему не поклоняться деньгам? По крайней мере, награда очевидна и незамедлительна… Нет, это упрощение. Вера летери тоньше, их этика поощряет те черты и привычки, которые помогают копить. Прилежание, дисциплина, упорный труд, оптимизм, личная слава. И наоборот, главное зло – леность, отчаяние и безвестность неудачи. Суровый мир отделяет одно от другого, не оставляя места для сомнений и безвольного уклонизма. Таким образом, поклонение превращалось в прагматизм, а прагматизм – холодный бог.

Странник сотворил нам холодного бога, и мы действуем без принуждения. Годится для летери, как молитва, хотя вслух такого никто не произнесет. Пернатая Ведьма сказала, что любой поступок становится молитвой, так что в течение дня мы служим многим богам. Вино, нектар и растабак, все злоупотребления – молитва смерти, говорила она. Любовь – молитва жизни. Месть – молитва демонам справедливости. Заключение делового договора, говорила она с легкой улыбкой, – молитва мастеру иллюзий. В конце концов, что одному – достижение, то другому – потеря. В игре участвуют две руки.

«Ханн, ханн, ханн, ханн…»

Удинаас встряхнулся. Взмокшая накидка теперь холодила тело.

Со стороны моря донесся крик. Возвращались воины на к’орфан. Удинаас двинулся по площади к дому Сэнгаров. Увидев Томада Сэнгара и его жену Урут, он упал на колени и прижимался головой к земле, пока они не прошли. Затем встал и поспешил в большой дом.

Одетый медью труп положат в выдолбленный ствол черного дерева и запечатают с двух концов кедровыми дисками. Через шесть дней ствол предадут земле в одной из дюжины святых рощ. До тех пор погребальная песнь будет продолжаться – вдовы будут сменять друг друга в этом тягостном, ужасном труде.

Удинаас пробрался в свою маленькую спальную нишу. Баркасы войдут в канал, один за другим, в тусклом полусвете. Они не могли потерпеть неудачу, они всегда справлялись. Команды девятнадцати кораблей летери теперь мертвы – рабов в этот раз не брали. По обоим берегам канала благородные жены и отцы молча приветствовали своих воинов.

Молча.

Потому что случилось нечто ужасное.

Удинаас лег на спину, глядя на косой потолок; он чувствовал в горле непривычный предательский комок и слышал, в собственных жилах, неясное эхо сердцебиения. «Ханн-ханн. Ха-ха. Ханн-ханн. Ха-ха…»

Кто ты? Чего ты ждешь? Чего ты хочешь от меня?

Трулл выбрался на причал, держа в правой руке копье, и остановился рядом с Фиром. Напротив них стояли Томад и Урут. Рулада не было видно.

Не видно, понял Трулл, и Майен.

Краем глаза он заметил, как Фир оглядел толпу встречающих и с невозмутимым лицом шагнул к Томаду.

– Майен в лесу с другими девушками, – сказал Томад. – Собирают листья морока. Их охраняют Терадас, Мидик и Рулад.

– Сын… – Урут подошла ближе, всматриваясь в лицо Фира. – Что он сделал?

Фир покачал головой.

– Они умерли позорной смертью, – сказал Трулл. – Мы не могли видеть, чья рука принесла им смерть, но это было… чудовищно.

– А тюлени? – спросил Томад.

– Их забрали, отец. Та же рука.

Гнев сверкнул в глазах Урут.

– Это не полное раскрытие. Это вызов демонов.

Трулл нахмурился.

– Я не понимаю, мать. Там были тени…

– И тьма, – вмешался Фир. – Из глубин… тьма.

Урут сложила руки и отвела взгляд. Трулл никогда не видел ее такой опустошенной.

И сам он ощущал все большее беспокойство. Не меньше трех пятых из тисте эдур занимались чародейством. Пользовались множеством фрагментов из расколотого пути Куральд Эмурланна. Сила Тени обладала мириадами оттенков. Из сынов Урут только Бинадас пошел тропой чародейства. И все же слова Фира вызвали понимание у Трулла.

– Выходит, чародейство Ханнана Мосага – не Куральд Эмурланн. – Даже не глядя на их лица, Трулл понял, что последним понял правду. Он поморщился. – Простите меня за глупые слова…

– Глупые, только если произносить их вслух, – ответила Урут. – Фир, возьми Трулла и Рулада. Отправляйтесь к Каменной Чаше…

– Прекрати, – твердо сказал Томад, потемнев лицом. – Фир, Трулл, возвращайтесь в дом и ждите меня там. Урут, посмотри, что нужно вдовам. Павший воин встречает первые сумерки среди родни. Нужна искупительная жертва.

Сперва Трулл решил, что мать откажется. Однако Урут, плотно сжав губы, кивнула и пошла прочь.

Фир махнул Труллу, и они отправились в большой дом, оставив отца на берегу канала.

– Тяжелые времена, – сказал Трулл.

– А очень нужно, – спросил Фир, – стоять между Руладом и Майен?

Трулл захлопнул рот. Вопрос застал его врасплох, уже не отделаешься легкомысленным ответом.

Фир счел молчание ответом.

– И когда стоишь между ними, за кем ты следишь?

– Я… Извини, Фир. Просто не ждал такого вопроса. Очень нужно, ты спросил. Я отвечу: не знаю.

– Понятно.

– Его напыщенность… раздражает меня.

Они подошли к двери. Трулл смотрел на брата.

– Фир, а что это за Каменная Чаша? Я никогда не слышал…

– Неважно, – ответил Фир и вошел в дом.

Трулл остался на пороге. Он провел рукой по волосам, повернулся и посмотрел через площадь. Все, кто встречал воинов, разошлись, как и сами воины. Не было видно и Ханнана Мосага с его магическим отрядом к’риснан. На берегу осталась одинокая фигура. Томад.

Мы настолько отличаемся от других?

Да. Потому что колдун-король позвал сынов Томада. Чтобы мы стали свидетелями.

Он сделал нас своими слугами. Вот только… он ли хозяин?

Во сне Удинаас стоял на коленях в пепле. Из ран на руках и ногах текла кровь. Сдавленное горло не давало дышать. Он выпрямился, хватаясь руками за воздух, – а небо ревело и набрасывалось со всех сторон.

Огонь. Огненная буря.

Он закричал.

И вновь оказался на коленях.

Все стихло, кроме его судорожного дыхания. Удинаас поднял голову. Буря прошла.

Силуэты на равнине. Они бредут и поднимают пыль, взвихривающуюся разодранным саваном. Их буквально искромсали каким-то оружием; конечности держатся на остатках сухожилий и мышц. Невидящие глаза; лица, искаженные страхом, лица, видевшие собственную смерть. Не заметив его, они проходят мимо.

Внутри растет чувство громадной потери. Горе, а потом едкий привкус предательства.

Кто-то заплатит за это. Кто-то заплатит.

Кто-то.

Кто-то.

Это не его слова, это не его мысли, но голос, звучащий в центре черепа, его собственный.

Рядом прошел мертвый воин. Высокий, чернокожий. Меч отсек ему большую часть лица; белеет кость, покрытая красными трещинами от свирепого удара.

Что-то мелькнуло.

Рука в железной перчатке обрушилась сбоку на голову Удинааса. Брызнула кровь, и он рухнул на землю в туче серого пепла.

Рука в перчатке ухватила его за левую лодыжку. Ногу безжалостно дернули вверх.

Удинааса потащили.

Куда мы?

– Дама жестока.

Дама?

– Жестока.

Она ждет нас в конце?

– Ждет не только она.

Он изловчился повернуть голову и посмотрел на борозду, которую прочертил в пепле. След тянулся до горизонта, и черная кровь наполняла этот неровный желоб. Сколько уже меня тащат? Кому я наношу рану?

Гром копыт.

– Это она.

Удинаас повернулся на спину и постарался приподнять голову.

Пронзительный крик.

Меч опустился на воина, тащившего Удинааса, и разрубил его пополам. Рука отпустила лодыжку Удинааса, и он откатился в сторону, а рядом протопали подкованные копыта.

Она сияла ослепительно белым светом. В одной руке – меч, сверкавший подобно молнии, в другой – топор с двумя лезвиями, с которых что-то капало. А конь…

Только кости, охваченные пламенем.

Громадный конь-скелет мотнул головой. Лицо женщины было скрыто ровной золотой маской. Шлем из гнутых позолоченных пластин вздымался султаном. Оружие взметнулось.

Удинаас взглянул женщине в глаза.

Он отскочил, поднялся на ноги и побежал.

Копыта зазвенели за спиной.

Дочь Рассвет. Менандор…

Впереди валялись воины, шедшие рядом с тем, что тащил Удинааса. Пламя лизало их раны, дымилась разорванная плоть. Никто не шевелился. Они снова умирают? Опять и опять. Снова умирают…

Он побежал.

А потом – удар. Острая кость ударила его в правое плечо, подкинув в воздух. Удинаас покатился по земле, колотя руками и ногами.

Возникла фигура, в грудь уперся сапог.

Она заговорила – словно зашипела тысяча змей:

– Кровь локи вивала… в теле раба. Чье сердце, смертный, ты выберешь?

Сапог давил на грудь, не позволяя ответить. Он вцепился в сапог руками.

– Пусть ответит твоя душа. Прежде чем ты умрешь.

Я выберу… то, которое всегда было во мне.

– Ответ труса.

Да.

– Осталось мгновение. Можешь передумать.

Вокруг смыкалась тьма. Он чувствовал, как рот наполняется кровью. Вивал! Я выбираю вивала!

Сапог скользнул в сторону.

Рука в перчатке потянулась к веревке, которую он повязывал вместо пояса. Пальцы сомкнулись, и Удинаас взмыл над землей, изогнувшись и свесив голову. Мир перевернулся вверх ногами. Его поднимали, пока бедра не прижались к бедрам женщины.

Тунику задрали на живот. Рука сорвала набедренную повязку. Холодные железные пальцы обхватили его.

Удинаас застонал и задергался в судорогах.

Рука отпустила, и он упал спиной на землю.

Ухода женщины он не слышал.

Не слышал вообще ничего. Кроме биения двух сердец внутри. Стук приближался и приближался.

Потом кто-то сел рядом с Удинаасом.

– Должник.

Кто-то заплатит. Он готов был рассмеяться.

Рука тронула его за плечо.

– Удинаас. Где мы?

– Не знаю. – Он повернул голову и посмотрел в испуганные глаза Пернатой Ведьмы. – Что говорят плитки?

– У меня их нет.

– Представь. Брось их в уме.

– Да что ты в этом понимаешь, Удинаас?

Он медленно сел. Боль ушла. Ни синяков, ни царапин под слоем пепла, осевшего на кожу. Удинаас одернул накидку, чтобы прикрыть пах.

– Ничего, – ответил он Пернатой Ведьме.

– Тебе не нужно гадание, – сказала она, – чтобы знать, что тут произошло.

– Нужно. – Удинаас горько улыбнулся. – Рассвет. Самая страшная для эдур Дочь. Менандор. Она была здесь.

– К летери не приходят боги тисте эдур…

– Ко мне пришла. – Удинаас отвел взгляд. – Она меня… э-э… использовала.

Пернатая Ведьма поднялась.

– В тебя попала кровь вивала. Ты отравлен видениями, должник. Это безумие. Во сне ты не таков, каким тебя видят все.

– Посмотри на тела вокруг, Пернатая Ведьма. Это она их зарезала.

– Они мертвы уже давно.

– Да, но они ходили. Посмотри на эту борозду – один из них волок меня, вот след. А вот следы копыт ее коня.

Но она, не отводя взгляда, смотрела на Удинааса.

– Это мир твоих собственных фантазий. Твой ум захвачен фальшивыми видениями.

– Брось плитки.

– Нет.

– Пернатая Ведьма, кровь вивала жива. Эта кровь связывает нас с тисте эдур.

– Невозможно. Вивалы – порождение элейнтов, отпрыски драконов, и даже драконы ими не управляют. Они из Обители, но злобной.

– Я видел Белого Ворона. На берегу. Об этом я и хотел сказать тебе и спешил, чтобы успеть до того, как ты метнешь плитки. Я пытался прогнать его, а он только посмеялся надо мной. Когда на тебя напали, я думал, это Белый Ворон. Как ты не понимаешь? Белый, как лицо Менандор, Рассвета. Вот что Опоры показывали нам.

– Я не поддамся твоему безумию, должник.

– Ты просила меня солгать Урут и другим эдур. Я сделал, как ты сказала, Пернатая Ведьма.

– Но теперь тобой завладел вивал. И скоро убьет тебя – даже эдур ничего не смогут поделать. Поняв, что ты в самом деле отравлен, они вырвут твое сердце.

– Ты боишься, что я превращусь в вивала? Это моя судьба?

Она покачала головой.

– Болезнь атакует твой разум. Отравляет чистую кровь твоих мыслей.

– Ты в самом деле здесь, Пернатая Ведьма? В моем сне?

Ее очертания стали прозрачными, зыбкими, и их, словно песок, унес ветер.

Удинаас вновь остался один.

Я никогда не проснусь?

Почувствовав движение в небе, он повернул голову вправо.

Драконы. Десятки драконов в воздушных потоках над мутным горизонтом. Вокруг сновали, как мошкара, вивалы.

И тут Удинаас кое-что понял.

Они летят воевать.

Тело покрывали листья морока. В последующие дни листья начнут гнить, янтарный воск пойдет синеватыми пятнами, и одетое в монеты тело превратится в смутную фигуру, будто закованную в лед.

Тень в воске, замкнувшая воина бенедов навечно. Прибежище для блуждающих теней внутри пустого ствола.

Трулл стоял у трупа. Ствол черного дерева еще готовили в неосвещенном здании рядом с цитаделью. Живое дерево сопротивлялось рукам, которые хотели его преобразовать. Но оно любило смерть, и его можно было уговорить.

Из деревни донесся отдаленный плач – голоса возносились в последней молитве сумеречной Дочери. До наступления ночи остались мгновения. Наступали пустые часы, когда даже саму веру следовало сдержать. Ночь принадлежит Предателю. Он пытался убить Отца Тень в момент высшего торжества и почти преуспел.

Любые серьезные разговоры в это время были запрещены. Во тьме крадется обман, бурлит невидимая жизнь, которую можно вдохнуть – и заразиться.

Не зарывались мечи у порога домов, где обитают девы. Скрепить брак в этот час значит обречь его. Дитя рожденное умрет. Любовники не коснутся друг друга. День умер.

Вскоре, однако, появится луна, вернутся тени. Как Скабандари Кровавый глаз вернулся из тьмы, так вернется и мир. Предателя ждет поражение. По-другому и быть не может, иначе царства поглотит хаос.

Трулл сам вызвался дежурить в первую ночь. Труп эдур не оставляли без охраны, когда подкрадывалась тьма – она ведь не разбирает, течет ее дыхание в теплую плоть или холодную. Мертвец мог дать начало страшным событиям так же, как и живой. Неважно, что у него нет голоса и он не может поднять руку. Другие готовы говорить за него и выхватить меч или кинжал.

Ханнан Мосаг объявил это главным пороком среди эдур. Старики и мертвецы первыми готовы прошептать слово месть. Старики и мертвецы стоят у одной стены, только мертвые стоят к ней лицом, а старики отвернулись. За этой стеной – забвение.

Междоусобицы теперь были запрещены. За преступление мести наказывался весь род – бесчестной казнью.

Трулл Сэнгар заметил со своего места во мраке под деревом – рядом с телом, – как его брат Рулад идет по лесу. В этот темный час он осторожно крался, словно тень, от края деревни.

В лес, на северную тропу.

Тропа вела на кладбище, где было решено похоронить воина бенедов.

Где бодрствует одинокая женщина.

Может, это первый раз… и ничего не выйдет. Или это очередное свидание из многих. Она непостижима. Все женщины непостижимы. Но вот он вполне ясен. Рулад поздно родился и не успел на войну, так что на его поясе нет отметин. Он пустит кровь иначе.

Потому что Рулад должен побеждать. Побеждать во всем. Такова его жизнь, узкий берег, который он сам сочинил после всех случаев пренебрежения – неважно, настоящего или им самим придуманного, – после всех моментов, которые, по его мнению, вопиют об отсутствии достижений.

Это первый раз. И она откажется с отвращением.

Или их руки сплетутся, и тьма породит жар и пот. И предательство.

А он не может двинуться, не может оставить пост над безымянным воином бенедов.

Фир изготовил меч, как велел обычай. Он стоял перед Майен, и клинок лежал на тыльных сторонах ладоней. На глазах у всех она сделала шаг и приняла оружие. И унесла его домой.

Они обручены.

Через год – теперь уже осталось пять недель – она выйдет из дверей с этим мечом, выроет им канавку у порога, положит туда меч и закопает. Железо и земля, оружие и дом. Мужчина и женщина.

Брак.

До того дня, когда Фир подарил меч, Рулад и не смотрел на Майен. Равнодушие юности? Нет, эдур не такие, как летери. Год у летери, как день у эдур. Были девушек прекраснее в благородных домах. Но он обратил на нее внимание только потом.

Бросить пост? В конце концов, воин бенеда – не хирот. И обглоданное морем тело покрыто медью, а не золотом. Можно ступить на тропу и пройти по следу в темноте.

И найти что? Определенность, острыми зубами грызущую его мысли.

Зачем?

Это все темные часы…

Глаза Трулла Сэнгара вдруг распахнулись. Из леса вышла фигура.

Фигура шагнула вперед. Губы в черной крови. Бледная в слабом свете луны кожа, грязная и будто покрытая плесенью. Пустые ножны из полированного дерева справа и слева на поясе. Остатки доспехов. Высокая, но с поникшими плечами.

Глаза как гаснущие угольки.

– Ага, – пробормотал призрак, глядя на кучу листьев. – И что у нас здесь?

Он говорил на языке ночи, родственном языку эдур.

Дрожащий Трулл заставил себя шагнуть вперед, ухватив копье двумя руками и выставив острие над трупом.

– Он не для тебя. – Горло внезапно сдавило.

Глаза на мгновение вспыхнули, когда бледный призрак взглянул на Трулла.

– Тисте эдур, ты знаешь меня?

– Призрак тьмы, – кивнул Трулл. – Предатель.

Желто-черная улыбка.

Трулл вздрогнул, – призрак сделал еще шаг и пригнулся с другой стороны кучи листьев.

– Прочь отсюда, дух!

– А иначе что ты сделаешь?

– Подниму тревогу.

– Как? Ты теперь можешь только шептать. Горло перехватило. Даже дышать трудно. Это предательство так давит на тебя, эдур? Неважно. Я много путешествовал, и мне не нужны доспехи этого воина. – Призрак выпрямился. – Отступи, если хочешь дышать.