Текст книги "Полночный прилив"

Трулл не тронулся с места. Воздух с шипением протискивался в сдавленное горло, руки и ноги слабели.

– Да, трусость никогда не значилась среди пороков эдур. Ладно, как знаешь.

Призрак повернулся и направился в лес.

Трулл с облегчением набрал полные легкие воздуха, потом еще. Голова кружилась.

– Погоди!

Предатель остановился и снова повернулся лицом.

– Такого никогда не было. Пост…

– Интересовал только голодных подземных духов, – кивнул Предатель. – Или даже еще печальнее: духов выкорчеванных черных деревьев, впивающихся в плоть, чтобы… ну, что они сделают? Ничего, как и при жизни. В мире есть мириады сил, тисте эдур, и большинство из них слабы.

– Отец Тень заключил тебя…

– Да, там я и остаюсь. – Снова жуткая улыбка. – Если только не сплю. Неохотный подарок Матери Тьмы, напоминание о том, что она не забывает. Напоминание о том, что и я не должен забывать.

– Это не сон, – сказал Трулл.

– Они были разбиты, – сказал Предатель. – Давно. Осколки рассыпались по полю битвы. Кому они нужны? Разбитые осколки не воссоединить. Но теперь они складываются сами по себе. Вот мне интересно: что он сделал с ними?

Фигура исчезла среди деревьев.

– Это, – прошептал Трулл, – не сон.

Удинаас открыл глаза. Вонь обожженного трупа ощущалась в носу и во рту, застряла в горле. Над ним нависал низкий косой потолок – грубая черная кора и желтоватые трещины. Он неподвижно лежал под одеялом.

Уже близок рассвет?

Он ничего не слышал – никаких голосов из соседних каморок. Впрочем, часы перед восходом луны – тихие. Как и часы, когда все спят. С утра ему опять чинить сети. И вить канаты.

Возможно, это правда безумия, когда разум только и может, что бесконечно составлять списки будничных забот и доказывать свою нормальность. Починить сети. Сплести канаты. Видишь? Я не потерял смысл жизни.

Кровь вивала ни горяча, ни холодна. Она не бурлит. Удинаас не ощущал какой-то разницы в теле. Но чистая кровь моих мыслей – да, загрязнена. Он откинул одеяла и сел. Таков путь, и мне придется оставаться на нем, пока не придет момент.

Чинить сети. Вить канаты.

Выкопать могилу для воина бенедов, который только что открыл бы глаза, если бы они у него были. И увидел бы не черноту облепивших его монет. Увидел бы не синий воск, не листья морока, становящиеся от воска мокрыми и черными. Увидел бы лицо… кого-то другого.

Вивалы окружали драконов в полете. Он видел это. Как гончие вокруг хозяина перед самым началом охоты. Я знаю, почему я там, где оказался. И когда ночь прошепчет ответ – нет, не прошепчет, провоет, сама Тьма подаст сигнал к погоне.

Удинаас понял, что он среди врагов. Не как летери, обреченный на рабство. Гораздо большую опасность ощущала его новая кровь, оказавшись посреди эдур и Куральд Эмурланна.

Пернатая Ведьма, полагаю, могла бы поступить иначе, но Мать Тьма даже в таких вещах остается невидимой.

Он вышел в главный зал.

И оказался лицом к лицу с Урут.

– Незачем бродить в такой час, раб, – сказала она.

Но он видел, что она дрожит.

Удинаас упал на пол и уперся лбом в потертые доски.

– Приготовь плащи Фиру, Руладу и Труллу – они отправляются сегодня ночью. До восхода луны. И еду и питье для утренней трапезы.

Он быстро поднялся на ноги, чтобы выполнять, но его остановила протянутая рука.

– Удинаас, – сказала Урут. – Сделай все сам и не говори никому.

Он кивнул.

Из леса выползали тени. Взошла Луна, место заключения настоящего отца Менандор. Древние битвы Отца Тени создали и сформировали этот мир. Скабандари Кровавый глаз, стойкий борец со слугами неумолимой убежденности – хоть ослепительно белой, хоть всепоглощающе черной, – одержал победы, среди которых погребение Брата Тьмы и пленение Брата Света в далеком небесном мире. Эти победы – дары не только для эдур, но для всех рожденных и живущих, чтобы однажды умереть.

Дары свободы, воли, лишенной цепей, пока человек сам на себя не накинет эти цепи и будет носить их, как доспехи.

Трулл Сэнгар видел цепи на летери. Он видел окутывающую их непроницаемую сеть логических обоснований, где не найдешь ни начала, ни конца. Он понимал, почему летери поклонялись Пустому трону. И знал, каким образом они оправдывают все свои дела. Прогресс – необходимость, рост – преимущество. Взаимовыгодность – для дураков, а долг – движущая сила природы, любого человека и любой цивилизации. У долга свой язык, в котором есть такие слова, как переговоры, возмещение и поручительство, а закон – лживый запутанный клубок, который застит глаза справедливости.

Пустой трон. На вершине горы золотых монет.

Отец Тень искал мир, где изменчивость могла бы применить свой коварный яд против тех, кто избрал своим оружием непримиримость – в ней они черпали мудрость. Где любая крепость в итоге рушилась бы изнутри от веса цепей, жестко ее опутывающих.

Мысленно он спорил с призраком – с Предателем. Тем, кто пытался убить Скабандари Кровавого глаза многие тысячи лет назад. Он доказывал, что сама определенность и есть Пустой трон. Что те, кто знает лишь один путь, начинают боготворить его, даже если путь ведет к пропасти. Он спорил, и по молчаливому безразличию призрака начал понимать, что сам вещает – с яростной горячностью – от подножия Пустого трона.

Скабандари Кровавый глаз не сотворил тот мир. Он исчез там, пропал на пути, по которому не пройти никому другому.

Трулл Сэнгар стоял перед трупом в куче гниющих листьев и чувствовал опустошенность. Множество путей открыто ему – и все они грязные, пропитанные отчаянием.

Звук шагов на тропе. Трулл повернулся.

Приближались Фир и Рулад – в плащах. Плащ Трулла Фир нес в руках, а за плечами висел небольшой походный мешок.

Лицо Рулада разрумянилось – то ли от тревоги, то ли от возбуждения.

– Приветствую тебя, Трулл. – Фир протянул плащ.

– Куда мы отправляемся?

– Отец проводит эту ночь в храме. Молится об указании.

– Каменная чаша, – сказал Рулад, и глаза его блеснули. – Мать отправляет нас к Каменной чаше.

– Зачем?

Рулад пожал плечами.

Трулл повернулся к Фиру.

– Что за Каменная чаша? Никогда не слышал.

– Старое место. В Кащанской котловине.

– Ты слышал про него, Рулад?

Младший брат покачал головой.

– До сегодняшнего вечера понятия не имел – мать описала. Мы все ходили по краю котловины. Разумеется, тьма в ее сердце непроницаема; как нам было догадаться, что там сокрыто священное место?

– Священное место? В абсолютной тьме?

– Смысл этого, – сказал Фир, – станет очевидным очень скоро, Трулл.

Братья тронулись в путь, старший впереди, встали на тропу, ведущую на северо-запад.

– Фир, – позвал Трулл, – Урут говорила с тобой о Каменной чаше прежде?

– Я оружейник, – ответил Фир. – Я видел обряды…

Трулл знал, что среди обрядов была церемония в память всех битв, в которых участвовали эдур. Он сам удивился, что эта мысль пришла ему в голову в ответ на слова Фира. Какие скрытые связи хочет открыть его собственный разум и почему он их не видит?

– Томад запретил нам это путешествие, – сказал немного погодя Трулл.

– В делах чародейства, – сказал Фир, – Урут выше Томада.

– А это касается чародейства?

Рулад фыркнул за спиной Трулла.

– Ты стоял рядом с нами в баркасе колдуна-короля.

– Стоял, – согласился Трулл. – Фир, а Ханнан Мосаг одобрит то, что мы делаем? То, что командует Урут?

Фир промолчал.

– Брат, – сказал Рулад, – ты слишком наполнен сомнениями. Они тебе мешают.

– Я видел, как ты шел по тропе к избранному кладбищу, Рулад. После того, как ушли сумерки, и до восхода луны.

Если Фир и слышал, то не повернул головы.

– И что с того? – спросил Рулад беспечным тоном.

– Не надо легкомысленно относиться к моим словам, брат.

– Я знал, что Фир занят – следит, как убирают оружие в арсенал, – сказал Рулад. – И чувствовал в ночи враждебность. Поэтому я встал на скрытый пост рядом с его нареченной, которая была одна на кладбище. Может, я и неокропленный, но не трус, брат. Я знаю: ты считаешь, что неопытность – почва, на которой взрастает ложная храбрость. Но для меня неопытность – невозделанная почва, не готовая для корней. Я занял место брата.

– Враждебность в ночи, Рулад? Чья?

– Я не разобрал.

– Фир, – сказал Трулл. – Ты не хочешь ни о чем спросить Рулада?

– Нет, – сухо отозвался Фир. – Это ни к чему… когда ты рядом.

Трулл захлопнул рот, радуясь, что ночь скрывает его покрасневшее лицо.

После этого долго шли молча.

Тропа пошла вверх, петляя между покрытыми лишайником гранитными скалами. То и дело приходилось перебираться через поваленные деревья, осторожно преодолевать скользкие участки. Свет луны поблек, и когда братья достигли верхней точки тропы, Трулл почувствовал, что близок рассвет.

Тропа повернула на восток – мимо поваленных деревьев и разбитых валунов. Вода, накопившаяся во впадинах, образовала непроходимые черные лужи поперек тропы. Небо впереди начало светлеть.

Фир повел братьев прочь от тропы – через каменную осыпь, между кривыми деревьями. И вскоре перед ними предстала Кащанская котловина.

Громадная глотка, словно рана от удара ножа в камне, по отвесным стенам струится вода; рана тянется зазубренной линией, начинаясь от залива Хэсан и теряясь в скалах – в дне пути на восток. Братья очутились у самого широкого места, в две сотни шагов шириной; пейзаж на той стороне был точно такой же, только чуть повыше – разбросанные валуны, казалось, кто-то вышвырнул из глотки, а искалеченные деревья словно были отравлены дыханием из глубины.

Фир расстегнул плащ, снял мешок и подошел к бесформенной куче камней. Он убрал мертвые ветви, и Трулл увидел, что камни сложены в своего рода пирамиду. Фир снял верхний камень, сунул руку в отверстие и вытащил связку каната с узлами.

– Снимайте плащи и оружие, – сказал он, неся канат к обрыву.

Найдя конец, он привязал к нему мешок, плащ и копье. Трулл и Рулад поднесли свои вещи; их тоже привязали к веревке, и Фир начал опускать канат за край обрыва.

– Трулл, возьми второй конец и отнеси его туда, где тень.

Трулл подобрал конец каната и пошел к большому наклонному камню. Положив конец каната в тень у камня, он почувствовал, как в него вцепились бесчисленные руки. Канат натянулся, и Трулл отступил назад.

Вернувшись к обрыву, он увидел, что Фир уже начал спускаться. Рулад смотрел вниз.

– Нужно ждать, пока он спустится до дна, – сказал Рулад. – Он три раза дернет за веревку. Велел, чтобы я спускался следующим.

– Хорошо.

– У нее такие сладкие губы… – пробормотал Рулад, потом поднял взгляд и посмотрел Труллу в глаза. – Этих слов ты ждешь? Хочешь подтвердить свои подозрения?

– У меня разные подозрения, брат, – ответил Трулл. – У нас есть мысли, выжженные солнцем, и есть мысли, поглощенные тьмой. Но мысли тени движутся скрытно, подбираясь к самому краю вражеских владений, чтобы увидеть то, что можно видеть.

– А если видеть нечего?

– Такого не бывает, Рулад.

– А иллюзии? Вдруг ты видишь то, что предлагает воображение? Фальшивые игры света? Фигуры в темноте? Разве не так подозрения превращаются в яд? А ведь яд вроде белого нектара – каждый глоток усиливает жажду.

Трулл долго молчал.

– Фир недавно говорил со мной. О том, как человек выглядит, и о том, каков он на самом деле. О том, что первое может скрывать второе. Что восприятие подтачивает правду, подобно тому, как вода подтачивает камень.

– О чем ты хочешь попросить?

Трулл взглянул прямо в лицо Руладу.

– Перестань распускать хвост перед Майен.

Рулад криво улыбнулся.

– Хорошо, брат.

Глаза Трулла чуть расширились.

Канат три раза дернулся.

– Моя очередь. – Рулад ухватился за веревку и быстро исчез из виду.

Узлы этих слов слишком свободны. Трулл глубоко вздохнул, продолжая думать об улыбке Рулада. Странной улыбке. Улыбке как будто от боли, от раны.

Потом Трулл обратился к себе и попытался разобраться, что чувствует сам. Трудно понять… Отец Тень, прости меня. Я словно… запачкан.

Канат трижды дернулся.

Трулл ухватился за тяжелый канат, ощущая воск, пропитавший волокна, чтобы предотвратить гниение. Без узлов для рук и ног спуск был бы опасным. Трулл встал на край обрыва, лицом к стене, откинулся назад. И начал спуск.

По грубому камню текли сверкающие потоки. На поверхности тут и там виднелись рыжеватые пятна. По стене скакали похожие на блох насекомые. Царапины, оставленные при спуске Руладом и Фиром, блестели в угасающем свете, как рваные борозды, как раны на камне.

Узел за узлом, Трулл спускался, а вокруг сгущалась тьма. Воздух стал прохладным и сырым. Наконец нога уперлась в поросшие мхом валуны, и его подхватили руки.

Он напрягал глаза, пытаясь рассмотреть силуэты братьев.

– Надо было взять лампу.

– Каменная чаша дает свет, – сказал Фир. – Старший Путь. Кащан.

– Этот путь мертв, – возразил Трулл. – Его своей рукой уничтожил Отец Тень.

– Дети его мертвы, брат, но чародейство продолжается. Глаза привыкли? Землю перед собой видишь?

Разбросанные камни, между ними течет вода.

– Вижу.

– Тогда за мной.

Они пошли прочь от стены. Выбирать дорогу было непросто, шли медленно. Мертвые ветви, поросшие грибами и мхом; какой-то бледный безволосый грызун нырнул в щель между камней, втянув за собой хвост.

– Это царство Предателя, – произнес он.

Фир хмыкнул.

– Много ты знаешь.

– Там что-то впереди, – шепотом сказал Рулад.

Странная поверхность огромных камней, без мха или лишайника, напомнила Труллу, когда он подошел ближе, кору черного дерева. Толстые корни тянулись от основания каждого обелиска, переплетаясь с корнями от соседних камней. Дальше земля уходила в широкую впадину, из которой пробивался туманный свет.

Фир провел братьев между торчащими камнями и остановился на краю ямы.

Сплетенные корни тянулись вниз, и в них были вплетены кости. Тысячи и тысячи костей. Трулл видел кащан – ужасных древних врагов эдур, с мордами рептилий и блестящими клыками. А кости явно принадлежали тисте. Встречались и изящно изогнутые кости крыла вивала, а в самом низу сидел массивный череп элейнта: широкая плоская лобная кость вдавлена внутрь, словно ударом гигантского, облаченного в боевую перчатку кулака.

Из хаотичного ковра на склонах вырос кустарник без листьев с серыми колючими ветвями. Трулл выдохнул сквозь зубы: куст был каменным, но рос не как кристалл, а как живое дерево.

– Кащанское чародейство, – сказал, помолчав, Фир, – рождается из звуков, недоступных нашему уху. Звуки формируются в слова, которые ослабляют скрепы, соединяющие сущее и прикрепляющие все к земле. Эти звуки сгибают и растягивают свет, как приливная волна. С этим чародейством они создали крепости, летающие по небу, словно облака. С этим чародейством они обернули Тьму против самой себя, наделив ее голодом, которого не может отрицать подобравшийся слишком близко, всепоглощающим голодом, который питается прежде всего сам собой.

Голос Фира странно изменился.

– Кащанское чародейство эпидемией налетело на Путь матери Тьмы. Так были заперты врата из Куральд Галейна в другие владения. Так мать Тьма была сослана в самое сердце Бездны, наблюдать бесконечный водоворот окружающего света. Так кащаны, давно мертвые, свершили над матерью Тьмой ритуал, который кончится ее гибелью. Когда исчезнет весь свет. Когда некому и нечему будет отбрасывать Тень.

Когда Скабандари Кровавый глаз обнаружил, что они наделали, было уже поздно. Конец Бездны неизбежен. На всех уровнях одно и то же, братья. От царств, что мы и разглядеть не способны, до самой Бездны. Кащаны обрекли всех на смертность, на беспощадный прыжок к исчезновению. Такова была их месть. Возможно, причиной стало отчаяние. Или наивысшая ненависть. Глядя на собственное исчезновение, они обрекли на ту же судьбу все сущее.

Братья молчали. Глухое эхо последних слов Фира затихло.

Потом Рулад хмыкнул.

– Я не вижу признаков последнего схождения, Фир.

– Отдаленная смерть, точно. Даже более отдаленная, чем можно представить. Но она придет.

– И что нам до этого?

– Нашествие тисте подвигло кащан на этот последний акт. Отец Тень заслужил вражду всех Старших богов, всех предков. Из-за ритуала кащан вечная игра Тьмы, Света и Тени однажды завершится. И с ней – всяческое существование. – Фир повернулся к братьям. – Я открыл вам тайное знание, чтобы вы лучше представляли, что здесь произошло. И почему Ханнан Мосаг говорит о врагах гораздо могущественнее смертных летери.

Лучик понимания блеснул перед Труллом. Он отвел глаза от чарующего взгляда темных глаз Фира и посмотрел вниз, в яму – глубоко, до самого черепа убитого дракона.

– Они его убили.

– Уничтожили его телесную суть, да. И пленили душу.

– Скабандари Кровавый глаз. – Рулад затряс головой, словно не веря своим глазам. – Он не мог умереть. Этот череп не…

– Его, – сказал Фир. – Они убили нашего бога.

– Кто? – резко спросил Трулл.

– Все они. Старшие боги. И элейнты. Старшие боги разжижили кровь в жилах элейнтов. Драконы произвели отпрыска неописуемо ужасного, чтобы выследить и затравить Скабандари Кровавого глаза. И Отец Тень был повержен. Старшая богиня по имени Кильмандарос разбила его череп. А для духа Кровавого глаза создали тюрьму вечной боли, безмерных мучений, которые будут длиться, пока не исчезнет сама Бездна. Ханнан Мосаг хочет отомстить за нашего бога.

Трулл нахмурился.

– Старшие боги ушли, Фир. Как и элейнты. У Ханнана Мосага в руках шесть племен тисте эдур и фрагменты пути.

– Четыреста двадцать с лишним тысяч эдур, – сказал Рулад. – При всех наших бесконечных поисках мы не обнаружили родичей среди фрагментов Куральд Эмурланн. Фир, Ханнан Мосаг видит темные мысли насквозь. Одно дело потрясти летери, вызвав демонов, а если надо, то и с помощью железных клинков. Но теперь мы начнем войну против всех богов этого мира?

Фир медленно кивнул.

– Вы здесь, – сказал он братьям, – и вы слышали то, что известно. Я рассказал не для того, чтобы вы встали на колено и превозносили имя колдуна-короля. Он жаждет силы, братья. Ему нужна сила – и не важны ни ее источник, ни оборотные стороны.

– Ты говоришь, как изменник, – сказал Рулад, и Трулл расслышал странный восторг в голосе брата.

– Правда? – спросил Фир. – Ханнан Мосаг поручил нам совершить опасное путешествие. Добыть дар. И доставить ему. Чей дар, братья?

– Мы не можем отказаться, – покачал головой Трулл. – Он просто пошлет других вместо нас. А нас ждет ссылка или что похуже.

– Конечно, мы не откажемся, Трулл. Но мы не пойдем, как слепые старцы.

– А Бинадас? – спросил Рулад. – Что ему известно об этом?

– Все, – ответил Фир. – Может быть, даже больше, чем известно Урут.

Трулл снова взглянул на заплесневелый череп дракона на дне ямы.

– Почему ты уверен, что это Скабандари Кровавый глаз?

– Потому что череп принесли сюда вдовы. Знание передается из поколения в поколение женщинами.

– А Ханнан Мосаг?

– Урут знает, что он был здесь. Как он обнаружил правду, остается загадкой. Урут никогда не рассказала бы обо всем мне и Бинадасу, если бы не отчаяние. Колдун-король стремится к смертельной силе. Грязны ли его помыслы? Если не были грязны раньше, то сейчас – да.

Трулл продолжал смотреть на череп. Тупая, жестокая казнь – бронированным кулаком.

– Будем надеяться, – прошептал он, – что Старшие боги действительно ушли.

Глава четвертая

 
Есть приливы под каждым приливом,
И морская поверхность
Не держит вес.
 

Поговорка тисте эдур

Нереки считали тисте эдур потомками демонов. В крови у них пепел, пятнающий кожу, а в глазах можно увидеть старость мира, угасание солнца и грубую кожу самой ночи.

Когда воин хиротов по имени Бинадас подошел к нерекам, они запричитали, принялись колотить себя по лицу и груди и повалились на колени.

Бурук Бледный подскочил к ним и начал осыпать проклятиями, но нереки словно оглохли. В конце концов торговец повернулся к Сэрен Педак и Халлу Беддикту и захохотал.

Халл нахмурился.

– Это пройдет, Бурук.

– Правда? А весь мир – тоже пройдет? Как смертельный ветер, уносящий наши жизни, словно пыль? Только чтобы застыть, мертво и бессмысленно – и унять весь это безумный галоп, лишенный смысла? Ха! Надо было нанимать фараэдов!

Сэрен Педак внимательно смотрела на приближающегося тисте эдур. Охотник. Убийца. Видимо, из тех, кто умеет подолгу молчать. Бинадаса вполне можно представить у костра в глуши рядом с Халлом Беддиктом. За весь вечер, ночь и следующее утро они обменяются лишь полудюжиной слов. Что лишь скрепит, подозревала Сэрен, бездонную дружбу. Эта мужская загадка всегда сложна для женщин. Когда молчание соединяет пути. Когда несколько незначительных слов связывают души невыразимым пониманием. Эти связи она чувствовала, даже видела сама, но всегда оставалась вовне. Озадаченная, расстроенная и почти неверящая.

Связь между женщинами строится словами. Жесты, выражение лица – все помогает соткать гобелен, который, как ясно любой женщине, может быть порван только одним способом – злобным усилием. Дружба между женщинами знает лишь одного врага – злобу.

Поэтому чем больше слов, тем крепче ткань дружбы.

Сэрен Педак большую часть жизни прожила в обществе мужчин, и теперь, появляясь изредка в своем доме в Летерасе, она ловила на себе тяжелые взгляды знакомых женщин. Как будто ее выбор ставил под сомнение ее верность, вызывал подозрение. И в обществе женщин она начала ощущать какую-то неловкость. Они ткали другими нитками, на других станках, не в ее ритме. Среди них она ощущала себя неуклюжей и грубой, в западне собственной тишины.

И вот ответ – бегство от города, от своего прошлого. От женщин.

Сейчас, в краткий миг, при встрече двух мужчин, небрежно приветствовавших друг друга, ее откинули – почти буквально – и отвергли. Они были здесь, на этой земле, на той же тропе с камнями и деревьями, но словно в ином мире.

Можно, конечно, презрительно фыркнуть и сделать вывод, что мужчины примитивны. Можно поспорить: будь они незнакомцами, уже ходили бы кругами, обнюхивая друг друга под хвостом. Заманчивый вывод – он отметает все сложности, предлагает удобные обобщения. Но встреча двух мужчин, которые дружат, разрушает обобщения, неизбежно вызывая у женщины гнев.

И, как ни странно, злобное желание встать между ними.

На галечном берегу мужчина смотрит и видит камень, потом другой, потом третий. А женщина смотрит и видит… камни. И даже это упрощение: мужчина – число единственное, женщины – множественное. Наверное, в каждом из нас есть и то и другое.

Мы только не хотим в этом сознаться.

Эдур был выше Халла. Коричневые волосы заплетены косичками в палец длиной. Глаза цвета мокрого песка. Кожа цвета грязного пепла. Юные черты узкого лица, большой рот.

Сэрен Педак знала имя Сэнгара. И, похоже, видела его родственников в делегациях, с которыми общалась при трех официальных визитах в племя Ханнана Мосага.

– Воин хиротов! – Буруку Бледному пришлось повысить голос, чтобы перекричать вой нереков. – Приветствую тебя как гостя. Я…

– Я знаю, кто ты, – ответил Бинадас.

Голоса нереков стихли; слышны были только стон ветра над тропой и несмолкаемое журчание воды, текущей с ледников.

– Я везу хиротам, – продолжил Бурук, – железные заготовки…

– Он хочет проверить, – прервал Халл Беддикт, – крепок ли лед.

– Сезон сменился, – ответил Бинадас Халлу. – Лед покрылся трещинами. На лежбище тюленей напали браконьеры. Ханнан Мосаг ждет ответа.

Сэрен Педак подошла к торговцу, изучила лицо Бурука Бледного. От алкоголя, белого нектара и резкого ветра на бледной коже носа и щек набухли кровеносные сосуды. Затуманенные глаза покраснели. Он даже не отреагировал на слова эдур.

– Печально. К сожалению, среди моих собратьев-торговцев есть такие, кто предпочитает забыть о договорах. Золото манит. Такому зову никто не в силах противостоять.

– Как и жажде мести, – сказал Бинадас.

Бурук кивнул.

– Верно, все долги должны быть оплачены.

Халл Беддикт фыркнул.

– Золото и кровь – не одно и то же.

– Разве? – удивился Бурук. – Воин хиротов, я представляю тех, кто придерживается и намерен придерживаться заключенных договоров. Увы, Летер – зверь о многих головах. И за наиболее жадными будет обеспечен строгий контроль в союзе – между эдур и теми летерийцами, кто держит слово, объединяющее наши народы.

Бинадас отвернулся.

– Прибереги речи для колдуна-короля, – сказал он. – Я провожу вас до деревни. Это все, что нам нужно знать.

Пожав плечами, Бурук Бледный направился в свой фургон.

– Подъем, нереки! Теперь дорога только под уклон!

Оглянувшись, Сэрен увидела, что Халл и Бинадас снова повернулись друг к другу. Ветер донес до нее их слова.

– Бурук врет, – сказал Халл Беддикт. – Он хочет обмануть вас гладкими речами и посулами, которые не стоят и докса.

Бинадас пожал плечами.

– Мы видели, какие ловушки вы расставляли перед нереками и тартеналами. Каждое слово – узел невидимой сети. Против нее мечи нереков слишком тупы. Тартеналы слишком медленны для гнева. Фараэды лишь улыбаются от смущения. Но мы не такие.

– Знаю, – ответил Халл. – Друг, мой народ верит в столбики монет. Одна на другую – выше и выше, к славным вершинам. Вверх – значит прогресс, а прогресс – естественное стремление цивилизации. Прогресс, Бинадас, – это верование, из которого произрастает понятие судьбы. Летери верят в судьбу – в свою судьбу. Они приходят на свет с врожденными достоинствами, и пустой трон по праву их.

Бинадас улыбнулся словам Халла, но улыбка вышла сухой. Он вдруг повернулся к Сэрен Педак.

– Аквитор, скажите, пожалуйста, это старые раны омрачают взгляд Халла Беддикта на летерийцев?

– Судьба наносит раны нам всем, – ответила она. – И мы, летери, гордимся шрамами. Большинство из нас, – поправилась она, бросив виноватый взгляд на Халла.

– Это одно из ваших достоинств?

– Пожалуй, да. Мы умеем прятать жадность под личиной свободы. А прошлых порочных поступков предпочитаем не замечать. Прогресс, в конце концов, заставляет глядеть вперед, а то, что мы натворили в прошлом, лучше забыть.

– Значит, прогрессу, – сказал Бинадас, все еще улыбаясь, – нет конца.

– Наши фургоны катятся под гору, хирот. Все быстрее и быстрее.

– Пока не врежутся в стену.

– Обычно мы пробиваем стены.

Улыбка угасла, и, прежде чем эдур отвернулся, Сэрен заметила в его глазах печаль.

– Мы живем в разных мирах.

– Я бы выбрал ваш, – сказал Халл Беддикт.

Бинадас взглянул на него насмешливо.

– В самом деле, брат?

Что-то в тоне хирота было такое, что у Сэрен Педак волосы на загривке стали дыбом.

Халл нахмурился – ему тоже послышался в вопросе подвох.

Больше не было сказано ни слова; Сэрен Педак отошла в сторону, предоставив Халлу и Бинадасу возглавить караван. Она смотрела, как они шагают рядом в ногу. Молча.

Халл был явно растерян. Он хотел сделать тисте эдур орудием своей мести и был готов втянуть их в войну, если потребуется. Но разрушение приводит только к раздорам. Его мечта обрести душевный покой в крови и пепле вызывала у Сэрен жалость. Однако нельзя допустить, чтобы жалость заслонила опасность, которую он представляет.

Сэрен Педак не испытывала любви к своему народу. Ненасытная алчность и неспособность смотреть на мир иначе как с точки зрения выгоды приводили к кровавым столкновениям с любой чужой державой. Когда-нибудь они столкнутся с ровней. Фургоны разобьются о стену, более прочную, чем встречались раньше. Тисте эдур? Вряд ли. Они обладают грозным чародейством, и у летери не было таких яростных соперников, но все вместе племена насчитывают меньше четверти миллиона. В одной только столице короля Дисканара жителей более ста тысяч, а есть еще полдюжины городов почти таких же крупных. С протекторатами – за Драконийским морем и на востоке – метрополия может собрать и выставить шестьсот тысяч солдат, а то и больше. При каждом легионе будет мастер-чародей, обученный самим седой, Куру Кваном. Эдур будут разбиты. Уничтожены.

А Халл Беддикт…

Она заставила себя не думать о нем. В конце концов, пусть делает выбор. Да и вряд ли он захочет слушать ее предупреждения.

Сэрен Педак и сама ощущала неопределенность и смущение. Будет ли она бороться за мир любой ценой? Какова цена капитуляции? Доступ летери к ресурсам, которые считают своими эдур. Дары моря. И черное дерево…

Разумеется. Нам отчаянно нужно это живое дерево, материал для кораблей, которые чинят сами себя, которые режут волны быстрее наших самых лучших галер, которые противостоят насылаемой магии. Вот что главное.

Но король Дисканар не дурак – он не из тех, кто мог бы лелеять такие устремления. Куру Кван позаботился бы об этом. Нет, план замыслила королева. Какое самомнение – считать, что летери смогут справиться с живым деревом. Что эдур так просто выдадут свои секреты, свое скрытое искусство уговаривать черное дерево, подчинять себе его волю.

Кража тюленей – ложный выпад. Денежные потери – часть более сложного плана, вложение в надежде на политические дивиденды, которые затем покроют затраты стократно. И только кто-то, столь же богатый, как королева или канцлер Трибан Гнол, мог бы позволить себе такие потери. Корабли с экипажами из должников, которым обещано, что долги простятся в случае смерти. Жизни, отданные во имя детей и внуков. Набрать экипаж несложно. Кровь и золото…

Сэрен сомневалась в своих подозрениях, но все было похоже на правду; и столь же неприятно для нее, как и, видимо, для Бурука Бледного. Тисте эдур не отдадут черного дерева. Вывод очевиден. Будет война. И Халл Беддикт – ее самый горячий сторонник. Невольный пособник королевы. Неудивительно, что Бурук терпит его присутствие.

А какая роль уготована ей? Я всего лишь сопровождаю это многоходовое безумие. Держись в стороне, Сэрен Педак.

Она – аквитор. Она делает то, для чего ее наняли. Провожает Бурука Бледного.

И выбирать нечего. Нам – нечего. Все решится на Большой Встрече.

Только эта мысль не утешала.

Впереди, шагах в двадцати, лес поглотил Халла Беддикта и Бинадаса Сэнгара. Тьма и тени становились ближе с каждым шагом.

Любой преступник, который переплывет канал с притороченным на спину мешком денег, получит свободу. Количество монет зависит от тяжести правонарушения. Кража, похищение, невыплата долга, нанесение ущерба собственности и убийство наказываются максимальным штрафом в пятьсот доксов. Штраф за растрату, немотивированное нападение, публичное сквернословие с оскорблением Пустого трона, короля или королевы составляет триста доксов. Самый маленький штраф, сотня доксов, налагается за праздношатание, публичное мочеиспускание или проявление неуважения.

Эти штрафы назначались мужчинам. Для женщин сумма уменьшалась вдвое.

Тот, кто мог, выплачивал штраф и удалялся из криминального списка.

Канал ждал тех, кто не мог заплатить.

Утопалки были не просто публичным зрелищем, они являлись главным среди событий, во время которых в Летерасе ставились на кон целые состояния. Поскольку мало кто из нагруженных преступников ухитрялся переплыть канал, ставки делались на дистанцию и число гребков. А также на выныривание, барахтание и «бульки».