Текст книги "Полночный прилив"

Глава вторая

 
Хозяйка отпечатков,
любовница тех следов,
которые оставил он,
ведь он странствует путями,
пролегающими среди нас.
 
 
Сладкий вкус потери
питает каждый горный поток,
несущий лед к морям,
теплым, как кровь,
сплетая наши сны.
 
 
Ведь там, куда он ведет ее,
лежат кости,
а путь, по которому он идет, —
безжизненная плоть,
и море не помнит ничего.
 

Баллада древних Обителей. Рыбак кель Тат

В туманной дымке далеко позади и на западе, в сверкающей шири залива Предела, отражалось бледное небо, пряча черные бездонные глубины. Со всех других сторон, кроме каменистой тропы прямо перед Сэрен Педак, возвышались зубчатые горы. Укрытые снегом пики блестели на солнце, не видном отсюда, с южной стороны перевала.

Пронизывающий ветер пропах льдом, зимним дыханием холодного разложения. Сэрен поплотнее завернулась в меха, наблюдая за продвижением каравана по тропе.

Три фургона на крепких деревянных колесах скрипели, покачиваясь. Вокруг каждого фургона суетились слуги из племени нереков с голыми торсами – передние впряглись в веревки, а задние несли стопорные блоки, чтобы остановить в случае чего подавшуюся назад неуклюжую повозку.

В фургонах, среди прочего товара, лежали девяносто металлических заготовок – по тридцать на фургон. Не знаменитая летерийская сталь, разумеется, но следующая по качеству, отожженная и практически без примесей. Каждая заготовка длиной в руку Сэрен и в два раза ее толще.

Разреженный воздух был обжигающе холодным. И все равно нереки работали полуобнаженные, и пот струился по скользкой коже. Если стопор не сработает, нерек сам бросится под колеса.

За это Бурук Бледный платил им по два докса в день.

Сэрен Педак работала у Бурука аквитором, обеспечивая проход по землям эдур. Было семь аквиторов, одобренных последним соглашением. Ни один торговец не смел появиться на территории эдур без сопровождения аквитора. Платили Сэрен Педак и остальным шести щедро. А Бурук платил Сэрен щедрее всех, и сейчас она принадлежала ему. Верней, ему принадлежали ее услуги как проводника и следопыта, – но об этом различии он, похоже, все больше забывал.

Впрочем, контракт заключен на шесть лет. И осталось всего четыре.

Наверное.

Она еще раз повернулась и стала смотреть на тропу впереди. Они отошли меньше чем на сотню шагов вверх от линии деревьев. Высотой по колено, вдоль тропы росли вековые карликовые дубы и ели. Мох и лишайник покрывали громадные валуны, в течение веков нанесенные сюда ледяными потоками. В затененных местах сохранились покрытые хрустящим настом пятна снега. Ветру не под силу было двинуть хоть что-то – ни жесткие ели, ни корявые голые ветви дубов; неспособный справиться с такой невозмутимостью, он мог только выть.

За спиной первый фургон с грохотом вышел на ровную поверхность, прокатился вперед под крики на нерекском языке и замер. Нереки поспешили на помощь к товарищам на подъеме.

Скрипнула дверца, и из фургона выбрался Бурук Бледный. Он широко расставил ноги, словно пытаясь обрести равновесие, отвернулся от ледяного ветра и вцепился в отороченную мехом шапку, моргая на Сэрен Педак.

– Это зрелище отпечатается на каждой кости моего черепа, достойный аквитор! Разумеется, вместе со многими остальными. Бурый меховой плащ, величавая, первозданная грация. Обветренное величие вашего профиля, так искусно обрамленного дикими вершинами… Эй, нерек! Давай сюда старшего – устроим лагерь здесь. Готовьте пищу. Разгрузите дрова из третьего фургона. Я желаю костер. Шевелитесь!

Сэрен Педак сняла заплечный мешок и прошла дальше по тропе. Ветер отнес слова Бурука. Пройдя тридцать шагов, она приблизилась к первой из древних усыпальниц – там, где тропа расширялась и поцарапанное каменное основание доходило до отвесных скальных стен. На каждой площадке расставленные валуны образовывали контуры корабля; заостренные нос и корма были отмечены каменными столбами. Носовой валун когда-то изображал бога эдур, Отца Тень, но ветра давно стерли детали. Что бы раньше ни стояло в двух боковых кораблях, оно давно исчезло, оставив только странные пятна.

Отвесные каменные стены хранили остатки древней силы. Гладкий черный камень просвечивал, словно тонкий дымчатый обсидиан. А за ним двигались фигуры. Скалы казались пустотелыми, и каждая панель была своего рода окном, открывающим таинственный, вечный мир внутри. Мир, не замечающий ничего за границами неприступного камня и этих странных панелей, то ли слепых, то ли равнодушных.

Полупрозрачный обсидиан не позволял Сэрен рассмотреть фигуры, движущиеся по ту сторону, как и всегда прежде, когда она сюда приходила. Но сама мистерия была неотразимо притягательна, снова и снова маня к себе.

Аккуратно обойдя корму каменного корабля, Сэрен подошла к восточной панели и, сняв отороченную мехом рукавицу, приложила правую руку к гладкому камню. Тепло вытягивало окоченелость из пальцев и ломоту из суставов. Это был секрет Сэрен, она обнаружила исцеляющую силу, еще когда впервые коснулась камня.

Долгая жизнь в этих жестких землях отняла гибкость у тела. Кости стали хрупкими и отчаянно болели. От бесконечного твердого камня под ногами каждый шаг вскоре начинал отдаваться болью и толчками в позвоночнике. Нереки, племя, которое, прежде чем склониться перед королем летери, проживало на дальнем востоке, считали себя порождением женщины и змея. Они полагали, что змей еще таится в теле и, огибая нежно хребет, прячет голову в центре мозга. Однако горы презирают змея и желают вернуть его обратно в землю, в свое нутро, чтобы он скользил в трещинах и свивался под камнями. И так в течение жизни змею приходится гнуться, извиваться и крутиться.

Нереки хоронят мертвых под плоскими камнями.

По крайней мере, хоронили раньше, пока королевский указ не вынудил их принять судьбу Обителей.

Теперь мертвецы остаются там, где упали. И даже их хижины пустеют. Уже столько лет прошло, а Сэрен Педак с болью помнила, как перевалила через гору и посмотрела на громадное плато, где обитали нереки. Деревни потеряли границы, перемешались в унылом хаосе. Каждая третья или четвертая хижина превратилась в развалины, во временную могилу для умерших от болезни, старости или от излишнего потребления алкоголя, белого нектара или дурханга. Дети бродили без призора, преследуемые беспощадными каменными крысами, которые плодились бесконтрольно и из-за болезней были несъедобны.

Нереки уничтожены, выкарабкаться из ямы им уже не суждено. Их родная земля превратилась в запущенное кладбище, а города летери предлагали только долги и уничтожение. Никто им не сочувствовал. Образ жизни летери суров, но правилен, это путь цивилизации. Доказательством служило процветание – там, где идущие другими путями оступались или оставались слабыми и нуждались в поддержке.

Ледяной ветер больше не кусал Сэрен Педак. Тепло камня разлилось по телу. Прикрыв глаза, она уперлась лбом в гостеприимную поверхность.

Кто там движется? Это вправду предки эдур, как утверждают хироты? Если так, почему они видят не лучше самой Сэрен? Неясные тени, снующие туда-сюда, потерянные, словно дети нереков в умирающих деревнях.

Она была верна своим, пусть и неприятным, убеждениям. Они – стражи тщетности. Аквиторы абсурда. Отражения нас самих, навеки запертые в бессмысленных повторениях. И всегда расплывчатые, ведь большего мы не можем достичь, глядя на себя, на свою жизнь. Ощущения, память, опыт – зловонная почва, в которой укореняются мысли. Бледные цветы под безжизненным небом.

Если бы она могла, то нырнула бы в эту каменную стену. Бесконечно бродить среди бесформенных теней, вероятно, то и дело оглядываться и не видеть чахлых деревьев, мха, лишайника и прохожих… Нет, видеть только ветер. Один только завывающий ветер.

Она услышала его шаги задолго до того, как он вышел в дрожащий круг света от костра. Его поступь насторожила и нереков, сгрудившихся под драными шкурами полукругом на краю освещенного пространства, – они быстро поднялись и потекли навстречу твердым шагам.

Сэрен Педак продолжала смотреть на огонь – беспечную трату дров, согревавшую Бурука Бледного, пока он напивался, мешая вино с белым нектаром; она старалась унять тик в углу рта, непрошеную и неприятную ироническую усмешку, выражавшую горькое веселье по поводу близящегося соединения разбитых сердец.

Бурук Бледный вез с собой секретные инструкции – занимавший целый свиток список поручений от других торговцев, спекулянтов и чиновников; и даже, похоже, от самого Королевского Двора. И что бы ни подразумевали эти инструкции, их содержание убивало Бурука. Вино он всегда любил, но без добавления обольстительного разрушителя – белого нектара. Только в этом путешествии он начал использовать новое топливо для угасающей души; в этом топливе он готов был утонуть, как в глубинах залива Предела.

Еще четыре года. Наверное.

Нереки обступили пришедшего, десятки голосов сплелись в суеверном бормотании, словно прихожане молили особо привередливого бога. Он пытался, выдавая лишь глазами, как неприятны ему бесконечные объятия, сказать каждому что-то – что-нибудь, что не сочли бы благословением. Он хотел сказать, что вовсе не достоин такого почитания. Он хотел сказать, что сам – сплошная неудача, как и они сами. Все они потеряны в этом мире с ледяным сердцем. Он хотел сказать… но Халл Беддикт ничего не говорил. По крайней мере, ничего столь отважно беззащитного…

Бурук Бледный встрепенулся и заморгал мутными глазами.

– Кто там?

– Халл Беддикт, – ответила Сэрен Педак.

Торговец облизнул губы.

– Старый посланник?

– Да. Хотя я не советовала бы так его называть. Он давно вернул королевский жезл.

– И тем самым предал летери, – засмеялся Бурук. – Бедный честный дурачок. Честь требует бесчестия, забавно, да? Доводилось видеть ледяную гору в море? Ее без устали грызут снизу жадные зубы соленой воды. Вот так.

Он запрокинул бутылку, и Сэрен глядела, как дергается его кадык.

– Бесчестье вызывает жажду, Бурук?

Он опустил бутылку, выпучив глаза. Потом слабо улыбнулся.

– Страшную, аквитор. Я как тонущий человек, который глотает воздух.

– Только это не воздух, а вода.

Бурук пожал плечами.

– Сперва удивляешься.

– Потом привыкаешь.

– Ага. И в последние мгновения звезды плывут невиданными потоками.

Халл Беддикт разобрался с нереками и вышел на освещенное место. Ростом почти как эдур. Завернут в белую шкуру полярного волка, такие же белые волосы заплетены в косу. От солнца и суровых ветров лицо приобрело цвет дубленой кожи. Серые глаза так поблекли, что казалось, что человека за ними нет. Нет его и дома – Сэрен Педак это хорошо знала.

Нет, его потерянная плоть и кости, его тело перед нами.

– Погрейся, Халл Беддикт, – предложила она.

Он смерил ее отсутствующим взглядом – так смотреть умел только он.

Бурук Бледный засмеялся.

– А что толку? Его не прогреть через эти шкуры. Хочешь есть, Беддикт? Пить? Вряд ли. Женщину? Могу предложить одну из нерекских полукровок – крошки ждут в моем фургоне. – Он шумно глотнул из бутылки. – Будешь?.. Гляньте, он даже не скрывает отвращения.

Глядя на старого посланника, Сэрен спросила:

– Ты шел через перевал? Снег стаял?

Халл Беддикт посмотрел на фургоны и ответил странным голосом, словно разговаривал последний раз давным-давно:

– Должно быть.

– Куда ты направляешься?

– С вами, – ответил он, глядя на Сэрен, которая в ответ подняла брови.

Бурук Бледный засмеялся, размахивая бутылкой; последние капли шипели, попадая в огонь.

– Прекрасная компания! Великолепно! Нереки будут в восторге. – Он покачнулся в опасной близости от огня, но выпрямился и заковылял к своему фургону.

Сэрен и Халл проводили его взглядами, и Сэрен увидела, что нереки вернулись на свои спальные места, однако следят блестящими глазами за старым посланником, который подошел ближе к костру и медленно уселся, протянув к теплу огрубевшие руки.

Порой они мягче, чем кажутся, вспомнила Сэрен. Однако память лишь всколыхнула давно остывший пепел, и Сэрен просто подбросила полено в голодный огонь перед Халлом, глядя, как взметнулись в небо искры.

– Он хочет остаться в гостях у хиротов до Большой Встречи?

Она метнула в него взгляд, потом пожала плечами.

– Думаю, да. Поэтому ты решил отправиться с нами?

– Все будет не как с прошлыми договорами, – сказал он. – Эдур больше не разобщены. Колдун-король правит безраздельно.

– Да, все меняется.

– И Дисканар посылает Бурука Бледного.

Она фыркнула, бросив в костер откатившееся полено.

– Неудачный выбор. Вряд ли он сумеет протрезветь достаточно, чтобы много разведать.

– Семь торговых домов и двадцать восемь кораблей обрушились на лежбища Калача, – сказал Халл Беддикт, сжимая пальцы.

– Знаю.

– Делегация Дисканара заявит, что разрешения на охоту не давалось. Они осудят бойню. Потом на этом основании заявят, что старый договор имеет слабину и должен быть пересмотрен. Потерю тюленей они благородно возместят – бросят золото к ногам Ханнана Мосага.

Сэрен промолчала. В конце концов, он прав. Халл Беддикт понимает больше, чем король Эзгара Дисканар – или королевский двор, что не всегда одно и то же.

– Подозреваю, что это еще не все, – произнесла она, наконец.

– То есть?

– Думаю, ты не слышал, кто возглавит делегацию.

Халл хмыкнул.

– Об этом горы молчат.

Сэрен кивнула.

– Представлять интересы короля будет Нифадас.

– Хорошо. Первый евнух не дурак.

– Нифадас будет делить полномочия с принцем Квилласом Дисканаром.

Халл Беддикт медленно повернул к ней лицо.

– Значит, она здорово поднялась.

– Поднялась. И за те годы, что не пересекались пути твои и ее сына… Квиллас мало изменился. Королева держит его на коротком поводке, и всегда рядом канцлер, чтобы скормить ему сладкое угощеньице. Ходят слухи, что главный в прибылях семи торговых домов, которые нарушили договор, не кто иной, как сама королева Джаналл.

– А канцлер не осмеливается покидать дворец, – сказал Халл Беддикт, и Сэрен уловила насмешку в его голосе. – Поэтому он отправил Квилласа.

Напрасно. Принц не чувствует тонкостей. Он знает, что необразован и туп, поэтому подозрителен к окружающим, особенно если они говорят что-то, чего он не понимает. Нельзя на переговорах поддаваться эмоциям.

– Это не секрет, – ответила Сэрен Педак. И стала ждать.

Халл Беддикт плюнул в огонь.

– Им все равно. Королева спустила сына с поводка. Ему позволят барахтаться и бросать неуклюжие оскорбления в лицо Ханнану Мосагу. Это что – от высокомерия? Или они действительно хотят войны?

– Не знаю.

– А Бурук Бледный – чьи указания он выполняет?

– Не могу сказать точно. Но он вовсе не рад.

Наступило молчание.

Двенадцать лет назад король Эзгара Дисканар назначил любимого преду гвардии, Халла Беддикта, посланником. Ему следовало отправиться к северным границам и дальше, следовало изучить племена, еще населявшие дикие пустоши и горные леса. Халл Беддикт, хоть и талантливый воин, был простодушен. То, что он полагал познавательным путешествием, первым шагом к мирному сосуществованию, на деле явилось прелюдией к захвату. Его подробные описания племен нереков, фараэдов и тартеналов были тщательно изучены подручными канцлера Трибана Гнола. По описаниям определены слабые места. А потом все это пригодилось в серии захватнических кампаний.

А Халл Беддикт, связавший себя кровными узами с этими жестокими племенами, был вынужден смотреть, как предаются его знания и энтузиазм. Подарки, оказавшиеся вовсе не подарками, привели к долгам, за долги отбирали землю. Смертельный лабиринт, расчерченный торговцами, купцами, продавцами ложных желаний, поставщиками гибельной отравы. Сопротивление подавлялось нещадно. Растаптывались гордость, независимость и самостоятельность. Одним словом, началась война, настолько циничная в своей холодной, бессердечной поступи, что ни одна честная душа не могла пережить ее спокойно.

Особенно душа, на которой и лежала ответственность. За все.

А нереки по сей день боготворили Халла Беддикта. И полдюжины нищих попрошаек – все, что осталось от фараэдов. И разбросанные остатки тартеналов, больших, шатающихся и пьющих в нищих поселках вокруг городов на юге – каждый из них носил татуировку, три полоски под левым плечом; точно такая же была на спине у самого Халла.

Сейчас он сидел рядом с Сэрен, уставившись на последние огоньки угасающего костра. Одного из своих гвардейцев он отправил в столицу – доставить королевский жезл. Посланник перестал быть посланником. И больше не вернется на юг. Он ушел в горы.

Впервые Сэрен встретила его восемь лет назад, в дневном переходе от Высокого форта, усохшим, словно потерянный на пустоши зверек. И привезла его обратно. По крайней мере, в каком-то смысле. И все это было не так благородно, как казалось вначале. А могло быть. Вполне благородно. Не используй я его в своих целях.

Она поддалась эгоистичным желаниям.

Простит ли он ее когда-нибудь? Простит ли она сама себя?

– Бурук Бледный знает все, что нужно знать мне, – сказал Халл Беддикт.

– Возможно.

– Он скажет мне.

Если не захочет, не скажет.

– Несмотря на его инструкции, – сказала Сэрен, – он всего лишь мелкая фигурка в этой игре, Халл. Глава торгового дома, очень кстати расположенного в Трейте, и имеет опыт торговли с хиротами и арапаями. – С моей помощью как проводника по землям эдур.

– Ханнан Мосаг пошлет воинов за кораблями, – сказал Халл Беддикт. – Доля королевы в прибыли этих торговых домов пострадает.

– Думаю, она предвидела потери.

Человек, сидящий рядом, не был наивным юношей, однако он долго оставался вне хитрых схем и смертельной ловкости рук, составлявших суть летерийцев. Чувствовалось, как он с трудом продирается через путаные слои замыслов и планов.

– Я начинаю понимать, что она задумала, – сказал он немного спустя таким безнадежным голосом, что Сэрен отвернулась.

– Тогда, – продолжал Халл, – мы прокляты, что так стремимся смотреть вперед, только вперед. Как будто путь впереди будет чем-то отличаться от уже пройденного.

Да, и я получаю по голове каждый раз, как оглянусь.

Пора уже перестать оглядываться.

– Пять перьев отдадут тебя в рабство, – пробормотал лежащий в постели Тегол Беддикт. – Никогда не думал, как это странно? Конечно, у каждого бога должен быть престол, но разве не следует из этого, что любой престол, воздвигнутый для бога, уже занят? А если не занят, кто в здравом уме решил, что нужно поклоняться пустому престолу?

Бугг, сидящий на низеньком трехногом табурете в ногах кровати, прекратил вязать и, критически прищурившись, оглядел получающуюся рубаху из грубой шерсти.

– Я практически уверен, что моя левая рука почти или совсем такая же по длине, как и правая. Почему ты упорствуешь? Если подумать, у тебя нет никаких талантов, о которых стоит говорить. Может, поэтому я так и люблю тебя, Бугг.

– И вполовину не так, как себя, – проворчал старик, возвращаясь к вязанию.

– Не вижу смысла спорить. – Тегол вздохнул, пошевелив пальцами ног под старым одеялом. Ветер освежал благословенной прохладой, лишь слегка отдавая гнильцой Вонючих равнин. Кроме кровати и табурета, под крышей дома Тегола мебели не было. Бугг продолжал спать внизу, несмотря на удушающую жару, и поднимался, только если для работы требовалось больше света. Экономия на масле для лампы, говорил себе Тегол; масло чудовищно дорожало, поскольку китов становилось все меньше.

Он потянулся к старой тарелке с полудюжиной сушеных фиг, которую Бугг поставил рядом.

– А, снова фиги. Значит, меня ждет поход в общественное место уединения. – Тегол бездумно жевал, глядя на рабочих, снующих как мартышки по куполу Вечного дома. Совершенно случайно отсюда открывался поразительный вид на отдаленный дворец, возвышающийся в сердце Летераса, и даже больше – на соседние башни и мосты Третьей высоты, аккуратно обрамляющие заносчивость короля Эзгары Дисканара. – Надо же, Вечный дом. Вечно недостроенный.

Купол оказался таким сложным для королевских архитекторов, что уже четверо совершили самоубийство по ходу его строительства, а еще один погиб трагически – если не сказать таинственно, – застряв в сточной трубе.

– Семнадцать лет – и конца-края не видно. Похоже, они окончательно сломались на пятом крыле. Как думаешь, Бугг? Я ценю твой опыт мастера.

Опыт Бугга сводился к перестройке очага на кухне внизу. Двадцать два обожженных кирпича были уложены почти в правильный куб – если бы только не три кирпича от развалившегося мавзолея с местного кладбища. Устроители могил придерживались очень странных взглядов на то, какими должны быть размеры кирпичей. Благочестивые уроды!..

Услышав вопрос, Бугг поднял взгляд на Тегола, кося обоими глазами.

У дворца было пять крыльев и купол в центре. В каждом крыле было четыре этажа, а в прибрежном успели построить только два уровня. Работы приостановили, когда глина под фундаментом стала расползаться, как масло из сжатого кулака. Пятое крыло тонуло.

– Гравий, – сказал Бугг и снова принялся за вязание.

– Что?

– Гравий, – повторил старик. – Пробурить в глине глубокие колодцы, через несколько шагов друг от друга, заполнить гравием и утрамбовать бабой для забивки свай. Накрывай и строй сверху свой фундамент. Тяжесть не будет давить на глину, значит, ей незачем расползаться.

Тегол уставился на слугу.

– Точно. И откуда, во имя Странника, ты это взял? Только не говори, что сам придумал, чтобы не дать очагу уплыть.

Бугг затряс головой.

– Нет, очаг не такой тяжелый. Иначе я так и поступил бы.

– Пробурил бы дыру? А как глубоко?

– До камня, разумеется.

– И засыпать гравием.

– Ага, мелким. И утрамбовать.

Тегол взял с тарелки еще одну фигу и отряхнул ее – Бугг отоваривался на мусорной куче рынка, отнимая добычу у крыс и собак.

– Похоже на впечатляющий кухонный очаг.

– Похоже.

– Можно спокойно готовить и знать, что плита с места не сдвинется – если только не землетрясение…

– Да нет, и землетрясение выдержит. Это ведь гравий? Понимаете, он подвижный.

– Потрясающе. – Тегол выплюнул косточку. – Как думаешь, Бугг: вставать мне сегодня с постели?

– Вроде незачем… – Слуга вдруг замолчал, потом задумчиво наклонил голову. – А может, и есть зачем.

– Неужели?

– Утром приходили три женщины.

– Три женщины. – Тегол посмотрел на ближайший мост Третьей высоты, на людей и повозки. – Я не знаю трех женщин, Бугг. А если бы даже знал, три женщины вместе – это повод для ужаса, а не какое-нибудь «а, как кстати».

– Да, вы их не знаете. Ни одной из них, я думаю. Мне, во всяком случае, их лица не знакомы.

– Ты их не видел прежде? Даже на рынке? Или у реки?

– Нет. Может, они из другого какого-нибудь города, может, из деревни. Акцент странный.

– И они называли мое имя?

– Не совсем. Они спрашивали, принадлежит ли дом человеку, который спит на своей крыше.

– Раз они такое спрашивали, значит, точно из какой-нибудь Жабохлюпки. Что еще их интересовало? Цвет твоих волос? Что на тебе было надето, когда ты стоял перед ними? Может, они хотели узнать и собственные имена? Они сестры? У них у всех сросшиеся брови?

– Я не обратил внимания. По-моему, симпатичные. Молодые и пухленькие. Впрочем, вам, полагаю, не интересно.

– Нечего слуге полагать. Симпатичные. Молодые и пухленькие. Ты уверен, что это женщины?

– Совершенно уверен. Даже у евнухов не бывает грудей таких больших, идеальных и, честное слово, торчащих чуть не до подбородка…

Тегол вдруг понял, что стоит у кровати.

– Бугг, ты доделал рубашку?

Слуга снова вгляделся в вязание.

– Только рукава еще подвязать.

– Наконец-то. Я снова могу выйти в люди. Закрывай края, или что там нужно сделать, и давай сюда.

– Но я даже не начал штаны…

– Забудь, – отрезал Тегол. Он обернул простыню с постели вокруг талии, раз, другой и заткнул конец на поясе. Потом задумался; на лице появилось странное выражение. – Бугг, во имя Странника, пока никаких фиг, ладно? Где эти несметно одаренные сестрички?

– На Красной улице. У Хальдо.

– Снаружи или во дворе?

– Во дворе.

– Хоть что-то. Как думаешь, Хальдо забыл?

– Нет. Но он много времени проводит на Утопалках.

Тегол улыбнулся, потом начал тереть пальцем зубы.

– Выигрывает или проигрывает?

– Проигрывает.

– Ха! – Он пригладил рукой волосы и встал в небрежную позу. – Как я выгляжу?

Бугг протянул рубашку.

– Не постигаю, – сказал он, – как вы сохраняете такие мышцы, хотя ничего не делаете.

– Фамильная черта Беддиктов, дорогой печальный прислужник. Ты бы посмотрел на Бриса во всех его доспехах. И даже ему далеко до Халла. Я как средний сын, разумеется, представляю золотую середину: ум, физическая развитость и множество талантов плюс природная грация. Добавь сюда выдающееся умение всем этим пользоваться, и налицо блистательный результат, который ты видишь перед собой.

– Изящная и трогательная речь, – кивнул Бугг.

– А что, скажешь, нет?.. Мне пора. – По дороге к лестнице Тегол сделал жест рукой. – Приберись тут. Возможно, вечером будут гости.

– Приберусь, если время найду.

Тегол остановился у неровного края дыры – там, где провалилась часть крыши.

– Ах, ну да, тебе же еще штанами заниматься… Шерсти хватит?

– Могу сделать одну штанину в полную длину – или обе покороче.

– Насколько?

– Прилично короче.

– Давай одну штанину.

– Как прикажете, хозяин. А потом пойду, поищу что-нибудь поесть. И попить.

Тегол обернулся, уперев руки в боки.

– Мы продали буквально все, кроме кровати и табурета. Сколько же нужно времени на уборку?

Бугг прищурился.

– Немного, – согласился он. – Что вы хотите на ужин?

– Что-нибудь, что требуется готовить.

– То есть что-то вкусное и приготовленное или что-то, что еще требует готовки?

– И так, и так хорошо.

– Как насчет дров?

– Я не буду есть…

– Для очага.

– А-а… Найди где-нибудь. Посмотри на табурет – ну зачем ему три ноги? Когда воровство не приносит дохода, нужно выкручиваться. Я отправляюсь навстречу своим судьбам, Бугг. Молись, чтобы Странник отвернулся, ладно?

– Разумеется.

Тегол двинулся вниз по лестнице, с ужасом обнаружив, что осталась только одна из трех ступенек.

Комната на уровне земли была голой, только у стены лежал свернутый матрац. Одинокий грязный горшок отдыхал на плите очага, устроенного под окном, на полу – пара деревянных ложек и две миски. И все-таки, отметил Тегол, есть в этом некая суровая элегантность.

Он отодвинул жалкую занавеску, заменявшую дверь. Кстати, надо сказать Буггу, чтобы достал дверную задвижку из очага. Немного почистить – и можно получить пару доксов с жестянщика Каспа.

Тегол вышел из дома и оказался в узком проходе – узком настолько, что приходилось протискиваться до улицы бочком, отшвыривая на каждом шагу мусор. Пухленькие женщины… Жаль, я не видел, как они протискивались к моей двери. Точно, надо пригласить на ужин.

Улица была пуста, только в нише стены напротив нового дома обнаружились три нерека – мать с двумя детьми-полукровками; они спали. Тегол прошагал мимо прижавшихся друг к другу нереков, пнул крысу, подобравшуюся слишком быстро, и пролавировал среди наставленных в высокие штабеля деревянных ящиков, которые почти перекрыли улицу. Склад Бири постоянно был переполнен, и Бири рассматривал конец улицы Кул по эту сторону канала Квилласа как свою личную территорию.

На скамье с другой стороны, где улица Кул выходила на площадь Берл, примостился сторож Калас, положив на колени отделанную кожей палицу. Красные глаза уткнулись в Тегола.

– Отличная юбка, – сказал сторож.

– Ты меня утешил, Калас.

– Рад услужить.

Тегол остановился, уперев руки в боки, и осмотрел заставленную площадь.

– Город процветает.

– Ничего нового… разве что в тот раз.

– Мелкая стычка в переулке, собственно говоря.

– Это если не слушать, как рассказывает Бири. Он по-прежнему хочет засолить твою голову и бросить в бочке в море.

– Бири всегда не хватало воображения.

Калас хрюкнул.

– Тебя не было видно несколько недель. Особый случай?

– У меня свидание с тремя женщинами.

– Дать тебе палицу?

Тегол внимательно разглядел видавшее виды оружие.

– А как же ты? Останешься беззащитным?

– Мое лицо всех распугает. Впрочем, кроме нереков. Эти вон проскочили.

– Доставляют неприятности?

– Нет. На самом деле тише воды. Но ты ведь знаешь Бири.

– Даже лучше, чем он сам себя знает. Так ему и передай, если он надумает их притеснять.

– Передам.

Тегол пошел дальше, ввинчиваясь в бурлящую толпу на площади. Нижний рынок окружал ее с трех сторон; какую бесполезную чушь тут продавали – Тегол и представить не мог. И люди все это прекрасненько покупали день за днем. Наша цивилизация зиждется на тупости. Не нужно большого ума, чтобы вскрыть эту жилу идиотизма и доить богатых. Такова горькая правда.

Тегол пересек площадь и вышел на Красную улицу. Тридцать шагов – и он у арочного входа в ресторан «У Хальдо». Прошел по затененному коридору и вновь оказался на ярком солнце во дворе. Полдюжины столов – все заняты. Тут отдыхают благословенно неведающие или не имеющие ни гроша, чтобы проникнуть в игровой зал – святая святых Хальдо, где днем и ночью обделывались грязные делишки. Вот еще один пример, подумал Тегол, за что готовы платить люди, только выдайся случай.

Три женщины за столом в дальнем углу выделялись не только по естественной причине – больше тут женщин не было, – но и по более тонким признакам. Симпатичные… вот правильное слово. Если сестры, то только по духу и по общей склонности к своего рода военной доблести, судя по мускулатуре и сложенным под столом доспехам и оружию.

У сидящей слева рыжие, выцветшие на солнце локоны рассыпались по широким плечам. Она прихлебывала прямо из обмазанной глиной бутылки, то ли презирая, то ли не понимая назначения стоящего перед ней бокала. Лицом она походила на героическую статую из тех, что стоят вдоль колоннад, – крепкую и гладкую. Ее голубые глаза смотрели застывшим, безмятежно равнодушным взглядом, под стать тем же статуям. Рядом с ней оперлась предплечьями на стол женщина с примесью фараэдской крови – судя по медовому оттенку кожи и чуть раскосым темным глазам. Темные, почти черные волосы, собранные на затылке, полностью открывали сердцевидное лицо. Третья женщина сидела, чуть сгорбившись; левую ногу она отставила в сторону, а правой, затянутой в выделанную почти до белизны кожу, непрерывно подергивала – хорошие ножки, отметил Тегол. Бледная кожа на бритой голове третьей женщины поблескивала. Широко посаженные светло-серые глаза лениво оглядывали гостей, пока не остановились на Теголе, который стоял на пороге.

Он улыбнулся.

Она поморщилась.

Из тени вынырнул Урул, старший официант Хальдо, и жестом пригласил Тегола.

Тот подошел так близко, насколько было возможно.

– Хорошо… выглядишь, Урул. Хальдо тут?

Нежелание Урула мыться вошло в легенду. Клиенты делали заказы с завидной краткостью и до конца трапезы редко подзывали Урула, чтобы принес еще вина. Сейчас он стоял прямо перед Теголом, теребя пальцами широкий пояс.