Текст книги "Полночный прилив"

– Ведь эта земля была не их?

– Понятия не имею. Эдур, конечно, заявляют, что были тут всегда, с тех пор как лед отступил с земли.

– Ах да, я и забыла. Странные мифы о сотворении: ящерицы, драконы и лед, предательство бога-короля…

Она заметила, что Халл странно на нее смотрит.

– В чем дело?

– Откуда ты все знаешь? Мне Бинадас Сэнгар рассказал это только через много лет – как дар, скрепляющий нашу дружбу.

Сэрен моргнула.

– Где-то слышала… – Она пожала плечами и вытерла с лица капли дождя. – У всех есть свои мифы о творении. Либо выдумки, либо воспоминания, совершенно перепутанные и набитые магией и чудесами.

– Ты на удивление пренебрежительна, аквитор.

– А во что верят нереки?

– В то, что их родила одна мать – бессчетное множество поколений назад; она похитила огонь и путешествовала по времени, пытаясь найти что-то, что ей нужно – хотя и сама не знала, что именно. Однажды в путешествии она приняла священное семя и родила девочку. Внешне эта девочка почти ничем не отличалась от матери, ведь святость была сокрыта, спрятана она и по сей день. Спрятана среди нереков, которые произошли от этой девочки.

– И так нереки объясняют свой странный патриархат.

– Наверное, – согласился Халл. – Хотя чистота оценивается только по женской линии.

– Интересно, у этой первой матери матерей есть имя?

– А, ты заметила их смешение, как будто это роли, а не разные личности. Девушка, мать и бабушка – и так сквозь время…

– Не считая скучной роли жены. Мудрость распускается, как цветок на куче дерьма.

Халл пристально посмотрел на нее.

– В любом случае ее называют несколькими связанными именами, обозначающими и несколько личностей. Эрес, Н’ерес, Эрес’аль.

– Значит, такова суть обожествления нереками предков?

– Такова была, Сэрен Педак. Ты забыла, их культура уничтожена.

– Культура может умереть, Халл, но люди продолжают жить, и в себе они носят семена возрождения…

– Увы. Если что-то и возрождается, то только извращенное, слабое, ложное.

– Даже камни меняются. Ничто не остается неизменным…

– Мы остаемся. Разве нет? Мы говорим о прогрессе, но на самом деле мы желаем продолжения настоящего. С его бесконечными излишествами, неуемными аппетитами. Все те же правила, все та же игра.

Сэрен Педак пожала плечами.

– Мы говорили о нереках. Благородная женщина тисте эдур из племени хиротов благословила их…

– Еще до того, как нас объявили гостями.

Она подняла брови.

– Еще одно прикрытое оскорбление летерийцев? Одобренное самим Ханнаном Мосагом? Халл, думаю, ты превзошел самого себя.

– Думай что хочешь.

Она повернулась.

– Пойду прогуляюсь.

Урут встретила Майен на мосту. О чем бы они ни говорили, разговор вышел короткий и без драмы – по крайней мере, Удинаас со своего места перед большим домом ничего особого не заметил. Пернатая Ведьма, передав сообщение от своей госпожи, последовала за Урут и почтительно ожидала шагах в шести – не так далеко, чтобы совсем ничего не слышать. Потом Урут и Майен пошли бок о бок, рабы двинулись за ними.

Услышав тихий смех, Удинаас напрягся и сгорбился на табурете.

– Тише, Сушеный! – прошептал он.

– Есть области, мертвый раб, – зашептал дух, – где память побеждает забвение и делает давно прошедшие века реальными, как нынешний. Время отступает. Смерть сдается. Иногда, должник Удинаас, такая область приближается.

– Хватит, прошу. Мне не интересны твои тупые загадки…

– Хочешь увидеть то, что вижу я? Прямо сейчас? Послать вуаль Тени, чтобы накрыла твои глаза?

– Не сейчас…

– Поздно.

Перед глазами раба начали разворачиваться картины, тонкие, как паутина; деревня вокруг словно съежилась, побледнела и размылась. Удинаас пригляделся. На месте поляны выросли высоченные деревья, дождь пеленой укрывал взъерошенный мох. Море по левую руку – гораздо ближе – яростно набрасывало серые пенные волны на изрезанный каменный берег, вздымая брызги к небу.

Удинаас вздрогнул от ярости этих волн – и они тут же пропали во тьме; перед глазами раба возникла новая сцена. Море скрылось за горизонтом на западе, и осталась каменная равнина, изрезанная шрамами от ледяных скал. В стылом воздухе повис запах разложения.

Мимо Удинааса пробежали фигуры – то ли одетые в меха, то ли в собственных толстых шкурах, пятнистых, бурых и черных. Тела высоких существ казались непропорционально большими под маленькими головами с массивными челюстями. У одного на тростниковом кукане висели мертвые выдры, другие несли свернутые веревки, сплетенные из травы.

Они молчали, но Удинаас чувствовал, с каким ужасом они вглядывались в северное небо.

Раб прищурился и разглядел, что привлекло их внимание.

Столб черного дыма поднялся над низкими ледяными склонами. Дым приблизился, и Удинаас ощутил злобу, исходящую от великого, невероятного колдовства – эту злобу явно ощущали и высокие мохнатые существа.

Они замерли и тут же побежали дальше – мимо Удинааса…

… и сцена изменилась.

Побитое каменное русло, измельченные валуны, вьющийся туман. Две высокие фигуры тащили третью – женщину, мертвую или без сознания; распущенные коричневые волосы скользили по земле. Удинаас вздрогнул, узнав одну из фигур – слепящие доспехи, подкованные сапоги и серебряный плащ, шлем с забралом. Менандор. Сестра Рассвет. Он хотел бежать – она не могла его не заметить, – но почувствовал, что не в состоянии шевелиться.

И вторую женщину он узнал – по страшным статуям, наполовину погрузившимся в суглинок в лесу вокруг деревни хиротов. Пегая кожа – серая с черным – делала лицо похожим на боевую маску. Кираса из пятнистого железа. Кожаные наручи и поножи с цепями, за спиной развевается длинный плащ из кожи тюленя. Пятнистая, неверная Сестра. Сукул Анхаду.

И он понял, что за женщину они тащили. Сумрак, Шелтата Лор. Любимая дочь Скабандари, защитница тисте эдур.

Две женщины остановились и отпустили слабые руки третьей; та рухнула на землю, как мертвая. Две пары широких, с третьим веком, глаз тисте словно уставились на Удинааса.

Менандор заговорила первая:

– Не ожидала тебя здесь встретить.

Удинаас пытался придумать ответ, но тут мужской голос рядом с ним произнес:

– Что вы с ней сделали?

Повернувшись, раб увидел еще одного тисте – на расстоянии протянутой руки от табурета Удинааса. Ростом выше женщин, закован в белую эмалевую броню, забрызганную кровью и со следами ударов меча. Разбитый шлем привязан справа у пояса. Кожа белая, как кость. На левой щеке ветвистой молнией засохла кровь. Пламя сожгло большую часть волос, красная кожа на макушке потрескалась и кровоточила.

Два длинных меча в ножнах были прикреплены на спине; рукоятки возвышались над плечами.

– Ничего такого, чего она не заслужила, – ответила Менандор.

Вторая женщина оскалилась.

– У нашего дяди были виды на нашу прелестную кузину. Но пришел ли он, когда она визжала, моля о помощи?

Покрытый боевыми шрамами мужчина шагнул мимо раба, глядя на тело Шелтаты Лор.

– Это ужасно. Я хотел бы умыть руки – и отказаться от всего.

– Не выйдет, – сказала Менандор со странным весельем. – Мы все отравлены кровью нашей матери…

Сукул Анхаду повернулась к сестре.

– Ее дочери получили не просто яд! Посмотри на нас! – Она ткнула пальцем в сторону мужчины тисте. – А ты, отец? Эта стерва летит на пернатых крыльях из тьмы другого владения, призывно раздвинув ноги, – не ты ли стал первым в очереди? Чистый Оссерк, первый сын Тьмы и Света… Ты был там, смешав свою кровь с кровью этой шлюхи, – скажи, ты назвал ее сестрой до того, как трахнул, или после?

Если яд в ее словах и оказал какое-то действие, внешне это не проявилось. Тот, кого назвали Оссерк, улыбнулся и посмотрел в сторону.

– Не нужно говорить таким тоном о матери, Сукул. Она ведь умерла, дав тебе жизнь…

– Она умирает, давая жизнь всем нам! – Сукул Анхаду подняла кулак, словно скрутив жгутом воздух. – Умирает и возрождается. Тиам и ее дети. Тиам и ее любовники. Тысяча ее смертей – и ничего не меняется!

Менандор заговорила спокойным тоном:

– И с кем ты спорил, Оссерк?

Оссерк нахмурился.

– С Аномандром. Он победил меня в тот раз. Если подумать, – Оссерк помедлил, – это неудивительно. Оружие гнева часто оказывается сильнее брони разума. Однако я его задержал…

– Чтобы дать Скабандари сбежать? – спросила Менандор. – Зачем? Пусть он родня, но он предатель и убийца.

Оссерк поднял брови в притворном удивлении и посмотрел на лежащую без чувств женщину.

– Допустим, ваша кузина не мертва. Соответственно, и я могу указать, что Скабандари не убил Силкаса Руина…

– Верно, – отрезала Сукул. – Он наказал его похлеще. Если только ты не считаешь, что вечно грызть землю – завидная судьба.

– Успокойся, – вздохнул Оссерк. – Как ты сама часто повторяла, дитя, измена и предательство – любимые черты нашей большой семьи. В любом случае мне здесь больше ничего не нужно. Что вы с ней будете делать?

– Мы подумали, что Силкасу нужна компания.

Оссерк замер.

– Двое из Взошедших драконов в одной земле? Вы придумали суровое испытание для дома Азатов, доченьки.

– Скабандари захочет освободить ее? – спросила Менандор.

– Скабандари уже не в состоянии освобождать, – ответил Оссерк. – Даже себя самого.

Обе женщины застыли от удивления. Помедлив, Менандор спросила:

– Кто это сделал?

Мужчина пожал плечами.

– Какая разница? Скабандари кичливо полагал, что боги этого мира не в силах ему противостоять. – Он задумчиво посмотрел на дочерей. – Считайте это предупреждением, милые. Мать Тьма родила первых детей вообще без отца. И, что бы ни говорил Аномандр, они не были тисте анди.

– Мы не знали, – сказала Менандор.

– Теперь знаете. Ступайте аккуратно, дочки.

Удинаас смотрел, как высокая фигура уходит, и вдруг ахнул: очертания Оссерка начали расплываться, сдвигаться, менять форму. Распахнулись громадные, золото с серебром, чешуйчатые крылья. Мощным рывком дракон поднялся в воздух.

Сукул Анхаду и Менандор смотрели ему вслед, пока дракон не превратился в уголек на фоне темного неба.

Сукул хмыкнула.

– Странно, что Аномандр его не убил.

– Что-то сковывает их, ограничивает, о чем ни мы, ни кто-то другой ничего не знает.

– Не исключено. А может быть, все намного проще.

– То есть?

– Им нравится сама игра, – сказала Сукул, скупо улыбнувшись. – А если один убьет другого, удовольствию конец.

Взгляд Менандор упал на неподвижную фигуру Шелтаты Лор.

– А она? Она ведь взяла любовника из богов этого мира?

– На время. И родила двух ужасных детишек.

– Ужасных? Значит, дочек.

Сукул кивнула.

– Их отец все понимал с самого начала, поэтому и дал им такие имена.

– Да? И что же за имена?

– Зависть и Злоба.

Менандор улыбнулась.

– С этим богом я, пожалуй, встретилась бы как-нибудь.

– Наверное, ему не понравилось бы то, что мы намерены сделать с Шелтатой Лор. Более того, возможно, прямо сейчас он разыскивает нас, чтобы не дать нам отомстить. Соответственно, как выражается Оссерк, нам лучше поторопиться.

Удинаас увидел, что две женщины отошли от бесчувственного тела кузины.

Менандор посмотрела на сестру.

– Этот бог, любовник Шелтаты… как его зовут?

Ответ Сукул донесся словно издалека:

– Драконус.

После обе женщины превратились в драконов, величиной почти с Оссерка, – одна пятнистая, другая ослепительно белая. Пятнистая взвилась в воздух и кругами спустилась к телу Шелтаты Лор, ухватив ее когтистыми лапами.

Белая поднялась вдогонку за сестрой, и обе понеслись прочь. На юг.

Сцена перед глазами раба быстро померкла.

Удинаас по-прежнему сидел перед большим домом Сэнгара, держа в руке наполовину очищенную рыбу; рыбий глаз уставился на него беспокойным взглядом тупого удивления – этот глаз, или точно такой же, Удинаас видел все утро и весь день, а теперь, в сгущающихся сумерках, глаз снова смотрел – молча и безжизненно. Как будто Удинаас держал в руке вовсе не рыбу.

Просто глаза. Мертвые, бесчувственные глаза… И даже мертвые обвиняют.

– Хорошо поработал, раб. Достаточно.

Удинаас поднял взгляд.

Перед ним стояли Урут и Майен. Две женщины тисте, не пятнистые и не ослепительно белые. Просто чем-то похожие на тени.

В шаге позади них замерла Пернатая Ведьма, за ней другие рабы. Большие глаза Пернатой Ведьмы, полные тревоги, смотрели на Удинааса.

Удинаас поклонился Урут.

– Да, госпожа.

– Возьмешь мазь для рук, – сказала Урут.

– Спасибо, госпожа.

Процессия двинулась в большой дом.

Удинаас смотрел на рыбу, на ее глаз. Потом ковырнул его пальцем.

Сэрен Педак стояла под дождем на берегу, глядя на бесконечный поток воды, которую ливень превращал в колючую серую кожу; волны с шипением бросались на берег и таяли на гладких камнях.

Ночь выползла из вычурных теней, накрыв деревню шалью молчания и тьмы. Сэрен думала о рабах-летерийцах.

Ее народ был удивительно готов к капитуляции. Свобода была священным алтарем, к которому просители стремились всю жизнь, царапая ногтями гладкий пол, пока кровь не забрызгает блестящий безупречный камень; но этот алтарь оставался недоступным для смертных. Любая жертва была оправдана ее именем – священным именем свободы. И все же Сэрен знала, что богохульство – ложное преступление. Свобода – не бог, а даже если бог, если она обратила лицо к своим поклонникам, то выражение этого лица обманчиво.

Рабы-летерийцы не были должниками. Они выполняли понятные обязанности, получая за работу еду и кров. Они могли жениться. Рожать детей, которые не наследовали долги своих родителей. Число обязанностей не росло, не поглощало все время. В целом потеря свободы почти ничего не значила для ее сородичей.

Вот девушка по имени Пернатая Ведьма. Словно колдунья из далекого прошлого – нелепо одетая, зажатая, со странными, как все старинное, манерами. Она будто вышла из древних историй. Прирожденная заклинательница плиток, которая занимается гаданием, чтобы служить обществу, а не чтобы набить кошелек. Наверное, имя утеряло свое значение среди этих рабов. Судьба выкладывалась грязной, потрескавшейся дорожкой, разворачивалась ужасной мозаикой перед ней – женщиной-ребенком с прикрытыми капюшоном глазами, следящей за страшным ритуалом.

Услышав за спиной хруст гальки, Сэрен повернулась и увидела раба, присевшего на корточки у воды. Он окунул ладони в холодную свежую воду, словно хотел спрятаться в полном окоченении.

Заинтересовавшись, Сэрен Педак подошла к нему.

Он бросил на нее настороженный, боязливый взгляд.

– Аквитор, у эдур это тяжелые часы. Слова лучше не произносить.

– Но мы ведь не эдур? – спросила она.

Раб вынул руки из воды, и Сэрен увидела, какие они красные и опухшие.

– Эмурланн сочится здесь из-под земли, аквитор.

– Тем не менее мы – летери.

Он сухо улыбнулся.

– Аквитор, я – раб.

– Рабство. И свобода от долга. Как тебе обмен?

Он сел; вода капала с пальцев. Дождь прекратился, из леса наползал туман.

– Долг остается, аквитор, и висит над каждым летерийским рабом, хотя этот долг выплатить нельзя.

Сэрен, пораженная, уставилась на него.

– Но это безумие!

Он снова улыбнулся.

– Почему простое рабство должно все изменить?

Сэрен помолчала, изучая человека, скорчившегося у края воды. С виду вполне привлекательный, но теперь была видна давящая его тяжесть; ни он сам, ни зачатые им дети не смогут избавиться от клейма. Это ужасно. Это… по-летерийски.

– Тут есть рабыня, – сказала она, – по имени Пернатая Ведьма.

Он словно вздрогнул.

– Да, местная заклинательница плиток.

– Сколько поколений предки этой женщины жили рабами у эдур?

– Наверное, пару десятков.

– И дар сохранился? В мире Куральд Эмурланна? Потрясающе.

– Правда? – Он пожал плечами и поднялся. – Когда вы со своими компаньонами будете гостями Ханнана Мосага, Пернатая Ведьма будет метать плитки.

Дрожь охватила Сэрен Педак. Она резко вдохнула и сделала медленный выдох.

– Это очень… рискованно.

– Мы знаем, аквитор.

– Теперь я понимаю.

– Мне нужно работать, – сказал он, не поднимая глаз.

– Конечно, я тебя задержала. Надеюсь, тебе не попадет.

Он еще раз улыбнулся, но промолчал.

Она проводила его взглядом.

Бурук Бледный, завернувшись в дождевик, грелся у костра нереков. В стороне стоял Халл Беддикт, накинув капюшон.

Сэрен встала рядом с Буруком и посмотрела на жалкие язычки пламени, дым от которых неторопливо поднимался в воздух. Ночной холод продирал аквитора до костей, мышцы шеи задеревенели, за глазницами притаилась головная боль.

– Сэрен Педак, – сказал со вздохом Бурук. – Мне нехорошо.

Она многое расслышала в его слабом дрожащем голосе.

– Долгое и дальнее путешествие, – ответила Сэрен.

– И в итоге я стою тут, у болезненного костра. Я не такой дурак, чтобы не понимать своих преступлений.

Халл за его спиной хмыкнул.

– Преступлений уже совершенных или будущих, Бурук Бледный?

– Нет смысла делить, – ответил торговец и выпрямился. – Сегодня мы станем гостями Ханнана Мосага. Вы оба готовы?

– Формальности, – сказала Сэрен Педак, – не главное, что нас ждет, Бурук. Колдун-король собирается высказать недвусмысленную позицию. Мы услышим предупреждение, которое должны будем передать делегации.

– Намерения тоже ничего не значат, аквитор. Затверженные высказывания, грозные заявления – вот что ждет нас в ходе этого злосчастного визита. – Бурук обернулся на Халла Беддикта. – А ты все еще мыслишь по-детски? Глиняные фигурки, которые занимают строго определенные позиции. Одна говорит это, другая – то, а потом ты переставляешь их, как тебе выгодно. Четкие сцены, полная ясность… Бедный Халл Беддикт так давно получил нож в сердце, что проворачивает его каждый день, чтобы убедиться, что он на месте.

– Если считаешь меня ребенком, – прорычал гигант, – то очень даже зря.

– О, теперь сразу видно, что ты не ребенок.

Бурук махнул рукой и направился в сторону цитадели.

Сэрен, держась за спиной Халла – торговец был еле виден в темноте шагах в шести, – спросила:

– А ты встречал этого Ханнана Мосага?

– Я бывал здесь в гостях.

– У колдуна-короля?

– Нет, в доме Сэнгаров. Практически у самого трона. Старший сын, Фир Сэнгар, – боевой маршал Ханнана Мосага; он не так называется, но перевод примерно такой.

Сэрен нахмурилась.

– Думаешь, что сегодня увидишь друзей?

– Думал, но оказалось, что не выйдет. Никого из Сэнгаров, кроме патриарха Томада и его жены, нет в деревне. Сыновья ушли.

– Ушли? Куда?

Халл покачал головой.

– Не знаю. Странно. Остается полагать, что Фир с братьями к переговорам вернутся.

– Колдун-король знает о твоих кровных узах с Бинадасом Сэнгаром?

– Конечно.

Бурук Бледный достиг моста, ведущего во внутренний двор. Туман сгустился, спрятав мир вокруг трех летерийцев. Над ними нависла громада цитадели.

Широкий арочный вход освещался костром.

– Нет охраны, – пробормотала Сэрен.

– Нет охраны, которую можно увидеть, – уточнил Халл Беддикт.

Бурук поднялся по двум невысоким ступенькам на помост, остановился, чтобы ослабить застежку на плаще, и вошел. Сэрен и Халл последовали за ним.

Длинный зал был практически пуст. В центре холла стоял стол поменьше обычного, судя по вытертому участку на покрывающем деревянный пол ковре; большой пиршественный стол был сдвинут вправо к украшенной гобеленами стене.

У дальней стены палаты, за скромным обеденным столом, летерийцев ждали три стула с высокими спинками. Напротив сидел колдун-король, уже начавший трапезу. За спиной Ханнана Мосага, в тени, неподвижно стояли пять воинов эдур.

Это, видимо, к’риснан. Чародеи…

Колдун-король подождал, пока гости сняли верхнюю одежду, и жестом пригласил их садиться, сказав на сносном летерийском:

– Прошу вас. Я терпеть не могу холодную еду, так что, как видите, бессовестно начал набивать желудок.

Бурук Бледный низко поклонился.

– Я не знал, что мы опоздали, государь…

– Вы не опоздали, я просто не люблю церемоний. Часто мучаюсь даже от простой вежливости.

– Аппетит не обращает внимания на требования этикета, государь, – сказал Бурук, подходя к столу.

– Я был уверен, что летери меня поймут. Итак… – Ханнан Мосаг вдруг поднялся и жестом остановил их. – Я объявляю моими гостями Бурука Бледного, аквитора Сэрен Педак и посланника Халла Беддикта. Прошу, садитесь. Я ем только то, что готовят специально для меня.

Его голос можно было слушать бесконечно, не замечая течения времени; все неудобства развеялись. Сэрен поняла, что Ханнан Мосаг – очень опасный король.

Бурук Бледный сел на средний стул, Сэрен – слева от него, Халл – справа. Когда они уселись на стулья из черного дерева, занял свое место и колдун-король, подняв кубок.

– Вино из Тейта, – объявил он. – В честь моих гостей.

– Полученное мирной торговлей, надеюсь, – сказал Бурук.

– Увы, боюсь, что нет. – Ханнан Мосаг почти что с робостью посмотрел в глаза торговцу и отвел взгляд. – Впрочем, я уверен, здесь собрались закаленные люди.

Бурук поднял кубок и пригубил, затих, будто прислушиваясь, потом вздохнул.

– Только чуть подкислено происхождением, государь.

Колдун-король нахмурился.

– Я полагал, что вкус и должен быть таким.

– Неудивительно, государь, ко всему привыкаешь.

– Как приятно, Бурук Бледный, что привычка снова оказывается главным судьей.

– Летерийцы, увы, образование привычки считают признаком ухудшения жизни.

– Глубокомысленное замечание, Бурук, – сказал Ханнан Мосаг. – Мы еще недостаточно выпили, чтобы жонглировать словами. Если только вы не утолили жажду в своем жилище – тогда я в невыгодном положении.

Бурук положил себе кусок копченой рыбы.

– К сожалению, мы до отвращения трезвы. Так что в невыгодном положении скорее мы.

– Каким же образом?

– Вы, государь, угощаете вином с привкусом крови; это выбивает из колеи. И до нас дошли известия об убийстве летерийских охотников на тюленей. Кровь буквально нас захлестывает.

Похоже, Бурук Бледный решил говорить прямо. Любопытная тактика, подумала Сэрен, – и вряд ли ее одобрил бы король Эзгара Дисканар.

– Я уверен, немногие оставшиеся в живых родичи убитых тюленей согласились бы с вами, когда их уносил ужасный прилив, – задумчиво сказал колдун-король.

– А еще мы узнали, – продолжал Бурук, – что когда корабли вернулись в гавань Трейта, трюмы, набитые ценной добычей, чудесным образом опустели.

– Неужели?

Бурук откинулся на спинку стула и, взяв двумя руками кубок, принялся изучать темное содержимое.

Внезапно заговорил Халл Беддикт:

– Колдун-король, меня, например, не расстраивает исход этого вероломства. Охотники нарушили старое соглашение – и заслужили свою участь.

– Посланник, – сказал Ханнан Мосаг очень серьезным тоном. – Вряд ли с вами согласятся их горюющие родственники. Я привык считать, что долг – основополагающее понятие для вашего народа. Злосчастные охотники, видимо, были должниками, нет? Их довели до отчаяния хозяева, бессердечные, как ваши слова. – Он обвел взглядом троих летерийцев. – Я один скорблю?

– Возможные последствия этой бойни принесут еще больше горя, государь, – сказал Бурук Бледный.

– Неизбежно, торговец?

Бурук моргнул.

– Неизбежно, – ответил Халл Беддикт, подавшись вперед. – Колдун-король, вы говорили о бездушных хозяевах – да, это их кровь должна была пролиться в этом случае. И все равно они хозяева только потому, что такими их считают должники. Всех отравляет золото, единственное мерило ценности. Те охотники не меньше виновны в своем безрассудстве, государь. Они участвовали в той же игре.

– Халл Беддикт, – вмешался Бурук, – говорит только за себя.

– А разве не все мы говорим только за себя? – спросил Ханнан Мосаг.

– Хотелось бы, конечно, государь, но утверждать такое было бы ложью – для меня, для вас.

Колдун-король отодвинул тарелку и подался вперед.

– А аквитор? Она хранит молчание. – Он взглянул на Сэрен спокойным, мягким взглядом. – Вы проводили этих людей, аквитор Сэрен Педак.

– Проводила, государь, – ответила она. – Так что моя задача выполнена.

– И своим молчанием вы пытаетесь отгородиться от всего, во что может вылиться эта встреча.

– Такова роль аквитора, государь.

– В отличие от, скажем, посланника.

Халл Беддикт вздрогнул.

– Я уже давным-давно не посланник, государь.

– В самом деле? Тогда позвольте спросить, зачем вы здесь?

– Он сам вызвался, – сказал Бурук. – Я не считал себя вправе его прогнать.

– Верно. За состав группы, насколько я понимаю, отвечает аквитор. – Ханнан Мосаг посмотрел на Сэрен.

– Я не видела причин перечить желанию Халла Беддикта нас сопровождать, государь.

– Вот как? Любопытно…

Сэрен прошиб пот.

– Позвольте уточнить, государь. Я вряд ли смогла бы прогнать Халла Беддикта. И решила сохранить иллюзию, что сама принимаю решения.

Ханнан Мосаг внезапно улыбнулся совершенно обезоруживающей улыбкой.

– Искренний ответ. Прекрасно, аквитор. Теперь вы можете идти.

Она встала, дрожа, и поклонилась.

– Было приятно познакомиться с вами, колдун-король.

– Взаимно, аквитор. Я хотел бы с вами позже побеседовать.

– К вашим услугам, государь.

Не глядя на остальных летерийцев, Сэрен обошла стул и направилась к выходу.

Колдун-король не хотел, чтобы она присутствовала при том, что будет происходить этой ночью между ним, Халлом и Буруком. Обидно, конечно, но она прекрасно понимала, что он, возможно, спас ей жизнь.

В любом случае все уже сказано. Интересно, понял ли это Халл Беддикт. Бурук-то, вне всякого сомнения, понял.

Мы сильно ошибались. Ханнан Мосаг, колдун-король, хочет мира.

Дождь зарядил снова. Сэрен потуже натянула плащ на плечи.

Бедный Халл.

Кто-то встал рядом. Удинаас обернулся и увидел Хулада, его морщинистое лицо было озабоченным и усталым.

– Что с тобой?

Хулад пожал плечами.

– Я вспомнил, как она метала плитки в прошлый раз… Мне страшно.

Удинаас промолчал. Он удивился, что сам не чувствует такого же страха. Грядут перемены, это понятно. Говорили, что Пернатая Ведьма испытала на себе неудовольствие Майен. Видимо, ярость Урут из-за благословения нереков, хотя и выразилась в немногих тихих словах, была страшна по смыслу. А Майен, в свою очередь, приложилась хлыстом к спине рабыни.

Разумеется, когда дело доходит до рабов, справедливости не жди.

Удинаас смотрел, как Пернатая Ведьма выходит в центр свободного пространства. Рабов собралось в громадном сарае куда больше, чем в прошлый раз. Несомненно, их привлекли исполненные ужаса рассказы о том гадании. Не хуже, чем на Утопалках.

Пернатая Ведьма села на утоптанный пол, и все бросились занимать места – для нее такая расторопность после побоев была недоступна. Удинаас видел, как напряжены ее движения – интересно, в какой степени в своих страданиях она винит его. Майен была не более жестокой хозяйкой, чем другие эдур, и била, к счастью, редко. За серьезные проступки раба ожидала немедленная смерть, а если не собираешься убивать раба, зачем выводить его из строя?

На прошлых гаданиях дело не дошло до чтения плиток. Внезапное появление вивала вернуло Пернатую Ведьму из мира Обителей. Удинаас почувствовал в груди дрожь ожидания.

Внезапно наступила тишина – Пернатая Ведьма закрыла глаза и опустила голову; желтые волосы, словно занавес, закрыли лицо. Она вздрогнула, глубоко вдохнула и раскрыла пустые глаза, в которых росли пятна беззвездного ночного неба, и словно сквозь туман появлялись спирали света. Удинаас знал, что гадалка глядит в Бездну, лежащую в громадном забвении меж звезд. Там еще нет ни творцов, ни миров, которые они создадут.

А теперь Опоры. Огонь, Дольмен и Странник. Странник, который придает форму Обителям…

– Идите со мной к Обителям.

Рабы-летерийцы перевели долго сдерживаемое дыхание.

– Мы стоим перед Дольменом, и все так, как должно быть. – Однако говорила Пернатая Ведьма напряженным голосом. – Жить – значит бороться с Бездной. Мы растем – и добиваемся побед, мы перестаем расти – и оказываемся в осаде, мы умираем – и рушится наша последняя оборона. Такова правда Обители Зверя. Клинок и Кастет, этой войны нам не избежать. Старость расцарапала лицо и выклевала глаза Старцу. Он покрыт шрамами и утомлен битвами. Карга хихикает, плюясь горькой слюной, и дергается, когда летает во сне. Губы Провидца шевелятся, но ничего не слышно. Шаман плетет узор из мертвых на полях костей, зная, что ни один придуманный узор не сохранится. Следопыт идет уверенно и целенаправленно, чтобы скрыть, что он заблудился.

Пернатая Ведьма замолчала.

Рабы забормотали. Приглашение к Обителям вышло холодным.

Спаси нас, Странник, мы в беде. В жуткой беде.

Хулад потянул Удинааса за руку и махнул в сторону дальней стены, покрытой тенями, как грязными разводами. Там, спиной к стене, стояла фигура. Аквитор. Сэрен Педак.

Пернатая Ведьма молчала, напряжение росло.

Удинаас поднялся на ноги и направился через толпу, не обращая внимания на взгляды рабов, мимо которых он проходил. Он дошел до стены и двинулся вдоль нее к аквитору.

– Что-то не так? – спросила она.

– Не знаю…

Пернатая Ведьма снова заговорила:

– Костяной трон стоит, как престол, на который никто не сядет – ведь теперь его форма враждебна. Спинка трона изогнулась, ребра опустились, лопатки стали узкими и острыми. Руки, на которых должны покоиться локти правителя, поднялись – как морды волка, и в глазах горит дикая жизнь. Обитель Зверя обрела правителей-близнецов.

– Это невозможно, – пробормотала Сэрен Педак.

– И вот перед нами… Обитель Азатов. Ее камни кровоточат, земля волнуется. Молчаливый бесконечный вопль сотрясает ветви древних деревьев. Азаты в осаде.

Рабы зашевелились, послышались протестующие голоса.

– Обитель Льда! – крикнула Пернатая Ведьма; голова откинулась назад, зубы обнажились.

Снова тишина.

– Расколотая могильная плита! Трупы разбросаны у разбитого порога. Урквалл Яггутан таэзмалас. Их нет, чтобы все исправить. Их забыли, и лед не может вспомнить вес их шагов.

– Что это за язык? – спросила Сэрен Педак.

– Яггутский, – ответил Удинаас и захлопнул рот.

– А кто такие яггуты?

Он пожал плечами.

– Мастера Льда, аквитор. Неважно. Их уже нет.

Она ухватила его за руку и развернула к себе.

– Откуда ты знаешь?

– Обитель Дракона, – произнесла Пернатая Ведьма, покрытая капельками пота. – Элейнт Тиам пюраке сеторам н’браэль бюрас…

– Драконийские слова, – сказал Удинаас, неожиданно гордый тайным знанием. – «Дети матери Тиам, потерянные во всем, от чего отказались». Примерно так. Поэзия пропадает в переводе…

– Элейнты уничтожат все на своем пути, ища мести, – говорила Пернатая Ведьма скрипучим голосом. – Мы увидим это, когда настанет долгая ночь. Королева мертва и никогда не восстанет. Консорт корчится на дереве и шепчет с безумием о своем освобождении. Вассал исчез, влача цепи в том мире, где идти – значит жить, а остановиться – пропасть. Рыцарь шагает по своему пути и скоро скрестит клинки с собственной местью. Врата пышут диким огнем. Вивал…

Ее голова вдруг отшатнулась назад, как от удара; кровь потекла изо рта и из носа. Пернатая Ведьма ахнула, потом улыбнулась красными губами.

– Локи вивал ждет. Дама и Сестра танцуют друг вокруг друга, каждая на своей половине мира. Пьющий кровь тоже ждет, ждет, когда его найдут. Землемер знает о лихорадке в своей крови и шатается на краю обрыва…