Текст книги "Увечный бог. Том 2"

В голову пришла мысль обратиться, но Остряк отринул ее. Она встретит его как пожелает, но он Смертный меч Трейка – по крайней мере, сегодня. Далекий, тихий голос внутри умолял развернуться и бежать, но Остряк не слушал.

Расселина сужалась, извивалась, а за очередным поворотом перед ним возникла просторная куполообразная пещера.

Она стояла лицом к нему – приземистая, мускулистая, в пантерьей шкуре на голое тело. Глубоко посаженные глаза поблескивают золотом, лицо обрамлено густыми и длинными черными волосами. Широкие, полные губы неприветливо поджаты.

На потрескавшемся валуне за ней стояли развалины домика. Стены просели внутрь, а из-под здания, расколов фундамент, проросло древнее дерево, давно уже высохшее. От развалин веяло печалью, жалившей чувства Остряка.

Над домиком, прямо под сводом пещеры, клубился подсвеченный красным пар, словно свод пещеры раскалился настолько, что камень стал плавиться. Глядя на это марево, Остряк чувствовал, как будто вот-вот упадет вверх – и его затянет в невообразимо огромное пространство. Огромное, да, но отнюдь не пустое.

В голове у него зазвучал уже знакомый голос, глубокий и тягучий.

«Смертный меч, Старвальд Демелейн подчинил это место. Он преобразует сам камень. Других врат не осталось. Что до тебя… Ты здесь, потому что твой бог запаниковал? Тебя тут быть не должно. Передай ему, Смертный меч, передай моему сыну, что я не допущу твоего вмешательства».

Твоему сыну? Хочешь сказать, что ты – мать Трейка?

Он почувствовал вспышку раздражения.

«Первые мечи, Первая империя, Первые герои – наш народ всем этим гордился, хоть ничего и не получал. Я дала жизнь многим детям. Почти все теперь мертвы».

Как и Трейк.

«Первых героев, Смертный меч, выбирали, чтобы они стали богами и избежали смерти. Все, чего он лишился в тот день на равнине Ламатат, – смертной плоти. Но, как и всякий бог, он не может рисковать воплощением, поэтому создал тебя. Смертный меч – орудие божественной воли».

Напомни, чтобы я его поблагодарил за это.

«Но здесь ты должен отступить, – продолжала она. – Идут элейнты. Вставать у них на пути – верная гибель».

Нет, ты боишься, что я смогу их сдержать.

«Я этого не допущу».

Тогда, значит, мы с тобой станем биться в этой пещере. В точности как я видел во снах…

«Во снах? Недоумок. Я пыталась тебя предостеречь».

Черный мех… кровь, предсмертный вздох… Нет, женщина, это было навеяно не тобой.

«Времени мало! Остряк, не вмешивайся! – Она развела руки в стороны. – Смотри на меня! Я – Килава Онасс, заклинательница костей из имассов. Я отреклась от Ритуала Телланн, и мощь ваших людских богов меркнет перед моей. Что произойдет здесь, даже я не могу предотвратить. Ты понимаешь? Это… необходимо…»

Остряк ожидал этих слов, но все равно шерсть на нем вздыбилась.

Вечно нам это говорят, да? Командиры, полководцы, жалкие тираны. Лишь бы оправдать очередную кошмарную эпоху кровопролития, страданий и отчаяния. А что мы делаем в ответ? Склоняем голову и терпим. Говорим себе, что так должно быть… Я стоял на крыше здания, а вокруг меня гибли люди – от моей руки. Боги! Словно само здание истекало кровью!

А ради чего? Они все – весь гребаный город и все те люди – погибли!

Я не раз говорил Трейку, что он ошибся. Я никогда не был солдатом. Я презираю войну. Меня тошнит от пафосной лжи о славе и чести. Килава, если ты действительно прожила столько, сколько говоришь, если Трейк и правда твой сосунок, тогда ты отдала своего ребенка в услужение войне – будто бы война сама по себе хреново божество!

И все же ты хочешь, чтоб он жил, хочешь, чтобы твой божественный сын, твой Первый, мать его, герой, продолжал жить. И чтобы войны без конца. И чтобы меч опускался и опускался, а враги падали и падали – вечно!

«Остряк, зачем ты здесь?»

Он сделал шаг вперед, чувствуя, как внутри закипает кровь. Так ты не поняла? Я буду сражаться. Я убью твоего сына – здесь и сейчас. Лишу ублюдка жизни. Прекращу существование бога бойни, ужаса, насилия…

Килава издала яростный рык и растворилась в клубах тьмы, откуда вышла пантерой размером не меньше Остряка. Приготовилась к прыжку.

Ему показалось, что он увидел краткий кивок. Давай. Обнажив клыки, Остряк кинулся ей навстречу.

Далеко на северо-востоке что-то блеснуло. Маппо долго пытался разглядеть, что это было, а тем временем распухшее алое солнце у него за спиной медленно опускалось за край света. Даже когда оно скрылось совсем, далекий огонек все еще продолжал пылать на горизонте, будто пожар.

Маппо достал из мешка бурдюк, отхлебнул из него и, присев, осмотрел рассеченные ступни. Подошвы сапог оторвались под натиском острых кристаллов. Полдня пути он оставлял за собой кровавые следы, которые тут же исчезали под стайками накидочников, цветами распускавшимися над каждым отпечатком ноги. Единственный источник жизни в этом истерзанном месте. Маппо глубоко вздохнул. Мышцы на ногах напоминали плотно сжатые кулаки. Он не мог идти дальше, пока не передохнет – желательно, всю ночь.

Вот только время на исходе.

Маппо сделал еще один глоток и убрал бурдюк. Накинув мешок на плечи, он двинулся дальше. На северо-восток.

Нефритовые копья рассекли ночное небо, и на пустыню пролился зеленоватый свет, превращая ее в морскую гладь. Маппо представлял, будто бежит по дну океана. Холодный, пронзительный воздух с каждым вдохом наполнял легкие ледышками. Трелль понимал, что отсюда ему не всплыть. Мысль пугала, но усилием воли он выкинул ее из головы.

Он бежал, а вверху вспыхивали падающие звезды – настоящий изумрудный град во все небо. Казалось, только прислушайся, и услышишь, как они со свистом проносятся над головой и с грохотом взрываются. Однако единственный свист издавали натруженные ноздри, а грохотало лишь сердце в груди. Небо было беззвучным, а горящие стрелы – бесконечно далекими.

Печаль на душе стала прогорклой. Старая и ветхая, она разве что не рассыпа́лась. Что придет на ее место? Отрешенность, будто у смертельно больного, доживающего последние дни? Или отчаянное желание дождаться конца? Впрочем, пока что даже отчаяние, казалось, требовало слишком много сил.

Маппо приближался к стене из высоких кристаллов, зеленых, словно ледник, выплывающих из-за горизонта. Уставший разум силился понять, что же это такое. Как будто… упорядоченное…

О боги, я уже это видел. В камне.

Икарий…

Бессмертный архитектор, строитель монументов, который решил бросить вызов богам, хозяевам времени. Создатель того, что не может умереть, в каждом здании ты возводишь то, в чем нуждаешься больше всего, – воспоминания, столь рьяно хранимые остальными. Вот только в твоих руках они мертвы – все до единого.

Мы же, наоборот, молимся, чтобы как можно больше забыть: неудачи, глупые решения, боль, причиненную другим. Мы не осознаем своего дара, своей свободы, которая нам кажется клеткой. Отчаянно пытаясь из нее вырваться, мы желаем быть похожими на тебя.

Строителя пустых зданий. Визионера безмолвных городов.

Сколько раз можно было напоминать Икарию о дружбе? О комфорте пребывания в кругу знакомых? Сколько раз можно было заполнять все эти пустые залы? Мой друг, бездонная яма. Но если я открою тебе правду, то ты лишишь себя жизни.

Но так ли это плохо? После всего, что ты совершил?

Сейчас тебе угрожает опасность. Ты беззащитен. Я чувствую. Я знаю. И боюсь, что, когда ты проснешься, охваченный гневом, под твою горячую руку попадут не только смертные. На этот раз твой меч вкусит крови богов.

Кто-то хочет сделать тебя, Икарий, своим оружием.

Но… если бы я нашел тебя первым, то смог бы достучаться до твоей истинной сути. Смог бы поведать твою подлинную историю, друг. А когда бы ты приставил к груди кинжал, я смог бы смотреть и не вмешиваться. Я бы оказал тебе последнюю дружескую услугу – стал бы свидетелем твоего последнего праведного поступка.

Я смог бы уговорить тебя на самоубийство.

Получится ли? Неужели дружба нужна именно для этого?

И что я буду делать потом?

Я похороню тебя. И буду рыдать над камнями, оплакивая утрату, как и положено другу.

Хрустальный город был воплощением его гения – Маппо видел это в каждом очертании. Однако подходя ближе и вглядываясь в переливы света и тени на гранях кристаллов, он все чаще замечал следы чужого присутствия. Маппо замедлил шаг.

Засохшие корки от фруктов, обрывки одежды, застарелые фекалии.

Занималась заря. Неужели он так долго бежал? Маппо вышел на ближайшую, самую широкую, улицу. Проходя между двумя угловатыми зданиями, он замер. Краем глаза он уловил движение – что-то отражалось от грани в стене по правую руку. Он повернулся.

И правда. Дети. Целая вереница.

Вот только вокруг никого не было. Никого, кроме меня.

Дети – сотни и сотни их – покидали город. Тощие, как веточки, руки и ноги; раздутые от голода животы. В этой процессии Маппо не увидел ни одного взрослого.

Он шел дальше, то и дело замечая в кристаллах мгновения недолгого пребывания детей в этой холодной, но почти королевской роскоши. Икарий, кажется, я начинаю тебя понимать. И какая жестокая ирония судьбы, что именно это место ты не мог отыскать.

Ты много раз говорил, что уже близок… Так, значит, ты хотел попасть сюда. Эти кристаллы – машины памяти. И тропа, которую ты искал – не важно, на каком материке, не важно, в какой части света, – это тропа памяти. Ты хотел вспомнить этот город.

Маппо шел дальше, пытаясь понять, что здесь произошло и кто все эти дети. Раз за разом он замечал одну и ту же девочку с растрескавшимся, больным ртом и полностью выцветшими волосами. Ее большие глаза почему-то постоянно встречались взглядом с Маппо. Только это невозможно, ведь она давно ушла вместе с другими детьми. Она не могла…

А, так это же она! Та самая, что пела песню, прогнавшую д’иверса. Опалы, камни, осколки… Та самая девочка.

Маппо вышел на главную площадь. Девочка стояла там и смотрела на него из покосившегося кварцевого шпиля. Маппо подошел к шпилю, а девочка неотступно следила за ним взглядом.

– Ты всего лишь воспоминание, – сказал Маппо. – Так устроен этот механизм. Он захватывает всякую жизнь, проходящую сквозь него. Ты не можешь меня видеть… Похоже, кто-то раньше был здесь и стоял перед тобой.

Он развернулся.

В пятнадцати шагах, напротив запертого небольшого строения, стоял высокий мальчик, прижимающий к себе сверток. Маппо встретился с ним глазами.

А я между ними, вот и все. Они смотрят не на меня, а друг на друга.

И все же взгляд мальчика пронзал Маппо словно нож.

– Не отворачивайся, – произнес он.

Маппо пошатнулся, как от удара.

– Икариас не может нас удержать, – отозвалась за спиной девочка. – Город в смятении.

Маппо обернулся. К девочке подошел еще один мальчик с охапкой какого-то мусора в тощих руках. Он смотрел на девочку, не скрывая восхищения. Та сдувала с губ мух.

– Бадаль, – произнес высокий мальчик. – Что тебе снилось?

Бадаль улыбнулась.

– Никому мы не нужны, Рутт. Никто в жизни не станет ничего менять, чтобы нам помочь. Они готовы лишь больше нас плодить, а их якобы забота о нашем будущем – пустой звук. Пшик. Но я видела слова, которые обладают силой, Рутт, и каждое из них – оружие. Оружие. Именно поэтому взрослые всю жизнь тупят его. – Она пожала плечами. – Никому не нравится быть порезанным.

Мальчик заговорил снова – по звуку он будто бы стоял на месте Маппо.

– Что тебе снилось, Бадаль?

– В конечном счете мы забираем с собой наш язык. В конечном счете мы оставляем их всех позади. – Она повернулась к стоящему рядом с ней мальчику и нахмурилась. – Выбрось ты их. Они мне не нравятся.

Тот замотал головой.

– Что тебе снилось, Бадаль?

Девочка снова обернулась и смотрела теперь прямо в лицо Маппо.

– Я видела тигра. Видела великана. Мужчин и женщин. А потом пришла ведьма и забрала у них детей. И никто не попытался ей помешать.

– Все было не так… – прошептал Маппо. Но так оно и было.

– Потом один все же поехал за ними – не сильно старше тебя, Рутт. Наверное. Я не разглядела. Помешал призрак. Еще достаточно молодой, чтобы прислушиваться к совести.

– Все было не так!

– И это все? – спросил Рутт.

– Нет. Но он слышал достаточно.

Маппо вскрикнул и попятился. Оглянувшись, он увидел, что девочка продолжает следить за ним взглядом.

– Великан, я не могу спасти тебя, а ты – его, – раздался ее голос у него в черепе. – Ты не можешь спасти его от самого себя. Он твоя Ноша, но каждый ребенок когда-то просыпается. В этом мире каждый ребенок когда-то просыпается – именно этого вы и боитесь больше всего. Посмотри на Рутта. У него в руках Ноша. Иди, отыщи свою Ношу, чтобы снова ощутить ее у себя на руках. Посмотри на Рутта. Он боится, что Ноша когда-нибудь проснется. Он совсем как ты. А теперь послушай мои стихи. Они для тебя:

 
Она заставила выбирать,
какое дитя спасти.
И ты сделал выбор.
Одного ты спас,
остальные обречены.
Выбор был непростым,
но делать его нужно всегда.
Истина непроста,
но остается истиной всегда.
Один из тех, кого
ты оставить решил,
умрет.
И в мире вокруг нас
больше истин, чем я
могу сосчитать.
Но когда ты уходишь,
память остается.
Не важно, как быстро или далеко
ты бежишь,
память остается.
 

Маппо развернулся и побежал прочь.

Отзвуки девичьего голоса продолжали его преследовать.

– В Икариасе память остается. В Икариасе похоронено все, что забыто. Память остается, чтобы он мог найти в ней истину. Ты все еще желаешь его спасти, великан? Желаешь привести в построенный им город? Но что он найдет, когда откроет свою собственную гробницу?

Что каждый из нас там найдет?

Готов ли ты, великан, осознать свою жизнь как след из умерших детей? Понимаешь, я не могла рассказать Рутту про свой сон, потому что люблю его. А приснилась мне гробница, в которой лежат все умершие дети.

Похоже, великан, каждый из нас – строитель монументов.

Маппо вскрикнул. Он бежал и бежал, оставляя кровавые следы, а со всех сторон то же самое делало его отражение. Навеки заключенное здесь.

Потому что память остается.

– Не надоело вечно ждать худшего, Сеч?

Сечул Лат оглянулся на Эстранна.

– Еще нет, покуда тебе не надоела кровь на твоих руках.

Эстранн фыркнул.

– У тебя что, работа такая, постоянно мне об этом напоминать?

– Сказать по правде, не знаю. Наверное, стоило бы вырезать себе глаза и благословить обретенную слепоту…

– Смеешься над моим увечьем?!

– Нет, что ты. Извини. Просто вспомнил про поэта, который однажды решил, будто видел слишком много.

– И его ослепление изменило мир? – послышался сзади голос Кильмандарос.

– Необратимо, мама.

– Как так?

– Глаза могут быть крепкими как сталь. Усилием воли их можно закалить, чтобы видеть, но ничего не чувствовать. Ты видела такие глаза, мама. И ты тоже, Эстранн. Они смотрят ровно и непробиваемо, будто стены. Они способны не мигая наблюдать любую жестокость. Ничто не попадает в них и не покидает их. А тот поэт убрал каменную кладку, навсегда пробил стену, и все, что скопилось внутри, вылилось наружу.

– И раз он ослеп, то ничто извне больше не могло попасть внутрь.

– Именно, мама, но было уже поздно. Если вдуматься, иначе и быть не могло.

– Ну хорошо, все вылилось? Дальше что? – проворчал Эстранн.

– Смею предположить, мир изменился.

– Не в лучшую сторону, – хмыкнула Кильмандарос.

– Я, Эстранн, не испытываю жгучего желания, – сказал Сечул Лат, – исцелить боль мира. Ни этого, ни какого-либо другого.

– Однако ты критически смотришь…

– Если беспристрастное наблюдение в итоге звучит критически, ты отвергаешь беспристрастность или самый акт наблюдения?

– А почему не то и другое?

– И правда, почему? Бездна свидетель, так проще.

– И чего ты тогда добиваешься?

– Эстранн, у меня всего два варианта. Плакать из-за чего-то или плакать просто так. Последнее, на мой взгляд, – это безумие.

– А первое чем-то отличается? – спросила Кильмандарос.

– Да. Часть меня хочет верить, что если я буду плакать долго, то выплачу все. И тогда – после всего – из пепла возродится что-то новое.

– Например? – спросил Эстранн.

Сечул Лат пожал плечами.

– Надежда?

– Видишь эту дыру, Кастет? Я бы тоже плакал, но у меня вместо слез кровь.

– Друг мой, ты наконец-то стал истинным богом всех живых миров. Когда ты возвысишься над всем сущим, мы возведем статуи, возвеличивающие твое священное увечье как символ бесконечного страдания, которое причиняет жизнь.

– На это я согласен. При условии, что кровь, стекающая у меня по лицу, будет не моя.

Кильмандарос фыркнула.

– Не сомневаюсь, Эстранн, твои последователи с радостью будут истекать кровью ради тебя, пока Бездна всех нас не поглотит.

– А моя жажда будет равна их щедрости.

– Когда мы…

Кильмандарос вдруг схватила Сечула за плечо и развернула.

– Друзья, – пророкотала она, – пора.

Они посмотрели туда, откуда пришли.

С хребта, где они стояли, открывался вид на простирающуюся на западе впадину, усыпанную валунами и клоками сухой травы до самого горизонта. Однако теперь в утреннем свете простор менялся. Извилистой тенью земля обесцвечивалась, становилась сначала серой, потом белой, пока не стало казаться, будто вся впадина состоит из костей и золы. А в самом центре этого побледнения земля начала подниматься.

– Она пробуждается.

– А теперь, – прошептал Эстранн, и его одинокий глаз ярко блеснул, – поговорим о драконах.

Там, где была равнина, вспучился холм. Он набухал и рос, заполняя горизонт, – уже не холм, а целая гора…

И вот он взорвался, взметая вокруг себя землю и камень.

По впадине расползлись широкие трещины. Гребень задрожал, и трое Старших богов едва удержались на ногах.

Столп пепла и пыли взметнулся ввысь, и грибовидное облако заполнило собой полнеба, а потом наконец докатился звук – плотный и тяжелый, будто каменная стена. От него в черепах больно зазвенело. Сечула и Эстранна покатило по земле. Даже Кильмандарос не устояла. Сечул видел, как она широко раскрыла рот в ужасающем вопле, но завывания ветра и грохот взрыва заглушили его.

Повернувшись, он вгляделся в огромную клубящуюся тучу. Корабас. Ты снова в этом мире.

Внутри тучи стали образовываться воронки грязи, пыли и дыма. Они скручивались и выталкивались в сторону, словно в центре поднимался невидимый воздушный столп. Сечул прищурился.

Это сотворили ее крылья?! Старшая кровь!

Когда рев стих, Сечул Лат услышал, как Эстранн смеется.

– Мама?

Кильмандарос медленно поднялась на ноги. Она посмотрела на сына.

– Корабас Отатарал ирас’Элейнт. Отатарал, Сечул, это не предмет – это титул. – Она повернулась к Эстранну: – Странник, ты знаешь, что он означает?

Смех одноглазого бога постепенно стих. Он отвернулся.

– Какое мне дело до замшелых титулов? – проворчал он.

– Мама?

Богиня вглядывалась в изувеченные землю и небо на западе.

– Отас’тарал. В центре каждой бури есть глаз – область… затишья. Отас’тарал означает «Око отрицания». И мы только что обрушили на мир бурю.

Сечул Лат опустился на землю и закрыл лицо запыленными руками. Устану ли я когда-нибудь? Да. Теперь устал. Глядя на то, что мы высвободили. На то, что мы учинили.

Эстранн, шатаясь, подошел к нему и упал на колени. На его истерзанном лице смешались маниакальная радость и ужас. Странник мертвенно улыбался.

– Видишь, Сеч? Им придется ее остановить! У них нет выбора!

Да, прошу. Остановите ее.

– Она начала двигаться, – объявила Кильмандарос.

Сечул оттолкнул Эстранна и приподнялся. Но в небе ничего нельзя было прочесть: его на две трети заволокло саваном из пыли, пепла и дыма. Оставшаяся треть приобрела болезненно бледный оттенок. Быстро сгущались неестественные сумерки.

– Куда? – спросил Сечул.

Мать указала рукой.

– Следи за ней по земле. Пока что по-другому ты ее не увидишь.

Сечул Лат поднялся.

– Смотри, – сказала Кильмандарос.

По земле тянулась широкая выбеленная полоса.

– Северо-восток, – прошептал Сечул, глядя, как полоса продолжает двигаться. – Все, что оказывается под ней…

– Там, где пролетела Корабас, жизнь прекращается навсегда, – сказала Кильмандарос. – Все сущее замирает. Она – Око отрицания, центр бури, в котором все погибает.

– Мама, мы зашли слишком далеко. На этот раз…

– Поздно! – возопил Эстранн. – Она – это сердце магии! Без Ока отрицания чародейства не будет!

– Что?!

Кильмандарос покачала головой.

– Все не так просто.

– Вы про что? – повторил вопрос Сечул.

– Теперь, когда она на свободе, элейнты обязаны ее убить. У них нет выбора. Их сила основана на магии, а Корабас убивает самую ее основу. И поскольку она невосприимчива к колдовству, в ход пойдут когти и клыки, а значит, понадобятся все элейнты, вплоть до Т’иам. Да и К’рул тоже не сможет дольше сопротивляться зову Странника, ведь это он первым усмирил драконов.

– Им придется ее убить! – кричал Странник. Кровавая струйка, текшая из пустой глазницы, почернела от грязи.

Кильмандарос неопределенно хмыкнула.

– Если они правда убьют ее, Эстранн, тогда буря утихнет. – Она повернулась к Старшему богу: – Но ты и так это знал – либо догадался. Ты хочешь уничтожить все колдовство, связанное законами. Ты хочешь создать мир, где смертные больше никогда не смогут тебе навредить. Мир, где нам приносят кровавые жертвы, но мы не имеем власти вмешиваться, даже если захотим. Ты желаешь поклонения, Эстранн, но такого, чтобы ты не был обязан давать что-то взамен. Я права?

Сечул Лат опустил голову.

– Они не смогут ее убить…

Эстранн подошел к нему вплотную.

– Они должны! Я говорил тебе! Я сделаю так, что они все погибнут! Все – в том числе и эти божки, наши дети! К’рул поймет – увидит, что нет иного выхода, иного способа покончить с этой чудовищной катастрофой. – Он ткнул пальцем в Сечула: – А ты думал, мы в игрушки играем? Мухлюем с костяшками, а потом подмигиваем сообщникам? Я призвал Старших богов! К’рул хочет сделать вид, будто не замечает меня? Как бы не так! Я его вынудил! – Он вдруг захихикал, а пальцы у него задрожали. – Она – сгусток крови в его венах! Когда она дойдет до его мозга, он умрет! Я – Господин обителей, и меня обязаны заметить!

Сечул Лат попятился от Странника.

– В первый раз они ее сковали, – сказал он, – потому что убить было нельзя. Иначе бы погибли и Пути. – Он резко повернулся к Кильмандарос: – Мама… ты ведь… ты…

Она отвела глаза.

– Я устала от всего этого.

Устала?

– Но… но сердце Увечного бога…

Эстранн сплюнул.

– Какое нам дело до этого засохшего шматка мяса? Когда все будет кончено, он тоже умрет, как и остальные! Как и форкрул ассейлы – и все прочие, кто осмелится мне перечить! Ты не поверил, Сеч, решил не принимать меня всерьез. Опять.

Сечул Лат покачал головой.

– Теперь я тебя понимаю. Твой настоящий враг – Господин Колоды драконов. И драконы, они же Пути, – вся эта новая, необузданная мощь. Но ты знал, что не в силах тягаться с тем Господином, пока всем правят боги и Пути. И ты замыслил все это уничтожить: и Колоду, и магию драконов, и Господина, и всех богов. Но отчего ты так уверен, что Обители смогут выстоять перед Оком отрицания?

– Потому что Обители – Старшие, тупица. Все эти Пути и порядок, которым связали никому не подчиняющуюся Старую магию, произошли из-за договора между К’рулом и элейнтами. К’рул интригами заставил одного из драконов Великого клана стать Отрицателем – Отатаралом, – а остальных привязать себя к аспектам магии. Они наложили на колдовство закон, а я этот закон разрушу. Навеки!

– К’рул стремился к миру…

– Он стремился свергнуть нас! И у него получилось… Но сегодня – сегодня! – мы возьмем реванш. Сечул Лат, разве ты не согласился покончить с миром? Я сам слышал, как ты высказал свое согласие!

Я же не всерьез. Я никогда не бываю серьезен. Мое вечное проклятие.

– Что ж, Эстранн, если ты не станешь искать сердце Увечного бога, куда же ты отправишься?

– А это уже мое дело, – огрызнулся тот и стал разглядывать бледный шрам, протянувшийся по земле. – Далеко отсюда.

Он снова подошел к Сечулу.

– Маэль наконец понял, что мы совершили. Однако скажи мне, ты его видишь? Бросился ли он на нас со всей своей яростью? Нет. А Ардата? Она тоже что-то задумала. Как и Олар Этил. Старшие снова приблизились к Восхождению, снова готовы править. Еще многое предстоит сделать.

И Странник ушел. На юг.

Бежит.

Сечул Лат повернулся к Кильмандарос.

– Теперь я вижу свой дальнейший путь, мама. Рассказать тебе? Я буду бродить, одинокий и потерянный, в компании с растущим безумием. Это всего лишь видение, но очень отчетливое. Что ж, – он сухо рассмеялся, – в каждом пантеоне нужен сумасшедший паяц.

– Сын, – ответила она, – это всего лишь план.

– Ты о чем?

– О Страннике. То, что мы высвободили, нельзя подчинить. Теперь, что бы он там себе ни думал, будущее как никогда не предопределено.

– Можно ли сковать ее снова, мама?

Кильмандарос пожала плечами.

– Аномандр Рейк мертв. Другие элейнты, принимавшие участие в сковывании, тоже мертвы.

– А К’рул…

– Она сейчас у него внутри. Он ничего не может сделать. С ней будут бороться только оставшиеся элейнты. Они попытаются повергнуть ее, но Корабас давно рассталась с рассудком и поэтому будет драться до самого конца. Многие погибнут.

– Мама, прошу.

Кильмандарос вздохнула.

– Ты не останешься со мной, сынок?

– Наблюдать твою встречу с Драконусом? Пожалуй, нет.

Она кивнула.

– Драконус убьет тебя!

Ее глаза вспыхнули.

– Мой возлюбленный сын, это был всего лишь план.