Текст книги "След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше"

В самом деле – поэт. Никакой он не кок, клянусь Худом!

Если бы еще поэт из него был толковый… А то ведь петь не умеет, играть ни на чем тоже, даже рифмы складывать не умеет, ибо это ниже его достоинства.

 
                                  Приснился как-то мне
                                  Престранный сон:
                                  Шагало рядом войско,
                                  И все солдаты были
                                  Безноги по колено.
                                  И как понять такое? —
                                  Ведь то была пехота!»
 

Таково было последнее творение кока, утренняя хвалебная песнь тем помоям, что он наливал в миски.

«Напыщенная рожа и извергающийся из глотки набор словесных отбросов, в которых якобы есть некий смысл. Тоже, поэт выискался, – рассуждал про себя помощник кока. – В конце концов, мне доводилось читать поэзию, да и слышал я ее тоже немало. В виде слов, песен, стонов, хрипа, шепота, блеянья, харканья… какой моряк с этим не знаком?

Но что нам известно? Это ведь не мы вздымаем тонкие брови над холодными жадными глазами. Мы всего лишь слушатели, бредущие сквозь болото душевных травм некоего идиота, который взирает в зеркало любви и ненависти, предаваясь словоблудию, и это нам, когда он наконец-то кончит – кончит, ха! – предстоит стонать и выгибать бедра в лингвистическом экстазе.

Да уж, кок умеет наяривать на своем клятом черпаке… понимаете, о чем я?»

Брив, помощник плотника, толкнул Брива, помощника кока, в бок:

– Давай шагай.

– Отстань, – буркнул тот. – Да иду я, иду.

Так они спустились по крутому трапу в трюм, который уже превратился в обитель ужаса – по крайней мере, та его часть, где находился гальюн. И именно в гальюн сейчас отчаянно хотелось всем троим морякам (или двоим морякам и одной морячке, что в данном случае не имело значения).

Брив, помощник плотника, держался на шаг позади Брива, помощника кока, и на шаг впереди Брив-плетельщицы, которая, если она плела веревки столь же плохо, как заплетала собственные волосы, вероятно, лучше сгодилась бы на роль кока. Ведь кок был поэтом.

Но если некому было бы плести канаты, корабль мог бы пойти вразнос, так что подобный вариант тоже не особо годился. Да еще этот шум драки демонов, доносившийся со стороны носа… Если наклониться и заглянуть прямо у себя под ногами в щель между ступенями, может, удалось бы даже увидеть битву рычащих, шипящих и щелкающих зубами тварей. Но что с этого толку? Никакого. Они ударялись о драгоценный корпус, обдирали дерево, вырывали паклю из щелей и проделывали неприятные борозды в бортах – будто мало было рифов, отмелей, камней и топляков, так теперь еще и безмозглые демоны наносили кораблю всевозможный ущерб.

Ладно бы еще плотник знал свое дело – но тот был полным придурком, и его смерть стала подарком для всего мира. Забавно, однако, что, похоже, именно его предсмертный вопль положил начало всему остальному, и теперь повсюду валялись трупы. А вот и Абли Друтер, по крайней мере его тело, – сидит себе позади трапа, будто дожидаясь, когда вернется назад его голова. Вверх ногами он выглядел довольно-таки глупо, а тех тварей, что дрались дальше в полумраке, непросто было разглядеть – может, и к счастью…

– Проклятье, Брив, – прошипела Брив-плетельщица, – ты что, себе в рот насрать пытаешься?

– Довольно странно слышать подобные выражения от дамы, – ответил тот и, выпрямившись, поспешно нагнал Брива, помощника кока. – Нужно было взять фонарь.

Рослый евнух уже спустился на настил и, не дожидаясь матросов, направился на корму, в сторону кладовой. Бриву, помощнику кока, не следовало отдавать этому безволосому уроду ключ. Да что там, Брив, помощник плотника, с легкостью смог бы с ним справиться…

– Ай! Ты мне на пятки наступаешь, женщина!

– Там, позади меня, сидит мужик без головы! Поторопись, Брив!

– Да он на тебя никакого внимания не обращает.

– Клянусь, кто-то таращится мне в спину.

– Точно не он. Оглянись – у него же башки нет.

– Слушай, женщины чувствуют, когда кто-то их глазами обшаривает. На корабле так еще хуже. Сплошные прилипалы…

– Вроде личей?

– Что ты в этом понимаешь? Я тут единственная порядочная женщина, поэтому так или иначе все вертится вокруг меня.

– Кто это вокруг тебя вертится?

– Тебе лучше не знать.

– Ну и ладно. Я просто полюбопытствовал.

А может, даже испугался. Однако с женщиной имеет смысл вести себя любезно, даже если груди у нее подпрыгивают, будто два буйка на волнах.

Евнух остановился перед дверью кладовой.

Брив, Брив и Брив столпились за его спиной.

– Хорошая ли это мысль? – спросил помощник кока, когда евнух вставил ключ в замок.

– Ох… – вздохнула плетельщица.

Ключ повернулся. Лязгнули засовы.

– Хорошая ли это мысль? – снова вопросил помощник кока.

От сех’келлинов в любом случае не стоило ждать ничего хорошего, но сех’келлины в заколдованных ошейниках воистину являлись воплощением зла. Сех’келлины, своего рода гомункулусы, были созданы яггутами по образцу – как говорили те немногие, кто обладал достаточным авторитетом, чтобы высказывать свое мнение, – некоей древней расы демонов, называвшихся форкассейлами: белых как кость, с чрезмерным количеством коленей, лодыжек, локтей и даже плеч. Стремясь к худшему во всех смыслах совершенству, яггуты сумели сотворить существ, способных размножаться. Мало того, яггуты – чего еще от них ожидать – сами в конце концов практически полностью вымерли, предоставив своим жутким творениям свободу делать все, что тем заблагорассудится: обычно это сводилось к убийству всех, кто попадался им на глаза. По крайней мере, до тех пор, пока не появился некто настолько могущественный, что сумел укротить сех’келлинов, сковав их жизненную силу, а затем, возможно, похоронил этих созданий там, где никто бы их никогда не побеспокоил: например, в заброшенном переулке в быстро растущем городе.

Достаточно могущественный чародей мог затем пробудить наложенные на этих тварей чары, подчинив их своей воле – естественно, с целью нечестивой и недостойной.

Возможно, именно это и было проделано с теми шестью сех’келлинами в кладовой.

Но на самом деле все оказалось намного хуже.

О да…

Чародеям требуются слуги. Тех, кто препоручает повседневные заботы другим, легко узнать: они круглые сутки сидят в своих башнях, строя зловещие планы мирового господства. Их ночные горшки моет кто-то другой. У тех же колдунов, кто не имеет слуг, попросту не находится времени на размышления о черной эпохе тирании, а тем более на воплощение зловещих замыслов в жизнь. Накапливается немытая посуда, а вместе с нею и грязное белье. Повсюду собирается пыль, угрожая захватить все свободное пространство. Белки продырявливают крышу, а иногда проваливаются куда-то внутрь стен, откуда уже не могут выбраться и в итоге превращаются в мумии: на мордочках застыли гротескные выражения, а зубы стесаны о кирпич.

Миззанкар Друбль из Джанта – города в Стратеме, рассыпавшегося в прах несколько столетий назад, города, о существовании которого не догадывались даже жители Джатемовой Пристани, нового поселения, расположенного менее чем в трех тысячах шагов дальше вдоль того же побережья; Миззанкар Друбль из Джанта – который, по мнению всех ныне давно умерших, был самым ужасным чародеем, заклинателем, колдуном, тавматургом и к тому же выглядел на редкость уродливо; Миззанкар Друбль из Джанта – который возвел башню из черного стекловидного камня, узловатого и пузырчатого, всего за одну ночь, посреди бушующей бури: кстати, именно потому в ней не было окон, а дверь была высотой по колено и шириной не больше чем в ступню, что не имело никакого смысла, поскольку сам Миззанкар был высок и толст, так что все ныне умершие решили, что он, вероятно, возводил башню изнутри, ибо несчастный глупец в итоге так там и застрял, и одному Худу ведомо, какие ужасные планы он строил, и вполне справедливо, что вокруг башни сложили костер из хвороста и бревен, на котором поджарили злого колдуна, будто орех в скорлупе, – так вот, Миззанкар Друбль из Джанта имел слуг.

Подобно охотничьим псам, нуждающимся в хозяине, сех’келлины были требовательными слугами, и потому владение ими отнимало немало времени, да и особой радости не доставляло. Миззанкар Друбль – на самом деле всего лишь мелкий чародей, имевший склонность проводить чересчур могущественные ритуалы, один из каковых (неосмотрительно начатое сражение с неупокоенной белкой) привел к ужасающему выбросу расплавленной лавы, которая застыла вокруг него, пока он стоял в своем жалком защитном кругу, и именно так возникла башня, навсегда ставшая для него тюрьмой, – был достаточно умен, и, будучи счастливым обладателем шести демонических слуг, порожденных ненавистью некоего несчастного яггута, понял в один из моментов озарения, что ему нужен могущественный, желательно огромный демон, который мог бы взять на себя бремя командования сех’келлинами.

Совершив самый амбициозный и замысловатый обряд в своей жизни, Миззанкар вызвал подобное создание и, естественно, получил намного больше, чем просил, – по сути, древнего, почти забытого бога. Поединок их был прискорбно краток. Миззанкар Друбль из Джанта в последние несколько дней своей жизни, прежде чем селяне зажарили его живьем, был вынужден мыть ночные горшки, отскребать грязную посуду, отжимать белье и собирать на четвереньках пыльные комья.

Боги даже лучше чародеев понимали, сколь необходимо иметь слуг.

О последующих приключениях этого бога, а также обо всем связанном с сех’келлинами, равно как и с нагромождением катастроф, приведших к их краже и погребению в месте, которому предстояло однажды стать городом Побором, пусть расскажет кто-нибудь другой и в другое время.

Главное состоит в том, что бог вернулся за своими детьми.

Почти ничего не видя от пульсирующей боли в разных частях головы, Эмансипор Риз по прозвищу Манси Неудачник с трудом поднялся на колени и помедлил, дожидаясь, пока все вокруг не перестанет вращаться. Прижавшись лицом к влажным ивовым прутьям, он скосил взгляд, так что в поле зрения его левого глаза оказалась Бена-младшая, которая снова присела напротив, подняв нож на случай, если он вдруг решит на нее наброситься – что, естественно, вряд ли бы случилось. Эмансипор действительно мог прыгнуть к ней, но тогда наверняка изверг бы остатки сомнительного ужина кока, и, хотя его слегка порадовал мысленный образ измазанной вонючей жижей зловещей девчонки, в черепе тут же отдалась предупреждающим эхом жгучая боль.

Нет, для подобного рывка потребовалось бы слишком много сил. Закрыв глаза, он слегка приподнялся, выставив голову за рваный край корзины. Снова открыв глаза и моргнув, Эмансипор Риз обнаружил, что смотрит в сторону кормы.

Неужели все еще длится ночь? Боги, да она вообще когда-нибудь закончится?

Черные тучи, затмевающие небо над мрачными волнами. Мчащиеся со всех сторон быстрее любого корабля дхэнраби. Проклятье, он никогда еще не видел, чтобы эти чудовища двигались столь быстро.

Где-то внизу продолжалась нечеловеческая борьба, отзвуки которой громыхали по всему кораблю. Каждый удар о корпус раскачивал мачту.

Что-то массивное всплыло из воды прямо позади «Солнечного локона», увеличиваясь в размерах и быстро приближаясь. Эмансипор вдруг увидел мастера Бошелена, который стоял, широко расставив ноги, в нескольких шагах от кормового релинга, держа обеими руками меч и не сводя взгляда с поднимающегося из воды гребня.

– Ох… – выдохнул Эмансипор Риз.

Из вспенившейся воды возникли две чудовищные чешуйчатые лапы, которые с треском обрушились на релинг, ломая дерево, будто сухую ветку. В кормовую палубу вонзились длинные кривые когти, а затем в каскадах воды появилась вытянутая голова рептилии. Раскрылась пасть, обнажив устрашающего вида клыки.

Весь корабль содрогнулся и покачнулся, будто застыв от смертоносного удара в корму, а затем высоко задрал нос, когда пришелец вскарабкался на борт.

Вся сцена с участием твари и Бошелена, который прыгнул вперед, размахивая мечом, быстро пронеслась перед глазами Эмансипора, когда «воронье гнездо» резко накренилось вместе с мачтой. Что-то ударило Риза в спину, вышибив воздух из легких, а затем через него с воплем перекатилось худое тело с развевающимися волосами и, размахивая руками, вывалилось за край корзины. Он метнулся вперед, протягивая руку…

Когда корабль внезапно задрал нос, лича и уродливое дитя с силой швырнуло на треснувшие под их весом доски настила. К несчастью для плода сверхъестественных экспериментов Корбала Броша, лич оказался сверху. Затрещали ломающиеся от сокрушительного удара кости, включая позвоночник, лопнули ребра, извергая все, что не было хоть как-то закреплено внутри чудовищной туши. В разные стороны брызнули всевозможные жидкости, а следом за ними, будто триумф страдающего запором, вылетела верхняя половина тела, успевшего глубоко внедриться в ее мутное слизистое нутро. Кашляя и выплевывая комки мокроты, Пташка Пеструшка откатилась в сторону, упав в щель между корпусом и разбитым в щепки настилом.

Лич поднялся над истекающим жижей трупом своего врага и, воздев кулаки вверх, закинул голову назад, будто собираясь издать полный ничем не обоснованной радости вопль.

Но даже самый недалекий ученый знает, что силы природы неразрывно подчинены определенным законам. То, что ныряет вниз, вскоре вновь устремляется вверх – по крайней мере, если оно плавает в море. И устремившаяся вверх палуба подбросила лича в воздух – в соответствии еще с одним подобным законом, благодаря которому, к примеру, были изобретены катапульты…

Шишковатая костистая голова, смутно напоминавшая голову Абли Друтера – сейчас лич был материален сверх всякой меры, – врезалась, подобно тарану, в доски передней палубы. И застряла там.

На миг ослепший от сотрясения лич так и не понял смысла внезапно раздавшихся вокруг криков:

– Бей его!

– Бей его! Бей!

На голову лича со всех сторон обрушились удары тяжелых сапог, ломая скулы, надбровные дуги, верхнюю и нижнюю челюсть, височные и лобные кости. Бах, бах, хрясь, хрясь – и тут чей-то сапог угодил в разинутую зубастую пасть лича.

И тот сжал клыки.

Когда жуткая тварь откусила половину его правой ступни, Густ Хабб взвыл, отшатнулся, разбрызгивая кровь, и рухнул на палубу. Челюсти лича перемалывали его бывшие пальцы, кроша покрытые коркой ногти, в то время как на смятую изуродованную голову продолжали сыпаться новые удары сапог. Точно так же недавно жевали его, Хабба, ухо, а от другого уже практически ничего не осталось, и оно слышало лишь шум медленно текущей жидкости, а что касается носа, тот не чувствовал ничего, кроме запаха ила. Холодного, соленого, склизкого ила.

Густ понял, что если так пойдет и дальше, то он попросту свихнется.

Кто-то упал рядом с ним на колени, и он услышал крик Миппл:

– Суньте его ногу в ведро!

А потом она рассмеялась, как и подобает сумасшедшей уродине.

Рыча и продолжая жевать, лич пополз назад, пытаясь спастись от избиения в дыре под палубой. Моргнув одним из своих все еще способных что-то видеть глаз, он заметил некое смутное пятно. Это была Пташка Пеструшка, которая, подобрав короткий меч Абли Друтера, метнулась к личу и вонзила широкое лезвие прямо ему в грудь.

Завопив, тварь полудюжиной рук отшвырнула женщину прочь, и та беспомощно покатилась по палубе. Выдернув и отбросив в сторону мешающее оружие, лич навис над назойливой смертной, но вдруг почувствовал, что содержимое его пасти застряло в глотке. Судорожно закашлявшись, он изверг перемолотую смесь сапожной кожи, мяса, костей, ногтей и, что самое противное, волос. Еще большее унижение лич испытал, когда, тряхнув головой, обнаружил, что у него отвалилась нижняя челюсть, с грохотом упав к его ногам.

Вырвавшийся из зияющей пасти рев напоминал скорее хриплое бульканье, которого, однако, вполне хватило, чтобы Пташка Пеструшка, завопив от страха, начала отползать на четвереньках вдоль настила, в темноту трюма, а потом еще дальше, в сторону кормы, – туда, где откуда-то сверху, а также из кладовой за ее спиной доносились звуки яростной борьбы.

Лич следовал за ней, угрожающе подняв когтистые лапы со свисавшими с них ошметками плоти.

Последним отчаянным усилием Эмансипор Риз сумел ухватить Бену-младшую за худую лодыжку, не дав ей рухнуть прямо в лапы выбирающегося на корму чудовища. Слуга застонал, чувствуя, как вес девичьего тела чуть не вырвал его руку из сустава, а затем услышал глухой удар ее головы о мачту и треск реи…

В это мгновение нос корабля вновь устремился вниз, отчего мачту вместе с «вороньим гнездом» резко бросило вперед. Что-то врезалось Эмансипору в спину, и на его голову упали иссохшие костлявые руки. Опрокинувшись назад и увлекая за собой Бену-младшую, Риз выругался и отпихнул локтем упавший на него гремящий костями труп. Локоть вонзился во ввалившуюся грудь, и мертвое тело полетело за край корзины…

Перекатившись на спину, Густ Хабб успел увидеть жуткую ведьму, падавшую прямо на него с ночного неба. Заорав, он выбросил было вверх руки, но поздно: та уже рухнула на него сверху.

Узловатый высохший палец угодил в левый глаз, и Густ услышал негромкий треск, будто лопнула виноградина. Вопя что есть мочи, он начал судорожно отбиваться, но рот его тут же заполнился грязными ломкими волосами.

– Бей эту тварь! – истерически крикнул кто-то.

– Бей! Бей!

Сапоги обрушились на Густа, без разбора ломая как мертвые, так и живые кости – никакого значения это уже не имело.

– Убейте ее!

– Она уже мертва!

– Так надо убить еще раз!

Чей-то сапог врезался сбоку в измученный череп Густа. Последовала ослепительная вспышка света, а за ней наступила тьма.

А тем временем в кладовой… Вернемся чуть назад.

Войдя внутрь, Корбал Брош остановился и огляделся, потом сделал еще шаг и увидел усеивавшие пол рваные куски мешковины. За ним бочком пробрались Брив, Брив и Брив, пригнувшись и перешептываясь. По крайней мере один из них всхлипывал.

Сех’келлины атаковали со всех сторон. Еще мгновение назад здесь царили полумрак и спокойствие – и вдруг поднялся просто невероятный хаос. Удары каменных кулаков разбросали Бривов во все стороны. Другие кулаки обрушились на Корбала Броша. Удивленно заворчав, рослый евнух начал отбиваться, с грохотом отшвыривая белые как смерть тела к изогнутым стенам.

Брив, помощник кока, увидел, как все шесть демонов смыкаются вокруг евнуха. И подумал: «Так и должно быть, – в конце концов, он тут главный и все такое». Заметив неподвижное обмякшее тело своей тезки, он подполз поближе, схватил Брив-плетельщицу за лодыжки и потащил прочь от той грандиозной битвы, что шла посреди кладовой.

Внезапно рядом оказался Брив, помощник плотника, который схватил Брив-плетельщицу за одну ногу.

– Смотри, – прошептал он. – У Брив волосы оторвались. Эй, да это вообще не Брив – это же Горбо!

– Естественно! – бросил Брив, помощник кока. – Все это знают!

– А я не знал!

Помощник кока замер:

– Не может быть – ты же с ним спал!

– Только один раз! И тогда было темно – а некоторым женщинам это нравится…

– Хватит уже об этом, помоги мне его отсюда вытащить!

– А что насчет парика?

– А что с ним?

– Гм… думаю, ничего.

Нелегко, ох, нелегко было понять, кто побеждает. Корбала Броша били, измолотив в фарш. Удивительно, что он еще держался на ногах, но это было и к лучшему; демонов трое матросов нисколько не интересовали, так что за порогом тех определенно ждало спасение. Главное – выбраться из кладовой.

Как только голова чудовищного бога появилась над релингом, Бошелен шагнул вперед и взмахнул мечом. Клинок врезался в морду твари, и та от удара выплюнула что-то из пасти.

Леску, крючок и ухо.

Бошелен не успел увернуться от взмаха гигантской лапы, и кривые когти рассекли его кольчугу. На кормовую палубу дождем посыпались черные звенья.

Ударив мечом по пронесшейся мимо конечности, он почувствовал, как железо вонзилось глубоко в запястье лапы, перерубив по крайней мере одну из костей.

Бог взвыл.

Увидев несущуюся на него сверху другую лапу, Бошелен поднял меч, пытаясь отразить удар, но, увы, не смог противостоять силе падающего, будто наковальня с крыши дома, чешуйчатого кулака.

Кулак обрушился на палубу. Затрещали доски, и Бошелен обнаружил, что уже не стоит на корме.

Он приземлился в кладовой, окруженный сыплющимися сверху щепками.

К нему устремился один из сех’келлинов. Бошелен инстинктивно сделал выпад, и демон сам напоролся на меч. Раздался вопль, и грудь демона раскололась, будто кусок мрамора под долотом каменщика.

Вопль этот услышали наверху. Взревев, бог начал раздирать кормовую палубу.

Пятеро оставшихся сех’келлинов одновременно подняли взгляд. Все они вдруг запищали, будто маленькие дети, и, толкаясь, начали карабкаться в сторону продолжающей увеличиваться дыры. Сверху опустилась гигантская лапа, и гомункулусы поспешно взобрались по ней, будто по дереву.

Снаружи донеслась настоящая какофония криков и воплей. Весь покрытый кровавыми ранами, Корбал Брош поднялся, отряхнулся, бросил взгляд на Бошелена и вышел из кладовой.

Пташка Пеструшка не сводила взгляда с нависшего над нею лича. Она все еще пыталась закричать, но голос полностью ей отказал, и теперь бедная женщина, сколь бы абсурдным это ни казалось, издавала почти в точности такие же звуки, как и сам лич.

На нее налетели Брив, Брив и Горбо, и облегчение на их лицах тут же сменилось безумным ужасом при виде мерзкого чудовища.

И в это самое мгновение, когда судорожные движения множества когтистых костлявых конечностей предвещали смерть, когда в безжизненно-черных глазах таилась столь же безжизненная гибельная тьма, когда уже раздавался торжествующий гнусавый вой, – в это самое мгновение лич поднял взгляд от жертв, которых он себе наметил.

Корбал Брош перешагнул прямо через онемевшие от страха ноги Пташки Пеструшки и, улыбаясь, сомкнул руки с толстыми пальцами по обе стороны бесформенной головы лича.

Он резко повернул ее вбок. Раздался треск.

Потом повернул еще раз, в другую сторону, и послышался скрежет.

И опять, и опять, все быстрее и быстрее.

Издав сухой всхлип, тело лича отвалилось от головы, с грохотом рухнув на настил в мешанине конечностей, лбов, пастей и прочего.

Корбал Брош повернулся, все так же улыбаясь и держа голову перед собой.

Он посмотрел на появившегося на пороге Бошелена, который стряхивал с плеч щепки.

– Посмотри-ка! – пропел Корбал Брош.

– Вижу, – помедлив, ответил Бошелен.

Сунув изуродованную голову под мышку, его напарник поднялся по трапу.

Эмансипор Риз взглянул сверху на то, во что превратился «Солнечный локон». Проклятое корыто еще держалось на воде – уже хоть что-то. Гигантская рептилия и ее бледные детеныши исчезли, скрывшись за разбитой кормой в кошмарных водах Несмеяни.

Пьяная капитан Сатер сидела у носового трапа, раскинув ноги, а кок рядом с ней декламировал очередное свое нескладное творение, преисполненное столь гениального и глубокого смысла, что только сам автор мог его постичь. Или, по крайней мере, делал вид, будто может, – что как в этом мире, так и в любом другом означало практически одно и то же.

Эмансипор увидел, как из ведущего в трюм люка вышел Корбал Брош, держа что-то под мышкой, – не стоило даже гадать, что это могло быть. Мгновение спустя за ним последовали четверо матросов, чуть ли ни рыдавших от счастья, а затем появился Бошелен, не столь крепко державшийся на ногах, как обычно.

Небо на востоке светлело, готовое окрасить море в кроваво-красный цвет, – но не слишком ли поздно?

За его спиной послышался хриплый смех, затем голос:

– Мама сделала все, что требовалось. Нам ничто больше не угрожает, девочка моя. Мы в полной безопасности!

Эмансипор Риз оглянулся через плечо и вздохнул.

«Вот ведь дуры набитые».

Застонав, он в последний раз посмотрел на Бену-младшую, а затем выбрался из «вороньего гнезда» и начал спускаться.

Лишь ненадолго вновь появившись на палубе, Корбал Брош спустился обратно в трюм. Вскоре он опять показался оттуда, постанывая под весом массивного и бесформенного, похожего на пузырь создания, усеянного обвисшими крысиными хвостами и скорбно поджатыми крошечными когтистыми лапками, а также сотнями мутных сморщенных черных глазенок, не замечавших небольшой толпы матросов, которые зачарованно наблюдали, как евнух несет его на переднюю палубу.

Оказавшись там, он отцепил абордажный крюк, проверил узлы с обоих концов, а затем, присев, насадил на крюк мясистую массу, после чего со стоном выпрямился и зашвырнул крюк за борт. Послышался громкий плеск, и трос начал разматываться.

Стоя неподалеку, в стороне от команды и капитана Сатер, которая наблюдала за происходящим с отвисшей челюстью, пуская струйку слюны, Эмансипор Риз хмуро взглянул на своего хозяина:

– Гм… ловить на такую наживку…

Коротко кивнув, Бошелен хлопнул слугу по плечу, заставив Эмансипора поморщиться – дружеский удар пришелся как раз на синяк, – и сказал:

– Полагаете, Риз, что даже обезумевший в брачный сезон дхэнраби прошел бы мимо столь лакомого кусочка?

Эмансипор покачал головой.

Бошелен улыбнулся:

– Какое-то время мы будем идти на буксире, чтобы ускорить наше путешествие. Думаю, чем скорее мы покинем мутные воды Несмеяни, тем лучше. Вы со мной согласны?

– Да, хозяин. Вот только мудрено угадать, куда может завести нас этот дхэнраби.

– О, это мы как раз-таки знаем со всей определенностью. В места их брачных игрищ.

– Гм…

– Стойте поближе к носу, Риз. И держите наготове нож.

– Нож? Но зачем?

– Ясное дело зачем. – Бошелен вновь с силой хлопнул его по тому же плечу. – Чтобы в нужный момент перерезать трос.

Прищурившись. Эмансипор увидел, что натянутый трос резко уходит под углом в воду.

– Может, сделать это прямо сейчас, хозяин?

– Не говорите глупостей, Риз. Думаю, мне стоит спуститься позавтракать. Если, конечно, кок не возражает.

– Он не возражает. Можете не сомневаться, хозяин.

– Вот и отлично.

Открыв единственный оставшийся глаз, Густ Хабб обнаружил, что смотрит в лицо Хека Урса.

– Ага, очнулся? – улыбнулся тот. – Хорошо. Давай помогу сесть. Ты потерял больше ведра крови, тебе нужно поесть, и кок приготовил жратву специально для тебя, дружище. Ушей нет, носа тоже, половины ступни не хватает, кости переломаны – хреново же тебе пришлось.

– Неужто больше ведра?

– Ага, Густ, я сам видел.

Хек Урс влил ложку какого-то варева в рот Густу Хаббу.

Тот поперхнулся, сдерживая рвотный рефлекс, глотнул, потом глотнул еще раз и наконец перевел дух.

Хек Урс одобрительно кивнул и осведомился:

– Ну что, полегчало?

– Угу. Наш кок – поэт, Хек, настоящий поэт.

– Это точно, дружище. Это точно.

Рассеянные, даже разбросанные, будто какой-то мусор, души обнаружили, что они вновь заточены внутри вбитых в дерево железных гвоздей.

– Я же говорил, торговое предприятие было бы лучше, – сказал мастер Балтро.

– Я не готов уйти в забытье, о нет, – прошипел Вивисет. – Как только я вновь сбегу…

– Никуда ты не сбежишь, – вмешался голос, который (не считая голоса жорлига, которого они наслушались уже достаточно, спасибо) не принадлежал ни одному из гвоздей. – В Красную дорогу теперь вливаются мертвые течения. Мы лишились нашего шанса. Навсегда.

– Да кто ты, в конце концов, такой, во имя Худа? – спросила ведьма Дерьюга.

– Я и сам хотел бы это знать.

– Что ж, тогда убирайся, – сказала Дерьюга. – Нам такие не по нраву.

– Торговое предприятие…

– Кто-то кусает мою селезенку! – завопил господин Хум-младший.

В поцарапанной хрустальной линзе неровно покачивался на волнах одинокий «Солнечный локон». Стоявший на носу «Безрассудного мстителя» рослый мужчина медленно опустил подзорную трубу. Повернувшись, он взглянул на одиннадцать своих братьев и двух сестер, среди которых все были выше среднего роста и обладали внушительной мускулатурой – включая женщин, – и улыбнулся:

– Благословенные мои сородичи, они у нас в руках.

Все четырнадцать человек начали готовить оружие – двуручные топоры, двуручные мечи (один даже трехручный, творение крайне тщеславного, но не слишком умного оружейника из города Побора), фальшионы, мотыги, булавы, дубины, цепы, алебарды, а также одну весьма устрашающего вида палку. Блестели доспехи, как им и положено в свете утреннего солнца, на толстые черепа были надеты или, скорее, даже насажены шлемы. У нескольких мужчин, в жилах которых текло чуть больше обычного яггутской крови, блестели посеребренные клыки.

Вокруг них суетилась команда, полностью состоявшая из неупокоенных, которым не требовались ни еда, ни вода. Не нуждались они и в сне, а внизу, в трюме, рычали и ревели, набрасываясь на прутья клеток, громадные изголодавшиеся звери.

Крошка Певун, старший в семье и, соответственно, ее глава, снял с пояса свое оружие о двух концах, на одном из которых находился топор в форме полумесяца, а на другом – усаженная гвоздями булава с красными буквами «САТРЕ» (Крошка не умел правильно писать), и вновь окинул взглядом свой клан.

– Они у нас в руках, – повторил он.

И снова улыбнулся.

Улыбнулись и все Певуны.

Заметив это, один неупокоенный матрос пронзительно закричал.