Текст книги "Врата Мертвого Дома"

Если всё пойдёт хорошо, через неделю они доберутся до Г’данисбана. По прикидкам Скрипача, Калам к тому времени обгонит их на два-три дня. За Г’данисбаном раскинулся Пан’потсун-одан, малонаселённая пустошь, где было полно выжженных солнцем холмов, побелевших развалин давным-давно мёртвых городов, ядовитых змей, слепней и – Скрипач припомнил слова духовидца Кимлока – созданий куда более смертоносных. Схождение. Тогговы пятки, это мне совсем не нравится. Он подумал о раковине в сумке. Таскать с собой предмет силы – всегда немудро. От неё ещё беды будет больше, чем проку. Что, если какой-нибудь одиночник её унюхает и решит пополнить свою коллекцию? Скрипач нахмурился. Небольшое такое пополнение – одна раковина и три блестящих черепа.

Чем дольше сапёр думал об этом, тем неспокойней ему становилось. Продам лучше какому-нибудь торговцу в Г’данисбане. Лишние деньги не помешают. Эта мысль ему понравилась. Продать раковину, избавиться от неё. Никто не будет отрицать силу духовидца, но опасно на неё слишком полагаться. Таннойские жрецы отдавали жизнь во имя мира. Или чего похуже: Кимлок пожертвовал честью. Лучше полагаться на морантскую взрывчатку в сумке, чем на загадочную раковину. Огневик прожжёт одиночника так же, как и обычного человека.

Крокус подстегнул коня и поехал рядом с сапёром.

– О чём задумался, Скрипач?

– Ни о чём. Где твой бхок’арал?

Юноша нахмурился.

– Не знаю. Наверное, он всё-таки был просто животным. Улетел вчера вечером и не вернулся. – Юноша потёр лицо тыльной стороной ладони, и Скрипач увидел на его щеках слёзы. – Пока Моби был рядом, я вроде как чувствовал, что Маммот со мной.

– Твой дядя был хорошим человеком, прежде чем его одержал яггутский Тиран?

Крокус кивнул. Скрипач крякнул.

– Тогда он по-прежнему с тобой. А Моби небось унюхал родню. В городе многие знатные семьи держат бхок’аралов. Выходит, всё-таки просто питомец.

– Ты прав, наверное. Бо́льшую часть жизни я считал Маммота просто книжником, стариком, который только и делает, что корпит над своими свитками. Мой дядя. А потом оказалось, что он был верховным жрецом. Важным, с влиятельными друзьями вроде Барука. Но прежде, чем я это хоть как-то успел в голове уложить, он погиб. Твой взвод его уничтожил…

– Погоди-ка, парень! То, что мы убили, уже не было твоим дядей.

– Я знаю. Убив его, вы спасли Даруджистан. Я знаю, Скрипач.

– Да не в этом дело, Крокус. Ты должен понять, что дядя, который о тебе заботился и любил тебя, – важнее, чем то, что он оказался верховным жрецом. Уверен, он бы тебе то же самое сказал, если бы мог.

– Как ты не понимаешь? У него была власть, Скрипач, сила, но он с ней ничегошеньки не делал! Прятался только в своей комнатёнке посреди разваливающегося дома! Он мог жить в усадьбе, заседать в Совете, влиять на решения…

К такому разговору Скрипач был не готов. Он никогда особенно не умел утешать и советовать. Да и совета толкового у меня всё равно нет.

– Она тебя сюда пинками пригнала за то, что ты всё время ноешь, парень?

Лицо Крокуса потемнело, он пришпорил коня и поскакал впереди всех. Вздохнув, Скрипач повернулся в седле и покосился на Апсалар, которая ехала в нескольких шагах позади.

– Милые бранятся, да?

Она только по-совиному моргнула. Скрипач снова выпрямился в седле.

– Худова мошонка, – пробормотал он себе под нос.

Искарал Прыщ засунул метлу поглубже в дымоход и неистово потряс. Чёрная туча сажи опустилась на камни очага и осела на сером одеянии жреца.

– Дрова есть у вас? – поинтересовался Маппо с каменного возвышения, на котором спал, а теперь сидел.

Искарал замер.

– Дрова? А что, дровами лучше, чем метлой?

– Чтоб огонь развести, – объяснил трелль. – Выгнать холод из этой комнаты.

– Дрова! Нет, разумеется, нет. А вот навоз – о да! Навоза полным-полно. Огонь! Блестяще. Спалить их дотла! А трелли славятся хитростью? Такого не помню, ничего подобного в редких упоминаниях, мол, трелли то, трелли сё. Тяжкая работа искать письменные упоминания о народе, незнакомом с грамотой. Гм-м.

– Трелли неплохо знакомы с грамотой, – сказал Маппо. – Читают и пишут уже некоторое время. Семь-восемь столетий примерно.

– Нужно обновить библиотеку – дорогостоящее мероприятие. Поднять тени, чтобы разграбить величайшие библиотеки мира. – Жрец уселся у очага и нахмурился, его лицо покрывал слой сажи.

Маппо откашлялся.

– Кого сжечь дотла, верховный жрец?

– Пауков, разумеется. Этот храм наводнили пауки. Убивай их, где только увидишь, трелль. Топчи своими толстокожими ногами, дави загрубевшими руками. Убивай всех без пощады, понимаешь?

Кивая, Маппо закутался в меховое одеяло и лишь чуть-чуть поморщился, когда кожа коснулась сморщенных ран на шее. Лихорадка ушла, как он подозревал, благодаря его внутренним резервам не в меньшей степени, чем из-за сомнительных лекарств, которыми его потчевал безмолвный слуга Искарала. Когти и клыки д’иверсов и одиночников вызывали тяжкую хворь, что приводила к галлюцинациям, дикому безумию, а затем к смерти. Многие выжившие оставались безумны, бред возвращался к ним на одну-две ночи по девять-десять раз в году. И это безумие нередко приводило к убийствам.

Искарал Прыщ считал, что Маппо избежал этой участи, но сам трелль не стал бы в это верить, пока не пройдут без симптомов, по крайней мере, два лунных цикла. Маппо и думать не хотелось о том, на что может оказаться способен, если им овладеет убийственная ярость. Много лет назад, когда трелль сражался в боевом отряде, разорявшем Ягг-одан, Маппо силой воли вводил себя в подобное состояние, как нередко делали воины, и смерти, которые он принёс, остались с ним навсегда.

Если яд оборотня жив в его венах, Маппо скорее покончит с собой, чем позволит безумию вырваться наружу. Искарал Прыщ потыкал метлой во все углы маленькой кельи, в которой поселили трелля, а затем потянулся к потолку, чтобы сделать то же самое.

– Убей, что кусает, убей, что жалит, – эта священная заповедь Тени, должно быть, первозданная! Убей, что бегает, убей, что ползает. Вас ведь проверили на паразитов, обоих, о да! Никаких незваных гостей. Мы уж приготовили щелочные ванны, но ничего не нашли – ни на одном из вас. Разумеется, мои подозрения по-прежнему сильны.

– Ты давно тут живёшь, верховный жрец?

– Понятия не имею. Это не важно. Важность заключается лишь в свершённых деяниях, достигнутых целях. Время – только подготовка, не более. Должно готовиться столько, сколько требуется. Следует принять, что планирование начинается с рождением. Рождённый прежде всего погружается в тень, окутывается Её святой двойственностью, вкушает Её сладостное млеко. Я живу, чтобы готовиться, трелль, и подготовка уже почти завершена.

– Где Икарий?

– Жизнь, данная за жизнь отнятую, передай ему это. В библиотеке. Монахини оставили всего несколько книг. Фолианты, посвящённые самоуслаждению. Читать лучше в постели, как мне кажется. Все прочие материалы – мои, скудное собрание, чудовищная нищета, я горю от стыда. Есть хочешь?

Маппо встряхнулся. Бормотание верховного жреца обладало гипнотическим эффектом. Каждый вопрос трелля вызвал вычурный монолог, который, казалось, напрочь лишал его воли – сил хватало только на следующий вопрос. В полном соответствии со своими утверждениями Искарал Прыщ делал течение времени бессмысленным.

– Есть? Хочу.

– Слуга готовит еду.

– Он её может принести в библиотеку?

Верховный жрец скривился.

– О, крушенье этикета! Но да, если ты настаиваешь.

Трелль заставил себя подняться.

– А где библиотека?

– Поверни направо, пройди тридцать четыре шага, снова поверни направо, двенадцать шагов, затем через дверь направо, тридцать пять шагов, оттуда в арку направо и ещё одиннадцать шагов, последний раз направо, пятнадцать шагов и входи в дверь справа.

Маппо уставился на Искарала Прыща.

Верховный жрец нервно поёжился.

– Иначе говоря, – хмуро проговорил трелль, – поверни налево и пройди девятнадцать шагов.

– Ну да, – буркнул Искарал.

Маппо направился к двери.

– В таком случае, я пойду коротким маршрутом.

– Воля твоя, – проворчал жрец, склонившись над метлой и внимательно рассматривая помело.

«Крушенье этикета» объяснилось, когда, войдя в библиотеку, Маппо увидел, что она служила ещё и кухней. Икарий сидел за массивным столом, покрытым чёрными пятнами, в нескольких шагах справа от трелля, а слева Слуга склонился над подвешенным над очагом котлом. Голова Слуги оставалась почти невидимой за клубами пара, испарения собирались в капли и летели обратно в варево, которое тот помешивал деревянной ложкой медленными, величавыми движениями.

– От супа я, наверное, откажусь, – сказал ему Маппо.

– Книги эти гниют, – сказал Икарий, откидываясь в кресле и глядя на трелля. – Ты пришёл в себя?

– Похоже на то.

Не сводя глаз с Маппо, Икарий нахмурился.

– От супа?.. А-а-а! – Его лицо прояснилось. – Это не суп. Стирка. Ты найдёшь более питательное угощение на разделочном столе. – Ягг указал на стену за спиной у Слуги, затем снова обратился к рассыпающимся страницам старинной книги. – Это потрясающе, Маппо.

– Учитывая, в каком одиночестве жили тут монашки, – сказал Маппо, подходя к разделочному столу. – Я удивлён, что тебя это поражает.

– Я не о тех книгах, друг мой, а об Искараловых. Здесь собраны труды, само существование которых – позабытые слухи. А о некоторых – вроде этой – я вообще никогда не слышал. «Трактат о планировании ирригационных сооружений в пятом тысячелетии Араркала», четыре автора – ни много ни мало.

Вернувшись к Икарию с оловянной миской, наполненной доверху хлебом и сыром, Маппо заглянул другу через плечо, чтобы рассмотреть подробные рисунки на пергаментных страницах, а затем странную, замысловатую вязь. Трелль хмыкнул. Во рту у него вдруг пересохло, но Маппо сумел выдавить из себя вопрос:

– И что же здесь такого потрясающего?

Икарий откинулся на спинку.

– Такое… легкомыслие, Маппо. Одни только материалы для этого тома стоят не меньше годового заработка ремесленника. Ни один учёный в здравом уме не станет зря тратить столь драгоценные ресурсы – не говоря уж о времени – на такой бессмысленный, банальный текст. И это не единственный пример. Смотри – «Схемы рассеивания семян цветков пурилля на архипелаге Скар». Или вот – «Болезни белорамных моллюсков Лекурской бухты». Более того, я убеждён, что этим трудам тысячи лет. Тысячи!

И написаны они на языке, который ты вряд ли мог бы узнать, не то что прочесть.

Маппо вспомнил, когда последний раз видел подобную вязь – под навесом из шкур, на холме, который отмечал северную границу владений его племени. Он пришёл туда в числе воинов, избранных сопровождать старейшин на встречу, оказавшуюся судьбоносной.

Осенний дождь стучал по шкуре над головой, все сидели на корточках полукругом, лицом к северу и смотрели, как приближаются семь фигур в плащах с капюшонами. Каждый из странников опирался на посох, и когда они вошли под навес и остановились перед старейшинами, Маппо с содроганием заметил, что посохи словно бы извиваются перед глазами, как деревянные змеи или те деревья-паразиты, что обвивают чужие стволы, выдавливая из них жизнь. Затем он понял, что вьющееся безумие было на деле рунической вязью – постоянно изменяющейся на древках, словно невидимые руки выреза́ли на них новые слова с каждым вдохом и выдохом.

Затем один из пришедших отбросил капюшон, и так началась встреча, которая изменила будущий путь Маппо. Его мысли метнулись прочь от этого воспоминания.

Дрожа, трелль сел, расчищая место для тарелки.

– Это всё почему-то важно, Икарий?

– Знаменательно, Маппо. Цивилизация, которая произвела на свет эти книги, верно, была неимоверно богатой. Язык явно связан с современными диалектами Семи Городов, хотя кое в чём более изощрён. И ещё – взгляни на этот символ, здесь, на корешке каждого тома. Изогнутый посох. Я этот знак уже где-то видел, друг мой. В этом я уверен.

– Богатой, говоришь? – Трелль попытался увести разговор от темы, которая, как он знал, может стать бездонной пропастью. – Скорее уж погрязшей в мелочах. Должно быть, потому и обратилась в прах и пыль. Обсуждали семена на ветру, когда варвары ломились в ворота. Праздность принимает различные формы, но она всегда приходит к цивилизациям, которые пережили собственную волю к жизни. Тебе это известно не хуже, чем мне. В данном случае это была праздность, связанная с поиском знаний, безумной гонкой за ответами на все вопросы, без оглядки на ценность этих ответов. Цивилизация так же легко может потонуть в том, что знает, как и в том, чего не знает. Вспомни, – продолжил он, – «Блажь Готоса». Познания стали проклятьем Готоса, он слишком много знал – обо всём. Обо всех изменениях, о всякой возможности. Этого хватило, чтобы отравить любой взгляд, который он бросал на мир. Ничего ему не дало, хуже того, он и об этом тоже знал.

– Тебе точно стало лучше, – с оттенком сухой иронии заметил Икарий. – Твой пессимизм возродился. В любом случае, эти труды подтверждают моё мнение, что многие руины в Рараку и Пан’потсун-одане – свидетельства процветавшей некогда цивилизации. Быть может, даже первой воистину человеческой цивилизации, от которой произошли все остальные.

Не думай об этом, Икарий. Оставь эти мысли.

– И как эти соображения связаны с нами в теперешней ситуации?

Выражение лица Икария слегка поблекло.

– Это моя одержимость временем, разумеется. Писание заменяет память, понимаешь? И сам язык от этого изменяется. Подумай о моих механизмах, которыми я стремлюсь измерить поток часов, дней и лет. Такие измерения по природе своей цикличны, повторяемы. Слова и предложения когда-то обладали таким же ритмом и потому могли быть сохранены в сознании, а затем повторены с совершенной точностью. Возможно, – на миг задумался ягг, – если бы я был неграмотен, не был бы и столь забывчив. – Он вздохнул и с трудом улыбнулся. – К тому же я просто убивал время, Маппо.

Трелль постучал широким сморщенным пальцем по открытой книге.

– Думается, авторы этого трактата защищали бы свои труды теми же словами, друг мой. У меня есть более насущное опасение.

Холодное выражение лица ягга не слишком успешно скрывало веселье.

– И в чём же оно заключается?

Маппо развёл руками.

– В этом месте. Никогда Тень не значилась среди моих любимых культов. Гнездилище убийц и кого похуже. Иллюзии, обманы, предательства. Искарал Прыщ притворяется безобидным, но меня не проведёшь. Он нас явно ждал и рассчитывал на наше участие в каком-то своём хитроумном плане. Мы многим рискуем, задерживаясь здесь.

– Но, Маппо, – медленно произнёс Икарий, – именно здесь, в этом месте, будет достигнута моя цель.

Трелль вздрогнул.

– Я боялся, что ты так скажешь. Теперь тебе придётся мне это объяснить.

– Не могу, друг мой. Пока не могу. У меня есть лишь подозрения, не более того. Когда буду уверен, наберусь и смелости для объяснений. Можешь проявить ко мне терпение?

Перед внутренним взором трелля встало другое лицо, человеческое, худое и бледное, по которому ручейками текла дождевая вода. Тусклые серые глаза нашли Маппо, стоявшего за спиной у старейшин.

– Вы знаете нас? – Голос был сухим, как старая кожа.

Один из старейшин кивнул.

– Мы знаем вас как Безымянных.

– Хорошо, – ответил человек, не сводя взгляда с Маппо. – Безымянные, которые мыслят не годами, а столетиями. Избранный воин, – продолжил он, обращаясь к Маппо, – что ты можешь узнать о терпении?

Как грачи, взлетающие с трупа, воспоминания умчались прочь. Глядя на Икария, Маппо растянул губы в улыбке – так, что показались блестящие клыки.

– Терпение? Вот уж ничего другого к тебе проявить не смогу. Как бы там ни было, я не доверяю Искаралу Прыщу.

Слуга начал доставать из котла мокрые тряпки и простыни и голыми руками выжимать горячую воду из дышащей паром ткани. Глядя на него, трелль нахмурился. Одна из рук Слуги была до странности розовой, нежнокожей, почти юношеской. Другая более подходила пожилому человеку – мускулистая, заросшая жёстким волосом, загоревшая.

– Слуга?

Тот даже не поднял глаз.

– Ты что, язык проглотил? – продолжил Маппо.

– Похоже, – заметил Икарий, когда Слуга вновь не ответил, – он нас не слушает. Не сомневаюсь, что по приказу своего хозяина. Давай осмотрим этот храм, Маппо? Учитывая, что всякая Тень, скорее всего, донесёт эхо наших слов до ушей верховного жреца.

– Что ж, – проворчал трелль, поднимаясь, – и пускай Искарал знает, что я ему не доверяю.

– Он явно знает о нас больше, чем мы – о нём, – сказал Икарий и тоже встал.

Когда они вышли, Слуга продолжил выжимать воду из белья с каким-то диким наслаждением, так что на массивных запястьях набухли вены.

Глава четвёртая

В земле, где

Семь городов высятся в злате,

Даже у пыли есть глаза.

Дебральская пословица

Когда выносили последние тела, вокруг уже собралась толпа пыльных, потных людей. Туча пыли неподвижно висела над входом в штольню с самого утра, с самого обвала в дальнем конце Глубокой шахты. Под руководством Бенета рабы отчаянно трудились, чтобы вытащить примерно три десятка несчастных, оказавшихся под завалом.

Не выжил никто. Безо всякого выражения Фелисин следила за происходящим вместе с дюжиной других рабов с платформы у Входа на Загибы, все ждали, пока подвезут новые бочки с водой. Жара превратила даже самые глубокие забои в раскалённые печи. Под землёй десятки рабов ежечасно валились с ног от изнеможения.

На другой стороне рудника Геборик вспахивал выжженный грунт на Земельке. Он работал там уже вторую неделю, свежий воздух и освобождение от тележек хорошо сказались на его здоровье. Помогли и лимоны, которые доставили по приказу Бенета.

Если бы Фелисин не устроила ему перевод, сейчас Геборик был бы уже мёртв, а его труп лежал бы под тоннами камня. Он ей обязан жизнью.

Это осознание почти не принесло Фелисин удовлетворения. С Гебориком они теперь почти не разговаривали. При затуманенной дурхангом голове Фелисин едва справлялась с тем, чтобы дотащиться каждый вечер домой от Булы. Она много спала, но сон не приносил отдыха. Дневная работа на Загибах проходила в бесконечном, глухом мареве. Даже Бенет начал жаловаться, что в постели она стала… как мёртвая.

Скрип и грохот тележек водовозов на изрытой рабочей дороге стал громче, но Фелисин не могла оторвать глаз от спасателей, которые выкладывали изуродованные тела на земле в ожидании повозки для трупов. Что-то в этой сцене вызвало в ней лёгкое чувство жалости, но даже оно требовало слишком много усилий, не говоря уж о том, чтобы отвести глаза.

Несмотря на общую заторможенность, она ходила к Бенету, хотела, чтобы её использовали – всё чаще и чаще. Отыскивала его, когда Бенет был пьян, весел и щедр, когда предлагал её друзьям, Буле и другим женщинам.

«Ты оцепенела, девочка, – сказал Геборик во время одного из редких и коротких разговоров. – Но жажда чувства в тебе растёт, скоро даже боль сгодится. Только ты ищешь в неправильных местах».

В неправильных местах. Да что он знает о неправильных местах? Дальний забой Глубокой шахты – вот неправильное место. Штольня, куда сбрасывают трупы, – вот неправильное место. А все остальные места попадают в категорию «ничего, сгодится».

Она уже была готова перебраться к Бенету, закономерно завершить череду сделанных выборов. Через несколько дней, наверное. На следующей неделе. Скоро. Фелисин так носилась со своей независимостью, а в конце концов с ней тоже оказалось не так уж трудно расстаться.

– Эй, девочка!

Фелисин заморгала и подняла взгляд. Это был тот молодой малазанец, стражник, который когда-то предупреждал Бенета… давным-давно. Солдат ухмыльнулся.

– Разыскала уже цитату?

– Чего?

– Из писаний Келланведа, девочка. – Теперь юноша хмурился. – Я тебе советовал найти кого-нибудь, кто знает продолжение высказывания, которое я процитировал.

– Не понимаю, о чём ты говоришь.

Он протянул руку, мозоли на большом и указательном пальцах правой руки царапнули кожу, когда солдат взял её за подбородок и поднял, чтобы заглянуть в лицо. Фелисин поморщилась от яркого света, когда он откинул в сторону её волосы.

– Дурханг… – прошептал он. – Ох, сердце Королевы, девочка, ты же на десять лет старше выглядишь, а когда я тебя видел? Две недели тому.

– Попроси Бенета, – промямлила она, отдёргивая голову.

– О чём попросить?

– Меня попроси. К себе в постель. Он согласится, если напьётся. Он сегодня напьётся. Он мёртвых поминает кружкой. Или двумя. Тогда будешь меня трогать.

Он отстранился.

– Где Геборик?

– Геборик? На Земельке. – Она хотела спросить, почему он захотел старика вместо неё, но вопрос сам собой провалился в темноту. Ночью пусть трогает. Ей уже начали нравиться мозолистые руки.

Бенет собирался нанести визит капитану Саварку и решил взять Фелисин с собой. Она слишком поздно поняла, что Бенет хочет заключить какую-то сделку и предложить её капитану в качестве задатка.

Они подошли к Крысиной площади по Рабочей дороге. У дверей таверны Булы стояли полдюжины стражников-досиев, которые проводили их скучающими взглядами.

– Прямо иди, девчонка, – проворчал Бенет и схватил её за руку. – И ноги не волочи. Вот такая ты на деле, да? Всегда хочешь больше.

Теперь, когда Бенет говорил с ней, в его тоне звучали нотки отвращения. Он перестал обещать. Будешь моей, девочка. Перебирайся ко мне. Нам больше никто не нужен. Все грубоватые нашёптывания прекратились. Это не беспокоило Фелисин. Она и так никогда особенно не верила Бенету.

Прямо впереди в центре Крысиной площади темнела приземистая башня Саварка, её огромные, грубо отёсанные каменные блоки были покрыты налётом от дыма, который всегда клубился в Черепке. У входа стоял одинокий стражник, небрежно опираясь на копьё.

– Не повезло, – сказал он, когда они подошли.

– В смысле? – уточнил Бенет.

Солдат пожал плечами.

– Ну с обвалом нынче утром, с чем же ещё?

– Мы спасли бы кого-нибудь, – сказал Бенет, – если бы Саварк послал помощь.

– Спасли бы? А зачем? Саварк не в настроении, если ты жаловаться пришёл. – Тусклые глаза солдата метнулись к Фелисин. – А если с подарком – другой разговор. – Стражник открыл тяжёлую дверь. – Он в кабинете.

Бенет хмыкнул. Покрепче сжав руку Фелисин, он потащил её внутрь. На первом этаже располагался арсенал, на запертых полках вдоль стен лежало оружие. Поодаль виднелись три стула и столик с остатками завтрака стражников. От центра комнаты уходила вверх железная винтовая лестница.

Они поднялись на один пролёт – к кабинету Саварка. Капитан сидел за письменным столом, который, казалось, наспех сколотили из плавника. Его кресло с высокой спинкой было обито бархатом. Перед капитаном лежала толстая учётная книга в кожаном переплёте. Саварк отложил перо и выпрямился.

Фелисин, кажется, никогда прежде не видела капитана. Он прилагал много усилий, чтобы не покидать своей башни. Саварк был тощим, напрочь лишённым жира, мускулы на его обнажённых предплечьях бугрились, словно переплетённые канаты под бледной кожей. Вопреки моде он носил бороду – жёсткие чёрные колечки были смазаны маслом и надушены. Волосы на голове были коротко острижены. Водянистые зелёные глаза вечно щурились над высокими скулами. Широкий рот обрамляли глубокие вертикальные морщины. Капитан пристально смотрел на Бенета, словно Фелисин здесь не было.

Бенет толкнул её на стул рядом со стеной, слева от Саварка, затем уселся сам на одинокий стул точно напротив капитана.

– Нехорошие слухи, Саварк. Хочешь их услышать?

Капитан заговорил тихим голосом:

– Сколько это мне будет стоить?

– Нисколько. Это бесплатно.

– Тогда говори.

– Досии громко болтают у Булы. Сулят приход Вихря.

Саварк нахмурился.

– Опять эта чушь. Неудивительно, что ты принёс такие новости даром, Бенет, цена им – грош.

– Я так тоже подумал поначалу, но…

– Что ещё ты хотел мне сказать?

Взгляд Бенета скользнул по книге на столе.

– Ты записал погибших утром? Нашёл имя, которое искал?

– Я не искал никакого конкретного имени, Бенет. Ты думаешь, будто что-то угадал, но угадывать здесь нечего. Я теряю терпение.

– Среди погибших было четверо магов…

– Довольно! Зачем ты явился?

Бенет пожал плечами, словно отбрасывая все свои догадки и подозрения.

– Подарок, – сказал он, указывая на Фелисин. – Молоденькая. Покорная, но очень горячая. Никакой воли к сопротивлению – делай, что хочешь, Саварк.

Капитан нахмурился ещё сильнее.

– Взамен, – продолжил Бенет, – я хочу получить ответ на один-единственный вопрос. Раба Бодэна арестовали сегодня утром – за что?

Фелисин моргнула. Бодэна? Она помотала головой, пытаясь разогнать туман, которым были окутаны теперь её дни. Важно ли это?

– Арестовали в Бечёвкином проулке после отбоя. Он сбежал, но один из моих людей опознал его, так что взяли утром. – Водянистые глаза Саварка наконец переключились на Фелисин. – Молоденькая, говоришь? Восемнадцать, девятнадцать? Стареешь, Бенет, если ты это называешь «молоденькая».

Фелисин почувствовала, как взгляд капитана обшаривает её, словно призрачные руки. На этот раз ощущение было отнюдь не приятным. Она с трудом сдержала дрожь.

– Ей пятнадцать, Саварк. Но опытная. Прибыла два корабля назад.

Капитан вдруг пристально посмотрел на неё, и Фелисин заметила, что у него кровь отлила от лица. Бенет поднялся на ноги.

– Пришлю другую. Двух молоденьких девочек с последнего судна. – Он шагнул к Фелисин и вздёрнул её на ноги. – Гарантирую полное удовлетворение, капитан. Они будут здесь в течение часа…

– Бенет, – мягко заговорил Саварк, – Бодэн ведь работает на тебя, да?

– Просто знакомый, Саварк. Не из моих доверенных людей. Спросил, потому что он в моей команде в забое. Сильного человека нет, так что работа пойдёт медленнее, если ты завтра его не отпустишь.

– Смирись с этим, Бенет.

Они друг другу не верят. Эта мысль сверкнула в голове Фелисин, словно воспоминание о давным-давно утраченной ясности ума. Она глубоко вздохнула. Что-то происходит. Нужно об этом подумать. Нужно слушать. Внимательно слушать.

В ответ на слова Саварка Бенет глубоко вздохнул.

– Больше ничего не остаётся. До скорого, капитан.

Фелисин не сопротивлялась, когда Бенет потащил её к лестнице. Снаружи он быстро потянул её через площадь, даже не ответил стражнику, который отпустил какое-то колкое замечание. Тяжело дыша, Бенет втолкнул Фелисин в тёмный переулок, а затем развернул лицом к себе. Голос его звучал жёстко и хрипло:

– Кто ты такая, девчонка? Его давно потерянная дочка? Худов дух! Приди же в себя! Отвечай – что это сейчас такое было в кабинете? Бодэн? Кто тебе Бодэн? Говори!

– Он… он никто…

Тыльная сторона его ладони врезалась в лицо Фелисин, словно мешок с камнями. Яркий свет вспыхнул перед глазами, когда она упала на бок. Из носу хлынула кровь, Фелисин растянулась среди гниющих отбросов. Тупо глядя на землю в шести дюймах от себя, она не могла оторвать глаз от растекающейся в пыли красной лужицы.

Бенет вздёрнул Фелисин на ноги и с силой приложил спиной о деревянную стену.

– Твоё полное имя, девчонка. Отвечай!

– Фелисин, – пробормотала она. – Просто Фелисин…

Бенет снова замахнулся.

Она увидела метки, которые её зубы оставили чуть выше костяшек.

– Нет! Клянусь! Я сирота…

От недоверия глаза Бенета стали совсем безумными.

– Кто?!

– Меня нашли у ворот монастыря Фэнера на острове Малаз… Императрица обвинила… поклонников Фэнера. Геборик…

– Твой корабль пришёл из Унты, девчонка. Ты за кого меня держишь? Ты же благородная…

– Нет! Просто обо мне заботились. Пожалуйста, Бенет. Я не вру. Не понимаю, чего хотел Саварк. Может, Бодэн наврал с три короба, чтобы спасти свою шкуру…

– Твой корабль пришёл из Унты. Ты в жизни не была на Малазе. Монастырь твой – возле какого города он находится?

– В Джакате. На острове всего два города. Второй – Малаз. Меня туда отправили на лето. Учиться. Я должна была стать жрицей. Спроси Геборика, Бенет. Пожалуйста.

– А ну назови мне самый бедный квартал Малаза?

– Самый бедный?

– Живо!

– Я не знаю! Храм Фэнера стоит в Портовом! Он самый бедный? За городом вдоль дороги в Джакату трущобы. Я там только лето провела, Бенет! И Джакаты почти не видела – нам не разрешали выходить! Пожалуйста, Бенет, я ничего не понимаю! За что ты меня бьёшь? Я же всё делала, чего ты хотел – спала с твоими друзьями, позволяла собой торговать, я себя сделала ценной…

Бенет снова ударил её, он уже не пытался добиться ответов или разобраться в отчаянном вранье – в его глазах сверкнуло новое чувство, породившее раскалённый добела гнев. Он бил её методично, в холодной, безмолвной ярости. После нескольких первых ударов Фелисин скорчилась от боли, прохладная пыль затенённого переулка казалась бальзамом там, где касалась тела. Фелисин попыталась сосредоточиться на дыхании, втягивала воздух, одолевая волны агонии, которую порождало это усилие, медленно выпускала его – ровным потоком, который уносил боль прочь.

В какой-то момент она поняла, что Бенет остановился, наверное, и ударил-то всего несколько раз, а потом ушёл. Фелисин лежала, свернувшись, в переулке, тонкая полоска неба над головой быстро темнела в сумерках. Она слышала голоса на соседней улице, но сюда никто не заглядывал.

Потом Фелисин снова пришла в себя. Видимо, потеряла сознание, пока ползла к выходу из переулка. В дюжине шагов впереди виднелась освещённая факелами Рабочая дорога. По ней пробегали тёмные фигуры. Несмотря на громкий звон в ушах, Фелисин слышала крики и вопли. В воздухе стоял запах дыма. Она хотела ползти дальше, но снова провалилась в темноту.

Лба коснулась прохладная ткань. Фелисин открыла глаза.

Геборик наклонился над ней, будто изучал зрачки – один, затем другой.

– Ты здесь, девочка?

Челюсть болела, губы сковывала засохшая корка. Фелисин кивнула и только теперь поняла, что лежит в собственной кровати.

– Я сейчас вотру немного масла тебе в губы, попробуем их открыть так, чтобы не было очень больно. Тебе нужна вода.

Она снова кивнула и приготовилась терпеть, пока историк прикладывал ко рту смоченную маслом тряпку, привязанную к левой культе. Продолжая работать, он снова заговорил:

– Богатая на события ночь для всех нас. Бодэн сбежал из тюрьмы, поджёг несколько зданий, чтобы отвлечь внимание. Он прячется где-то здесь, в Черепке. Никто не пытался взобраться на стены у гребня или за Утопным озером. По крайней мере, стражники на кордонах у Жучьей дороги не сообщали о попытках прорыва. Саварк объявил награду – хочет получить ублюдка живым, потому что Бодэн ни много ни мало убил троих его людей. Подозреваю, дело не только в этом, как полагаешь? А потом Бенет сообщил, что ты не вышла сегодня на работу в Загибы, так что я задумался. И вот я подошёл поговорить с ним во время полуденного перерыва – сказал, что видел тебя у Булы вчера ночью, мол, он тебя отпустил, потому что ты поизносилась, глотаешь больше дыма, чем воздуха, словно не он в этом виноват. Но он-то говорит и говорит, а я смотрю на его костяшки. Бенет вчера с кем-то дрался, но сам получил только отметины от чужих зубов на руке. И что ж, закончив прополку, я дождался момента, когда на старого Геборика никто не станет обращать внимания, и отправился обыскивать тупики и переулки, признаюсь, ожидая худшего…