Текст книги "Дрейф. Вдохновляющая история изобретателя, потерпевшего кораблекрушение в открытом океане"

Я пробую второй опреснитель. Он остается надутым. Надежда. Через час в водосборнике почти целая чашка. Ура! Я могу пополнить свой запас воды. Я вынимаю контейнер и делаю глоток. Соленая! Чертова морская вода! У меня остается всего три литра воды, то есть максимум шестнадцать дней жизни.

Кулем валюсь на наветренную сторону плота, от палящего солнца меня защищает тент. Мои мысли возвращаются к «Соло», той ночи, тому крушению, грохоту, потоку воды. Я слышу это, вижу, чувствую, как бурлящая вода поднимается выше моей головы. Выбирайся, он тонет… тонет! Призрак отчаяния и потери мелькает у меня перед глазами. Что с тобой случилось, «Соло»? Может быть, я сделал тебя слишком слабым, малыш? Может быть, ты наткнулся на бревно или ударился о грузовой контейнер? Вряд ли моя быстрая яхта столкнулась с плавающим по воде мусором. Удар был сбоку, а не спереди. «Соло» остановился, а я быстро поднялся на палубу. Я бы увидел любой плавающий предмет, достаточно большой для того, чтобы вызвать крушение. В нас, должно быть, врезалось что-то большое и быстро передвигающееся. С палубы не было видно никаких судов. Это было что-то из самого моря.

Что-то большое. Возможно, кит. Несколько лет назад, плывя по Гольфстриму, я врезался на 10,6-метровом тримаране в двенадцатиметрового кашалота. Для находящегося на борту владельца это была уже вторая такая встреча в том году на пути к Бермудским островам. Тогда нам повезло: один из корпусов врезался в спину этого плавучего острова, но ни кит, ни яхта не пострадали серьезно. А вот яхты Робертсонов и Бэйли были потоплены китами. Какое-то китообразное, кормящееся ночью у поверхности воды, где больше планктона, просто не заметило «Соло», пробирающийся по шумно бьющимся волнам. Кит среднего размера и весом тридцать пять тонн, ударив «Соло» в бок на скорости десять узлов, мог вызвать серьезные повреждения, хотя это столкновение не помешало киту спокойно кормиться дальше.

Я видел их неоднократно: игривых белух, любопытных гринд, огромных финвалов и сильных кашалотов. Они появляются из глубин внезапно, без предупреждения: вдруг перед вами возникает огромное существо.

И в этот момент в глубине души возникает сложное чувство – не страх, нет! Это словно видеть друга, которого я не думал больше увидеть, который чудесным образом появляется и может так же неожиданно исчезнуть навсегда. Каждый раз, когда эти огромные морские духи возникают из глубин, я чувствую в воздухе удивительную наэлектризованность, ауру безграничного интеллекта и сверхчувствительности. В эти короткие встречи я ощущаю величие бытия и души этого друга.

Мне не нравится, что на китов охотятся, но опять же, я часто думаю, что прекрасное природное равновесие именно в том и заключается, что все живые существа едят друг друга. Я даже немного завидую обитателям Азорских островов и эскимосам, которые охотятся на китов с маленьких лодок при помощи ручных гарпунов. Они должны приблизиться к своей жертве на опасное расстояние, а когда шансы охотника и добычи равны, они, должно быть, связаны уникальной братской близостью.

Я смотрю вниз, на кусок китового уса, который висит на шнурке на моей шее. Что он означает? Во мне течет кровь индейцев чероки, поэтому я начинаю думать об обычаях своих предков. Они использовали амулеты для связи со своими «сородичами» в природе. Орлиные перья, медвежьи когти… но что мне может подходить больше для напоминания о великих духах моря? Является ли это совпадением, что я чувствую себя настолько близким к китам, ношу в качестве украшения кусочек плоти этого существа и мне выпало от них такое испытание? Или здесь есть более глубокий смысл? Нет. Я не верю в это. Из бесчисленного множества происшествий, случающихся каждую секунду, многие происходят при необычных обстоятельствах. Жизнь должна подпитываться не только пищей, но и смыслом, а именно эти рассказы придают происшествиям смысл. Я прихожу к самому уникальному и удивительному заключению: странное совпадение, малая вероятность, чудо. Мне нужна чудесная сказка. Могу ли я сложить легенду из этой главы моей жизни? Является ли кит моим тотемом, моим зверем-родичем? Является ли это испытанием этого тотема, испытанием моего внутреннего кита?

У меня остается три литра воды. Достаточно ли этого для шестнадцати дней? Может быть, мне удастся собрать немного дождевой? Мне надо продержаться всего двадцать дней. Если плот не получит повреждений, то у меня есть шанс.

Вдруг поверхность воды перед плотом прорезает плавник. Я бросаюсь к окну, ищу на ощупь весло, чтобы отогнать это существо. Я вижу обтекаемый силуэт холодного голубого оттенка, кружащий подо мной. Существо без особых усилий двигается быстрее моего плота. Когда проходит следующая волна, застилавшая мне обзор, существо устремляется вперед и исчезает из вида. Это небольшой, метровый обитатель океана. Краем глаза я вижу часть еще одного плавника, несущегося вниз со следующей волны. Он по диагонали плывет ко мне и проносится прямо перед плотом. Это не акула. Это рыба. Рыба! Прекрасная, вкусная, сладкая голубая рыба!

Сначала голод

съест мой жир,

потом он сожрет мышцы,

а затем начнет

глодать мозг.

Я судорожно роюсь в своей сумке с аварийным снаряжением, хватаю подводное ружье и гарпун. Постой-ка… а вдруг это сильная рыба? Я наспех привязываю кусок линя к рукоятке ружья и к плоту. В животе урчит. Я прожил четыре дня на полкило еды. Я весь трясусь от возбуждения.

Я должен следить за волнами. Так как я, со всем своим весом, нахожусь на подветренной стороне плота, то волна может с легкостью перевернуть нас. Временами мне приходится прыгать назад, на наветренную сторону, и оставаться там, пока не стихнут пенные гребни. Одновременно я высматриваю дорад. В длину они до метра с небольшим и должны, судя по всему, весить десять-двенадцать килограммов. Они сильны, так что поймать их непросто. Один матрос на Канарских островах как-то рассказал мне о дораде, в щепки разнесшей кокпит яхты, когда пострадала в том числе и прикрученная болтами подставка штурвала. Сплошной спинной плавник тянется от покатой головы вдоль аквамариновой спины до яркого хвоста с желтыми лучами. Именно хвосты этих рыб видны издалека, они пронзают воду, когда рыба скользит вниз по волнам. Эти рыбы широко известны своим проворством, силой, красотой – и вкусом.

Раньше я не только никогда не ловил дорад, но даже не встречался с ними в океане. Разумеется, для них море – не угроза. Это их дом, их лужайка для игр и развлечений. Некоторые плавают примерно в двух метрах от меня, прямо за пределами досягаемости. Но из любопытства они то и дело подплывают ближе. Поверхность отражает солнечный свет, прицелиться непросто, а качающийся плот – скверная платформа для точной стрельбы. Я делаю несколько попыток и сильно промахиваюсь. Солнце начинает садиться, и голод остается неутоленным.

Следующие два дня приносят еще больше солнца, ветра, волн – и дорад. Выпрыгивая из воды, прочертив в воздухе трехметровую дугу, они боком падают обратно в воду. Эдакие толстые проворные китята. Будь у меня во рту что-нибудь кроме вязкой массы, у меня потекли бы слюнки. «Плывите сюда, красотки, еще немного поближе», – приговариваю я. Но когда они приближаются, гарпун снова летит мимо цели.

Мой разум порождает фантазии о пище и питье и все время возвращается к «Соло», к килограммам фруктов, орехов и овощей, к литрам восхитительной пресной воды. Я вижу себя открывающим ящики и достающим еду. Я воображаю, как можно было бы спасти яхту: переместить запасы, выбросить балласт, поднять ее в открытом океане и снова плыть. Что было бы, если бы мы не отделились друг от друга? Что было бы, если бы мы не отплыли с Канарских островов? Что, если… Прекрати! Яхты больше нет. Сконцентрируйся на том, что происходит сейчас, старайся выжить!

Снова пробую использовать один из опреснителей на солнечной энергии. Так как он плывет впереди плота, его мешок-водосборник волочится за ним по поверхности. Это мешает пресной воде стекать в него. Мне приходится постоянно выливать маленькие порции воды из баллона. За целый день я набрал двести пятьдесят миллилитров. Море продолжает болтать опреснитель до тех пор, пока не отрываются петли, к которым прикреплен его трос. Я часто выливаю воду, так как обнаруживаю, что она соленая. Мое тело все сильнее жаждет воды. Я бы отдал все за возможность напиться, но могу позволить себе только иногда делать глотки. Открываю первую жестянку с пресной водой. Остается два с третью литра, этого должно хватить на пятнадцать дней жизни, если мне удастся поймать свежую рыбу, чтобы пополнить запас жидкости в организме. Если же нет, то мне остается всего десять дней.

Вещи на плоту наконец высохли, и я снова могу спать по ночам. Благодаря снам я убегаю от реальности. Каждый час я снова просыпаюсь в своей тюрьме, волосы выдираются из-за трения о резину, суставы ноют, так как я не могу вытянуться.

10 февраля, на шестой день жизни на плоту, поднимается сильный ветер: Атлантический океан продолжает «перетасовываться». Этот термин моряки обычно используют для обозначения беспорядочных волн Атлантики. Гребни волн приближаются с северо-востока, востока и юго-востока. Они разбиваются о три стороны плота, заставляя его танцевать рок-н-ролл. Впрочем, наше движение теперь больше направлено на запад, это более прямой путь к Вест-Индии.

10 февраля

6-й день

Но за белой полосой всегда следует черная. Опять надо ремонтировать днище. Немного поколебавшись, я все же решаю использовать остатки ремкомплекта и прилаживаю заплату. Я чувствую слабость. Опреснитель производит только солоноватую воду, и я убеждаю себя не пить больше двухсот пятидесяти миллилитров в день из моего запаса. Прекрасные дорады лишь дразнят меня, оставаясь вне досягаемости, быстро и неуловимо перемещаясь. Одна проплывает рядом, и я стреляю. Гарпун дергает мою руку. Я попал! Плот крутится на месте, но потом рыба уплывает. Серебристая стрела безвольно висит на конце веревки. Она слишком слаба, чтобы проткнуть эту рыбу насквозь. Сначала голод съест мой жир, потом он сожрет мышцы, а затем начнет глодать мозг.

Я склоняюсь над надувными кругами и вглядываюсь в морские глубины. Ни рыбы, ни водорослей, лишь пустая синева. Неужели я упустил единственный шанс раздобыть еду? Неужели рыбы ушли? Вдруг сбоку, в сорока метрах, появляется тень, с невероятной скоростью скользящая прямо к плоту. Трехметровое бежевое тело с узнаваемой широкой головой-молотом говорит все, что мне нужно знать. Акула-людоед. Спинной плавник не разрезает воду. Длинному, обтекаемому телу почти не приходится двигаться, чтобы мчаться вперед. Мое сердце сильно стучит. Я крепко сжимаю подводное ружье. Если я выстрелю, то потеряю стрелу. Я пристально смотрю на акулу, скользящую подо мной, прямо у поверхности воды. Круто развернувшись, она возвращается, теперь двигаясь быстрее. Словно разгоняемая центробежной силой, она мчится к плоту. У меня пересохло во рту, руки трясутся. По телу течет холодный пот. Выполнив полный круг, чудовище поворачивает по ветру и исчезает в синеве так же быстро, как появилось. Эта картина всегда будет стоять у меня перед глазами. Как часто они будут приходить? В любом случае я никогда не отважусь искупаться, прыгнув с плота.

Начинаю думать о Боге. Верю ли я в него? Я не могу согласиться с концепцией некоего сверхгуманоида, но верю в чудесный и духовный порядок вещей – человеческого существования, природы, Вселенной. Я не знаю, как это происходит на самом деле. Могу только догадываться и надеяться, что это касается и меня.

ОПРЕСНИТЕЛЬ НА СОЛНЕЧНОЙ ЭНЕРГИИ. Опреснители, которые я использую, – военные модели, продаваемые как излишки. Теперь они уже не производятся, но и другие опреснители работают по тому же принципу. У моих максимальная производительность – почти литр пресной воды в сутки, чего хватает для выживания в течение двух дней.

В лучшие дни я и получаю столько, но часто всего пол-литра.

Тканевое дно (1) дает просачиваться лишнему количеству морской воды. Когда дно сырое, оно становится воздухонепроницаемым и дает возможность надуть пластиковый баллон (2). Морская вода льется в расположенный сверху резервуар (3). Первые полтора-два литра сливаются по трубке в балластное кольцо для соленой воды (4). Остальная морская вода стекает из резервуара через крошечный клапан. Подвижная струна (5) прочищает клапан и помогает регулировать силу потока. Из клапана морская вода капает на черную впитывающую ткань (6). Ткань подвешена внутри баллона, она прикреплена к его сторонам на петлях (7), которые не дают ткани прикасаться к баллону, иначе впитавшаяся вода стекала бы по его внутренней поверхности и загрязняла дистиллят. Черная ткань полностью пропитывается морской водой. Часть воды испаряется. Пар, показанный волнистыми стрелками, собирается маленькими каплями пресной воды (8) на внутренней поверхности баллона. Капли стекают в предназначенный для пресной воды, или дистиллята, резервуар (9). Оттуда вода отводится по трубке (10) в водосборник для дистиллята (11). Трубка оснащена деталью, позволяющей снимать водосборник и выливать из него воду. Для того чтобы вода лучше стекала, водосборник утяжелен свинцовым грузилом. По средней части опреснителя проходят цилиндр и вытяжной шнур (12). Хотя опреснитель предназначен для того, чтобы использовать его в воде, приходится пользоваться им на борту плота.

Кажется, уже ничто не может гарантировать спокойного будущего. Подковообразный спасательный нагрудник протирает надувные круги плота. Я подкачиваю воздух уже четыре раза в день, чтобы сохранить рабочее давление. Если круги будут изнашиваться дальше, то произойдет катастрофа. Я принимаю решение использовать нагрудник в качестве классической бутылки и написать сообщения для этой бутылочной почты. Разрезаю нагрудник пополам, рассыпая по всему плоту похожие на снег комки пенопласта, заворачиваю свои отчаянные письма в пластиковые мешочки и приклеиваю их скотчем к кускам пенопласта. «Ситуация ужасна, прогноз плохой, предположительное местонахождение… направление и скорость дрейфа… пожалуйста, сообщите обо мне… и передайте, что я их люблю». Я бросаю бутылки в воду и смотрю, как они плывут в южном направлении. Может быть, кто-нибудь увидит их. Если «Соло» не затонул, то существует как минимум четыре моих следа, которые могут быть найдены.

Одиннадцатый день моей жизни на плоту. Каждый день – как столетие, полное отчаяния. Я часами высчитываю свои шансы, собственные силы, расстояние до судоходных путей. Плот, кажется, в неплохом состоянии, хотя тент протекает через смотровое окно, когда рядом разбиваются волны. Ночью мы скатываемся с большого вала, несколько секунд скользя по его бурной пене, словно свалившись в водопад. Прошлой ночью мы опять чуть не опрокинулись. Все вымокло. Но сегодня меня окружает спокойное, жаркое море.

15 февраля

11-й день

Солнце бросает лучи на обширные пространства этой жидкой сковороды, и мое имущество снова начинает высыхать. Солнце и спокойное море – так мило!

Когда кожа намокает, струпья сдираются или облезают. Благодаря солнцу раны постепенно подсыхают. Большинство гнойников, появившихся от соленой воды, исчезло. Мой желудок пуст, он сжимается в комок и непрерывно просит еды. Еда каждую ночь приходит ко мне во снах. В голове пляшут фантазии о пломбире с горячим шоколадом и других многочисленных разновидностях мороженого. Прошлой ночью я почти укусил горячую, маслянистую булочку из цельного зерна, но она исчезла, как только я проснулся. А сколько часов я вновь провел на «Соло», собирая сухофрукты, фруктовые соки и орехи! Голод – злой морок, от которого нет спасения. Это его чары навевают все эти гастрономические картины и усиливают боль. Я смотрю на свои припасы. Банка консервированной фасоли вздулась. Я не рискну съесть ее, опасаясь ботулизма. Хотя, быть может, с ней все в порядке? Эй! Выкинь ее немедленно! Выкинь, я сказал! Банка падает в воду с отвратительным всплеском. Я остаюсь с двумя капустными кочерыжками и сырым, забродившим изюмом в пластиковом пакете. Кочерыжки склизкие и горчат, но я все равно их ем.

Появились рыбы другой разновидности, поменьше: около тридцати сантиметров, рты крошечные, круглые, плотно сжатые, а маленькие плавники на спинке и брюшке похожи на машущие руки. Большие круглые глаза вращаются, когда рыбы подныривают под плот и кусают его сильными челюстями. Они пытаются его съесть? Скорей всего, это толстокожие спинороги. Обитающие в рифах спинороги едят кораллы и считаются ядовитыми, но пережившие кораблекрушение часто ели спинорогов из открытого океана без вредных последствий для организма. Сейчас для еды мне подходит все, все, что может прекратить эту ноющую боль в желудке. Я скоро сойду с ума, буду есть бумагу и пить морскую воду.

В открытом море я часто замечал в себе если не расстройство личности, то некоторые шизоидные черты. Я наблюдаю, как разделяюсь на три основные части: физическую, эмоциональную и рациональную. Для моряков-одиночек разговоры с самим собой и советы самому себе для решения проблемы – обычное дело. Ты пытаешься думать как другой человек, чтобы увидеть ситуацию с иной точки зрения, убедить себя предпринять какие-либо действия. Когда я в опасности или ранен, то мое эмоциональное «я» испытывает страх, а мое физическое «я» чувствует боль. Я инстинктивно полагаюсь на свое рациональное «я», чтобы преодолеть страх и боль. Длительность путешествия усиливает эту тенденцию. Связи между моей главенствующей рациональной стороной, испуганной эмоциональной и ранимой физической сторонами становятся все прочнее и прочнее. Мой рациональный «начальник» полагается на надежду, мечты и циничные шутки, чтобы снять напряжение в моих остальных «личностях».

Я пишу в судовом журнале: «Дорады остаются, прекрасные, манящие. Я прошу одну выйти за меня замуж, но ее родители и слышать не хотят об этом. Я недостаточно красочен. Представьте, расизм существует и здесь! Кроме того, они считают, что у меня неблестящее будущее. Это мотивированный отказ».

От наблюдения за рыбами желудок начинает болеть еще сильней. Каждая моя рыбалка заканчивается провалом. Умудряюсь попасть гарпуном в спинорога, но он срывается. Я делаю наживку, связав крючки, нейлоновый шнур и алюминиевую фольгу, помещая в импровизированную ловушку драгоценный кусочек говяжьей солонины. Дорада кидается на нее и без труда перекусывает прочный шнур. Теперь эту рыбу можно легко узнать: у нее изо рта свисает длинный конец шнура. Нет металлической проволоки, чтобы ловить эту рыбу на крючок, так что я должен полагаться лишь на гарпун.

Наконец, у меня появляется хорошая цель. Гарпун попадает «в яблочко». Дорада извивается и бьется изо всех сил, пытаясь сопротивляться. Я медленно тяну к себе гарпун, стараясь не приближать его конец к плоту, и поднимаю рыбу на борт. Как только я подтягиваю ее к краю, она последний раз дергается и вырывается на свободу. Может быть, я смогу прожить еще двадцать дней без еды.

Если голод – злой морок, то жажда – проклятье. Это мучительная, воющая жажда, она заставляет меня следить, как проходит каждая минута, и ждать следующего глотка. У меня было всего по одной чашке воды на каждый из первых девяти дней. Температура воздуха днем составляет плюс 27–32 градуса по Цельсию. Между отдельными глотками воды проходят часы. Чтобы охладиться и меньше потеть, обливаюсь морской водой. Сухой ветер обжигает губы. Как-то вечером проходит легкий дождик, но капли быстро высыхают. Ветры пришли сюда долгим и причудливым путем из Америки. Сначала они следуют на север и восток, пока не добираются до Европы. Потом поворачивают на юг, по пути щедро проливая дожди. К тому времени, как они добираются до этой широты, они снова поворачивают на запад, и в них почти не остается влаги. Некоторые из воздушных потоков сухи, как пустыня Сахара, над которой они недавно проносились. Дожди будут редкими, если только ветры не двигались долгое время над морем, впитывая его испарения, а это должно быть дальше к западу от того места, где я нахожусь сейчас.

Второй опреснитель на солнечной энергии сдувается после того, как его изорвали волны. Он так и не заработал нормально. Что с ним не так? Начинаю думать об опреснителе, который можно установить на борту, – пластиковом контейнере с жестяными банками внутри. Если я смогу сделать так, чтобы вода испарялась из банок, то водяной пар может собираться на крышке, похожей на тент, и стекать в контейнер. Чтобы получить больше тепла и увеличить поверхность испарения в банках – решаю набить их смятой черной тканью одного из опреснителей на солнечной энергии. Если я разберу опреснитель, то, возможно, пойму, в чем проблема. Конечно, я потеряю опреснитель, но они все равно не так хороши, как должны быть. Решительно разрезаю один. Обнаруживаю, что загрязнение соленой водой происходит из-за того, что черная ткань касается сторон пластикового баллона, когда опреснитель не полностью надут. Сильная тряска в бурных волнах также могла вызывать разбрызгивание соленой воды с черной впитывающей ткани в дистиллированную пресную воду. Так что это не одна проблема, тут требуется несколько решений. Я должен найти и заткнуть все дырки в баллонах и стабилизировать опреснители.

Опреснитель на борту оказывается печальной неудачей. Испарение происходит слишком медленно, а сама система слишком хорошо вентилируется, не позволяя конденсату скапливаться на крышке контейнера. Но я хотя бы могу заставить работать последний опреснитель, привязав его ближе к плоту, чтобы он не болтался на волнах. Правда, тогда он трется о плот. Почему бы не попробовать установить его на борту плота? Я поднимаю его на край верхнего надувного круга и привязываю. Баллон немного оседает, но стоит неподвижно, а впитывающая ткань не касается пластика. Отток дистиллированной воды также улучшается, так как водосборник дистиллята висит внизу, а не тянется за опреснителем на одном уровне. Я смотрю, как чистые, прозрачные, несоленые капли начинают собираться и стекать в водосборник. Я заставил его работать! И у меня есть еще полтора литра в запасе… возможно, я продержусь! Спустя одиннадцать дней у меня появляется новая надежда. Если плот не развалится, а опреснитель будет работать, то я смогу продержаться еще двадцать дней. Плот… только бы не появились акулы! Меня беспокоят не столько ряды острых зубов, сколько их кожа. Она напоминает крупнозернистую наждачную бумагу, они могут разодрать мой плот, просто потеревшись о него.

Я лежу, греясь в целительных лучах солнца. У меня полно, просто уйма времени для размышлений. Дорады и спинороги тычутся носами в днище плота. На нем начинают разрастаться маленькие морские желуди. Спинороги ими кормятся. Я не знаю, почему на плот налетают дорады, но они начинают собираться по вечерам, примерно с наступлением сумерек, упорно толкаясь, когда подо мной или моим снаряжением прогибается дно. Они похожи на собак, подталкивающих головами руку хозяина, когда они выпрашивают кусок мяса, просят, чтобы их почесали за ухом или поиграли с ними. Я называю их собачками или собачьими мордочками. Спинорогов я называю дворецкими – за их важный вид.

Море спокойно. В небе неподвижно, словно приклеенные, висят облака. Солнце бросает палящие лучи, поджаривая мое обезвоженное тело. Работающий опреснитель может обеспечить достаточное количество воды, чтобы я проплыл три сотни миль до судоходных путей. Направление ветра сменилось. Как ни странно, мне все время кажется, что судоходные пути находятся в трехстах милях от меня. Когда я проваливаюсь в полусон, в голову приходят картины того, как меня подбирает корабль, как я лежу на прохладной зеленой траве у бассейна в доме моих родителей.

Я пытаюсь соорудить на борту опреснитель на солнечной энергии. Общий вид, справа. Вид в разрезе, слева: (A) Пластиковый контейнер. (B) Ставлю три пустые жестяные банки из-под воды в контейнер. В каждую кладу смоченную морской водой скомканную черную ткань из опреснителя на солнечной энергии, который я разрезал. Ткань должна поглощать больше солнечного тепла и обладать большей площадью испарения, чем если бы я просто налил морскую воду в банки. Теоретически пресный пар должен подниматься и собираться на пластиковом тенте, который я прикрепил скотчем спереди и по краям (C), и на крышке контейнера (D), а потом стекать по сторонам и собираться на дне контейнера вокруг банок. Эксперимент не удался. У меня не хватило скотча, чтобы как следует прикрепить пластиковый тент к контейнеру, кроме того, скотч плохо держится на скользком контейнере. Поэтому избыточная вентиляция с внутренней стороны тента мешает собираться влаге.

Встряска плота выводит меня из бесчувственного состояния. Смотрю вниз. Плоское, серое чудовище с круглой головой скребется по днищу, лениво разворачиваясь для следующего укуса. Невероятно, но дорады и спинороги не спасаются бегством! Наоборот, они сбиваются ближе к этому монстру. Может, они пригласили его на чай: «Заходи, попробуй эту вот большую черную булку». Создание медленно огибает плот, приближается к корме и проскальзывает под днищем. Перевернувшись брюхом кверху, кусает один из балластных мешков – плот вздрагивает от движений трехметровой туши. Слава Богу, есть балластные мешки! Чудовище может продырявить днище, но это не повредит надувные круги – по крайней мере, пока. Стоит ли выстрелить, рискуя потерять гарпун? Рыба выплывает перед плотом, прямо у поверхности. Я стреляю, и стальная стрела ударяет ее по спине. Это все равно что ударить по камню. Одно быстрое движение – и она ускользает, правда, без особой спешки. Долго смотрю ей вслед, потом падаю. Жажда мучит как никогда раньше.

Я-то думал, что рыбы должны разбежаться и тем самым предупредить меня о приближении акулы, но теперь знаю, что не могу им доверять. Они не предупредят об опасности. Меня беспокоит укрепленный под нижней камерой газовый баллон со шлангом, через который плот надувается при сбрасывании на воду. Если шланг будет прокушен, то сдуется ли весь плот? Приманивает ли баллон акул, приглашая их прокусить надувной круг, с которого он свисает? Волнения, волнения, волнения… Каждую ночь засыпаю с опасениями и каждый день просыпаюсь с опасениями. С наступлением темноты проваливаюсь в сон, мечтая перенестись туда, где нет тревог. Какими однообразными и простыми стали мои желания!

Плот поднимается, его отшвыривает в сторону, словно от пинка огромного ботинка. Акула задевает плот своей жесткой шкурой, раздается громкий скрип, а я мгновенно просыпаюсь. «Встань с днища!» – кричу я себе, тяну подушку и спальный мешок поближе к выходу. Как можно осторожней усаживаюсь на импровизированную постель. Вглядываясь в ночь, беру подводное ружье. Акула на другой стороне. Я должен ждать, пока она не подплывет к плоту. Плавник разрезает воду, быстрый водоворот светится фосфоресцирующим огнем и стремительно уносится, делая круг для нового нападения. Мерцание света в черном море показывает, что акула внизу, я стреляю, раздается всплеск. Мимо. Черт! Плеск может побудить ее к более злобной атаке. Поверхность воды снова взрезает плавник. Акула со скрежетом врезается в плот. Бью туда, где виднеется блеск огоньков. Попал! Вода вспенивается, темный плавник появляется, делает круг и удаляется. Где она? Тишину нарушает стук моего сердца. Его биение разносится над спокойными темными водами, взлетая до самых звезд. Жду.

Выпиваю залпом чашку воды, вновь устраиваю постель так, чтобы при первом же ударе я мог сразу вскочить и оказаться у входа. Проходят часы, прежде чем я снова погружаюсь в беспокойный сон.

Два дня медленно продвигаюсь под палящим солнцем. Каждые двадцать четыре часа прохожу четырнадцать или пятнадцать миль. Голод грызет меня изнутри. Во рту горит. Но опреснитель производит около 600 миллилитров воды в день.

Мне удается пополнить запасы, выпивая при этом пол-литра воды в течение светового дня. Штиль также улучшает обзор. Если пройдет корабль, с него будет легче рассмотреть блестящий оранжевый тент. Но в спокойную погоду акулы появляются все чаще. При нынешней скорости судоходные пути лежат более чем в двух неделях пути к западу. Часами внимательно изучаю карту, рассчитывая минимальное и максимальное время и расстояние до своего спасения.

Биение моего сердца разносится над спокойными темными водами, взлетая до самых звезд.

За тринадцать дней, проведенных в дрейфе, я съел всего полтора килограмма еды. Мой желудок словно связался узлом, но голод приводит не только к простому усилению боли. Движения становятся замедленными и более утомительными. Весь жир ушел. Теперь мои мышцы поедают сами себя. Гастрономические видения для меня – как удары кнута. Больше я почти ничего не чувствую.

Бриз усиливается, и несколько спинорогов выплывают из-под кормы. Они плывут рядом с бортом. Я снова прицеливаюсь и стреляю. Гарпун попадает в рыбу и пробивает ее насквозь. Я тяну пронзенную рыбу на борт. Она щелкает и хрипит плотно сжатым круглым ртом. Глаза дико вращаются. Коченеющее шершавое тело может только двигать плавниками в знак протеста. Пища! Склонив голову, стону от восторга: «Еда! У меня есть еда». Разделочная доска из-за обмотанного вокруг нее линя усохла, в ней появился желобок. В этот желоб я заталкиваю спинорога под линь и пытаюсь добить его ракетницей. Это все равно что бить по бетону. И лишь мощные удары ножа пробивают толстую броню спинорога. Глаза его вспыхивают, рыба неистово размахивает плавниками, но разрез на горле становится шире, наконец, мой улов готов. Мои глаза наполняются слезами. Я оплакиваю погибшую рыбу, себя, свое отчаянное положение – а потом поедаю ее горьковатое мясо.