Текст книги "Противостояние. 5 июля 1990 – 10 января 1991. Том 2"

Обратный путь к бензовозу, с цистерны которого он в последний раз видел Малыша и его легендарный «дьюс» – купе, занял у Мусорного Бака меньше времени. На этот раз он не стал забираться на цистерну, потому что Малыш мог заметить его силуэт на фоне вечернего неба, а пополз между автомобилями на четвереньках, стараясь не издавать ни звука. Малыш мог его поджидать. Предсказать поведение таких, как Малыш, не представлялось возможным… поэтому рисковать не стоило. Он даже пожалел, что не прихватил с собой армейскую винтовку, хотя никогда в жизни не держал в руках оружие. Мусорный Бак полз, и камешки больно вдавливались в ладонь его кисти-лапы. Было уже восемь вечера, и солнце скатилось за горы.

Мусорный Бак остановился за капотом «порше», о который разбилась брошенная Малышом бутылка, и осторожно выглянул. Увидел «дьюс» – купе Малыша, золотистый, с выпуклым лобовым стеклом, «акульим плавником» на крыше, режущим темно-фиолетовое вечернее небо. Малыш сидел за оранжевым флуоресцирующим рулем с закрытыми глазами и открытым ртом. Сердце Мусорного Бака принялось выстукивать в груди победную песнь. Мертвецки пьян! – выбивало его сердце. Мертвецки пьян! Клянусь Богом! Мертвецки пьян! Он подумал, что будет уже в двадцати милях к востоку, когда Малыш разлепит глаза.

И все-таки Мусорный Бак проявлял предельную осторожность. Бесшумно скользил от автомобиля к автомобилю, как водомерка по ровной поверхности пруда, обходя «дьюс» – купе слева, торопливо пересекая зазоры между застывшими машинами. Наконец он поравнялся с «дьюсом» – купе, миновал его – и автомобиль Малыша остался за спиной. Теперь требовалось лишь увеличить расстояние между ним и этим безумным…

– Не двигайся, членосос хренов!

Мусорник замер, стоя на четвереньках. Он надул в штаны, а его разум превратился в бешено машущую крыльями черную птицу паники.

Он начал поворачивать голову, очень медленно, сухожилия на шее скрипели, как петли дома с приведениями. У него за спиной стоял Малыш в роскошной рубашке, переливающейся зеленым и золотым, и выцветших вельветовых брюках. В каждой руке он держал по револьверу сорок пятого калибра, его лицо перекосила чудовищная гримаса ненависти и ярости.

– Я просто про-проверял дорогу, – услышал Мусорный Бак свой голос. – Чтобы у-убедиться, что путь сво-сво-свободен.

– Само собой, проверял на карачках, дундук. Я очищу тебе злогребучий путь. Поднимайся!

Каким-то образом Мусорному Баку удалось подняться и удержаться на ногах, схватившись за дверь стоящего справа от него автомобиля. Дыры-близнецы в револьверах Малыша казались такими же большими, как дыры-близнецы тоннеля Эйзенхауэра. Он смотрел на смерть. Он знал это. И не было правильных слов, чтобы отвести ее.

Поэтому Мусорный Бак молча взмолился темному человеку: Пожалуйста… если будет на то твоя воля… я готов отдать за тебя жизнь!

– Что там? – спросил Малыш. – Авария?

– Тоннель. Полностью забит автомобилями. Поэтому я вернулся, чтобы сказать тебе. Пожалуйста…

– Тоннель, – простонал Малыш. – Иисус-лысеющий-старина-Христос! – Он вновь нахмурился. – Ты мне врешь, гребаный пидор?

– Нет! Клянусь, нет! Там было написано: «Тоннель Изенхувера». Вроде бы так, но я плохо понимаю длинные слова. Я…

– Заткни пасть. Как далеко?

– Восемь миль. Может, и дальше.

Малыш некоторое время молчал, глядя на запад. Потом перевел взгляд на Мусорного Бака.

– Ты пытаешься сказать мне, что эта пробка тянется восемь миль? Ты, лживый мешок говна! – Малыш поставил оба курка на предохранительный взвод. Мусорный Бак, который понятия не имел, что бывает предохранительный взвод, по-женски взвизгнул и закрыл лицо руками.

– Это правда! – прокричал он. – Правда! Я клянусь! Клянусь!

Малыш долго смотрел на него. Наконец отпустил курки.

– Я намерен тебя убить, Мусорище. – Он улыбнулся. – Я намерен лишить тебя твоей злогребучей жизни. Но сначала мы прогуляемся к тому месту, где утром протискивались мимо столкнувшихся автомобилей. Ты сбросишь микроавтобус в пропасть. Тогда я смогу уехать и найти другой путь через горы. Я не собираюсь оставлять здесь мой гребаный автомобиль. – И раздраженно добавил: – Ни за что не оставлю!

– Пожалуйста, не убивай меня, – прошептал Мусорный Бак. – Пожалуйста.

– Если сбросишь этот «фолькс» меньше чем за пятнадцать минут, может, и не убью, – ответил Малыш. – Ты веришь в эту брень-хрень?

– Да, – ответил Мусорник. Но он успел приглядеться к неестественно блестевшим глазам Малыша и, конечно же, не верил ему.

Они направились к месту аварии. Мусорный Бак шагал впереди на подгибающихся ватных ногах. Малыш семенил следом, его кожаная куртка мягко поскрипывала. По кукольным губам гуляла рассеянная, почти нежная улыбка.

К тому времени, когда они добрались до разбитых автомобилей, сумеречный свет потускнел окончательно. Микроавтобус лежал на боку. Трупы трех или четырех людей, которые ехали в нем, переплелись руками и ногами. К счастью, хорошенько разглядеть их в надвигающейся темноте не представлялось возможным. Малыш прошел мимо микроавтобуса и остановился на обочине, глядя на то место, которое они чудом проскочили десятью часами ранее. Один след от их колес остался, второй исчез вместе с частью обочины.

– Нет! – резко бросил Малыш. – Здесь нам больше не проехать, если не расчистим дорогу. Не говори мне, я скажу тебе.

На один короткий момент у Мусорного Бака возникло желание броситься на Малыша и попытаться столкнуть его в пропасть, но Малыш тут же повернулся. Револьверы он держал в руках, и они небрежно смотрели в живот Мусорного Бака.

– Скажи, Мусорище, у тебя в голове появились плохие мысли? Не пытайся отрицать. Я читаю их, как злогребучую книгу.

Мусорный Бак протестующе замотал головой из стороны в сторону.

– Никогда не ври мне, Мусорище. Я этого не терплю. А теперь толкай этот микроавтобус. У тебя пятнадцать минут.

Рядом на полустертой разметочной линии стоял «остин». Малыш распахнул пассажирскую дверь, небрежно вытащил раздувшийся труп девочки-подростка (кисть оторвалась, и Малыш отшвырнул ее, словно куриную ножку, которую только что обглодал), уселся на ковшеобразное сиденье, оставив ноги на асфальте. Добродушно махнул револьверами в сторону трясущегося всем телом Мусорного Бака.

– Время уходит, старина. – Малыш откинул голову и запел: – Ох… вот Джонни идет и свой пестик несет, он у нас с одним яйцом, на родео хочет он[47]47
  Строки из «Песни о родео» (1983) канадской кантри-группы «Гэри Ли энд шоудаун».


[Закрыть]… давай, Мусорище, не тяни, осталось только двенадцать минут… аламанд налево, аламанд направо[48]48
  Искаженное название популярного танца эпохи барокко аллеманда.


[Закрыть], давай, гребаный тупица, упирайся правой ногой…

Мусорник привалился к микроавтобусу. Уперся ногами и толкнул. Микроавтобус сдвинулся к пропасти на пару дюймов. В его сердце вновь начала расцветать надежда – этот неуничтожимый сорняк человеческой души. Малыш был нелогичным и импульсивным, безумнее сортирной крысы, как сказали бы Карли Ейтс и его дружки. Возможно, если он действительно сбросит микроавтобус в пропасть и расчистит путь для драгоценного «дьюса» – купе Малыша, этот псих все-таки не убьет его.

Возможно.

Он наклонил голову, крепче ухватился за кузов «фольксвагена» и толкнул со всей силы. Боль полыхнула в недавно обгоревшей руке. Мусорный Бак понял, что нежная новая кожа скоро лопнет и тогда боль станет агонией.

Микроавтобус сдвинулся на три дюйма. Пот капал со лба и заливал глаза, жег, как теплое машинное масло.

– Ох, вот Джонни идет и свой пестик несет, он у нас с одним яйцом, на родео хочет он! – пел Малыш. – Что ж, аламанд налево, аламанд на…

Песня разом оборвалась. Мусорный Бак поднял голову, предчувствуя дурное. Малыш поднялся с пассажирского сиденья «остина». Он стоял боком к Мусорному Баку, уставившись на дорожные полосы, ведущие на восток. За ними поднимался каменистый, заросший кустами склон, закрывающий полнеба.

– Что это, блин, такое? – прошептал Малыш.

– Я ничего не слы…

Тут он услышал. По другую сторону автострады сыпались камешки. Внезапно он вспомнил ночной сон, вспомнил полностью. Кровь застыла в жилах, а изо рта испарилась вся слюна.

– Кто здесь? – прокричал Малыш. – Вам лучше ответить! Отвечайте, черт побери, а не то я начну стрелять!

И ему ответили, однако не человеческим голосом. Из ночи донесся вой, напоминающий хриплую сирену, поначалу громкий, но быстро сменившийся горловым рычанием.

– Святой Иисус! – Голос Малыша вдруг сорвался на визг.

Волки, поджарые серые волки с красными глазами и раскрытыми пастями, из которых капала слюна, спускались по склону на трассу и переходили с одной полосы на другую. Их было больше двух десятков. Мусорный Бак в экстазе ужаса вновь надул в штаны.

Малыш обошел «остин», поднял револьверы и начал стрелять. Пламя вырывалось из стволов, выстрелы эхом отдавались от горных склонов, таким громким, что могло создаться впечатление, будто работает артиллерия. Мусорный Бак закричал и сунул указательные пальцы в уши. Ночной ветер рвал облако порохового дыма, свежего, ядреного и горячего. Запах сгоревшего пороха жег нос.

Волки приближались все с той же скоростью, быстро перебирая ногами. Их глаза… Мусорный Бак обнаружил, что не может отвести взгляда от их глаз. Не могло быть таких глаз у… обыкновенных волков, в этом он совершенно не сомневался. Точно знал, что видит глаза их Владыки. Их Владыки и его Владыки. Внезапно Мусорный Бак вспомнил свою молитву – и перестал бояться. Вытащил пальцы из ушей. Забыл про мочу, текущую по ногам. Заулыбался.

Малыш опорожнил барабаны обоих револьверов, уложив трех волков. Сунул револьверы в кобуры, не попытавшись перезарядить их, и повернулся лицом к западу. Прошел десять шагов и остановился. Другие волки приближались по автостраде, серыми тенями лавируя среди застывших автомобилей. Один поднял морду к небу и завыл. К нему присоединился второй, ко второму – третий, к третьему – все остальные. Потом они продолжили путь.

Малыш попятился. Попытался перезарядить один револьвер, но патроны вываливались из его трясущихся пальцев. Внезапно он сдался. Револьвер выпал из руки и запрыгал по асфальту. Словно восприняв это как сигнал, волки бросились на Малыша.

С пронзительным криком ужаса Малыш развернулся и побежал к «остину». Второй револьвер вывалился из низко висящей кобуры и тоже упал на дорогу. С глухим ревом ближайший к Малышу волк прыгнул на него в тот самый момент, когда он нырнул в «остин» и захлопнул дверь.

Едва успел. Волка отбросило от двери, он зарычал громче, его красные глаза вращались в орбитах. К нему присоединились другие волки, и в считаные секунды «остин» оказался в сером кольце. Из окна маленькой белой луной выглядывало лицо Малыша.

Потом один из волков направился к Мусорному Баку, наклонив треугольную голову. Его глаза светились, как аварийные лампы.

Я готов отдать за тебя жизнь…

Твердым шагом, нисколько не боясь, Мусорник двинулся к волку. Протянул обожженную руку, и волк ее лизнул. Через мгновение сел у ног Мусорного Бака, свернув колечком лохматый хвост.

Малыш с отвисшей челюстью смотрел на него.

Широко улыбаясь, Мусорный Бак показал ему средний палец.

Два пальца. На обеих руках. И закричал:

– Мать твою! Сдохни! Ты меня слышишь? ТЫ ВЕРИШЬ В ЭТУ БРЕНЬ-ХРЕНЬ? СДОХНИ! НЕ ГОВОРИ МНЕ, Я СКАЖУ ТЕБЕ!

Челюсти волка мягко сомкнулись на здоровой руке Мусорного Бака. Он посмотрел вниз. Волк уже стоял и легонько тянул его, тянул на запад.

– Хорошо, – не споря, согласился Мусорный Бак. – Пошли.

Он зашагал на запад, а волк пристроился сзади, словно хорошо выдрессированный пес. Тут же к ним присоединились еще пять волков, появившихся из-за застывших автомобилей. Теперь один шел спереди, один – сзади, по два – с каждой стороны. Мусорный Бак превратился в почетного гостя, получившего соответствующий его статусу эскорт.

Один раз он остановился и оглянулся. И навсегда запомнил увиденное: сидящие на асфальте волки терпеливым серым кольцом окружали маленький «остин», а за стеклом маячил бледный диск лица Малыша, и его губы пребывали в непрерывном движении. Волки с вываленными из пасти языками, казалось, ухмылялись Малышу. Будто спрашивали, сколько пройдет времени, прежде чем он вышвырнет темного человека из старого доброго Вегаса. Сколько именно?

Мусорный Бак задался вопросом: как долго волки будут сидеть вокруг маленького «остина», взяв его в зубастое кольцо? Ответ, разумеется, был прост: сколько понадобится. Два дня, три, может, четыре. И Малыш будет сидеть, выглядывая из окон. Без еды (если только в «остине» не ехал кто-то еще, помимо девочки-подростка), без питья, а в полдень температура в крохотной кабине будет достигать ста тридцати градусов[49]49
  По Фаренгейту; примерно 54,4 °C.


[Закрыть]. Верные псы темного человека будут ждать, пока Малыш не сдохнет от голода или не обезумеет до такой степени, что попытается прорваться сквозь кольцо осады. Мусорный Бак засмеялся в темноте. Малыш не такой уж и большой. Волкам достанется разве что по кусочку. Но и этот кусочек может их отравить.

– Я прав? – воскликнул он и захохотал, вскинув лицо к ярким звездам. – Не говори мне, верю ли я в эту брень-хрень! Я, мать твою, скажу ТЕБЕ!

Его серо-призрачные спутники степенно шли рядом, не обращая никакого внимания на крики. Когда они добрались до «дьюса» – купе Малыша, волк, который замыкал шествие, подошел к автомобилю, понюхал «Уайд овалс», а потом, сардонически улыбаясь, поднял лапу и пустил струю на колесо.

Мусорный Бак снова расхохотался. Он смеялся, пока слезы не брызнули у него из глаз и не потекли по заскорузлым, заросшим щетиной щекам. Его безумию, как сложному блюду, требующему долгого приготовления, не хватало только солнца пустыни, которое стало бы последним, завершающим картину штрихом.

Они шли – Мусорный Бак и его сопровождающие. Автомобилей прибавилось, и теперь волки либо проползали под ними на животах, либо запрыгивали на них и шли рядом с ним по багажникам, крышам, капотам – жизнерадостные молчаливые компаньоны с красными глазами и сверкающими зубами. Когда уже после полуночи они оказались у входа в тоннель Эйзенхауэра, Мусорный Бак, не колеблясь, решительно вошел в пасть, ведущую на запад. Как он мог теперь бояться? Чего ему бояться с такими охранниками?

Это было долгое путешествие, и он потерял счет времени вскоре после начала. Вслепую продвигался от автомобиля к автомобилю. Один раз рука Мусорного Бака погрузилась во что-то мягкое и отвратительно-влажное, раздался негромкий хлопок, и его обдало тошнотворным зловонием. Даже тогда он не сбился с шага. Иногда он видел в темноте красные глаза, всегда впереди, всегда зовущие за собой.

Через некоторое время он почувствовал, что воздух посвежел, и заторопился. Один раз потерял равновесие и свалился с капота автомобиля, больно ударившись головой о бампер другого, стоящего впереди. Вскоре, подняв глаза, вновь увидел звезды. Небо уже светлело в преддверии зари. Тоннель остался позади.

Его охранники растворились в темноте. Мусорный Бак упал на колени и произнес долгую, бессвязную благодарственную молитву. Он увидел, на что способен темный человек, увидел собственными глазами.

Несмотря на все переживания, которые выпали на его долю со вчерашнего утра, когда он проснулся в номере мотеля в Голдене, а Малыш стоял перед зеркалом и любовался своей прической, спать Мусорному Баку не хотелось: восторг, который он ощущал, не позволил бы ему уснуть. Автомобилей хватало и после тоннеля, но уже через две мили дорога в достаточной степени очистилась, чтобы он мог без труда лавировать между ними. Зато по другую сторону разделительной полосы, на въезде в тоннель, автомобили стояли плотными рядами.

К полудню, миновав перевал Вейл, он добрался до одноименного города и шел мимо кондоминиумов и жилых комплексов. Тут усталость сокрушила его. Он разбил окно, открыл дверь, нашел кровать. И отключился до следующего утра.

Прелесть религиозной мании состоит в том, что она может объяснить все. Когда Бог (или Сатана) становится первопричиной всего, что происходит в смертном мире, исчезает смысл пробовать… или менять. Когда в ход идут фразы-заклинания «теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло»[50]50
  Первое послание к коринфянам, 13:12.


[Закрыть] или «неисповедимы пути, которые Он выбирает, и чудеса, которые Он творит», логику можно легко выкинуть на помойку. Религиозная мания – один из немногих безошибочных способов реагирования на превратности судьбы, поскольку она целиком и полностью вычеркивает случайность. Для истинного религиозного маньяка все целенаправленно.

И вполне вероятно, что именно по этой причине Мусорный Бак около двадцати минут говорил с вороной на дороге к западу от Вейла, в полной уверенности, что перед ним – посланница темного человека… или сам темный человек. Ворона молчаливо слушала его, сидя на телефонном проводе, и не улетала, пока ей не стало скучно или она не проголодалась… или пока Мусорный Бак не высказал все похвалы и заверения в верности.

Он раздобыл себе новый велосипед около Гранд-Джанкшена и к двадцать пятому июля катил через западную Юту по шоссе номер 4, которое связывало автостраду номер 89 на востоке с автострадой номер 15 на юго-востоке, протянувшейся от севера Солт-Лейк-Сити до Сан-Бернардино, штат Калифорния. И когда переднее колесо внезапно решило отделиться от велосипеда и продолжить свой путь в пустыню самостоятельно, Мусорный Бак перелетел через руль и при ударе об асфальт просто не мог не размозжить голову (поскольку ехал без шлема со скоростью сорок миль в час). Тем не менее он смог подняться всего через пять минут, хотя кровь и струилась по его лицу из пяти или шести порезов и ссадин, смог пританцовывать, стоя на месте, кривясь от боли, смог запеть:

– Си-а-бола, я готов отдать за тебя жизнь, Си-а-бола, Си-а-бола, ба-бабах, ба-бабах, бах!

Нет лучшего бальзама для истерзанной души или разбитой головы, чем хорошая доза заклинания: «Воля твоя будет исполнена».

Седьмого августа Ллойд Хенрид вошел в номер на тринадцатом этаже «МГМ-Гранд-отеля», куда днем раньше поселили обезвоженного и полубезумного Мусорного Бака. Посреди комнаты стояла круглая кровать, застланная шелковыми простынями, а к потолку крепилось одного с ней размера круглое зеркало.

Мусорный Бак посмотрел на Ллойда.

– Как себя чувствуешь, Мусорник? – спросил Ллойд, оглядываясь.

– Хорошо, – ответил Мусорный Бак. – Лучше.

– Еда, вода и отдых – это все, что тебе требовалось, – кивнул Ллойд. – Я принес чистую одежду. Размер брал навскидку.

– По-моему, подойдет. – Мусорник не помнил своих размеров. Взял джинсы и рубашку.

– Спускайся завтракать, когда оденешься. – Голос Ллойда звучал чуть ли не почтительно. – Большинство из нас ест в кафетерии.

– Да. Конечно.

Кафетерий гудел от разговоров, и Мусорный Бак остановился в коридоре за углом, охваченный внезапным страхом. Они уставятся на него, когда он войдет. Уставятся и начнут смеяться. Кто-то хохотнет первым в глубине зала, кто-то еще присоединится к нему, а потом все примутся хохотать и указывать на него пальцем.

Эй, уберите спички, вон идет Мусорный Бак!

Эй, Мусорник! Что сказала старуха Семпл, когда ты сжег ее пенсионный чек?

Часто ссышь в постель, Мусорище?

Пот выступил у него на коже, и он почувствовал себя грязным, несмотря на душ, который принял после ухода Ллойда. Вспомнил свое лицо в зеркале в ванной, покрытое подживающими струпьями, свое тело, такое высохшее, свои глаза, слишком маленькие для пещер-глазниц. Да, они будут смеяться. Он прислушался к гулу разговоров, звяканью ножей и вилок и подумал, что ему лучше уйти.

Но тут же вспомнил, как волк взял его за руку, так нежно, и увел от металлической могилы Малыша. Мусорник расправил плечи и вошел в кафетерий.

Несколько человек коротко глянули на него, а потом вернулись к еде и разговорам. Ллойд, который сидел за большим столом в центре зала, поднял руку и помахал. Мусорник направился к нему, лавируя между столами, прошел под большим темным электронным табло. За столом, помимо Ллойда, сидели еще трое мужчин. Все ели яичницу с ветчиной.

– Пойди возьми себе что-нибудь на столе с паровым подогревом.

Мусорный Бак взял поднос и принялся наполнять его едой. Мужчина за стойкой, крупный, в белом, но грязном поварском наряде, наблюдал за ним.

– Вы мистер Хоргэн? – застенчиво спросил Мусорный Бак.

Хоргэн улыбнулся, показав редкие зубы.

– Да, но ты ко мне так не обращайся. Зови меня Белый. Тебе получше? Вчера ты больше напоминал гнев Божий.

– Гораздо лучше, конечно.

– Налегай на эти яйца, бери сколько хочешь. А картошки поменьше. Я бы так сделал на твоем месте. Она приготовлена давно и подсохла. Хорошо, что ты с нами, парень.

– Спасибо, – улыбнулся Мусорник.

Он вернулся к столу Ллойда.

– Мусорник, это Кен Демотт. Этот парень с лысиной – Гектор Дроугэн. А этот, который пытается уподобить лицо своей густо поросшей жопе, называет себя Одиноким Тузом.

Они все кивнули ему.

– А это наш новичок, – продолжил Ллойд. – Его зовут Мусорный Бак.

Последовали рукопожатия. Мусорник принялся за яичницу. Затем он посмотрел на молодого парня с редкой бороденкой и тихо и вежливо спросил:

– Вас не затруднит передать мне соль, мистер Туз?

Мгновение все удивленно переглядывались, а потом расхохотались. Мусорник смотрел на них, в его груди поднималась паника, а потом он услышал смех, действительно услышал, не только ушами, но и рассудком, и понял, что в нем нет ни капли злобы. Никто не собирался спрашивать, почему он сжег церковь, а не школу. Никто не собирался подкалывать его насчет сожженного пенсионного чека старухи Семпл. И он тоже мог улыбнуться, если хотел. И улыбнулся.

– Мистер Туз, – сквозь смех выдавил Дроугэн. – Мистер Туз, мне это нравится. Ми-и-истер Ту-у-уз. Чел, это, блядь, круто!

Одинокий Туз передал Мусорному Баку соль.

– Просто Туз, дружище. Я сразу откликнусь. Ты не называешь меня мистером Тузом, а я не буду называть тебя мистером Баком. Идет?

– Идет. – Мусорный Бак продолжал улыбаться. – Договорились.

– Ох, мистер Ту-у-уз! – фальцетом прокричал Гек Дроугэн. Вновь рассмеялся. – Туз, теперь это к тебе прилипнет. Клянусь. Прилипнет.

– Может, и так, но я это переживу, – ответил Одинокий Туз и поднялся за добавкой. Его рука на мгновение сжала плечо Мусорного Бака. Теплая и крепкая. Дружелюбная рука, не пытающаяся причинить боль.

Мусорный Бак ел яичницу, чувствуя, как внутри разливается приятная теплота. Ощущение настолько незнакомое, что почти болезненное. Очищая тарелку, он пытался выделить его, понять. Мусорный Бак поднял голову, посмотрел на окружающие его лица и подумал, что, возможно, знает, что это за ощущение.

Счастье.

Какие хорошие здесь люди, подумал он.

И еще: Я дома.

В этот день ему позволили отоспаться, а на следующий вместе со многими другими повезли на автобусах на плотину Боулдер. Они провели день, наматывая медную проволоку на сердечники сгоревших электродвигателей. Мусорный Бак работал на скамье, с которой открывался вид на воду, на озеро Мид, и никто за ним не присматривал. Он предположил, что это и не нужно, поскольку всем, как и ему, нравится то, что они делают.

На следующий день он выяснил, что ошибался.

Утром, в четверть одиннадцатого, Мусорный Бак сидел на скамье, наматывая медную проволоку. Работу делали пальцы, а мыслями он находился в миллионе миль отсюда. Сочинял благодарственный псалом темному человеку. Ему уже пришло в голову, что он должен раздобыть большую книгу (если на то пошло – Книгу) и начать записывать некоторые свои мысли о нем. Возможно, это будет Книга, которую когда-нибудь захотят прочитать люди. Люди, относившиеся к нему так же, как Мусорник.

К его скамье подошел Кен Демотт, бледный и испуганный, несмотря на загар.

– Пошли. Работа закончена. Мы возвращаемся в Вегас. Все. Автобусы ждут.

– Что? Почему? – заморгал Мусорный Бак.

– Не знаю. Это его приказ. Ллойд – всего лишь передаточное звено. Жопу в горсть, Мусорище. Лучше не задавать вопросов, когда дело касается нашего крутого парня.

Больше Мусорный Бак вопросов не задавал. На Гувер-драйв стояли три автобуса департамента образования Лас-Вегаса, их двигатели урчали на холостых оборотах. Мужчины и женщины поднимались в салоны и рассаживались. Почти все молчали, и этим дневная поездка кардинально отличалась от утренней и вечерней: обычно у двух десятков женщин и трех десятков мужчин всегда находились темы для разговоров. Однако сейчас все замкнулись. Когда они подъезжали к городу, Мусорный Бак услышал, как мужчина, сидевший через проход от него, тихо говорит своему соседу:

– Это Гек. Гектор Дроугэн. Черт побери, как он все вызнает?

– Заткнись! – оборвал его второй мужчина и бросил недоверчивый взгляд на Мусорного Бака.

Мусорник отвел глаза и уставился в окно, за которым проплывала пустыня. На душе у него вдруг вновь стало тревожно.

– О Господи! – выдохнула одна женщина, когда они выходили из автобуса, но больше никто не произнес ни слова.

Мусорный Бак в недоумении огляделся. Казалось, будто здесь собрались все, все жители Сиболы. Их всех вызвали в город, за исключением нескольких разведчиков, которые могли быть где угодно, от Мексиканского полуострова до западного Техаса. Люди, общим числом более четырехсот человек, расположились полукругом у фонтана, в шесть или семь рядов. В задних рядах некоторые встали на принесенные из отеля стулья, чтобы все видеть, и поначалу Мусорный Бак подумал, что они смотрят на фонтан. Потом, вытянув шею, разглядел что-то, лежащее на лужайке перед фонтаном, но не смог понять, что это такое.

Рука сжала его локоть. Ллойд. С бледным, напряженным лицом.

– Я тебя искал. Потом он хочет повидаться с тобой. А пока у нас это. Господи, как я это ненавижу! Пошли. Мне нужна помощь, и ты избран.

Голова у Мусорного Бака шла кругом. Он хотел повидаться с ним. Он! А пока его ждало это… что бы это ни было.

– Что, Ллойд? Что именно?

Ллойд не ответил. Все еще легонько придерживая Мусорного Бака за локоть, повел его к фонтану. Толпа разделялась перед ними, люди чуть ли не шарахались в стороны. Узкий коридор, по которому они проходили, казалось, отгораживали холодные стены презрения и страха.

Перед толпой стоял Уитни Хоргэн. Курил сигарету, поставив ногу в «Хаш паппис» на предмет, который Мусорник не сумел разглядеть прежде. Деревянный крест. Длиной двенадцать футов. Он напоминал грубую букву «t».

– Все здесь? – спросил Ллойд.

– Да, – кивнул Белый. – Думаю, да. Мигун провел перекличку. Девять человек сейчас за пределами штата. Флэгг велел про них забыть. Держишься, Ллойд?

– Я в порядке, – ответил Ллойд. – Ну… не в порядке, но ты знаешь… я выдержу.

Белый мотнул головой в сторону Мусорного Бака:

– А что знает этот пацан?

– Я ничего не знаю. – Замешательство Мусорного Бака нарастало. Надежда, восторг и ужас сошлись в его душе в непонятной ему схватке. – В чем дело? Кто-то что-то сказал насчет Гека…

– Да, это Гек, – кивнул Ллойд. – Он принимал кокаин. Гребаный нюхач, как же я ненавижу этого гребаного нюхача! Давай, Уитни, скажи им, чтобы его привели.

Белый отвернулся от Ллойда и Мусорника, переступил через прямоугольную дыру в земле. Дыру с бетонными стенками, размером точно соответствующую основанию креста. Когда Уитни Хоргэн по прозвищу Белый поднимался по широким ступеням между двумя золотыми пирамидами, Мусорный Бак почувствовал, что во рту высохла вся слюна. Сначала он повернулся к толпе, молчаливым полумесяцем стоявшей под синим небом. Потом к Ллойду, бледному и тоже молчаливому, который смотрел на крест и ковырял белую головку прыща на подбородке.

– Ты… мы… распнем его? – наконец сумел выдавить из себя Мусорный Бак. – Мы здесь за этим?

Ллойд внезапно сунул руку в карман вылинявшей рубашки.

– Знаешь, у меня кое-что есть для тебя. От него. Я не могу заставить тебя взять это, но хорошо хоть вспомнил, что надо предложить. Возьмешь?

Он достал из нагрудного кармана золотую цепочку, на которой висел кусок черного янтаря. С маленькой красной щелью, как и у Ллойда. Теперь камень мотался перед глазами Мусорного Бака, будто амулет гипнотизера.

Правда читалась в глазах Ллойда, слишком явная, чтобы ее не признать, и Мусорный Бак понимал, что не сможет плакать и ползать – ни перед ним, ни перед кем бы то ни было, но прежде всего перед ним, – скуля, что до него не дошло. Возьми этот камень, и ты возьмешь все, – говорили глаза Ллойда. – А что не включено во все? Само собой – Гек Дроугэн. Гек и эта забетонированная яма в земле, яма под основание креста Гека.

Он медленно протянул к камню руку. Она на мгновение замерла, не коснувшись золотой цепочки.

Это мой последний шанс. Мой последний шанс остаться Дональдом Мервином Элбертом.

Однако другой голос, говоривший куда более властно (но не без мягкости, словно прохладная рука на пылающем лбу), сказал ему, что время выбора давно прошло. Если сейчас он выберет Дональда Мервина Элберта, то умрет. Он искал темного человека по собственной свободной воле (как будто существовало понятие «свободная воля» для мусорников этого мира), он принимал благодеяния темного человека. Темный человек спас его от смерти, уготовленной ему Малышом (мысль о том, что именно для этого темный человек и послал Малыша, не приходила Мусорному Баку в голову), и, конечно же, это означало, что теперь он задолжал свою жизнь этому самому темному человеку… которого кое-кто называл Странником. Его жизнь! Разве он сам не предлагал ее ему снова и снова?

Но твоя душа… ты предлагал ему свою душу?

Взялся за гуж – не говори, что не дюж, подумал Мусорный Бак и осторожно обхватил пальцами одной руки цепочку, а другой – темный камень. Холодный и гладкий. Какое-то время подержал камень в кулаке, чтобы понять, сможет ли его согреть. Не думал, что ему это удастся, и оказался прав. Надел цепочку на шею, и камень прижался к коже, как маленький шарик льда.

Но он и не возражал против идущего от камня холода.

Этот холод уравновешивал огонь, всегда пылавший в его разуме.

– Просто скажи себе, что ты не знаешь его, – посоветовал Ллойд. – В смысле – Гека. Я так всегда делаю. Так легче. Это…

Широкие двери отеля с грохотом распахнулись. Из них донеслись исступленные, испуганные крики. Толпа ахнула.

По ступенькам спускалась группа из девяти человек. Гектора Дроугэна взяли в плотное кольцо. Он сражался, как тигр, пойманный сетью. На скулах мертвенно-бледного лица краснели пятна румянца. Пот ручьями струился по его телу. Он был гол. Пять человек держали Гека. В том числе и Одинокий Туз, которого Гек подначивал насчет мистера.

– Туз! – забормотал Гектор. – Туз, что скажешь? Почему бы тебе не помочь, а? Скажи им, пусть прекратят, чел… я смогу избавиться от этой привычки, клянусь Богом, смогу избавиться. Что скажешь? Помоги мне! Пожалуйста, Туз!

Одинокий Туз промолчал и еще крепче сжал руку вырывающегося Гека. Молчание вполне сошло за ответ. Гектор Дроугэн вновь начал кричать. Его по-прежнему тащили к фонтану.