Текст книги "Противостояние. 5 июля 1990 – 10 января 1991. Том 2"

Через год Люк объяснил ей, почему отец не захотел, чтобы Ричард закончил фразу: ласка почти наверняка была бешеной, раз набросилась на человека, а если бы оказалось, что так оно и есть, Абагейл умерла бы одной из самых мучительных смертей, какие выпадают на долю человека. Но ласка не была бешеной. Рана быстро зажила. Тем не менее с тех пор Абагейл боялась этих зверьков точно так же, как некоторые люди боятся крыс и пауков. Если бы «супергрипп» забрал их вместо собак! Но не забрал, и она…

Твоя кровь в моих ладонях.

Одна из ласок бросилась вперед и рванула грубое дно джутового мешка.

– Эй! – прикрикнула на нее Абагейл. Ласка унеслась прочь, словно усмехаясь, из ее пасти свисала вырванная нить.

Он послал их – темный человек.

Ужас захлестнул Абагейл. Вокруг нее собрались уже сотни ласок, серых, бурых, черных, и все учуяли запах кур. Они выстроились по обе стороны дороги, вертелись, расталкивая друг друга в стремлении ухватить кусок пищи.

Придется отдать им кур. Столько труда пропало зря. Если не отдам, они разорвут меня в клочья. Все впустую.

Мысленным взором она видела усмешку темного человека, видела его вытянутые руки, сжатые кулаки, из которых капала кровь.

Еще одна ласка рванула мешок. И еще одна.

Ласки с противоположной стороны дороги, извиваясь, подползали к ней, прижавшись брюхом к земле. Их маленькие свирепые глазки сверкали в лунном свете, словно кристаллы льда.

Но тот, кто верит в Меня, смотри, он не умрет… потому что Мой знак на нем и ни одна тварь не тронет его… он Мой, сказал Господь…

Абагейл встала, все еще в ужасе, но теперь зная, что надо делать.

– Убирайтесь! – закричала она. – Это куры, верно, но они для моих гостей! А теперь пошли прочь!

Они попятились. В их маленьких глазках появилась неуверенность. И неожиданно они исчезли, словно развеянный ветром дым. «Чудо», – подумала она, и душу ее преисполнила благодарность Господу. А потом неожиданно ей стало холодно.

Она почувствовала, что где-то на западе, далеко-далеко, по ту сторону Скалистых гор, которые не просматривались даже на горизонте, широко раскрылся глаз – чей-то сверкающий глаз – и повернулся к ней, выискивая ее. И она явственно услышала слова, будто произнесенные вслух: Кто там? Это ты, старуха?

– Он знает, что я здесь, – прошептала она. – Помоги мне, Господи. Помоги мне сейчас, помоги всем нам.

Волоча мешок, она вновь поплелась к своему дому.

Они приехали двумя днями позже, двадцать четвертого июля. Абагейл подготовилась к их приезду не так хорошо, как ей хотелось. Она снова чувствовала себя разбитой, даже раздавленной, могла ковылять с места на место только с помощью трости, даже воду из колодца доставала с огромным трудом. На следующий день после убийства кур и противостояния ласкам Абагейл, совершенно вымотанная, надолго уснула вскоре после полудня. Ей приснилось, что она находится на каком-то высоком холодном перевале в Скалистых горах, к западу от материкового водораздела. Шоссе номер 6 тянулось и петляло между высоких каменных стен, которые пропускали солнечный свет на дно ущелья только в очень короткий промежуток времени, от одиннадцати сорока пяти до двенадцати пятидесяти. Но во сне она попала в это ущелье не днем, а глубокой, безлунной ночью. Где-то выли волки. Внезапно в темноте открылся Глаз и стал осматриваться, перекатываясь из стороны в сторону. Ветер завывал среди сосен и голубых елей. Это был он, и он искал ее.

Она пробудилась от этого долгого и тяжелого сна еще более уставшей, чем прежде, и снова обратилась к Богу с молитвой, чтобы Он отпустил ее с миром или хотя бы изменил направление, в котором ее посылал.

Север, юг или восток, Господи, и я покину Хемингфорд-Хоум, вознося Тебе хвалу. Но не на запад, не к темному человеку. Скалистых гор недостаточно, чтобы разделить нас. Даже Анд недостаточно.

Но это не имело значения. Рано или поздно, когда этот человек почувствует себя достаточно сильным, он придет в поисках тех, кто ему противостоит. Если не в этом году, то в следующем. Собак нет, их унесла эпидемия, однако в горах остались волки, готовые служить сыну Сатаны.

И не только волки.

Утро того дня, когда наконец прибыли гости, началось для нее в семь часов. Абагейл таскала к печи поленья, по два зараз, пока печь не нагрелась, а ящик для дров не наполнился. Господь послал ей прохладный, облачный денек, первый за многие недели. К ночи даже мог пойти дождь. Во всяком случае, так считало ее бедро, которое она сломала в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году.

Первым делом Абагейл испекла пироги. Воспользовалась консервированной начинкой, которую нашла в кладовой, и свежим ревенем и земляникой с огорода. Земляника как раз поспевала, восславим Господа, и ее радовало, что ягоды пошли в дело. Сам процесс готовки улучшил самочувствие Абагейл, потому что готовка – это жизнь. Один пирог с черникой, два с земляникой и ревенем и один яблочный. Их аромат заполнил утреннюю кухню. Она поставила пироги охлаждаться на подоконники, как делала всегда.

Абагейл замесила хорошее тесто, хотя без свежих яиц пришлось проявить смекалку. А ведь она побывала в курятнике, яйца лежали на расстоянии вытянутой руки, но… винить в этом можно было только себя. С яйцами или без, днем маленькая кухня с бугристым полом и выцветшим линолеумом наполнилась запахом жарящихся кур. На кухне стало очень жарко, и она поплелась на крыльцо, чтобы, как обычно, почитать Библию, обмахиваясь последним, уже потрепанным номером «Сионской горницы».

Куры получились мягкими и нежными, как ей того и хотелось. Один из гостей мог прогуляться на поле и принести два десятка початков молодой кукурузы, после чего они перекусят под открытым небом.

Завернув готовых кур в бумажные салфетки, она вышла на заднее крыльцо с гитарой, села и начала играть. Спела все свои любимые гимны и псалмы, и ее высокий дрожащий голос далеко разносился в застывшем воздухе.

 
Соблазны встречаются всем по пути,
Пройти мимо них нелегко.
Но если совсем мы духом падем,
Попросим поддержки Его.
 

Музыка так нравилась Абагейл (пусть даже слух у нее ухудшился, и она не могла сказать, правильно ли подбирает мелодию), что она играла один гимн за другим, не прерываясь.

И как раз добралась до «Мы идем в Сион», когда с севера до нее донесся звук работающего двигателя. Автомобиль ехал к ней по дороге, находящейся в ведении округа. Абагейл перестала петь, но пальцы продолжали отсутствующе перебирать струны, а она прислушивалась, склонив голову набок. Едут, да. Господи, они отыскали дорогу, и ей уже виден тянущийся за пикапом шлейф пыли, потому что они съехали с твердого покрытия на проселок, который заканчивался у нее во дворе. Невероятно радостное волнение охватило ее, и Абагейл похвалила себя за то, что надела свое лучшее платье. Она поставила гитару между ног и приложила ладонь ко лбу, хотя солнце и не выглядывало из облаков.

Теперь звук двигателя стал заметно громче, и через секунду, там, где кукуруза отступала перед тропой, протоптанной стадом Кэла Гуделла…

Да, теперь она видела его, медленно едущий старый пикап «шевроле». Кабина набита битком – в ней сидело человека четыре (вдали она отлично все видела, даже в сто восемь лет), – а еще трое стояли в кузове и смотрели поверх кабины. Она разглядела худощавого блондина, девушку с рыжими волосами, а в центре… да, он, тот самый юноша, который почти уже научился быть мужчиной. Темные волосы, узкое лицо, высокий лоб. Он заметил ее, сидящую на крыльце, и неистово замахал рукой. Через секунду к нему присоединился и блондин. Рыжеволосая девушка просто стояла и смотрела. Матушка Абагейл подняла руку и махнула им в ответ.

– Спасибо, Господи, что привел их сюда, – хрипло пробормотала она. Теплые слезы потекли по ее щекам. – Господь мой, я так Тебе благодарна.

Грохоча и подскакивая на рытвинах, пикап вкатился к ней во двор. Она обратила внимание, что на водителе соломенная шляпа с большим пером, заткнутым за синюю бархатную ленту.

– Да-а-а-а-а-а! – кричал он и махал ей рукой. – Привет, матушка! Ник сказал, что мы найдем вас здесь, и мы нашли! Да-а-а-а-а! – Он нажал на клаксон. С ним в кабине сидели мужчина лет пятидесяти, женщина того же возраста и девочка в красном вельветовом комбинезоне. Девочка робко махала одной рукой; большой палец другой руки надежно угнездился во рту.

Молодой человек с повязкой на глазу и темными волосами – Ник – выпрыгнул из кузова через борт еще до того, как пикап остановился. Удержался на ногах и медленно направился к ней. Его лицо было серьезно, но единственный глаз сверкал ликованием. Он остановился у ступенек крыльца и изумленно оглядел двор, дом, старое дерево с качелями из покрышки. Хотя, конечно же, больше всего он смотрел на нее.

– Привет, Ник, – поздоровалась Абагейл. – Рада тебя видеть. Да благословит тебя Господь.

Он улыбнулся, из его глаза потекли слезы. Поднялся по ступенькам и взял ее за руки. Она подставила ему свою морщинистую щеку, и он нежно ее поцеловал. За его спиной пикап остановился, и все вылезли из него. Мужчина, сидевший за рулем, держал на руках девочку в красном комбинезоне с загипсованной правой ногой. Ее руки крепко обвивали загорелую шею водителя. Рядом с ними стояла женщина лет пятидесяти, следом за ней – рыжая и светловолосый юноша с бородой. «Нет, конечно, он не юноша, – подумала матушка Абагейл, – просто слабоумный». Замыкал ряд мужчина, который тоже ехал в кабине. Он протирал стекла очков в тонкой стальной оправе.

Ник пристально всмотрелся в нее, и она кивнула:

– Ты все сделал правильно. Бог привел тебя сюда, а матушка Абагейл сейчас тебя накормит. Я рада видеть вас всех! – поспешила добавить она, возвысив голос. – Мы не можем долго оставаться здесь, но, прежде чем отправиться в путь, мы отдохнем, и познакомимся друг с другом, и подружимся.

Маленькая девочка пискнула из надежных рук водителя:

– Вы самая старая женщина в мире?

– Тс-с-с, Джина, – одернула ее пятидесятилетняя женщина.

Но матушка Абагейл только положила руку на бедро и рассмеялась:

– Вполне возможно, дитя. Вполне возможно.

По ее указаниям они расстелили скатерть в крупную красную клетку за яблоней, и две женщины, Оливия и Джун, стали накрывать на стол, а мужчины отправились собирать кукурузу. Сварилась она очень быстро, и хотя сливочного масла Абагейл не припасла, растительного и соли хватило вдоволь.

Во время еды почти никто не разговаривал – раздавались лишь звуки жующих челюстей и тихое довольное бурчание. Ей нравилось смотреть, как люди едят, а эти люди отдавали должное ее готовке. То есть не зря она сходила к Ричардсонам и отбилась от ласок. Нельзя сказать, что они так уж оголодали, но после месяца консервной диеты свежая, специально приготовленная еда пришлась очень кстати. Сама Абагейл съела три куска курицы, початок кукурузы и ломтик пирога с земляникой и ревенем. И почувствовала, что набита до отказа, как чехол соломенного матраса.

Когда они поели и наполнили чашки кофе, водитель, приятный мужчина с открытым лицом, которого звали Ральф Брентнер, повернулся к ней:

– Какой вы закатили нам пир, мэм. Никогда еще еда не доставляла мне такого удовольствия. Спасибо вам огромное.

Остальные согласно загудели. Ник улыбнулся и кивнул.

– Могу я подойти и посидеть с тобой, бабуля? – спросила девочка.

– Думаю, ты слишком тяжелая, – попыталась остановить ее женщина постарше, Оливия Уокер.

– Чепуха! – отмахнулась Абагейл. – В тот день, когда я не смогу посадить себе на колени маленькую девочку, меня вынесут ногами вперед. Перебирайся ко мне, Джина.

Ральф принес ее и усадил.

– Когда она станет слишком тяжелой, просто скажите мне. – Он пощекотал лицо Джины перышком на шляпе. Та подняла руки и засмеялась.

– Не щекочи меня, Ральф! Не смей щекотать меня!

– Не волнуйся. – Ральф убрал перышко. – Я так наелся, что долго никого щекотать не смогу. – Он снова сел.

– Что случилось с твоей ножкой, Джина? – спросила Абагейл.

– Я сломала ее, когда упала в амбаре, – ответила Джина. – Дик наложил гипс. Ральф говорит, что он спас мне жизнь. – И она послала воздушный поцелуй мужчине в очках со стальной оправой, который чуть покраснел, кашлянул и улыбнулся.

Ник, Том Каллен и Ральф наткнулись на Дика Эллиса, миновав уже пол-Канзаса. Тот шагал по обочине с рюкзаком за плечами и палкой для ходьбы в руке. В прошлой жизни Дик лечил животных. На следующий день, проезжая через маленький городок Линдсберг, они остановились на ленч и услышали слабые крики, доносившиеся из южной части города. Если бы ветер дул в другую сторону, эти крики бы до них не долетели.

– Милосердие Божье, – уверенно кивнула Эбби, поглаживая девочку по волосам.

Джина прожила одна три недели. За день или два до того, как мужчины приехали в город, она играла на сеновале амбара своего дяди, когда прогнивший пол не выдержал и девочка упала с сорокафутовой высоты на копну сена. Сено смягчило удар, но она свалилась с копны и сломала ногу. Поначалу Дик Эллис расценивал ее шансы очень пессимистично. Совмещение частей сломанной кости и наложение гипсовой повязки он провел под местным наркозом: девочка сильно похудела, ее физическое состояние оставляло желать лучшего, и он боялся, что общий наркоз может убить ребенка (пока Дик излагал самые душещипательные подробности, Джина Маккоун преспокойно играла пуговицами на платье Абагейл).

Но Джина на удивление быстро пошла на поправку. И мгновенно прониклась симпатией к Ральфу и его щеголеватой шляпе. Понизив голос, Эллис заметил, что основной причиной, подрывавшей здоровье девочки, было одиночество.

– Несомненно, – кивнула Абагейл. – Если бы вы ее не услышали, она бы угасла.

Джина зевнула. Ее большие глаза начали закрываться.

– Я ее возьму. – Оливия Уокер встала.

– Положите ее в маленькой комнатке в конце коридора, – подсказала Эбби. – Вы тоже можете там лечь, если хотите. Другая девушка… как, ты говорила, тебя зовут, дорогуша? Совсем выскочило из головы.

– Джун Бринкмейер, – ответила рыжеволосая.

– Ты можешь спать со мной, Джун, если у тебя нет других планов. Кровать недостаточно широка для двоих, и я не думаю, что тебе захотелось бы лежать рядом с таким мешком костей, даже если бы ширины хватало. Но у меня на антресолях есть матрас, который вполне тебе подойдет. Если только в нем не завелись клопы. Думаю, кто-нибудь из этих здоровяков-мужчин тебе его достанет.

– Конечно, – кивнул Ральф.

Оливия унесла спящую Джину. Кухню, на которой давно уже не собиралось столько народа, окутали сумерки. Улыбаясь, матушка Абагейл поднялась и зажгла три масляные лампы. Одну поставила на стол, вторую – на плиту «Блэквуд» (отлитая из чугуна, она теперь остывала, удовлетворенно потрескивая), а третью – на подоконник окна, которое выходило на заднее крыльцо. Свет разогнал темноту.

– Может, хорошо забытое старое и есть лучшее! – резко бросил Дик, и все посмотрели на него. Он покраснел, вновь кашлянул, но Абагейл только хохотнула. – Я хочу сказать, – продолжил он, словно оправдываясь, – что домашней еды я не ел с… наверное, с тридцатого июня. В тот день отключили электричество. Кроме того, я приготовил ее сам. А приготовленную мной еду назвать домашней можно с большой натяжкой. Моя жена… она как раз отлично готовила. Она… – Он замолчал.

Вернулась Оливия.

– Крепко спит, – сообщила она. – Девочка очень устала.

– Вы сами печете хлеб? – спросил Дик матушку Абагейл.

– Разумеется. Всегда пекла. Конечно, это не дрожжевое тесто. Дрожжей больше нет. Но есть и другие способы.

– Мне так хочется хлеба, – честно признался Дик. – Элен… моя жена… она пекла хлеб дважды в неделю. Дайте мне три ломтя хлеба и клубничный джем, а потом, думаю, я умру с радостью.

– Том Каллен устал, – подал голос Том. – У-у-у-стал. – Он зевнул, широко раскрыв рот.

– Вы можете лечь в сарае, – предложила матушка Абагейл. – Там чуток пахнет пылью, зато сухо.

Несколько секунд они прислушивались к мерному шуму дождя, который пошел часом раньше и заставил их перебраться на кухню. Одинокого человека звук этот вгонял в тоску, а компанию – радовал и сближал. Вода текла по оцинкованным желобам и падала в бочку, стоявшую у дальней стены дома. Издалека, наверное, из Айовы, доносилось рокотание грома.

– Как я понимаю, походное снаряжение у вас есть? – спросила Абагейл.

– Все, что душе угодно, – ответил Ральф. – Мы отлично устроимся. Пошли, Том. – Он встал.

– Ральф, – обратилась к нему Абагейл, – если не возражаешь, я попрошу тебя и Ника чуть задержаться.

Ник все это время сидел за столом напротив ее кресла-качалки. Казалось бы, размышляла Абагейл, человек, который не может говорить, должен чувствовать себя потерянным в помещении, где полно людей, буквально становиться невидимым. Но с Ником ничего подобного не происходило. Он спокойно сидел, поворачивая голову, следя за разговором, его лицо реагировало на слова. Открытое, интеллигентное лицо, но слишком уж измученное заботами, с учетом его юного возраста. Несколько раз она заметила, как в беседе люди поворачивались к Нику, словно за подтверждением своих слов. Они постоянно помнили о его присутствии. И она заметила, как он поглядывал в темноту за окном и на его лице отражалась тревога.

– Поможете мне достать матрас? – мягко спросила Джун.

– Мы с Ником сейчас все сделаем. – Ральф встал.

– Я не хочу идти в этот сарай один, – замотал головой Том. – Родные мои, нет.

– Я пойду с тобой, парень, – успокоил его Дик. – Мы зажжем лампу Коулмана и расстелим спальники. – Он поднялся. – Еще раз огромное вам спасибо, мэм. Все было так хорошо, что у меня просто нет слов.

Поблагодарили ее и остальные. Ник и Ральф достали матрас, в котором не поселились ни клопы, ни другие насекомые. Том и Дик («Для полного комплекта не хватает только Гарри[27]27
  Намек на идиому «Том, Дик и Гарри» – то есть множество людей.


[Закрыть]», – подумала Абагейл) пошли в сарай, где вскоре вспыхнула лампа Коулмана. Прошло еще немного времени, и на кухне остались только Ник, Ральф и матушка Абагейл.

– Не будете возражать, если я закурю, мэм? – спросил Ральф.

– Нет, при условии, что ты не будешь стряхивать пепел на пол. Пепельница на буфете у тебя за спиной.

Ральф поднялся, чтобы взять пепельницу, а Эбби по-прежнему смотрела на Ника, одетого в рубашку цвета хаки, синие джинсы и кожаную жилетку. Что-то в нем заставляло ее думать, что она знала его прежде, а если нет, то не могла с ним не встретиться. Глядя на него, она ощущала некую завершенность, словно исполнилось предначертание судьбы. Словно в начале ее жизни стоял отец, Джон Фримантл, высокий, чернокожий и гордый, а на другом конце – этот человек, молодой, белый и немой, с ярким, все подмечающим глазом на отягощенном заботами лице.

Она посмотрела в окно и увидела яркое пятно лампы, освещающее окно сарая и маленькую часть двора. Задумалась, пахнет ли в сарае коровой. Она не подходила к нему уже три года. Не возникало такой необходимости. Последнюю корову, Маргаритку, продали в тысяча девятьсот семьдесят пятом, но в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом в сарае еще пахло коровой. Возможно, пахло и сейчас. Значения это не имело – встречались запахи и похуже.

– Мэм…

Она отвернулась от окна. Ральф сидел рядом с Ником, держа в руке вырванный из блокнота листок и всматриваясь в него. На коленях Ника лежал сам блокнот и шариковая ручка. Он не отрывал глаз от хозяйки дома.

– Ник говорит… – Ральф смущенно замолчал, откашлялся.

– Продолжай.

– Он говорит, что ему трудно читать по вашим губам, потому что…

– Я догадываюсь почему, – кивнула она. – Это не проблема.

Она поднялась и, шаркая ногами, подошла к буфету. На второй полке стояла пластиковая банка с полупрозрачной жидкостью, в которой, словно медицинский экспонат, плавали вставные челюсти.

Абагейл выудила их и промыла водой.

– Дорогой Господь, я страдала! – мрачно воскликнула она и вставила челюсти. – Нам надо поговорить. Вы – главные, и мы должны кое-что обсудить.

– Только не я, – возразил Ральф. – Я обычный рабочий и отчасти фермер. Мозолей на руках у меня гораздо больше, чем идей в голове. А вот Ник, как я понимаю, главный.

– Это так? – спросила она, глядя на Ника.

Ник что-то написал, и Ральф озвучил его слова:

– Приехать сюда – моя идея, это так. Насчет главенства – не знаю.

– Мы встретили Джун и Оливию примерно в девяноста милях к югу отсюда, – сообщил Ральф. – Позавчера. Так, Ник?

Ник кивнул.

– Мы уже ехали к вам, матушка. А женщины шли на север. Как и Дик. Мы просто встретились по пути сюда.

– Вы видели кого-нибудь еще? – спросила она.

Нет, написал Ник. Но у меня возникало ощущение – и у Ральфа тоже, – что другие люди, спрятавшись, наблюдали за нами. Думаю, боялись. Еще не справились с шоком от случившегося.

Она кивнула.

Ник продолжал писать: Дик говорил, что за день до встречи с нами он слышал треск мотоцикла где-то на юге. Так что другие люди есть. Я думаю, они пугаются, если видят достаточно большую группу.

– Почему вы приехали сюда? – Ее глаза, окруженные сетью морщинок, пристально смотрели на Ника.

Вы мне снились, написал Ник. Дик Эллис говорит, что один раз видел вас во сне. И маленькая девочка, Джина, называла вас бабулей задолго до нашего приезда сюда. Она описывала ваш дом. Покрышку-качели.

– Благослови Господь этого ребенка, – рассеянно сказала Абагейл. Теперь она смотрела на Ральфа. – А ты?

– Раз или два, мэм. – Он облизнул губы. – По большей части мне снился тот… другой человек.

– Что за другой человек?

Ник написал. Обвел написанное. Протянул листок ей. Без очков или увеличительного стекла, купленного в прошлом году в «Хемингфорд-Центре», вблизи она видела не очень, но эту запись прочитать смогла. Такими же большими буквами Господь писал на стене дворца Валтасара. Ник обвел слова кругом, отчего по спине Абагейл, когда она смотрела на запись, пробежал холодок. Она подумала о ласках, рвавших ее мешок острыми, как иглы, зубами убийц. Подумала об открывающемся красном глазе, разрывающем темноту, ищущем, высматривающем не только одну старуху, но всю группу, состоящую из мужчин и женщин… и одной маленькой девочки.

Ник обвел два слова: темный человек.

– Мне сказали, – она сложила листок, распрямила, снова сложила, на какое-то время забыв про артрит, – что мы должны идти на запад. Сказали во сне, и говорил сам Господь. Я не хотела слушать. Я старая женщина, и хочется мне только одного – умереть на этом маленьком клочке земли. Земля эта принадлежала моей семье сто двенадцать лет, но я создана не для того, чтобы умереть здесь, точно так же, как Моисея создали для того, чтобы он пришел в Ханаан с сынами Израиля.

Она помолчала. Двое мужчин пристально смотрели на нее в свете масляных ламп, а за окном падали капли дождя, медленные и постоянные. Гром больше не гремел. «Господи, – думала Абагейл, – эти вставные челюсти натирают десны. Я хочу вынуть их и лечь в постель».

– Я начала видеть сны за два года до начала эпидемии. Мне всегда снились сны, и иной раз они оказывались вещими. Пророчество – дар Божий, и в каждом заложена его частица. Моя бабушка называла этот дар сияющей лампой Господней, иногда просто сиянием. В своих снах я видела, как иду на запад. Сначала с несколькими людьми, потом их число увеличивалось, снова увеличивалось. На запад, всегда на запад, пока впереди не вырастали Скалистые горы. Мы уже ехали целым караваном, человек двести. И на пути стояли знаки-указатели… нет, не божественные, а обычные дорожные знаки, с надписями: «БОУЛДЕР, КОЛОРАДО, 609 МИЛЬ» или «К БОУЛДЕРУ».

Она помолчала.

– Эти сны, они пугали меня. Я ни одной живой душе не рассказывала ни о самих снах, ни об испуге, который они у меня вызывали. Я испытывала те же чувства, что и, наверное, Иов, когда Господь заговорил с ним из смерча. Я даже пыталась убедить себя, что это всего лишь сны, глупая старуха, бегущая от Бога точно так же, как бежал Иона. Но, как видите, большая рыба проглотила что его, что меня! И если Господь говорит Эбби: «Ты должна сказать», – это означает, что я должна. И я всегда чувствовала, что кто-то должен прийти ко мне, кто-то особенный, и тогда я буду знать, что время настало.

Она повернулась к Нику, который сидел у стола и очень серьезно смотрел на нее единственным здоровым глазом сквозь сигаретный дымок Ральфа Брентнера.

– Я поняла, как только увидела тебя, – продолжила Абагейл. – Это ты, Ник. Бог указал перстом на твое сердце. Но у Него не один перст, и есть другие избранные, которые сейчас в пути, слава Богу, едут сюда. Он мне тоже снится, он даже теперь выискивает нас, и, да простит Господь мою грешную душу, в сердце я проклинаю его. – Она заплакала и встала, чтобы выпить воды и ополоснуть лицо. Слезы выдавали ее человеческую сущность, слабую и поникшую.

Когда она вернулась, Ник что-то писал. Наконец вырвал листок и протянул Ральфу: Я не знаю насчет Бога, но мне понятно, что здесь действует какая-то сила. Все, кого мы встретили, шли на север. Словно вы знаете ответ. Вам снился кто-то из остальных? Дик? Джун или Оливия? Может, маленькая девочка?

– Из этих – никто. Немногословный мужчина. Беременная женщина. Парень примерно твоего возраста, который едет ко мне со своей гитарой. И ты, Ник.

– И вы думаете, что отправиться в Боулдер – это правильно?

– От нас ждут, что мы именно так и поступим, – ответила матушка Абагейл.

Ник несколько мгновений выводил на чистом листке блокнота какие-то завитушки. Потом написал: Что вам известно о темном человеке? Вы знаете, кто он?

– Я знаю, что он такое, но не кто. Он – абсолютное зло, оставшееся в этом мире. Все прочее – маленькое зло. Воришки, и прелюбодеи, и те, кто пускает в ход кулаки. Но он их созовет. Уже начал сзывать. Он соберет их вместе быстрее, чем мы. Однако прежде чем он выступит против нас, думаю, он призовет к себе гораздо больше людей. Не только злых, как он, но и слабых… и одиноких… и тех, кто закрыл свое сердце для Бога.

Может, он ненастоящий, написал Ник. Может, он всего лишь… Он пожевал тупой конец ручки, задумавшись. Наконец добавил: Испуганная, плохая часть нас всех. Может, нам снится то, что таится внутри нас, то, что мы можем сделать.

Ральф хмурился, когда читал все это вслух, но Эбби сразу поняла, о чем говорил Ник. О том же вещали новые проповедники, которые заполонили страну в последние два десятка лет. Никакого Сатаны нет – вот к чему сводились их проповеди. Зло есть, и его источник, вероятно, в первородном грехе, но оно – в нас самих, и извлечь его невозможно, как невозможно поджарить яичницу, не разбив яйца. Эти проповедники утверждали, что Сатана – тот же пазл. Каждый человек на земле – мужчина, женщина или ребенок – отдельный элемент, а все вместе они составляют общую картинку. Да, идея выглядела очень современной, но проблема заключалась в том, что она противоречила истине. И если Ник позволит себе и дальше так думать, темный человек съест его на обед.

– Я тебе снилась, – напомнила матушка Абагейл. – Я настоящая?

Ник кивнул.

– И ты снился мне. Разве ты не настоящий? Слава Господу, ты сидишь передо мной с блокнотом на колене. Тот человек, Ник, такой же реальный, как и мы. Да, реальный. – Она подумала о ласках и красном глазе, открывающемся в темноте. И когда заговорила, голос ее сел. – Он не Сатана, но они с Сатаной знают друг друга и с давних пор действуют сообща.

В Библии не говорится о том, что случилось с Ноем и его семьей после того, как вода пошла на убыль. Но я бы не удивилась, если бы тогда произошла жестокая схватка за тех немногих оставшихся людей – за их души, тела, образ мышления. И я не удивлюсь, если то же самое ждет и нас.

Он сейчас к западу от Скалистых гор. Рано или поздно он двинется на восток. Может, не в этом году, нет, лишь когда подготовится. И нам суждено схватиться с ним.

Ник встревоженно покачал головой.

– Да, – настаивала Абагейл. – Ты сам увидишь. Впереди трудные дни. Смерть и ужас, предательство и слезы. И не все из нас останутся в живых, чтобы увидеть, чем это закончится.

– Мне все это не нравится, – пробормотал Ральф. – Все плохо и без того парня, о котором вы с Ником говорите. У нас и так хватает проблем, нет врачей, электричества, ничего нет. Почему мы должны вступать в схватку с этим чертовым отродьем?

– Не знаю. Так хочет Бог, и Он ничего не объясняет таким, как Эбби Фримантл.

– Если таково его желание, – гнул свое Ральф, – я бы хотел, чтобы Он вышел на пенсию и уступил свое место кому-нибудь помоложе.

Если темный человек на западе, написал Ник, может, нам надо собрать вещи и двинуть на восток?

Она терпеливо покачала головой:

– Ник, все на свете служит Господу. Или ты думаешь, что темный человек не служит Ему? Служит, будь уверен, каким бы загадочным ни казался замысел Божий. Темный человек последует за тобой, куда бы ты ни убежал, потому что он служит цели Господа, а Господь хочет, чтобы ты с ним разобрался. И нет никакого смысла противодействовать воле Господа Бога Саваофа. Мужчина или женщина, которые попытаются это сделать, закончат свой путь в брюхе чудища.

Ник что-то быстро написал. Ральф прочитал написанное, потер нос. Он бы предпочел не зачитывать эти слова. Подобные старушки крайне неодобрительно относились к тому, что только что написал Ник. Он предполагал, что матушка Абагейл обвинит Ника в святотатстве, да так громко, что перебудит всех, кто уже успел заснуть.

– Что он написал? – спросила Абагейл.

– Он написал… – Ральф откашлялся. Перышко, торчащее из-под ленты, качнулось. – Он написал, что не верит в Бога. – И с тоской уставился на свои ботинки, ожидая взрыва.

Но она только рассмеялась, встала, подошла к Нику. Взяла его руку. Похлопала по ней.

– Благослови тебя Господь, Ник, но это значения не имеет. Он верит в тебя.

На следующий день они остались у Эбби Фримантл, и для каждого из них этот день стал лучшим с тех пор, как «супергрипп» ушел, будто вода, схлынувшая со склонов Арарата. Дождь перестал еще под утро, к девяти часам небо являло собой приятный глазу витраж: облака и сияющее в их разрывах солнце. Во всех направлениях кукуруза поблескивала россыпью изумрудов. Температура воздуха заметно снизилась в сравнении с предыдущими неделями.

Том Каллен провел все утро, бегая между рядов кукурузы, размахивая руками и пугая ворон. Джина Маккоун сидела на земле у качелей и играла с бумажными куклами, которые Абагейл нашла на дне сундука, стоящего в глубине стенного шкафа ее спальни. А чуть раньше они с Томом возили грузовики и легковушки вокруг гаража «Фишер-прайс», который Том взял в «Центовке» Мэя.

Дик Эллис, ветеринар, застенчиво подошел к матушке Абагейл и спросил, не держал ли кто из соседей свиней.

– У Стоунеров всегда были свиньи. – Она сидела на крыльце в кресле-качалке, перебирала струны гитары и смотрела на Джину, играющую во дворе. Девочка вытянула перед собой загипсованную ногу.