Текст книги "Сияние"

– Что ты такое говоришь, Джордж?

– В-вы не дали мне п-п-полных пяти минут. Вы перевели стрелку. Я за… за… метил это по своим ч-часам.

– Конечно, твои часы и наш таймер могут идти чуть по-разному, Джордж. Но я и не притрагивался к этой чертовой штуке. Слово скаута!

– Н-нет, прит-трагивались!

Воинственная поза человека, готового до конца отстаивать свои права, которую принял в этот момент Джордж, высекла искру, легко воспламенившую темперамент самого Джека. Он не притрагивался к спиртному уже два месяца. Долгих два месяца. Слишком долгих два месяца. Его нервы были на пределе. Хотя он попытался сдержаться.

– Уверяю тебя, Джордж, что я здесь ни при чем. Всему виной твое заикание. Ты пытался разобраться, чем оно вызвано? Ведь на занятиях в классе у тебя совершенно нормальная речь.

– Я не… не… за-а… за-и… заикаюсь!

– Говори тише, пожалуйста!

– Вы х-хотите от… от… м-меня избавиться! Вы… выкинуть м-меня из с-с-своей дур… дурацкой к-команды!

– Перестань так кричать, прошу тебя. Давай обсудим все спокойно.

– Д-да п… по-о-шли вы з-знаете куда!

– Пойми, Джордж, я бы с радостью оставил тебя, если бы ты смог избавиться от заикания. Ты отлично проявил себя на всех репетициях и всегда дотошно изучаешь предысторию вопроса. А это значит, что тебя трудно застать врасплох. Но все это не имеет значения, если ты не можешь контролировать…

– Я… я… никогда п-прежде не… не заикался! – почти плача воскликнул он. – Эт-то все в-вы! Если бы к-кто… кто-то другой руко… руководил к-командой, я бы…

Запас терпения у Джека почти иссяк.

– Джордж, из тебя никогда не получится юриста – ни корпоративного, ни любого другого, – если ты не справишься с дефектом речи. И это не футбол. Два часа тренировок в день твоих результатов не улучшат. Как ты себе это представляешь? Встаешь ты на собрании совета директоров и затягиваешь свою песню: «А-а т-теперь, джен… джентльмены, п… перейдем к рас… смотрению в… во… вопроса о…»

Внезапно он покраснел, но уже не от злости, а устыдившись собственной жестокости. Ведь перед ним стоял даже не взрослый мужчина, а семнадцатилетний молокосос, который столкнулся с первой в своей жизни крупной проблемой и, вполне возможно, попросту не знал, как еще обратиться к Джеку за помощью и советом.

Но Джордж уже окинул его последним разъяренным взглядом, кривя губы и глотая слова, которые никак не вырывались наружу.

– Вы… вы пе-перевели таймер в… в… вперед. Вы… вы… нена-ненавидите меня, по-о… потому что з-знаете… з-знаете…

И с нечленораздельным криком он выбежал из аудитории, хлопнув дверью так, что задребезжало вставленное в нее армированное проволокой стекло. Джек остался стоять, скорее чувствуя, чем слыша топот кроссовок Джорджа в пустом коридоре. И все же, несмотря на стремление унять гнев и стыд из-за попытки передразнить заикание Джорджа, его первым чувством стала своего рода экзальтация: а ведь, наверное, впервые в жизни Джордж Хэтфилд не мог получить желаемого. Впервые с ним случилась беда, которую не поправишь даже за все деньги его папаши. Никакими взятками невозможно заставить органы речи нормально работать. Нельзя было посулить языку еженедельную прибавку в пятьдесят долларов плюс премию к Рождеству, чтобы он перестал запинаться, как игла проигрывателя на заезженной пластинке. Но потом это чувство довольства сразу же поглотило ощущение вины, и оно сильно напоминало раскаяние, овладевшее им, когда он сломал руку Дэнни.

Боже милостивый, ведь я же не такая сволочь? Скажи, что нет, молю тебя.

Эта омерзительная радость из-за несчастья с Джорджем была более характерна для отрицательного героя пьесы Денкера, нежели для драматурга Джека Торранса.

Вы ненавидите меня, потому что знаете…

Знает что?

Что он мог знать о Джордже Хэтфилде, чтобы это вызвало в нем ненависть? Что перед ним открывалось большое будущее? Что он немного походил на Роберта Редфорда и все девичьи разговоры разом смолкали, когда он выполнял прыжок в два оборота с трамплина в бассейне? Что он играл в футбол и в бейсбол с естественной грацией, которая не приобретается никакими тренировками?

Нелепо. Полный абсурд. Он совершенно не завидовал Джорджу Хэтфилду. Да, если угодно, он гораздо сильнее переживал из-за его заикания, чем, возможно, сам Джордж, потому что из парня мог получиться действительно великолепный полемист. И если бы Джек действительно перевел стрелку таймера вперед – чего он, конечно же, не делал, – то только потому, что и ему, и остальным членам команды было мучительно неловко слышать, как борется со словами Джордж. Такую же неловкость и агонию испытываешь, когда на выпускном вечере выбранный учениками оратор забывает текст речи. И если бы он переставил таймер вперед, то только лишь… Только лишь для того, чтобы страдания Джорджа быстрее закончились.

Но он не притрагивался к таймеру. Совершенно точно – пальцем к нему не прикасался.

Ровно через неделю он убрал его из команды и на этот раз не терял контроля над собой. Все вопли и угрозы исходили исключительно от самого Джорджа. А еще неделю спустя он случайно вышел на стоянку, прервав ненадолго репетицию дебатов, чтобы забрать из багажника «фольксвагена» оставленные там справочные материалы, и увидел, как Джордж стоит, опершись на колено, с охотничьим ножом в руке, а длинные светлые патлы падают ему прямо на лицо. Он как раз вгрызался лезвием в правое переднее колесо «фольксвагена». Обе задние покрышки были уже спущены, и бедный старый «жук» припал к земле, как маленькая усталая собачка.

Для Джека мир моментально окрасился в багровый цвет, и он запомнил немногое из того, что последовало дальше. В памяти остался злобный рык, который вырвался из его горла, и слова:

– Ах вот, значит, как, Джордж! Если уж ты сам нарвался, то иди сюда, и я проучу тебя как следует! Иди и получи по заслугам!

Еще он запомнил, как Джордж поднял на него взгляд, растерянный и испуганный. Он промямлил:

– Мистер Торранс… – Словно собирался объяснить, что все это – большая ошибка, что колеса уже были спущены, а он лишь выковыривал грязь из протектора передней шины с помощью ножичка, который случайно оказался при нем, и…

Джек бросился на него, держа перед собой сжатые кулаки и, кажется, даже ухмыляясь. Впрочем, этого в памяти не сохранилось.

Последнее воспоминание – Джордж выставляет вперед нож и говорит:

– Не подходите ко мне!

Сознание вернулось к нему, только когда мисс Стронг, учительница французского языка, вцепилась в него сзади с плачем и криком:

– Остановись, Джек! Прекрати! Ты же можешь убить его!

Он тупо огляделся по сторонам. Охотничий нож, который уже никому не мог причинить вреда, поблескивал на асфальте в четырех ярдах от них. И еще был «фольксваген», его бедный старый «жук», ветеран бесчисленных пьяных разъездов по городу, у которого осталось всего одно целое колесо. А в правом крыле виднелась новая вмятина, в центре которой он разглядел что-то похожее то ли на свежую краску, то ли на кровь. На мгновение у него в голове все смешалось, когда он вспомнил

(господи эл мы все-таки сбили его)

события той ночи. Но потом он перевел взгляд на Джорджа, распластавшегося рядом с машиной и дрожавшего всем телом. Дискуссионная команда в полном составе высыпала наружу и сбилась в кучку у дверей, не сводя глаз с Джорджа. Кровь у него на лице оказалась из ссадины, которая не выглядела серьезной, но вот кровотечение из уха было скорее всего симптомом сотрясения мозга. А потому, как только Джордж сделал попытку подняться, Джек стряхнул с себя мисс Стронг и устремился к нему. Джордж испуганно отпрянул.

Джек двумя руками уперся парню в грудь, не давая встать.

– Лежи тихо, – сказал он. – Постарайся не делать лишних движений.

Потом он повернулся к мисс Стронг, которая с ужасом смотрела на них обоих.

– Пожалуйста, позовите сюда немедленно школьного врача, – попросил он. Она повернулась и кинулась в сторону школьных кабинетов.

Джек оглядел свою дискуссионную группу и не побоялся встретиться взглядом с каждым, потому что он снова был их руководителем, полностью овладевшим собой, а когда он адекватен, во всем Вермонте не сыскать более приятного человека. Наверняка они об этом знали.

– Можете на сегодня расходиться по домам, – тихо сказал он им. – Встретимся завтра утром.

К концу недели шестеро членов команды добровольно покинули ее, и среди них двое лучших, но это уже не имело значения, потому что к тому времени его самого информировали, что ему придется уйти.

Но он не сорвался и не запил, и это было уже кое-что.

И он никогда не опускался до ненависти к Джорджу Хэтфилду. В этом он был совершенно уверен. То есть опять-таки не он сам совершил поступок, а было произведено действие, направленное против него.

Вы меня ненавидите, потому что знаете…

Но он не знал ничего. Ничего. В этом он готов был поклясться самому Господу Богу, как чистосердечно мог покаяться, что перевел таймер вперед всего на минуту. Но не из-за ненависти, а из чувства сострадания.

Две осы медленно ползали по крыше рядом с дырой в кровле.

Он наблюдал за ними до тех пор, пока они вдруг не расправили свои с виду лишенные аэродинамических достоинств, но тем не менее на редкость эффективные крылья и не улетели куда-то в сторону октябрьского солнца, ища, кого бы еще ужалить. Если уж Бог снабдил этих созданий жалами, рассудил Джек, они обречены использовать их по назначению.

Долго ли он просидел, глядя в дыру, где его поджидал неприятный сюрприз, и вороша тлеющие угольки воспоминаний? Он посмотрел на часы. Почти полчаса.

Потом он добрался до края крыши, свесил ногу и нащупал верхнюю перекладину лестницы, упертой под кромку ската. Нужно спуститься к сараю, где он хранил шашку против насекомых на одной из самых высоких полок, чтобы до нее не добрался Дэнни. С этой бомбой он вернется, и теперь большой сюрприз будет ожидать ос. Они могли ужалить его, но и он мог нанести ответный удар. В этом он не сомневался. Через какие-то два часа от гнезда останется только остов из жеваной бумаги, и Дэнни сможет хранить его у себя в комнате, если пожелает, – когда Джек сам был ребенком, у него лежало в спальне пустое осиное гнездо, которое навсегда пропахло древесным дымком и бензином. Его можно будет положить прямо на тумбочку у изголовья постели. Это абсолютно безопасно.

– Мне стало намного лучше.

Звук собственного голоса, столь громко прозвучавшего в тишине, хотя он вовсе не собирался произносить эти слова вслух, придал ему дополнительную уверенность в себе. Ему действительно становилось лучше. Появлялась возможность выйти из пассивного состояния и перейти к активным действиям, воспринимать вещи, которые в свое время чуть не свели тебя с ума, как нечто несущественное, имеющее к тебе лишь косвенное отношение. И если существовало место, где это можно было сделать, то находилось оно именно здесь.

Он спустился по лестнице за дымовой шашкой. Он их проучит. Они сполна расплатятся за то, что посмели ужалить его.

Глава 15
Во дворе перед отелем

Две недели назад в глухом углу сарая для инструментов Джек обнаружил огромное плетеное кресло, покрашенное белой краской, и вытащил его на террасу вопреки возражениям Уэнди, утверждавшей, что ничего уродливее она в жизни не видела. Он как раз расположился в нем, погрузившись в чтение романа Э.Л. Доктороу «Добро пожаловать в тяжелые времена», когда услышал тарахтение гостиничного пикапа, возвестившего о возвращении жены и сына.

Уэнди лихо припарковалась прямо на полукруглой площадке перед парадным входом, как заядлый гонщик, пару раз газанула, заставив мотор взреветь, а потом заглушила его. Единственный задний габаритный фонарь машины погас. Двигатель еще несколько раз дернулся и лишь потом окончательно затих. Джек поднялся из кресла и не спеша направился встречать их.

– Привет, пап! – крикнул Дэнни, взбегая наверх. В руках он держал коробку. – Ты только посмотри, что мне купила мама!

Джек схватил сына на руки, дважды крутанулся с ним на месте, а потом чмокнул мальчика прямо в губы.

– О, да это же сам великий Джек Торранс. Юджин O’Нил своего поколения. Американский Шекспир! – шутливо приветствовала мужа Уэнди. – Кто бы мог ожидать встретить вас здесь, среди заоблачных горных вершин?

– Просто толчея больших городов стала для меня невыносимой, дорогая леди, – в тон ей отозвался он и обнял ее за талию. Они поцеловались. – Как прошла поездка?

– Очень неплохо. Правда, Дэнни жаловался, что машина часто дергалась, но, честное слово, двигатель не заглох ни разу и… О, Джек, ты закончил работу!

Она разглядывала крышу, и Дэнни тоже поднял глаза. Его лицо едва заметно омрачилось, когда он увидел широкую полосу свежих пластин дранки поверх западного крыла «Оверлука», отливавших более ярко зеленой краской, чем остальная крыша. Но потом он снова перевел взгляд на коробку у себя в руках и просиял. По ночам сцены, показанные Тони, возвращались к нему и преследовали в своей изначальной ужасной четкости, а вот при свете дня об этом легко можно было забыть.

– Посмотри, папа! Ты только посмотри на это!

Джек взял у сына коробку. В ней лежала сборная модель одной из почти карикатурных машин дизайнера Биг Дэдди Рота, которые так восхищали Дэнни. Он выбрал себе копию «фолькса-убийцы», и на коробке был нарисован огромный пурпурный «жук» с вытянутыми задними фонарями в духе «кадиллака» 1959 года, оставляющими кровавый отблеск на проселочной дороге. В крыше машины имелся лючок, из которого высовывался устрашающего вида бородавчатый монстр с налитыми кровью глазами и маниакально-злобной усмешкой; он положил когтистые лапы на руль, а на голове у него красовалась огромная английская гоночная кепка, повернутая козырьком назад.

Уэнди не смогла сдержать улыбку, а Джек подмигнул ей.

– За что я особенно люблю тебя, док, – сказал он, возвращая коробку, – так это за отменный вкус. Тебе нравятся такие же простые и располагающие к размышлению вещи, как и мне самому. Да, ты определенно плоть от плоти моей.

– Мама пообещала, что ты поможешь мне собрать ее, как только я смогу прочесть первый рассказ о Дике и Джейн.

– Лучше отложить это до конца недели, – заметил Джек. – Что еще вы привезли в своем столь привлекательном с виду грузовичке, мэм?

– Нет уж! – Она схватила мужа за руку и потащила в сторону от машины. – Не подглядывать! Там есть кое-что исключительно для тебя, но в дом это отнесем мы с Дэнни. А ты можешь потом забрать молоко. Оно стоит на полу в кабине.

– Так вот кто я такой для вас! – воскликнул Джек, в притворном отчаянии приложив руку ко лбу. – Обыкновенная тягловая лошадка. Разнорабочий. Принеси-подай.

– Просто принесите, пожалуйста, молоко, мистер, и подайте его на кухню.

– Нет, я этого не вынесу! – воскликнул Джек и повалился на траву рядом с хохочущим Дэнни.

– Вставай! Развалился тут, хотя здоровый как бык, – сказала Уэнди, легонько пнув его носком кроссовка.

– Слышал? – обратился Джек к Дэнни. – Она обозвала меня быком. Будешь свидетелем.

– Буду свидетелем, буду свидетелем! – весело подхватил Дэнни, перепрыгивая через отца.

Джек сел.

– Кстати, о подарках, ребята. У меня для вас тоже есть кое-что. Посмотрите на террасе возле пепельницы.

– Что там такое?

– Забыл. Пойдите и взгляните сами.

Джек поднялся, встал рядом с женой, и они вместе смотрели, как Дэнни в нетерпении бежит вверх по склону лужайки, а потом прыгает по ступеням террасы. Джек снова обнял Уэнди за талию.

– Ты всем довольна, детка?

Она ответила ему с очень серьезным видом:

– Мне не было так хорошо со времени нашей свадьбы.

– Это правда?

– Чистейшая, как на духу.

Он крепко прижал ее к себе.

– Я очень люблю тебя.

Она ответила на его объятия, глубоко тронутая. Эти слова в устах Джека Торранса стоили дорого. Те случаи, когда он их произносил, она могла бы пересчитать по пальцам.

– Я тоже люблю тебя.

– Мамочка! Мамуля! – Дэнни уже стоял на террасе и подпрыгивал в радостном возбуждении. – Пойди посмотри! Ух ты! Ничего себе штуковина!

– Что же это такое? – спросила Уэнди, когда они медленно направились к отелю, держась за руки.

– Забыл, – повторил он.

– Смотри, а то я забуду о твоем подарке, – сказала она, слегка пихнув его локтем в бок. – Рискуешь не получить его.

– Я надеялся получить лучший из подарков сегодня ночью, – возразил он, и Уэнди рассмеялась.

Немного погодя он спросил:

– Как думаешь, Дэнни здесь тоже хорошо?

– Тебе лучше знать. Это ведь ты подолгу о чем-то разговариваешь с ним каждый вечер на сон грядущий.

– Мы с ним чаще всего обсуждаем, кем он хочет стать, когда вырастет, или спорим, существует ли Санта-Клаус на самом деле. Для него это почему-то очень важно. Мне кажется, его старый приятель Скотт наговорил ему об этом всякой чепухи. Но об «Оверлуке» он мне почти ничего не говорит.

– Мне тоже. – Они уже поднимались по ступенькам. – Но он ведет себя здесь до странности тихо большую часть времени. И он, кажется, похудел, Джек. Правда, заметно похудел.

– Просто он растет.

Дэнни стоял к ним спиной. Он внимательно изучал что-то лежавшее на столе рядом с креслом Джека, но Уэнди пока не могла разглядеть, что это.

– Однако он действительно стал плохо есть. А ведь раньше у него был волчий аппетит. Вспомни хотя бы прошлый год.

– У детей такое периодически происходит, – немного рассеянно ответил он. – Я вычитал это у Спока. Когда ему исполнится семь, он снова начнет лопать так, что за ушами трещать будет.

Они остановились на верхней ступени террасы.

– К тому же он слишком налегает на учебники, – сказала она. – Хотя я понимаю, что ему хочется быстрее научиться читать, чтобы порадовать нас… Порадовать тебя, – добавила она после странной паузы.

– Главным образом он это делает для себя самого, – возразил Джек. – Я в этом смысле на него нисколько не давлю. Наоборот, мне кажется, что ему стоило бы немного сбавить обороты.

– И все-таки ты не сочтешь меня дурочкой, если я запишу его на медицинский осмотр? В Сайдуайндере есть врач. Он еще достаточно молод, но кассирша в супермаркете сказала…

– Тебя немного беспокоит, что скоро выпадет снег, верно?

Она пожала плечами:

– И это тоже. Но если ты думаешь, что это глупости…

– Я вовсе так не думаю. Наоборот, запиши на прием нас троих. Пусть доктор скажет, что мы все совершенно здоровы. Будем спокойнее спать зимними ночами.

– Тогда я созвонюсь с ним сегодня после обеда, – сказала она.

– Мам! Посмотри на это, мама!

Он подбежал к ней с чем-то большим и серым на ладонях, и на секунду Уэнди оказалась почти в трагикомической ситуации. «Неужели это человеческий мозг?» – подумала она. Но потом ей стало ясно, что это на самом деле, и все равно она инстинктивно отшатнулась.

Джек обнял ее.

– Все в порядке. Оно пустое. Жильцов, которые не пожелали покинуть свой дом добровольно, я лично вытряхнул наружу. Применил дымовую шашку.

Она смотрела на крупное осиное гнездо в руках сына, но сама прикасаться к нему не осмеливалась.

– Ты уверен, что никакой опасности нет?

– Абсолютно. Мальчишкой я хранил такое же пустое гнездо в своей комнате. Отец отдал мне его. Хочешь отнести гнездо в свою спальню, Дэнни?

– Конечно! Прямо сейчас!

Он развернулся и бегом бросился внутрь через двустворчатые двери. Затем до них донесся его приглушенный топот по главной лестнице.

– Значит, там все-таки завелись осы, – сказала она. – Тебя, случайно, не ужалили?

– Ужалили, и мне полагается медаль за отвагу. – Он показал ей свой палец. Припухлость уже почти спала, но Уэнди все равно охнула, осторожно подула на палец и нежно поцеловала его.

– Ты удалил жало?

– Осы их не оставляют. Не путай с пчелами. Это у пчел зазубренное жало. А у ос оно гладкое. Это и делает их более опасными. Они могут жалить снова и снова.

– Джек, ты уверен, что не опасно держать гнездо в комнате?

– Я внимательно прочитал инструкцию на шашке и следовал ей. Дым убивает всех ос до единой в течение двух часов, а потом химикат рассеивается без остатка.

– Ненавижу их, – сказала она.

– Кого?.. Обыкновенных ос?

– Всех, у кого есть жало, – ответила она, а потом обхватила себя руками.

– Я тоже, – сказал он и обнял ее.

Глава 16
Дэнни

Уэнди слышала через разделявшую их гостиную, как пишущая машинка, которую Джек отнес наверх, выдала тридцатисекундный треск, потом сделала паузу на пару минут и снова застрекотала. Это было похоже на пулеметные очереди из какого-то отдаленного блиндажа. Но для нее эти звуки были истинной музыкой. Так регулярно Джек не работал, наверное, со второго года их совместной жизни, когда написал тот рассказ, что появился потом в «Эсквайре». Он сказал, что, как ему кажется, завершит пьесу к концу года, а потом возьмется за что-то еще. По его словам, ему было наплевать, какой прием получит «Маленькая школа», когда Филлис начнет заниматься ею всерьез и покажет нужным людям. Пусть она хоть канет в Лету без следа – до лампочки. И Уэнди ему верила. Ей внушал оптимизм уже тот факт, что Джека снова увлекло творчество, а вовсе не ожидание успеха пьесы. Работая, ее муж, казалось, медленно закрывал за собой огромную дверь в комнату, населенную чудовищами прошлого. Он уже давно пытался давить на эту дверь плечом, но теперь она наконец готова была захлопнуться навсегда.

Каждый удар по клавише пишущей машинки чуть приближал этот момент.

– Смотри, Дик, смотри!

Дэнни сидел, склонившись над первой из пяти потрепанных книжек для изучения основ чтения, которые Джек разыскал, тщательно прочесав полки всех букинистических лавчонок в Боулдере. Они намеревались самостоятельно освоить с Дэнни программу чтения вплоть до второго класса, хотя Уэнди высказывала сомнения, не слишком ли многого они хотят от сына. Конечно, он очень умный мальчик, но не станет ли ошибкой дать ему слишком много материала за чересчур короткое время? Джек с ней соглашался. Никакой спешки нет. Но надо быть готовыми и к тому, что дело у сына пойдет быстро, и теперь она понимала, насколько дальновидным оказался Джек.

Дэнни, подготовленный четырьмя годами просмотра «Улицы Сезам» и еще тремя – «Электрической компании», продвигался вперед с порой пугающей быстротой. Это несколько тревожило Уэнди. Она постоянно видела сына сгорбившимся над одной из тоненьких книжек, забывшим про радио и бальзовый планер, учившимся читать так упорно, словно от этого зависела его жизнь. Маленькое личико казалось слишком напряженным и бледным при свете яркой и удобной настольной лампы на гибкой стойке, которую они нашли для его комнаты. Дэнни относился ко всему очень серьезно, как к книжкам для чтения, так и к страничкам с заданиями, которые отец заранее заготавливал для него каждый день. Например, изображения яблока и персика. Внизу крупными печатными буквами Джек выводил слово «яблоко». Задача – обвести кружком фрукт, название которого соответствовало слову. И вот их сын начинал переводить взгляд со слова на картинку, шевелил губами, пытаясь читать, пыхтел и потел, чтобы правильно выбрать фрукт. А красным карандашом, слишком большим для его пухленького правого кулачка, он уже сам мог вывести не менее трех дюжин слов.

Пальчик Дэнни медленно скользил по строкам в книжке. Вверху страницы была картинка. Эти рисунки Уэнди помнила со времен начальной школы, хотя с тех пор прошло девятнадцать лет. Смеющийся мальчуган с темно-русыми курчавыми волосами. Кудрявая светловолосая девочка в коротеньком платьице, со скакалкой в руке. Собачка, вприпрыжку бегущая за большим красным резиновым мячом. Троица для первоклассников. Дик, Джейн и Джип.

– «Видишь, Джип бежит, – медленно читал Дэнни. – Беги, Джип, беги. Беги, беги, беги».

Ему пришлось делать паузу, чтобы опустить палец строкой ниже.

– «Видишь… – Он склонялся ниже, почти утыкаясь носом в страницу. – Видишь…»

– Не так близко, док, – тихо сказала Уэнди. – Ты испортишь себе зрение. Там написано…

– Не подсказывай! – воскликнул он, резко распрямившись, и в его голосе звучало беспокойство. – Не говори ничего, мама. Я сам все разберу!

– Хорошо, милый, – согласилась она. – Но только не надо волноваться. Оно того не стоит.

Не слушая ее советов, Дэнни снова низко склонился над книжкой. При этом его лицо сделалось похожим на лица выпускников, сдававших письменный экзамен на аттестат зрелости. Уэнди это нравилось все меньше и меньше.

– «Видишь ми… мэ… а… я… ч. Видишь мэяч? Нет. Мяч! – В его голосе звучал триумф. И ожесточенность. Уэнди стало не по себе. – Видишь мяч!»

– Правильно, – подбодрила она, – но только, по-моему, на сегодня достаточно, дорогой.

– Еще пару страниц, мамочка! Ну пожалуйста!

– Нет, док. – Она закрыла книжечку в красном переплете. – Пора спать.

– Пожалуйста!

– Не надо меня упрашивать, Дэнни. Даже мама уже устала.

– Ладно, – согласился он, не сводя глаз с учебника.

– Пойди поцелуй на ночь папу и отправляйся умываться. Зубы не забудь почистить.

– Не забуду.

Он вышел из комнаты – маленький человечек в пижамных штанишках и просторной фланелевой курточке с футбольным мячом спереди и надписью «НЬЮ-ИНГЛАНД ПЭТРИОТС» на спине.

Пишущая машинка Джека умолкла, раздался звук смачного поцелуя, которым наградил отца Дэнни.

– Спокойной ночи, папочка!

– Спокойной ночи, док. Как продвигаются дела?

– Мне кажется, хорошо. Но мама велела на сегодня закончить.

– Мамочка права. Уже половина девятого. Зайдешь сначала в ванную?

– Само собой.

– Вот это правильно. А то у тебя в ушах уже растет картошка. А еще огурцы, морковка, зеленый лук и…

Смех Дэнни затих, отрезанный дверью ванной комнаты. Он всегда закрывался, когда делал свои дела, в то время как Уэнди и Джек относились к этому как бог на душу положит. Еще один признак – и их становилось все больше, – что в доме живет полноценная личность с индивидуальными особенностями, а не копия родителей. Уэнди это немного печалило. Наступит день, когда ее дитя станет для нее совершенно чужим, а она будет чужой для него… Да, но не настолько чужой, как ее собственная мать для нее? Боже, не допусти, чтобы с ними случилось такое! Пусть он вырастет, но продолжает любить свою маму.

Пишущая машинка Джека снова начала стрелять короткими очередями.

Продолжая сидеть на стуле рядом со столом Дэнни, она неспешно осмотрела комнату сына. Крыло планера было аккуратно починено. На столе кипой громоздились учебники, книжки-раскраски и комиксы о Человеке-пауке с наполовину оторванными обложками. Повсюду были разбросаны цветные карандаши и отдельные предметы из набора «Линкольн логз». Зато коробка с моделью смешного «фольксвагена» аккуратно стояла посреди этого хаоса, все еще не вскрытая. Они с отцом возьмутся за сборку завтра вечером или в крайнем случае – послезавтра. Если занятия Дэнни будут продвигаться так же успешно, ждать выходных ему точно не придется. Стены украшали собственноручно нарисованные Дэнни портреты Винни-Пуха, Иа-Иа и Кристофера Робина, но Уэнди догадывалась, что совсем скоро им на смену придут плакаты с фотографиями обкурившихся рок-звезд. Невинность уходит и сменяется опытом. Ничего не поделаешь, детка. Такова человеческая природа. И нечего слезы лить. Уэнди это понимала, но все равно ее сердце сжимала тоска. На будущий год он пойдет в школу, и ей придется делить его с новыми друзьями. А ведь они с Джеком уже почти решили завести второго ребенка в тот краткий период, когда дела в Стовингтоне пошли на лад. Вот только сейчас она снова принимала таблетки. Слишком шаткой стала их жизнь, слишком непредсказуемым – будущее. Одному Богу известно, куда их занесет через девять месяцев.

Потом ее взгляд упал на осиное гнездо.

В комнате Дэнни оно занимало самое почетное место, на большой пластмассовой тарелке на прикроватной тумбочке. Уэнди это не понравилось, пусть гнездо и было пустым. У нее мелькнула мысль спросить Джека, не могло ли там остаться зародышей, но она сразу поняла, что он только над ней посмеется. Зато завтра она непременно поинтересуется об этом у доктора, если ей удастся улучить момент, когда Джека не будет рядом. Ей претила сама идея, что эта серая штука, слепленная с помощью слюны тысяч препротивных тварей, лежала по ночам в каком-то футе от головы ее спящего сына.

В ванной продолжала литься вода, и она встала, чтобы пойти в большую спальню и проверить, все ли там в порядке. Джек даже не поднял взгляда, полностью погрузившись в мир, который создавал сам, уставившись в пишущую машинку и зажав в зубах сигарету.

Она тихо постучала в дверь ванной.

– Как ты там, док? Не заснул?

Ответа не последовало.

– Дэнни!

Молчание. Она подергала дверь, которая оказалась заперта.

– Дэнни! – Теперь она встревожилась не на шутку. Изнутри не доносилось никаких звуков, не считая бегущей воды. – Дэнни? Открой дверь, дорогой.

Никакого ответа.

– Дэнни!

– Боже милосердный, Уэнди, как я могу сосредоточиться, если ты постоянно барабанишь в эту дверь?

– Но Дэнни заперся в ванной и не отзывается.

Джек с бесконечно усталым видом обошел свой рабочий стол. Стукнул в дверь кулаком, один раз, но очень громко.

– Открывай, Дэнни! Уже не до игр.

Но и его призыв остался без ответа.

Джек постучал еще сильнее.

– Перестань валять дурака, док! Пора спать – значит, пора спать. Отшлепаю, если сейчас же не откроешь.

Он начинает терять контроль над собой, подумала Уэнди, и ей стало совсем страшно. Он ведь Дэнни и пальцем не тронул с того самого вечера два года назад, но сейчас Джек выглядел достаточно обозленным, чтобы выполнить свою угрозу.

– Дэнни, милый… – начала она.

Ни звука. Только шум воды.

– Дэнни, если из-за тебя мне придется сломать дверь, могу гарантировать, что этой ночью спать ты сможешь только на животе, – пригрозил Джек.

Никакой реакции.

– Выломай ее, – сказала она, задохнувшись от страха. – Скорее!

Он поднял ногу и нанес мощный удар справа от дверной ручки. Хлипкий замок мгновенно поддался, дверь распахнулась, с грохотом стукнулась о стену ванной и снова наполовину закрылась, отброшенная назад.

– Дэнни! – закричала она.

Вода лилась в раковину под большим напором. Рядом лежал тюбик зубной пасты с отвинченной крышкой. Дэнни сидел на краю ванны напротив двери в комнату, едва удерживая в вялой левой руке зубную щетку, тонкий слой пасты размазался вокруг его рта. При этом он, словно в трансе, не сводил глаз с зеркальной дверцы шкафчика над раковиной, где хранились туалетные принадлежности и лекарства. На его лице запечатлелось выражение немого ужаса, и Уэнди сразу подумала, что у него эпилептический припадок и он подавился собственным языком.

– Дэнни!

Но он не отвечал. Только клокочущие звуки вырывались из его гортани. А затем ее оттолкнули в сторону с такой силой, что она ударилась о вешалку с полотенцами, и Джек опустился перед мальчиком на колени.

– Дэнни! Дэнни! – повторял он, щелкая пальцами перед пустыми глазами сына.