Текст книги "Сияние"

Глава 17
На приеме у доктора

Раздетый до трусиков и лежавший на смотровом столе Дэнни Торранс казался очень маленьким. Он смотрел на доктора («Зови меня Билл») Эдмондса, который подкатил к нему большой и непонятный черный агрегат. Дэнни скосил глаза, чтобы лучше разглядеть его.

– Не надо пугаться, парень, – сказал Билл Эдмондс. – Это всего лишь электроэнцефалограф. Больно не будет.

– Электро…

– Сокращенно мы называем его ЭЭГ. Я подцеплю кучу разных проводов к твоей голове… Нет, нет, не воткну, а только прикреплю, а потом самописцы в этом приборе сделают запись активности твоего мозга.

– Как в «Человеке за шесть миллионов долларов»?

– Да, примерно так. Ты бы хотел стать похожим на Стива Остина, когда вырастешь?

– Ни за что! – ответил Дэнни, а медсестра между тем прикрепляла электроды к крошечным выбритым участкам кожи на голове мальчика. – Папа говорит, что однажды у него в башке случится короткое замыкание… и он окажется в… Короче, в полной заднице.

– Понимаю, что ты имеешь в виду, – дружелюбно сказал доктор Эдмондс. – Там уже побывали многие, включая и твоего покорного слугу. Однако ЭЭГ крайне важна, потому что может поведать нам об очень многих вещах.

– О каких, например?

– Например, страдаешь ли ты эпилепсией. Это такое заболевание…

– Да, я знаю, что такое эпилепсия.

– Неужели?

– Конечно. У нас в детском саду в Вермонте – я ходил в детский сад, пока был совсем маленьким – был мальчик, который ею болел. Поэтому ему не разрешали пользоваться цветовой доской.

– Что это за доска такая, Дэнни? – Доктор включил аппарат. Тонкие изломанные линии поползли по миллиметровке.

– Обычная с виду доска, но с кучей лампочек. Разного цвета. Когда ты ее включал, некоторые лампочки загорались, но не все сразу. Если ты правильно угадывал, как называется цвет, и нажимал нужную кнопку, лампочки гасли. Так вот, Бренту нельзя было ею пользоваться.

– И правильно, поскольку яркие вспышки иногда могут спровоцировать приступ эпилепсии.

– Вы имеете в виду, что от цветовой доски у Брента мог случиться припадок?

Эдмондс и его помощница невольно улыбнулись и обменялись быстрыми взглядами.

– Неэлегантно, но по сути верно, Дэнни.

– Что?

– Ты все понял правильно, однако вместо грубоватого слова «припадок» лучше было бы сказать, что у него мог произойти приступ болезни. Так выражаться некрасиво… Но все! Теперь ты должен лежать тихо, как мышка.

– Ладно.

– Дэнни, скажи мне, когда у тебя бывают эти… Хорошо, подберем название позже. Перед тем как это с тобой случается, не припоминаешь, чтобы сначала видел яркую вспышку света?

– Нет.

– А какие-нибудь интересные звуки не слышатся? Колокола, например? Или что-то похожее на звонок в дверь?

– Не-а.

– Тогда как насчет запахов? Ничего странного? Может быть, вдруг начинает пахнуть апельсинами, древесными опилками или чем-нибудь неприятным? Скажем, гнилью?

– Нет, сэр.

– Перед тем как отключиться, не хочется ли тебе порой заплакать, хотя тебе вовсе не грустно?

– Никогда.

– Что ж, неплохо.

– Так у меня есть эпилепсия, доктор Билл?

– Вряд ли, Дэнни. Полежи тихо еще немного. Мы почти закончили.

Аппарат гудел и стрекотал еще минут пять, а потом доктор Эдмондс выключил его.

– Вот мы и закончили, приятель, – сказал он деловито. – Пусть Салли теперь снимет с тебя электроды, а потом проходи в соседний кабинет. Мне хочется немного побеседовать с тобой. О’кей?

– Конечно.

– А вас, Салли, попрошу сделать ему кожный тест, прежде чем отправить ко мне.

– Сделаю.

Эдмондс оторвал длинный завиток бумажной ленты, который успел за это время выползти из нутра черной машины, и, на ходу просматривая его, вышел.

– Мне придется сделать тебе небольшой укольчик в руку, – сказала медсестра, когда Дэнни натянул на себя джинсы. – Это нужно, чтобы проверить, нет ли у тебя туберкулеза.

– В прошлом году меня уже проверяли в детском саду, – сказал Дэнни, но без особой надежды.

– Видишь, как давно это было? А теперь ты уже совсем большой мальчик, верно?

– Должно быть, так, – вздохнул Дэнни и протянул руку на заклание.

Затем он надел рубашку, обулся в кроссовки и через раздвижную дверь вошел в кабинет доктора Эдмондса. Тот сидел на краю своего письменного стола и в задумчивости покачивал ногой.

– Привет тебе еще раз, Дэнни.

– Привет.

– Как твоя рука? – спросил он, кивая на левую руку Дэнни, обмотанную бинтом.

– Уже хорошо.

– Рад слышать. Я просмотрел результаты ЭЭГ, и там тоже все в порядке. Но я все равно собираюсь отправить их в Денвер моему другу, который зарабатывает на жизнь чтением подобных штуковин. Просто хочу подстраховаться.

– Конечно, сэр.

– Расскажи мне о Тони, Дэн.

Дэнни шаркнул ногой по полу.

– Это просто мой невидимый дружок, – сказал он. – Я его придумал. Чтобы не скучать одному.

Эдмондс рассмеялся и положил руки на плечи Дэнни.

– Это мне уже сказали твои мама с папой. Но давай-ка посекретничаем, приятель, а? Я ведь твой врач. Скажи мне правду, и я обещаю никому ничего не говорить без твоего разрешения.

Дэнни задумался над его предложением. Он посмотрел на Эдмондса, а потом сделал небольшое усилие, чтобы сосредоточиться и перехватить мысли доктора, в крайнем случае по цветовой гамме понять его настроение. И внезапно у него в голове нарисовалась до странности успокаивающая картина: шкафы для документов, чьи дверцы закрываются и запираются на замок одна за другой. А на дверцах прямо по центру висят небольшие таблички с надписями: «А – В, СЕКРЕТНО», «Г – Ж, СЕКРЕТНО», и так далее. На душе у него сразу полегчало.

И потому он осторожно начал:

– На самом деле я не знаю, кто такой Тони.

– Он твой ровесник?

– Нет. Ему, наверное, уже лет одиннадцать. Но иногда мне кажется, что он даже старше. Я никогда не видел его по-настоящему близко. Возможно, ему уже достаточно лет, чтобы водить машину.

– Значит, ты видишь его только издалека, так?

– Да, сэр.

– И он всегда появляется, прежде чем ты теряешь сознание?

– Но я не теряю сознание. Я как бы следую за ним. И он показывает мне разные вещи.

– Что, например?

– Ну… – Дэнни недолго колебался, а потом рассказал Эдмондсу о папином чемодане, в котором лежало все, что он написал, и о том, что грузчики все-таки не потеряли его где-то между Вермонтом и Колорадо. Он все время стоял под лестницей.

– И твой папа нашел его там, где сказал Тони?

– Да, сэр. Но только Тони не просто сказал. Он показал мне его.

– Понятно. А что Тони показал тебе вчера вечером? Когда ты заперся в ванной комнате?

– Я не помню, – поспешно ответил Дэнни.

– Ты уверен?

– Да, сэр.

– Я только что сказал, что ты заперся в ванной. Но ведь все было не так, верно? Это Тони запер дверь.

– Нет, сэр. Тони не мог сам запереть дверь, потому что он не настоящий. Он хотел, чтобы я это сделал. И я ее запер.

– Тони всегда показывает тебе, где лежат потерявшиеся вещи?

– Нет, сэр. Иногда он показывает мне то, что должно случиться.

– В самом деле?

– Да. Тони однажды показал мне парк развлечений и аттракционов в Грейт-Баррингтоне. Он сказал, что папа отвезет меня туда на мой день рождения. И так оно и вышло.

– Что еще он тебе показывает?

Дэнни нахмурился.

– Какие-то знаки и вывески. Он все время показывает мне старые надписи. А я не могу ничего прочитать. Или почти ничего.

– Зачем же, как ты думаешь, Тони делает это, Дэнни?

– Понятия не имею. – Тут его лицо прояснилось. – Но папа с мамой сейчас учат меня читать, и я очень стараюсь научиться побыстрее.

– Чтобы суметь прочитать вывески и знаки Тони?

– Не только. Я просто хочу уметь читать. Но и для этого тоже, да.

– Тебе нравится Тони?

Дэнни потупил взгляд в пол и ничего не ответил.

– Дэнни?

– Трудно сказать, – отозвался он наконец. – Когда-то нравился. Я даже надеялся, что он станет приходить каждый день, потому что он всегда показывал мне только хорошее. Особенно с тех пор, как мама с папой перестали думать о РАЗВОДЕ.

Взгляд доктора Эдмондса стал очень внимательным, но Дэнни этого не заметил. Он смотрел в пол, думая только о том, как ему лучше выразить свои мысли.

– Но теперь всякий раз, когда он приходит, Тони показывает мне плохие вещи. Страшные вещи. Как в ванной вчера. Это жалит меня так же больно, как те осы. Только картины, которые показывает Тони, делают мне больно здесь.

И он приставил указательный палец к виску, словно пистолет.

– Что же это за вещи, Дэнни?

– Я не могу вспомнить! – воскликнул Дэнни с мукой в голосе. – Я бы вам все рассказал, если бы мог! Но мне кажется, я не могу ничего вспомнить, потому что это настолько плохо, что я сам не хочу ничего запоминать. Когда я прихожу в себя, в памяти остается только РОМ.

– Ром? О чем ты говоришь, Дэнни?

– Я не знаю!

– Дэнни?

– Что, сэр?

– Ты можешь сделать так, чтобы Тони пришел прямо сейчас?

– Не знаю. Он не всегда приходит. А теперь я даже не уверен, хочу ли, чтобы он снова явился когда-нибудь.

– Попробуй, Дэнни. Я буду все время рядом с тобой.

Дэнни посмотрел на Эдмондса с сомнением. Тот ободряюще кивнул ему.

Дэнни глубоко, протяжно вздохнул и тоже кивнул:

– Ладно. Но не уверен, что получится. Я никогда прежде не делал этого, если кто-то наблюдал за мной. Да и Тони приходил не всякий раз.

– Не придет так не придет, – сказал Эдмондс. – Я просто хочу, чтобы ты попытался.

– Хорошо.

Дэнни опустил взгляд на медленно раскачивавшиеся мокасины на ногах врача и направил мысленное усилие за пределы комнаты. В сторону мамы и папы. Они были где-то поблизости… Да, прямо за этой стеной, на которой висела картина. В приемной, куда они все вошли в самом начале. Сидели рядом, но молчали. Листали журналы. Беспокоились. О нем.

Он сильнее сосредоточился, сдвинув брови в попытке понять общее направление мыслей своей мамы. Это всегда было сложнее, если она не находилась с ним в одной комнате. Но потом у него начало получаться. Мама думала о сестре. О своей сестре. Сестра была мертва. И мама считала, что именно это превратило ее собственную маму в такую

(мразь?)

в такую старую склочницу. Потому что другая ее дочь умерла. Совсем маленькой девочкой ее

(сбила машина о боже я больше не переживу ничего подобного как случай с эйлин но что если он болен серьезно болен раком или менингитом лейкемией или у него найдут опухоль в мозгу как у сына джона гантера или мышечную дистрофию или о господи дети в его возрасте часто страдают от белокровия облучение и химиотерапия мы не сможем себе этого позволить но ведь не могут же они просто так выкинуть ребенка умирать на улице правда ведь и вообще с ним все в порядке в полном порядке ты не должна даже допускать подобных мыслей)

(Дэнни…)

(об эйлин и)

(Дэнни-и-и…)

(о той машине)

(Дэнни-и-и…)

Тони не появился. Он лишь услышал его голос. Но как только голос начал отдаляться, Дэнни последовал за ним в темноту, падая и спотыкаясь, устремился в магическим образом возникшую дыру между качавшимися мокасинами доктора Билла, миновав какое-то место, откуда доносился стук, миновав в темноте ванну, в которой колыхалось нечто ужасное, миновав звуки, напоминавшие благостный перезвон церковных колоколов, миновав часы под стеклянным колпаком.

Затем темноту немного рассеял тусклый свет одинокой лампочки, пробивавшийся сквозь паутину. Стал виден каменный пол, сырой и отталкивающе грязный. Откуда-то доносился монотонный механический грохот, но приглушенный, не страшный. Наоборот, навевавший дрему. Я обязательно это забуду, подумал Дэнни с вялым удивлением.

Когда его глаза привыкли к темноте, он смог разглядеть впереди Тони, точнее, его силуэт. Тони на что-то смотрел, и Дэнни тоже напряг зрение и постарался понять, что это.

(Твой папа. Видишь своего папу?)

Конечно же, он его видел. Как же он мог не заметить его, несмотря на плохое освещение? Папа стоял на коленях, разглядывая в луче карманного фонарика картонные коробки и деревянные ящики. Коробки были старые и заплесневелые. Некоторые развалились, и их содержимое рассыпалось по полу. Журналы, книги, какие-то бланки, похожие на счета. Папа изучал все это с пристальным интересом. А потом он поднял взгляд и направил луч фонарика в другую сторону. Свет упал на еще одну книгу, большую, скрепленную золотым шнуром. Обложка напоминала белую кожу. Не книга, а альбом. Дэнни ощутил внезапный порыв окликнуть отца, сказать ему, что не надо трогать альбом, что лучше оставить его в покое, что есть такие вещи, которые не следует открывать. Но папа уже поднялся и направился в ту сторону.

Механический гул, в котором Дэнни теперь узнал шум котла «Оверлука» – папа ходил проверять его три или даже четыре раза в день, – перешел в зловещий ритмичный скрежет. Потом он стал скорее напоминать звук… Звук ударов молота. А запахи плесени, сырости, подгнившей бумаги сменились чем-то другим – острым, чуть можжевеловым запахом Скверной Жидкости. Он окутал папу, когда тот добрался до альбома и… ухватился за него.

Тони незримо присутствовал где-то в темноте,

(Это бесчеловечное место превращает людей в монстров. Это бесчеловечное место)

повторяя одну и ту же непонятную фразу снова и снова.

(превращает людей в монстров.)

Дэнни снова провалился в темноту, но теперь его сопровождал громкий грохот, который уже не был шумом бойлера, а перешел в отчетливый звук молотка, со свистом разрезавшего воздух, прежде чем вонзиться в шелк обоев и выбить из стены струйку алебастровой пыли. Он снова скрючился на сине-черных джунглях коврового покрытия.

(Выходи)

(Это бесчеловечное место)

(и получи по заслугам!)

(превращает людей в монстров.)

Со стоном, который эхом отдался в голове, Дэнни сумел вырваться из темноты. Его держали чьи-то руки, и он напрягся, решив, что темные силы из мира «Оверлука», показанного Тони, каким-то образом смогли проследовать за ним в действительность… Но потом он услышал, как доктор Эдмондс говорит:

– Все хорошо, Дэнни. Ты в полном порядке. Все хорошо.

Дэнни узнал сначала доктора, а потом и кабинет. Он начал дрожать всем телом. Эдмондс крепко держал его.

Когда дрожь стала утихать, врач спросил:

– Ты произнес слово «монстры», Дэнни. Что это было?

– Это бесчеловечное место, – сдавленно вырвалось у него. – Тони сказал мне… Это бесчеловечное место… Превращает… Превращает…

Он помотал головой:

– Больше ничего не помню.

– Постарайся как следует.

– Не могу!

– Но Тони появился?

– Да.

– Что он тебе показал?

– Темноту. Какие-то стуки. Не помню.

– Где ты был?

– Оставьте меня в покое! Я ничего не помню! Оставьте меня в покое! – Он начал всхлипывать от охватившего его чувства страха, беспомощности и разочарования. Все ушло, растворилось, слиплось в подобие мокрого комка бумаги, на которой остались воспоминания, нечитаемые и неразборчивые.

Эдмондс подошел к кулеру и принес мальчику бумажный стаканчик с водой. Дэнни жадно выпил воду, и Эдмондс принес ему еще.

– Так лучше?

– Да.

– Пойми, Дэнни, я не собираюсь давить на тебя. И нисколько не сомневаюсь в твоих словах. Но ты не мог бы припомнить хоть что-то до появления Тони?

– Помню маму, – медленно ответил Дэнни. – Она волновалась за меня.

– Мамы всегда волнуются за своих детей, друг мой.

– Нет… Не так. У нее была сестра Эйлин, которая погибла еще совсем маленькой. Она вспомнила, как Эйлин сбила машина, и только поэтому стала тревожиться за меня. Больше я ничего не могу вспомнить.

Эдмондс внимательно посмотрел на него.

– То есть она думала обо всем этом прямо здесь? Сидя в моей приемной?

– Да, сэр.

– Откуда же ты можешь это знать, Дэнни?

– Сам не понимаю, – печально ответил мальчик. – Должно быть, это сияние.

– Что-что?

Но Дэнни лишь вяло помотал головой.

– Я ужасно устал. Могу я пойти к маме с папой? Мне не хочется больше отвечать ни на какие вопросы. Я устал. И у меня тяжесть в животе.

– Тебя может вырвать?

– Нет, сэр. Мне просто нужно к маме с папой.

– Так и быть, Дэн. – Доктор Эдмондс поднялся. – Иди в приемную и побудь с родителями, но только минутку. А потом попроси их зайти. Мне нужно побеседовать и с ними тоже. Договорились?

– Да, сэр.

– Там есть книжки, которые ты сможешь пока полистать. Ты же любишь книжки?

– Да, сэр, – послушно ответил Дэнни.

– Ты хороший мальчик.

Дэнни лишь слабо улыбнулся.

* * *

– Я не обнаружил у него никаких признаков заболевания, – сообщил доктор Эдмондс чете Торрансов. – По крайней мере в физиологическом смысле. Что касается умственной сферы, то он очень развит, но наделен, пожалуй, избытком воображения. Такое случается. Некоторым детям нужно дорасти до своей фантазии, как до купленной на вырост обуви. Фантазии Дэнни сейчас еще слишком велики для его возраста. Вы когда-нибудь проверяли коэффициент интеллекта мальчика?

– Я не верю в эти цифры, – сказал Джек. – Они заранее формируют предвзятое отношение со стороны как родителей, так и учителей.

Доктор Эдмондс кивнул:

– Вероятно, так и есть. Но если вы однажды протестируете его, то, как мне представляется, обнаружите, что он опережает в умственном развитии свою возрастную группу. Его словарный запас и умение выражать свои мысли просто поразительны для ребенка, которому нет еще и шести.

– Просто мы всегда старались разговаривать с ним на равных, – сказал Джек не без гордости.

– Конечно. Потому что вам едва ли когда-либо нужно было снисходить до его возраста, чтобы он вас понял, – заметил Эдмондс, поигрывая своей авторучкой. – Когда он был у меня на приеме, то впал в транс. По моей просьбе. Все происходило в точном соответствии с вашим описанием вчерашнего происшествия в ванной. Все его мышцы расслабились, тело поникло, а глазные яблоки закатились. Классический случай самогипноза. Но он меня поразил. Я, признаться, все еще нахожусь под сильным впечатлением.

Торрансы дружно подались вперед.

– Как это было? – встревоженно спросила Уэнди, и Эдмондс, осторожно подбирая выражения, описал состояние, в которое впал Дэнни, его сбивчивые фразы, из которых доктор сумел выловить только слова «монстры», «темнота» и «грохот». И последовавшие затем слезы, почти истерику и нервную реакцию желудка.

– Опять этот Тони, – буркнул Джек.

– Но что означали его слова? – допытывалась Уэнди. – У вас есть какие-то соображения по этому поводу?

– Есть кое-что. Но вам это может не понравиться.

– Все равно нам нужно знать. Говорите, – сказал Джек.

– Из того, чем Дэнни поделился со мной, можно заключить, что его «невидимый дружок» действительно был ему другом до тех пор, пока вы не перебрались из Новой Англии сюда. Тони стал страшным только после вашего переезда. Приятные сновидения переросли в кошмары, которые тем более пугают вашего сына, поскольку он не запоминает в точности, что же такого страшного ему приснилось. У него возник мощный буфер между сознанием и подсознанием, которым руководит чертовски строгий пуританин. Нечто вроде внутреннего цензора, который пропускает в сознание лишь малые дозы информации из сферы подсознательного, да и они зачастую носят чисто символический характер. Это описание – очень примитивный пересказ теории Фрейда, но оно может дать вам представление о том, что нам известно о внутренних процессах, происходящих в человеческом мозгу.

– Вы считаете, что это переезд так плохо повлиял на душевное состояние Дэнни? – спросила Уэнди.

– Весьма вероятно. Особенно если переезд происходил при неблагоприятных, травматических для ребенка обстоятельствах, – ответил Эдмондс. – Они имели место?

Уэнди и Джек переглянулись.

– Я преподавал в школе, – медленно сказал Джек. – И лишился работы.

– Понятно, – кивнул Эдмондс и уложил в футляр авторучку, которую все это время вертел в руках. – Однако, боюсь, это еще не все. И продолжение может оказаться для вас болезненным. По всей видимости, ваш сын был убежден, что вы оба серьезно рассматривали возможность развода. Сейчас он рассказывает об этом легко, но только потому, что, как ему кажется, вы отказались от этой затеи.

У Джека отвисла челюсть, а Уэнди отпрянула, как от пощечины. Кровь мгновенно отлила от ее лица.

– Но мы никогда не обсуждали это между собой! – воскликнула она. – Ни в его присутствии, ни даже наедине друг с другом! Мы не…

– Думаю, будет лучше, если вы узнаете все подробности, доктор, – перебил Джек. – Вскоре после рождения Дэнни я превратился в законченного алкоголика. У меня были проблемы со спиртным, пока я учился в колледже, затем наступило небольшое улучшение после нашего знакомства с Уэнди, но дело стало совсем плохо с появлением на свет ребенка, когда писательское творчество, которое я считаю своим истинным призванием, зашло в тупик. Дэнни было три с половиной года, и он однажды разлил пиво на листы бумаги с моей работой… Листы, которые я сам прежде забраковал и собирался выбросить… И я… я… О дьявол! – Его голос дрогнул, но глаза остались сухими. – Это звучит так чудовищно, когда произносишь вслух… Короче, я слишком сильно сжал ему руку, когда повернул его, чтобы отшлепать, и сломал ее. Через три месяца я бросил пить. И с тех самых пор не прикасался к бутылке.

– Теперь кое-что прояснилось, – сказал Эдмондс совершенно невозмутимо. – Я, конечно, заметил, что был перелом, хотя кость срослась хорошо.

Он откинулся в кресле и положил ногу на ногу.

– Но сейчас, насколько я могу судить, ваш сын не подвергается никакому домашнему насилию. Кроме укусов ос, на его теле нет ни ссадин, ни синяков, если не считать характерных для любого здорового мальчика его возраста.

– Конечно же, нет! – горячо возмутилась Уэнди. – Джек и тогда вовсе не хотел…

– Не надо меня защищать, Уэнди, – вмешался Джек. – По правде говоря, я как раз хотел тогда причинить ему боль. Или даже сделать кое-что похуже.

Он посмотрел Эдмондсу прямо в глаза.

– А знаете, что действительно странно, доктор? Только что здесь впервые в жизни одним из нас было произнесено вслух слово «развод». И «алкоголизм». И «насилие». Три вещи произошли впервые одновременно. То есть в течение каких-то пяти минут.

– В этом-то и может корениться суть проблемы, – подхватил Эдмондс. – Но, к сожалению, психиатрия – не моя специальность. Если вы хотите показать Дэнни детскому психиатру, то я мог бы порекомендовать вам настоящего эксперта в этой области, который работает в медицинском центре «Мишэн ридж» в Боулдере. Хотя я считаю мой диагноз верным. Дэнни – очень умный, восприимчивый мальчик с живым воображением. Мне не верится, что он мог быть до такой степени расстроен вашими матримониальными проблемами. Совсем маленькие дети готовы принять все. Они не ведают стыда, как и необходимости что-то скрывать.

Джек внимательно изучал свои руки. Уэнди взяла одну из них и сжала.

– Однако Дэнни чувствителен ко всему, что ему кажется неправильным. И главным здесь стала не его сломанная рука, а надлом – или трещина – в ваших отношениях. В разговоре со мной он упомянул о разводе, но не о сломанной руке. Когда моя медсестра обратила внимание на перелом, он просто пожал плечами. Он не придает тому случаю значения. «Это было очень давно…» – так, по-моему, он выразился.

– Нет, но каков мальчишка… – пробормотал Джек, стиснув зубы. – Мы его недостойны.

– Тем не менее он ваш сын, – сухо заметил Эдмондс. – И порой он убегает от проблем в мир своих фантазий. В этом нет ничего необычного, так делают многие дети. Помнится, когда я сам был в возрасте Дэнни, то тоже завел себе «невидимого друга» – говорящего петушка по кличке Чаг-Чаг. Естественно, никто не мог видеть Чаг-Чага, кроме меня самого. Старшие братья часто бросали меня одного, и тогда Чаг-Чаг приходился как нельзя кстати. И конечно же, вы оба должны понимать, почему друг Дэнни носит имя Тони, а не Майк, Хэл или, например, Датч.

– Мы понимаем, – заверила его Уэнди.

– Вы пытались объяснить ему это?

– Нет, – ответил Джек. – А надо?

– Едва ли. Пусть он сам дойдет до этого логическим путем, когда настанет время. Видите ли, судя по всему, фантазии Дэнни значительно глубже и разнообразней, чем те, которыми обычно сопровождается синдром «невидимого друга». Но это лишь дает нам представление, насколько Тони ему необходим. Вернее, был необходим. Тони являлся и показывал ему приятные вещи. Иногда поразительные. Но неизменно хорошие. Однажды Тони показал ему, где стоит потерянный папин чемодан – под ступеньками лестницы. В другой раз Тони предсказал, что папа с мамой повезут его на день рождения в парк аттракционов…

– В Грейт-Баррингтон! – воскликнула Уэнди. – Но как он мог узнать обо всем этом? Порой он немного пугает меня своими предвидениями. Я иной раз начинаю думать, что у него…

– «Третий глаз»? – с улыбкой спросил Эдмондс.

– Да. Ведь он же родился в сорочке, – сказала Уэнди уже не так уверенно.

Улыбка Эдмондса переросла в добрый раскатистый смех. Джек и Уэнди переглянулись, а потом тоже заулыбались, сами пораженные тем, как легко им говорить об этом. А ведь «странные догадки», которыми иногда удивлял их Дэнни, были еще одной темой, которую они старались обходить стороной.

– Только не говорите мне, что ему подвластна, допустим, левитация, – улыбаясь, продолжил Эдмондс. – Нет, нет и нет. Боюсь, что экстрасенсорным даром здесь и не пахнет. Это обычная, свойственная многим людям восприимчивость к деталям, которых другие не замечают, а у Дэнни она развита до чрезвычайной степени. Поискать чемодан под лестницей он подсказал вам, мистер Торранс, когда понял, что вы уже осмотрели все остальные места. Он действовал в данном случае элементарным методом исключения, вам не кажется? Эту задачку без труда бы решил даже герой слабенького детектива. Рано или поздно вы бы сами сообразили заглянуть туда. Теперь что касается парка в Грейт-Баррингтоне. Скажите мне, чья идея это была изначально? Ваша или его собственная?

– Его, разумеется, – ответила Уэнди. – Он часто видел рекламу в утренних детских телепередачах. И горел желанием побывать там. Но проблема заключалась в том, что мы не могли позволить себе такую поездку. И пришлось сказать ему об этом.

– А потом вдруг журнал, в котором я еще в семьдесят первом году опубликовал один свой рассказ, мне прислали чек на пятьдесят долларов, – добавил Джек. – По-моему, за повторное использование произведения в своем ежегодном альманахе или что-то в этом роде. И мы решили потратить деньги на Дэнни.

Эдмондс пожал плечами:

– Исполнение желания вкупе с удачным стечением обстоятельств.

– А ведь, черт возьми, с этим не поспоришь! – согласился Джек.

Эдмондс улыбнулся:

– К тому же Дэнни сам признался мне, что Тони часто показывал ему события, которые так и не происходили. В таких случаях это были его собственные ошибки восприятия, только и всего. Дэнни бессознательно и бескорыстно занимается тем же, на чем все эти так называемые целители и предсказатели вполне сознательно и цинично делают деньги. Его можно только уважать за это. И если жизнь не заставит его коренным образом измениться, из него вырастет выдающаяся личность.

Уэнди кивнула. Она никогда не сомневалась, что Дэнни ждет незаурядное будущее, однако предложенные доктором объяснения показались ей слишком поверхностными и легковесными. У них был вкус маргарина, а не настоящего масла. Эдмондс ведь не жил в их семье. И не мог видеть, как легко Дэнни находил потерянные пуговицы, догадывался, что журнал с телепрограммой завалился за спинку дивана, упрямо надевал в детский сад калоши, хотя на дворе сияло солнце… А вечером они возвращались домой под проливным дождем, шлепая по лужам. Эдмондс не сталкивался с многочисленными случаями, когда Дэнни предугадывал желания обоих родителей. Она могла совершенно внезапно захотеть чая, а когда приходила на кухню, обнаруживала на столе приготовленную чашку с пакетиком заварки. Могла вспомнить, что пора вернуть в библиотеку книги, и находила их сложенными аккуратной стопкой в прихожей, причем сверху лежал ее читательский билет. Джеку только-только приходило в голову натереть «фольксваген» воском, а Дэнни уже сидел рядом с машиной, дожидаясь этого действа и слушая жестяные звуки поп-музыки, доносившиеся из радиоприемника.

Но она лишь спросила:

– Тогда почему сейчас начались кошмары? Зачем Тони велел ему запереться в ванной?

– Полагаю, это происходит из-за того, что Тони изжил свою способность приносить пользу, – ответил Эдмондс. – Он родился (я, конечно же, имею в виду Тони, а не Дэнни), когда вы с мужем отчаянно пытались спасти ваш брак. Ваш муж сильно пил. Произошел инцидент со сломанной рукой. Между вами установились внешне спокойные, но полные внутреннего напряжения отношения, казавшиеся недобрым предзнаменованием.

Внешне спокойные, но полные напряжения… Что ж, по крайней мере эти слова врача отражали реальное положение дел. Совместные трапезы, за которыми всем было не по себе, а застольная беседа сводилась к просьбам передать соль, настойчивым уговорам, чтобы Дэнни непременно доел всю морковку, и извинениям, что нужно срочно уйти. Долгие вечера, когда Джека не было дома и она лежала на диване, не проронив ни слезинки, а Дэнни пристраивался рядом, чтобы смотреть телевизор. Наступавшие затем утренние часы, когда они с Джеком шипели друг на друга, как две обозленные кошки, а между ними метался растерянный, дрожащий от страха мышонок. Все это было правдой,

(Боже, неужели старые раны никогда не перестанут ныть?)

неприглядной и неприятной, но правдой.

Эдмондс между тем продолжал:

– Но постепенно положение изменилось. Вы можете этого не знать, но шизоидные симптомы в поведении детей встречаются сплошь и рядом. Мы, взрослые, стараемся мириться с этим, потому что пришли к негласному соглашению, что все малыши немного не в себе. Им дозволено заводить себе «невидимых дружков». Когда им грустно, они могут прятаться в стенном шкафу, чтобы сбежать от всего мира. Они заводят исполненные величайшего смысла талисманы – кто какое-то особенное одеяло, кто плюшевого мишку, кто игрушечного тигренка. Они сосут пальцы. Когда взрослый человек начинает видеть то, чего нет на самом деле, мы сразу же записываем его в кандидаты на больничную палату с мягкими стенами. Но если ребенок заявляет, что в его комнате завелся тролль или на него в окно смотрел вампир, мы лишь снисходительно улыбаемся. У нас всегда есть универсальная фраза, которая годится, чтобы объяснить все подобные детские феномены. Мы просто говорим…

– Что он это перерастет, – закончил за него Джек.

Эдмондс моргнул.

– Да. В точности мои слова. Если говорить прямо, у Дэнни были все основания, чтобы страдать от вполне серьезного психоза. Несчастливая домашняя жизнь, гипертрофированное воображение и невидимый друг, настолько реальный для него, что он чуть не сделался таким же реальным даже для вас. И вместо того чтобы перерасти свою детскую шизофрению, он вполне мог врасти в нее.

– И стать аутистом? – спросила Уэнди. Она читала об аутизме. Ее пугал этот термин: он наводил на мысли о состоянии постоянного страха и окружавшем тебя белом безмолвии.