Текст книги "Оно"

Биллу хватило здравого смысла не спорить с большими парнями, когда они появились из кустов. Выглядели они, как разозленные охотники, преследующие зверя, который уже покалечил одного из них. Эдди, однако, опрометчиво открыл рот, и Генри Бауэрс стравил злость.

Билл их, само собой, знал: Генри, Рыгало и Виктор, едва ли не самые отъявленные негодяи в школе. Они пару раз избивали Ричи Тозиера, с которым Билл иногда водил дружбу. Но, по мнению Билла, вина отчасти лежала и на Ричи – не зря же его прозвали Балаболом.

Однажды в апреле Ричи сказал что-то насчет их воротников, когда они проходили мимо по школьному двору. Воротники они подняли, как Вик Морроу в «Школьных джунглях»[99]99
  Фильм «Школьные джунгли», вышедший на экраны в 1955 г., стал кинодебютом для американского актера Вика Морроу (1929–1982).


[Закрыть]. Билл, который сидел у стены и безо всякого интереса играл в шарики, полностью всей фразы не расслышал. Генри и его дружки тоже – но они услышали достаточно, чтобы повернуться в сторону Ричи. Билл предполагал, что Ричи намеревался сказать то, что сказал, тихим голосом. Но на свою беду, тихим голосом говорить Ричи не умел.

– Что ты сказал, маленький очкастый козел? – полюбопытствовал Виктор Крисс.

– Я ничего не сказал, – ответил Ричи, и это опровержение, на пару с лицом Ричи, на котором, вполне естественно, отражались смятение и страх, могли поставить точку. Да только рот Ричи более всего напоминал необъезженную лошадь, которая могла взбрыкнуть в любой момент. И теперь Ричи неожиданно добавил: – Вычисти серу из ушей, верзила. Пороха не одолжить?

Какое-то мгновение они остолбенело таращились на него, потом ринулись вдогонку. С прежнего места у стены здания Заика Билл наблюдал за этой неравной гонкой, от самого начала до предсказуемого завершения. Встревать смысла не имело; эти трое громил с радостью отколошматили бы двух сопляков вместо од ного.

Ричи по диагонали пересекал игровую площадку для самых маленьких, перепрыгивая через качалки и лавируя между качелями, осознав, что бежит в тупик, лишь когда уперся в забор из рабицы, который отделял школьную территорию от примыкающего к ней парка. Он попытался перелезть через забор, цепляясь за проволоку пальцами и втыкая в ячейки мыски кроссовок. И преодолел две трети пути до вершины, когда Генри и Виктор Крисс вернули его на землю: Генри – схватив за куртку, Виктор – за джинсы. Ричи кричал, когда его сдергивали с забора. На асфальт он упал спиной. Очки слетели. Он потянулся к ним, но Рыгало Хаггинс пнул их ногой – и в то лето одну из дужек обматывала изолента.

Билл поморщился и пошел к фасаду школы. Увидел, как миссис Могэн, одна из учительниц четвертого класса, спешит, чтобы прекратить это безобразие, но знал: они успеют крепко отделать Ричи, и когда она доберется до места избиения, Ричи уже будет плакать. Плакса, плакса, посмотрите на плаксу.

Биллу от них практически не доставалось. Они, разумеется, высмеивали его заикание. Иногда помимо насмешек он получал пинок или тычок. Однажды в дождливый день, когда они пошли на ленч в спортивный зал, Рыгало Хаггинс выбил из руки Билла пакет с завтраком и раздавил саперным сапогом, превратив содержимое в кашу.

– Ой-ей-ей! – прокричал Рыгало в притворном ужасе, поднял руки, принялся ими трясти. – И-и-извини, что так вышло с твоим за-а-автраком, г-г-гребаный козел! – И пошел по коридору к фонтанчику с водой у дверей мужского туалета. Привалившийся к фонтанчику Виктор Крисс так смеялся, что едва не надорвал живот. В итоге ничего страшного не произошло. Эдди Каспбрэк поделился с ним половиной сандвича с арахисовым маслом и джемом, а Ричи с радостью отдал ему яйцо, мать давала ему с собой яйца через день, а Ричи говорил, что от них его тошнит.

Но Билл считал, что лучше не попадаться у них на пути, а если уж попался – постарайся стать невидимкой.

Эдди забыл эти правила, и ему врезали.

С ним все было ничего, пока большие парни не перешли на другой берег, пусть даже из носа фонтаном лилась кровь. Когда носовой платок Эдди совсем промок, Билл отдал ему свой, заставил положить руку под шею и запрокинуть голову. Билл помнил, что его мать так поступала с Джорджи. Потому что у Джорджи иногда шла носом кровь…

Ох, как это тяжело – думать о Джорджи.

Когда шум, доносящийся с другого берега, где большие парни ломились сквозь Пустошь, полностью стих, а кровь из носа у Эдди почти остановилась, у него начался приступ астмы. Он хватал ртом воздух, пальцы разжимались и сжимались, словно хотели кого-то поймать, дыхание сделалось свистящим.

– Черт! – выдохнул Эдди. – Астма! Задыхаюсь!

Он принялся нащупывать ингалятор, наконец вытащил его из кармана. Ингалятор напоминал флакон «Уиндекса», с распылителем вместо пробки. Эдди сунул распылитель в рот, нажал на рычаг клапана.

– Лучше? – озабоченно спросил Билл.

– Нет. Он пуст. – Эдди посмотрел на Билла полными паники глазами, которые говорили: «Я попал, Билл! Я попал!»

Пустой ингалятор выкатился из его руки. Речка продолжала журчать, ее ни в малейшей степени не волновал тот факт, что Эдди едва мог дышать. Билл вдруг подумал, что в одном большие парни правы: это действительно была детская плотина. Но они играли. Черт побери, и он разозлился из-за того, что все так обернулось.

– Де-е-ержись, Э-Э-Эдди.

Последующие сорок минут или чуть больше Билл просидел рядом с ним, и сомнений, что приступ ослабнет, только прибавлялось. К моменту появления Бена сомнения эти уже перешли в настоящий страх. Об облегчении речи не было – Эдди становилось все хуже. Аптека на Центральной улице, где Эдди получал лекарства, – почти в трех милях от того места, где они сейчас. И как бы все выглядело, если бы он оставил Эдди одного, а вернувшись с лекарством, нашел бы его без сознания или…

(пожалуйста, не надо даже думать об этом)

Или мертвым, безжалостно настоял его разум.

(как Джорджи, мертвым, как Джорджи)

Не будь таким говнюком! Он не собирался умирать!

Нет, наверное, не собирался. Но вдруг, вернувшись, он бы нашел впавшего в комбу Эдди? Билл все знал о комбе; он даже догадался, название этого состояния человека идет от комберов, больших таких волн на Гавайях, по которым мчатся серферы, и это правильно: в конце концов, что есть комба, как не волна, которая топит твой мозг? В медицинских сериалах, таких как «Бен Кейси», люди постоянно впадали в комбу и иногда оставались в ней, несмотря на истошные вопли Бена Кейси.

Он сидел, зная, что должен ехать за лекарством, но не мог оставить Эдди одного, не хотел оставлять его одного. Иррациональная, суеверная его часть точно знала, что Эдди впадет в комбу, как только он, Билл, повернется к нему спиной. А потом он посмотрел вдоль берега и увидел стоящего перед ним Бена Хэнскома. Разумеется, Бена он знал: самый толстый ребенок в школе тоже знаменитость, пусть такой славы мало кому хочется. Бен учился в параллельном пятом классе. Билл иногда видел его на переменах, стоящим в одиночестве, обычно в углу. Бен или читал книгу, или ел ленч из пакета размером с сетку, в каких стирают белье.

Теперь же, глядя на Бена, Билл подумал, что выглядит он похуже Генри Бауэрса. Верилось в это с трудом, но Билл доверял своим глазам. Даже не стал представлять себе, в каком вселенском поединке сошлись эти двое. Волосы Бена, заляпанные грязью, пиками торчали во все стороны. Свитер или футболка с длинными рукавами (теперь едва ли кто мог сказать, в чем Бен пришел в школу в этот день, да и не имело это никакого значения) превратилась в лохмотья, в пятнах крови и травы. Джинсы порвались на коленях.

Бен заметил, что Билл смотрит на него, и отпрянул, взгляд сразу сделался настороженным.

– Не-не-не-не у-у-у-уходи! – Билл вытянул руки вперед, ладонями вверх, показывая, что он не опасен. – Н-н-нам нужна по-по-помощь!

Бен осторожно приблизился. Он ступал так, будто одна, а то и обе ноги не держали его.

– Они ушли? Бауэрс и другие парни?

– Д-да, – кивнул Билл. – Послушай, мо-ожешь ты о-о-ос-таться с моим д-другом, пока я привезу его ле-е-екарство? У него а-а-а-а…

– Астма?

Билл кивнул.

Бен подошел к остаткам плотины и, морщась от боли, опустился на одно колено рядом с Эдди, который лежал с практически закрытыми глазами, а его грудь тяжело поднималась.

– Кто ударил его? – наконец спросил Бен. Поднял голову, и Билл прочитал на лице толстяка ту же злость, которую испытывал сам. – Генри Бауэрс?

Билл кивнул.

– Я так и думал. Конечно, иди. Я с ним побуду.

– Спа-а-а-а…

– Не надо меня благодарить, – оборвал его Бен. – Они наткнулись на вас из-за меня. Иди. Поторопись. Я должен вернуться домой к ужину.

Билл пошел молча. Он хотел бы сказать Бену, чтобы тот не принимал случившее близко к сердцу, вины Бена было не больше, чем Эдди, который по глупости открыл рот. Такие парни, как Генри и его дружки, – стихийное бедствие, которое в детском мире сродни наводнениям, торнадо или камням в почках. Ему хотелось это сказать, но он пребывал в таком напряжении, что у него ушло бы на это никак не меньше двадцати минут. А за это время Эдди мог впасть в комбу (это Билл тоже узнал от докторов Кейси и Килдейра[100]100
  Доктор Килдейр – персонаж фильмов 1930—1940-х, радиосериалов начала 1950-х, телесериалов 1960-х.


[Закрыть]; люди всегда впадают в комбу, а не уходят в нее).

Он поспешил вдоль берега, по течению речки, только раз оглянулся и увидел, что Бен Хэнском собирает камни у кромки воды. Мгновение Билл никак не мог взять в толк, зачем он это делает, потом понял. Бен готовил боезапас. На случай, если большие парни вернутся.

Для Билла Пустошь не представляла собой тайны. Этой весной он много здесь играл, иногда с Ричи, гораздо чаще с Эдди, иногда один. Конечно же, он не исследовал всю территорию, но мог найти дорогу от Кендускиг до Канзас-стрит без труда, что и сделал. Вышел к деревянному мостику, по которому Канзас-стрит пересекала один из безымянных ручьев, вытекавших из дренажной системы Дерри, чтобы влиться в Кендускиг. Сильвера он спрятал под этим мостом, веревкой привязал за руль к одной из опор, чтобы велосипед случайно не свалился в воду.

Билл развязал веревку, сунул за пазуху и, прилагая все силы, покатил Сильвера по насыпи, в подъем, потея, тяжело дыша, по пути пару раз потеряв равновесие и плюхнувшись на пятую точку.

Но в конце концов выкатил, перекинул ногу через высокую раму.

И, как всегда, оседлав Сильвера, стал совсем другим.

– Хай-йо, Сильвер, ВПЕРЕ-Е-ЕД!

Слова он произносил более грубым, чем обычно, голосом – голосом мужчины, которым ему предстояло стать. Сильвер медленно набирал скорость, одиночные звуки шелеста игральных карт о спицы колес сливались в пулеметный треск в полном соответствии с нарастанием скорости. Билл стоял на педалях, крепко вцепившись в рукоятки руля, с обращенными вверх запястьями. Выглядел он, как человек, пытающийся поднять невероятно тяжелую штангу. Жилы выступили на шее. Вены вздулись на висках. Уголки рта опустились, губы подрагивали от напряжения, он вел отчаянную, уже знакомую борьбу с массой и инерцией, напрягая все силы, чтобы заставить Сильвера двинуться.

Как и всегда, результат стоил затраченных усилий.

Сильвер покатил более резво. Дома уже не чинно проплывали, пролетали мимо него. По левую руку Билла, там, где Канзас-стрит пересекалась с Джексон, ранее свободный от бетонных оков Кендускиг становился Каналом. За перекрестком Канзас-стрит плавно уходила вниз, к Центральной и Главной улицам, деловому району Дерри.

Уличных перекрестков прибавлялось, но везде знаки «Уступи дорогу» благоволили к Биллу, и в голову даже не приходила мысль о том, что какой-нибудь водитель мог не обратить внимания на этот знак и раскатать его в кровавую лепешку. Но даже если бы такая мысль и пришла, маловероятно, чтобы он внес коррективы в свое поведение. Он мог бы это сделать в более ранний или поздний периоды своей жизни, однако та весна и начало лета выдались для него очень уж мрачным временем. Бен удивился бы, если кто-то спросил, одинок ли он; Билл удивился бы, если кто-то спросил, не ищет ли он смерти. «Ра-а-а-азумеется, н-нет!» – ответил бы сразу (и с негодованием), но это не меняло одного простого факта: по мере того как погода становилась теплее, его поездки по Канзас-стрит все больше напоминали безрассудную психическую атаку.

Эту часть Канзас-стрит прозвали Подъем-в-милю. Билл мчался вниз на полной скорости, согнувшись над рулем, чтобы уменьшить лобовое сопротивление, держась одной рукой за резиновую грушу клаксона, дабы при необходимости предупредить не подозревающих об опасности прохожих, его рыжеватые волосы отбросило назад, и они пошли волнами. Шелест игральных карт перешел в устойчивый рев. Натужная ухмылка уступила место широченной улыбке футбольного болельщика, довольного результатом игры. Жилые дома по правую руку уступили место промышленным зданиям (по большей части складам и мясоперерабатывающим заводам), которые при такой дикой скорости начали размываться, что пугало, но при этом и радовало. Слева краем глаза он улавливал сверкавший под лучами солнца Канал.

– ХАЙ-ЙО, СИЛЬВЕР, ВПЕРЕ-Е-ЕД! – торжествующе прокричал Билл.

Сильвер перелетел через первый бордюр, и в этом месте, как и всегда, ноги Билла потеряли контакт с педалями, он держался только за руль, пребывая на коленях того бога, которому поручено оберегать маленьких мальчиков. Он свернул на улицу, миль на пятнадцать превышая разрешенную скорость – двадцать пять миль в час.

В такие моменты ему удавалось отбросить все: заикание, пустые, полные боли глаза отца, бесцельно бродящего по мастерской в гараже, ужасающий вид пыли на чехле закрытого пианино на втором этаже – запыленного, потому что мама больше не играла на пианино. Последний раз это случилось в день похорон Джорджа – три методистских псалма. Джордж, выходящий из дома в дождь, в желтом дождевике, с бумажным корабликом, покрытым пленкой парафина, в руках; мистер Гарденер, идущий по улице двадцать минут спустя, с его телом, завернутым в окровавленное лоскутное одеяло; пронзительный крик боли матери. Все это он отринул. Превратился в Одинокого рейнджера, стал Джоном Уэйном, стал Бо Диддли[101]101
  Бо Диддли (1928–2008, настоящее имя Эллас Ота Бейнс) – американский певец, гитарист, автор песен. Один из родоначальников рок-н-ролла. Знаменит необычайно энергичной, яростной манерой игры.


[Закрыть], стал всеми, кем хотел быть, он больше не плакал, не боялся, не стремился укрыться за юбкой ма-а-амочки.

Сильвер летел, и Билл Денбро летел вместе с ним. Они вместе мчались вниз по Подъему-в-милю; шелест карт давно уже превратился в рев. Ноги Билла вновь нашли педали и он начал крутить их, чтобы разогнаться еще сильнее, чтобы достичь некой гипотетической скорости (не звука, а памяти), которая позволит пробить барьер боли.

Он мчался, склонившись над рулем; он мчался, чтобы обогнать дьявола.

Перекресток, на котором сходились Канзас-стрит, Центральная и Главная улицы, быстро приближался. Чистый хаос для одностороннего движения, со знаками, противоречащими друг другу, и сигналами светофора, регулирующими движение, которым полагалось работать синхронно, чего в действительности не было и в помине. В результате годом раньше в одной из передовиц «Дерри ньюс» написали, что такую схему движения могли придумать только в аду.

Как всегда, Билл стрельнул взглядом направо, налево, оценивая транспортный поток, выискивая зазоры, в которые мог бы нырнуть. Если бы он ошибся в расчетах (если бы, можно сказать, запнулся, как на слове), дело закончилось бы серьезными травмами, а то и смертью.

Он стрелой воткнулся в медленно движущиеся, забившие перекресток автомобили, проскочил на красный свет и взял влево, чтобы избежать столкновения с громыхающим «бьюиком». Стрельнул взглядом назад, обернувшись через плечо, чтобы убедиться, что средняя полоса движения пуста. Вновь посмотрел вперед и увидел, что через пять секунд врежется в задний борт пикапа, который остановился аккурат посреди перекрестка, пока водитель, похожий на дядюшку Айка[102]102
  Дядюшка Айк – прозвище Дуайта Эйзенхауэра (1890–1969), 34-го президента США (1952–1960).


[Закрыть], переводил взгляд с одного указателя на другой, чтобы не ошибиться с поворотом и не уехать в Майами.

Правую от Билла полосу занимал автобус, который курсировал между Дерри и Бангором. Мальчика это не смутило, и он взял курс на зазор между пикапом и автобусом, по-прежнему продвигаясь со скоростью сорок миль в час. В последний момент резко дернул головой в сторону, как солдат, слишком уж рьяно выполняющий приказ «равнение направо», чтобы зеркало с пассажирской стороны кабины пикапа не проредило ему зубы. Горячие выхлопные газы дизельного двигателя автобуса стянули горло, как крепкое спиртное. Он услышал, как резиновая ручка руля черканула по алюминиевого борту автобуса, на мгновение в поле его зрения попало белое как мел лицо водителя в фуражке «Гудзон бас компании». Водитель грозил Биллу кулаком и что-то кричал. Билл сомневался, что его поздравляли с днем рождения.

Трио старушек пересекало Главную улицу. Они уже сошли с той стороны, где располагался «Нью-Ингланд бэнк», и продвигались к противоположной, где был «Корабль обуви». Челюсти у них отвисли, когда мальчишка на велосипеде проскочил в каком-то полуфуте, будто мираж.

Тут самая опасная (и самая лучшая) часть пути для него и закончилась. Он опять сталкивался с реальной возможностью смерти, но и на этот раз им удавалось разминуться. Автобус его не раздавил; он не погиб сам и не убил ни одну из старушек, которые несли пакеты с логотипом магазина «Фрисис» и чеками, полученными от службы социального страхования; он не врезался в задний борт старого «доджа-пикапа» дядюшки Айка. Теперь он поднимался на холм, поэтому скорость падала. И что-то (ох, назовем это вожделением, почему нет?) уходило вместе со скоростью. Все мысли и воспоминания настигали его (ой, Билл, мы на какое-то время почти потеряли тебя, но ничего, мы уже здесь), чтобы соединиться с ним, подняться по рубашке, прыгнуть в ухо и ворваться в мозг, как детишки, спускающиеся по желобу горки. Билл чувствовал, как они устраиваются на привычных местах, как их разгоряченные тела толкают друг друга. «Ох! Уф! Наконец-то мы вновь в голове Билла! Давайте подумаем о Джордже! Отлично! Кто хочет начать?»

«Ты слишком много думаешь, Билл».

Нет… это как раз не проблема. Проблема – в его слишком богатом воображении.

Билл свернул в переулок Ричарда и через несколько мгновений выехал на Центральную улицу, педали он крутил медленно, чувствуя пот на шее и в волосах. Слез с велосипеда у «Аптечного магазина на Центральной», вошел в зал.

До смерти Джорджа Билл объяснил бы мистеру Кину, что ему нужно, заговорив с ним. Аптекарь не был человеком добрым, во всяком случае, Биллу он таковым не казался, но терпения ему хватало, он не стал бы ни передразнивать, не высмеивать мальчика. Но теперь заикание Билла заметно усилилось, и он действительно боялся, что с Эдди может случиться непоправимое, если он быстро не вернется к речке.

Поэтому, едва услышав от мистера Кина: «Привет, Билл Денбро, чем я могу тебе помочь?» – Билл взял листок с рекламой витаминов и на чистой обратной стороне написал: «Мы с Эдди Каспбрэком играли в Пустоши. У него начался сильный приступ астмы, он едва может дышать. Можете вы наполнить его ингалятор?»

Он протянул записку через застекленный прилавок мистеру Кину, тот прочел ее, посмотрел во встревоженные синие глаза Билла и кивнул.

– Разумеется. Подожди здесь. И не трогай того, что тебе трогать не следует.

Билл нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока мистер Кин что-то делал позади прилавка в глубине аптеки. И хотя вернулся он менее чем через пять минут, Биллу показалось, что прошла вечность, прежде чем аптекарь принес пластиковую бутылку-ингалятор Эдди. Протянул Биллу, улыбнулся.

– Это должно помочь.

– Спа-а-а-асибо, – ответил Билл. – У меня нет де-е-е-е…

– Все в порядке, сынок. У миссис Каспбрэк открытый счет. Я просто внесу в него эту сумму. Уверен, она только поблагодарит тебя за твою доброту и отзывчивость.

Билл, испытывая безмерное облегчение, поблагодарил мистера Кина и быстро ушел. Аптекарь выглянул в окно, наблюдая за Биллом. Увидел, как мальчик бросил ингалятор в багажную корзинку и неуклюже оседлал велосипед. «Неужели он сможет уехать на таком большом велосипеде? – подумал мистер Кин. – Сомневаюсь я, сильно сомневаюсь». Но юный Денбро как-то тронул велосипед с места, не свалившись с него, а потом медленно заработал педалями. Махина, которая выглядела для мистера Кина пародией на велосипед, раскачивалась из стороны в сторону. Ингалятор катался по багажной корзинке.

Мистер Кин усмехнулся. Если бы Билл увидел эту усмешку, она, безусловно, подтвердила бы его предположение, что аптекарю не занять высокого места среди добряков этого мира. Мрачная получилась усмешка, усмешка человека, который много размышлял о человеческой природе, но не находил в ней ничего утешительного. Да, он собирался внести стоимость противоастматического лекарства Эдди в счет Сони Каспбрэк, и, как обычно, она будет удивлена (отнесется с подозрением, а не с благодарностью) дешевизной этого препарата. «Другие-то лекарства такие дорогие», – говорила она. Миссис Каспбрэк – и мистер Кин хорошо это знал – относилась к людям, которые не верили, будто что-то дешевое может принести пользу. Он мог бы ободрать ее как липку за «Аэрозоль гидрокса», которым лечился ее сын, и несколько раз его так и подмывало это сделать – но с какой стати он должен пользоваться дуростью этой женщины? Он и так не умирает с голоду.

Дешевое лекарство? Да, не то слово. «Аэрозоль гидрокса» (применять, как указано в инструкции, которую мистер Кин аккуратно наклеивал на каждую бутылочку) стоил на удивление дешево, но даже миссис Каспбрэк не могла не признать, что препарат, несмотря на дешевизну, прекрасно держал в узде астму ее сына. А стоил он так дешево, потому что состоял исключительно из устойчивого соединения кислорода с водородом, в которое подмешивалась капелька камфорного масла, чтобы придать аэрозолю слабый медицинский вкус.

Иными словами, лекарством от астмы Эдди служила водопроводная вода.