Текст книги "Оно"

Они делали это ради тех, кому эти кости принадлежали, Джорджа и остальных… тех, кого притащили сюда, тех, кого еще только могли притащить, тех, кого оставили разлагаться в других местах.

– Нельзя.

– А если она заперта? – пискнула Беверли.

– О-она не за-аперта, – ответил Билл, а потом поделился истиной, которую знало его сердце: – Та-акие ме-еста ни-икогда не за-апираются.

Он поднес правую руку со сведенными вместе пальцами к дверце и толкнул. Она распахнулась, окатив всех потоком желтовато-зеленого света. Тут же в нос ударил запах зоопарка, невероятно сильный, невероятно насыщенный.

Один за другим они пролезли в сказочную дверцу и очутились в логове Оно. Билл…

…остановился так резко, что остальные наткнулись на него и друг на друга, совсем как товарные вагоны при экстренном торможении.

– Что такое? – спросил Бен.

– Оно п-приходило сю-юда. Г-Г-Глаз. Вы по-о-омните?

– Я помню, – ответил Ричи. – Эдди остановил его ингалятором. Притворившись, что это кислота. Еще сказал что-то эдакое. Классный был прикол, только я не помню, какой именно.

– Э-это не ва-ажно. Мы не у-увидим ничего такого, что видели ра-аньше. – Билл зажег спичку и оглядел остальных. Их лица в пламени спички выглядели светящимися изнутри, светящимися и загадочными. А еще – очень молодыми. – Ка-ак вы?

– Мы в порядке, Большой Билл, – ответил Эдди, но его лицо перекосилось от боли. Шина, наложенная Биллом, разваливалась. – А ты?

– Но-ормально, – ответил Билл и потушил спичку до того, как его лицо могло сказать им обратное.

– Как это случилось? – спросила Беверли, в темноте коснувшись его руки. – Билл, каким образом она могла…

– По-отому что я у-упомянул на-азвание города. О-она п-при-ехала за м-мной. Даже ко-огда я на-называл город, ч-что-то в-внутри т-требовало, ч-чтобы я за-аткнулся. Я не по-ослушался. – Он беспомощно покачал головой. – Но даже если о-она приехала в Де-е-ерри, я не по-онимаю, ка-ак она по-опала сю-юда. Если ее п-притащил сю-юда не Ге-е-енри, то-огда кто?

– Оно, – ответил Бен. – Мы знаем, Оно не всегда выглядит страшилищем. Оно могло прийти к ней и сказать, что ты в опасности. Притащить ее сюда, чтобы… нейтрализовать тебя, что ли. Лишить нас стержня. Потому что ты им был всегда, Большой Билл. Стержнем, на котором все держалось.

– Том? – задумчиво, почти удивленно произнесла Беверли.

– К-кто? – Билл зажег новую спичку.

Она посмотрела на него с отчаянной искренностью.

– Том. Мой муж. Он тоже знал. Во всяком случае, думаю, я сказала ему название города, точно так же, как ты сказал Одре. Я не знаю, запомнил он или нет. Тогда он сильно на меня злился.

– Господи, что у нас такое? Мыльная опера, в которой все рано или поздно появляются? – спросил Ричи.

– Не мыльная опера. – Билл говорил так, словно его мутило. – Шоу. Как цирк. Бев уехала из города и вышла замуж за Генри Бауэрса. И когда она ушла от него, он, само собой, приехал сюда. Совсем как настоящий Генри.

– Нет, я вышла замуж не за Генри, – возразила Бев. – Я вышла за своего отца.

– Если он бил тебя, какая разница? – спросил Эдди.

– По-одойдите ко м-мне, – попросил Билл. – Б-ближе.

Они подошли. Билл нащупал с одной стороны руку Ричи, с другой – здоровую руку Эдди. Скоро они образовали круг, как и в прошлый раз, когда их было больше. Кто-то обнял Эдди за плечи. Он хорошо помнил эти ощущения, теплые и успокаивающие.

Билл почувствовал ту же силу, какую помнил с прошлого раза, но в отчаянии понял, что многое действительно изменилось. Сила стала совсем слабенькой – она едва мерцала, как огонек свечи в спертом, лишенном кислорода воздухе. И темнота вроде бы сгустилась, победно надвинулась на них. И до него долетал запах Оно. «По этому тоннелю, – думал он, – не так уж и далеко, находится дверца с особым знаком. И что за этой дверцей? Это единственное, чего я не могу вспомнить. Я помню, как напряг пальцы. Потому что они очень уж сильно тряслись, и я помню, как открыл дверцу. Я даже помню поток хлынувшего из нее света, который казался живым, словно не свет это был, а флуоресцентные змеи. Я помню запах, как в обезьяннике большого зоопарка, а может, и хуже. А потом… ничего».

– К-кто-нибудь и-из ва-ас по-омнит, как в действительности вы-ыглядело Оно?

– Нет, – ответил Эдди.

– Я думаю… – начал Ричи, а потом Билл буквально увидел, как в темноте он покачал головой. – Нет.

– Нет, – сказала Беверли.

– Н-да. – Голос Бена. – Это единственное, чего я по-прежнему не могу вспомнить. Как выглядело Оно… или как мы победили Оно.

– Чудь, – ответила Беверли. – Так ты победил Оно. Только я не помню, что это значит.

– Держитесь за ме-еня, – сказал Билл, – а я буду держаться за вас.

– Билл, – голос Бена звучал очень уж спокойно, – что-то идет.

Билл прислушался. Услышал шаркающие шаги, приближающиеся к ним из темноты… и испугался.

– О-О-Одра? – позвал он… уже зная, что это не она.

Тот, кто шаркал ногами на каждом шагу, приближался.

Билл зажег спичку.

Первая неприятность приключилась в тот день поздней весны 1985 года за две минуты до восхода солнца. Чтобы должным образом оценить масштаб этой неприятности, следовало знать два факта, известные, разумеется, Майку Хэнлону (который в это время лежал без сознания в отдельной палате Городской больницы Дерри), и оба касались Баптистской церкви Благодати, которая стояла на углу Уитчем– и Джексон-стрит с 1897 года. Венчал церковь изящный белый шпиль, самый высокий из шпилей всех протестантских церквей Новой Англии. Все четыре стороны основания шпиля украшали циферблаты, сами часы изготовили в Швейцарии, откуда их и привезли в 1898 году. Единственные похожие на эти часы можно увидеть в ратуше Хейвен-Виллидж, городке, расположенном в сорока милях от Дерри.

Часы городу подарил Стивен Боуи, лесной барон, который жил на Западном Бродвее. Обошлись они ему в семнадцать тысяч долларов. Боуи мог позволить себе такие расходы. Набожный прихожанин и церковный староста в течение сорока лет (несколько из них он параллельно возглавлял «Легион белой благопристойности»), Боуи также славился своими благочестивыми проповедями в День матери, который он всегда уважительно называл Воскресенье матери.

Со дня установки до 31 мая 1985 года эти часы честно отбивали каждый час и каждые полчаса – за одним уважительным исключением. В тот день, когда взорвался Металлургический завод Китчнера, часы не пробили полдень. Жители города полагали, что преподобный Джоллин заглушил часы, чтобы таким образом показать, что церковь скорбит о погибших детях, и Джоллин никого в этом не разубеждал, хотя к часам не подходил. Они просто не пробили полдень.

Не пробили они и в пять утра 31 мая 1985 года.

В этот самый миг все старожилы Дерри открыли глаза и сели, потревоженные, как им казалось, безо всякой на то причины. Принимались лекарства, вставлялись челюсти, закуривались сигары и сигареты.

Старики заступали на вахту.

Был среди них и Норберт Кин, которому давно перевалило за девяносто. Он прошлепал к окну и посмотрел на темное небо. Вечерний прогноз обещал ясное солнышко, но кости говорили ему, что будет дождь, и сильный. Он почувствовал испуг, глубоко внутри; почувствовал угрозу, словно проникший в организм яд неумолимо прокладывал дорогу к сердцу. Почему-то подумал о том дне, когда банда Брэдли беззаботно приехала в Дерри, под прицелы семидесяти пяти пистолетов и винтовок. После такого в душе человека воцаряется покой, он испытывает чувство глубокого удовлетворения, потому что все… все сделано правильно. Кин не мог выразиться более точно, даже если говорил сам с собой. После такого у человека возникало ощущение, что он может жить вечно, и Норберт Кин, если на то пошло, прожил чуть ли не целую вечность. 24 июня ему исполнялось девяносто шесть лет, и он каждый день отшагивал три мили. Но в тот момент его охватил страх.

– Эти дети. – Он смотрел в окно, не отдавая себе отчета в том, что говорит вслух. – При чем тут эти чертовы дети? Что они учудили на этот раз?

Девяностодевятилетний Эгберт Тарэгуд, который находился в «Серебряном долларе», когда Клод Эру настроил свой топор и сыграл на нем «Марш мертвецов» для четырех человек, проснулся в тот же самый миг, сел и издал хриплый крик, которого никто не услы шал. Ему снился Клод, только Клод пришел по его душу, и топор опустился вниз, и после этого Тарэгуд увидел собственную кисть, дергающуюся и сжимающую пальцы на барной стойке.

«Что-то не так, – подумал он, пусть уже мало чего соображал, испуганный и дрожащий в кальсонах с пятнами мочи. – Что-то жутко не так».

Дэйв Гарденер, который вытащил изуродованное тело Джорджа Денбро из водостока и чей сын нашел первую жертву нового цикла прошлым летом, открыл глаза ровно в пять и подумал, даже не посмотрев на часы, которые стояли на комоде: «На церкви Благодати часы не пробили пять… Что не так?» Испуг нарастал, а причину он определить не мог. С годами дела у Дэйва шли в гору. В 1965 году он купил «Корабль обуви». Потом второй «Корабль обуви» появился в торговом центре Дерри, третий – в Бангоре. И внезапно угроза нависла над всем, ради чего он положил жизнь. «Какая угроза? – спрашивал он себя, глядя на спящую жену. – Какая угроза? Что ты так задергался? Только потому, что не пробили часы?» Но ответа он найти не мог.

Поднялся, подошел к окну, подтянув пижамные штаны. Небо затягивали надвинувшиеся с запада тучи, и тревога Дэйва только возросла. Впервые за очень долгое время он подумал о криках, которые двадцать семь лет назад позвали его на крыльцо, откуда он и увидел маленькую фигурку в желтом дождевике, ребенка, которого вроде бы потоком утаскивало в водосток. Дэйв смотрел на надвигающиеся облака и думал: «Мы в опасности. Мы все. Весь Дерри».

Шеф Эндрю Рейдмахер, который действительно верил, что старается изо всех сил, чтобы оборвать новую череду убийств детей, захлестнувшую Дерри, стоял на крыльце своего дома, заложив большие пальцы за ремень «Сэм Браун», смотрел на облака и испытывал то же беспокойство. Чувствовал: что-то должно случиться. Во-первых, польет как из ведра. Но этим не закончится. Он содрогнулся… и пока стоял, вдыхая запах бекона, который жарила его жена, долетавший сквозь сетчатую дверь, первые большущие капли дождя упали на бетонную дорожку перед его ухоженным домом на Рейнольдс-стрит, а на горизонте за Бэсси-парк пророкотал гром.

По телу Рейдмахера вновь пробежала дрожь.

Билл поднял горящую спичку… и с его губ сорвался протяжный, отчаянный крик.

Из глубин тоннеля, пошатываясь, к нему направлялся Джордж, одетый все в тот же желтый, испачканный кровью дождевик. Один рукав болтался, пустой и ненужный. На белом как мел лице сверкали серебром глаза. Их взгляд не отрывался от глаз Билла.

– Мой кораблик! – Джордж возвысил голос. – Я не могу найти его, Билл. Везде искал и не могу найти, и теперь я мертв, и это твоя вина твоя вина ТВОЯ ВИНА…

– Дж-Дж-Джорджи! – вскричал Билл. Чувствовал, как у него срывает крышу.

Джордж, пошатываясь и спотыкаясь, все приближался и теперь протянул к Биллу оставшуюся руку, белую руку, кисть которой напоминала птичью лапу, с грязными ногтями и скрюченными пальцами.

– Твоя вина, – прошептал Джордж и усмехнулся. Билл увидел не зубы – клыки. Они медленно сдвигались и раздвигались, как зубья в медвежьем капкане. – Ты отправил меня на улицу, и все это… твоя… вина.

– Не-е-е-ет, Дж-Дж-Джорджи! – закричал Билл. – Я не-е-е-е з-з-знал…

– Я убью тебя! – рявкнул Джордж, и из клыкастого рта вырвались какие-то собачьи звуки: скулеж, тявканье, лай. Должно быть, смех. До ноздрей Билла теперь долетал запах Джорджа, и пахло от Джорджа гнилью. От него шел подвальный запах, мерзкий запах, запах самого страшного монстра, затаившегося в углу, желтоглазого, дожидающегося удобного момента, чтобы вспороть живот какому-нибудь маленькому мальчику. Зубы Джорджа клацнули. Словно бильярдные шары ударились друг о друга. Желтый гной начал сочиться из глаз, потек по щекам… и спичка погасла.

Билл почувствовал, что его друзья исчезли, разумеется, они исчезли, оставили его одного. Они отсекли его от себя, как прежде родители, потому что Джордж говорил правду: вина лежала на нем. И скоро он ощутит, как единственная рука хватает его за шею, скоро почувствует, как клыки рвут тело, и это будет правильно. Он послал Джорджа на смерть и всю взрослую жизнь писал об ужасе этого предательства, да, обряжал этот ужас в разные наряды, точно так же, как Оно надевало разные маски, прежде чем предстать перед ними, но монстр под всем этим камуфляжем оставался одним и тем же – Джордж, выбегающий под слабеющий дождь с бумажным корабликом, борта которого пропитаны парафином. И теперь настал час искупления.

– Ты заслуживаешь смерти за то, что убил меня, – прошептал Джорджи. Он находился уже рядом. Билл закрыл глаза.

Но тут желтый свет озарил тоннель, и Билл снова открыл глаза. Ричи держал спичку в поднятой руке.

– Борись с Оно, Билл! – крикнул Ричи. – Ради бога, борись с Оно!

«Что они здесь делают?» – Билл в недоумении оглядел их. Они не убежали. Как такое могло случиться? Как они могли остаться, узнав, что он так подло убил собственного брата?

– Борись с Оно! – кричала Беверли. – Билл, борись! Только ты можешь это сделать! Пожалуйста…

Какие-то пять футов отделяли его от Джорджа. Внезапно тот высунул язык. Его покрывали какие-то белые наросты. Билл снова закричал.

– Убей Оно, Билл! – криком требовал Эдди. – Это не твой брат! Убей, пока Оно еще маленькое! Убей Оно СЕЙЧАС!

Джордж посмотрел на Эдди, на мгновение сосредоточил на нем взгляд серебряно-серых глаз, и Эдди, отлетев назад, спиной ударился в стену, будто его оттолкнули. Билл стоял, зачарованный, наблюдая, как его брат подходит к нему, его брат Джордж, после стольких лет, Джордж тогда и Джордж теперь, и он слышал поскрипывание желтого дождевика Джорджа, по мере того как Джордж сокращал разделявшее их расстояние, слышал позвякивание пряжек на галошах, ощущал запах, похожий на запах мокрых листьев, словно под дождевиком тело Джорджа слепили из этих самых листьев, словно в галошах Джорджа находились листья-ноги, да, человек-лист, вот кто шел к нему, Джордж, фантом с раздутым лицом и телом, слепленными из опавших листьев, тех самых, которые иной раз забивают водостоки после сильного дождя.

Откуда-то издалека до него донесся визг Беверли.

(через сумрак)

– Билл, пожалуйста, Билл…

(столб белеет)

– Мы вместе поищем мой кораблик, – говорил Джордж. Густой желтый гной – пародия на слезы – стекал по его щекам. Он протянул руку к Биллу и склонил голову набок. Губы растянулись, обнажая жуткие клыки.

(в полночь призрак столбенеет в полночь ПРИЗРАК СТОЛБЕНЕЕТ)

– Мы его найдем, – говорил Джордж, и Билл ощущал дыхание Оно, напоминающее вонь раздавленного животного, лежащего на автостраде в полночь. И по мере того, как раскрывался рот Джорджа, Билл видел маленьких тварей, которые там ползали. – Здесь внизу все по-прежнему тихо, мы все летаем здесь внизу, мы будем летать, Билл. Мы будем летать…

Рука Джорджа, цвета рыбьего брюшка, сомкнулась на шее Билла.

(В ПОЛНОЧЬ ПРИЗРАК СТОЛБЕНЕЕТ ОН ВИДИТ ПРИЗРАКОВ МЫ ВИДИМ ПРИЗРАКОВ ОНИ МЫ ТЫ ВИДИШЬ ПРИЗРАКОВ)

Перекошенное лицо Джорджа потянулось к шее Билла.

– …летаем…

– Через сумрак столб белеет! – прокричал Билл. Голос стал низким, совсем не похожим на его собственный, и Ричи тут же вспомнил, что Билл заикался, только когда говорил своим голосом: если прикидывался кем-то другим, не заикался никогда.

Псевдо-Джордж, шипя, отпрянул. Рука Оно поднялась к лицу, словно защищая его.

– Да! – истерически заорал Ричи. – Ты врезал Оно, Билл! Добивай Оно! Добивай! Добивай!

– Через сумрак столб белеет, в полночь призрак столбенеет! – прогремел Билл и двинулся на псевдо-Джорджа. – Ты не призрак! Джордж знает, что я не хотел его смерти! Мои родители ошибались! Они винили в этом меня и ошибались! Ты меня слышишь?

Псевдо-Джордж резко повернулся, пища, как крыса. Оно начало разваливаться под желтым дождевиком. И дождевик уже стекал на пол желтыми каплями, разделялся на островки желтого. Теряя форму Оно, становился аморфным.

– Через сумрак столб белеет, сукин ты сын! – кричал Билл Денбро. – В полночь призрак столбенеет! – Он прыгнул на Оно, его пальцы ухватились за желтый дождевик, который уже не был дождевиком. Он ухватил какую-то странную теплую ириску, и она расползлась под его пальцами, как только они сжались в кулак. Билл упал на колени. Потом вскрикнул Ричи, которому догорающая спичка обожгла пальцы, и тоннель вновь погрузился в темноту.

Билл почувствовал, как что-то нарастает в груди, что-то горячее и удушающее, обжигающее, как крапива. Он сел, обхватил руками колени, подтянул их к подбородку в надежде унять боль, хотя бы ослабить ее, и благодарный темноте, радуясь тому, что другие не видят его муки.

Он услышал звук, сорвавшийся с губ – хриплый всхлип. За ним последовал второй, третий.

– Джордж! – крикнул он. – Джордж, мне так жаль! Я никогда не хотел, чтобы с тобой с-случилось что-то п-плохое!

Возможно, ему хотелось бы сказать что-то еще, но он не смог. Теперь он рыдал, лежа на спине, закрыв рукой глаза, вспоминая кораблик, вспоминая, как дождь барабанил по окнам его спальни, вспоминая лекарства и бумажные салфетки на столике у кровати, температурный жар в голове и теле, вспоминая Джорджа, прежде всего вспоминания Джорджа, Джорджа в его желтом дождевике с капюшоном.

– Джордж, мне так жаль! – прокричал он сквозь слезы. – Мне так жаль. Так жаль, пожалуйста, мне так ЖА-А-АЛЬ…

А потом они все сгрудились вокруг него, его друзья, и никто не зажег спичку, и кто-то обнял его, он не мог сказать, кто, возможно, Беверли, или, может, Бен, или Ричи. Они были с ним, и на этот краткий миг темнота была во благо.

К половине шестого утра уже сильно лило. Синоптики бангорских радиостанций выражали легкое изумление и снисходительно извинялись перед людьми, которые на основании вчерашних прогнозов запланировали пикники или прогулки на свежем воздухе. Невезуха, дорогие друзья, один из фортелей, какие всегда неожиданно выдает погода в долине Пенобскот.

Синоптик с УЗОНа, Джим Уитт, назвал возникший грозовой фронт «удивительно дисциплинированной» системой низкого давления. И выразился, пожалуй, слишком мягко. На достаточно небольшой территории условия менялись разительно: облака в Бангоре, сильный дождь в Хэмпдене, моросящий – в Хейвене, приличный – в Ньюпорте. А в Дерри, расположенном в каких-то тридцати милях от центра Бангора, лило как из ведра. На шоссе 7 в некоторых местах уровень воды достигал восьми дюймов, а неподалеку от «Рулин фармс» забилась дренажная труба, и вода поднялась настолько, что автомобили по шоссе проехать больше не могли. К шести часам дорожная полиция выставила на асфальте оранжевые знаки «ОБЪЕЗД» с обеих сторон затопленного участка.

Горожане, которые стояли под навесом автобусной остановки на Главной улице в ожидании первого автобуса, чтобы уехать на работу, смотрели через перила на Канал, в котором вода уже начала зловещий подъем. О наводнении речь, конечно, не шла. Вода находилась на четыре фута ниже отметки 1977 года, а в том году и наводнения не было. Но дождь лил и, похоже, не думал стихать, а раскаты грома прокатывались под низкими облаками. Вода бурными потоками бежала со склона холма Подъем-в-милю и ревела в водостоках и дренажных решетках.

«Никакого наводнения», – соглашались все, но на каждом лице читалась тревога.

В 5:45 вспышкой лилового света взорвался трансформатор, установленный около заброшенного гаража братьев Трекеров, разбросав куски металла по крытой дранкой крыше. Один из металлических кусков перерубил провод высокого напряжения, который тоже упал на крышу, извиваясь, как змея, выстрелив мощным потоком искр. Крыша загорелась, несмотря на ливень, и скоро полыхал весь гараж. С крыши провод высокого напряжения упал на заросшую сорняками полоску земли, которая вела к площадке за гаражом, где дети обычно играли в бейсбол. Первый звонок в пожарную команду поступил в этот день в 6:02, а уже через семь минут пожарники подъехали к гаражу Трекеров. Едва ли не первым на землю спрыгнул Кельвин Кларк, один из близнецов, что учились в одном классе с Биллом, Беном, Беверли и Ричи. В третьем шаге от пожарной машины подошва его кожаного сапога ступила на провод под напряжением. От мощного электрического разряда смерть наступила мгновенно. Язык вывалился изо рта, а резиновый плащ начал дымиться. И запахло от него, как от горящих на городской свалке шин.

В 6:05 жители Мерит-стрит в Олд-Кейпе ощутили что-то вроде подземного взрыва. Тарелки попадали с полок, картины – со стен. В 6:06 все унитазы на Мерит-стрит внезапно взорвались гейзером дерьма и сточных вод, словно каким-то образом их поток развернулся в трубах и потек в противоположном направлении, не в резервуары нового завода по переработке сточных вод, сооруженного в Пустоши, а из них. В некоторых случаях дерьмо и вода летели с такой силой, что вышибали куски штукатурки на потолке. Женщину, которую звали Энн Стюарт, убило древней шестеренкой, которую вынесло из унитаза обратным потоком. Словно большущая пуля, шестеренка пробила сначала матовое стекло душевой кабины, а потом шею женщины, которая мыла волосы. Энн едва не оторвало голову. Эта шестеренка пережила взрыв Металлургического завода, а потом семьдесят пять лет пролежала в канализационной системе Дерри. Другая женщина погибла в тот самый момент, когда от обратного потока, разогнанного расширяющимся метаном, ее унитаз взорвался, словно бомба. Несчастную, которая как раз сидела на нем, пролистывая последний номер каталога «Банана репаблик», разнесло в клочья.

В 6:19 молния ударила в так называемый Мост Поцелуев, перекинутый через Канал между Бэсси-парк и средней школой Дерри. Щепки взлетели в воздух, а потом спикировали в набравшую скорость воду в Канале, которая их и унесла.

Набирал силу ветер. В 6:30 прибор, стоявший в вестибюле здания суда, показывал, что его скорость составляет пятнадцать миль в час. К 6:45 она возросла до двадцати четырех миль.

В 6:46 Майк Хэнлон очнулся в палате Городской больницы Дерри. В сознание он приходил медленно: долгое время думал, что видит сон. Если и так, то сон ему снился странный – сон тревоги, как бы назвал его профессор доктор Абельсон, психоаналитик, у которого он учился в колледже. Вроде бы причины для тревоги больше и не было, но Майк тем не менее тревожился; обычная комната с белыми стенами, казалось, вопила об угрозе.

Но в конце концов Майк осознал, что уже пришел в себя. Понял, что обычная белая комната – больничная палата. Бутылки висели над его головой, одна – с прозрачной жидкостью, вторая – с темно-красной, наполненная донорской кровью. На полке, прикрепленной к стене, он увидел телевизор с темным экраном, услышал мерный шум дождя, бьющего в окно.

Майк попытался шевельнуть ногами. Одна двигалась легко, но другая, правая нога, не двигалась вовсе. Нога эта практически потеряла чувствительность, и Майк понял, что она туго перебинтована.

Мало-помалу события прошлого вечера вернулись: он сел, чтобы записать все в блокнот, и тут появился Генри Бауэрс. Привет из прошлого, веселенькая шутка. Они дрались, и Генри…

«Генри? Куда подевался Генри? Отправился на поиски остальных?»

Майк потянулся за кнопкой вызова. Она висела в изголовье, и он уже держал ее в руках, когда открылась дверь. На пороге возник медбрат. Две расстегнутые пуговицы на куртке и взлохмаченные черные волосы придавали ему сходство с Беном Кейси. На шее висел медальон святого Христофора. Даже в нынешнем состоянии, соображая очень и очень туго, Майк сразу понял, кто перед ним. В 1958 году в Дерри погибла шестнадцатилетняя девушка, Черил Ламоника. Ее убило Оно. У нее был четырнадцатилетний брат, Марк, и именно он стоял сейчас на пороге его палаты.

– Марк? – прошептал он. – Мне надо с тобой поговорить.

– Ш-ш-ш. – Одну руку Марк держал в кармане. – Никаких разговоров.

Он прошел в палату, а когда встал у изножья кровати, Майк увидел, какие пустые глаза у Марка Ламоники, и у него засосало под ложечкой. Марк склонил голову, словно слушая далекую музыку. Достал руку из кармана.

С зажатым в ней шприцем.

– Это поможет тебе заснуть, – Марк двинулся в обход кровати.