Текст книги "Оно"

…на минутку ко мне в кабинет, Эдди. Я хочу с тобой поговорить.

Эдди посмотрел на фармацевта настороженно, немного испуганно. В голове мелькнула мысль, что мистер Кин заподозрил его в воровстве. На парадной двери висело объявление, которое он всегда прочитывал, когда входил в «Аптечный магазин на Центральной». Написали его осуждающими черными буквами, такими большими, что даже Ричи Тозиер мог прочитать без очков: «МЕЛКОЕ ВОРОВСТВО – это НЕ ХОХМА, и это НЕ ПРИКОЛ, и это НЕ ЗАБАВА! МЕЛКОЕ ВОРОВСТВО – это ПРЕСТУПЛЕНИЕ, И МЫ ПОДАДИМ В СУД».

Эдди никогда в жизни ничего не своровал, но это объявление всегда вызывало у него чувство вины – создавало ощущение, будто мистеру Кину известно о нем что-то такое, чего не знал он сам.

А потом мистер Кин запутал его еще больше, спросил:

– Как насчет газировки с мороженым?

– Ну…

– За счет заведения. В это время дня я всегда прошу принести мне ее в кабинет. Хорошая энергетическая подпитка для тех, кому не нужно следить за весом, и могу сказать, что нам двоим точно не нужно. Моя жена говорит, что выгляжу я, как фаршированная веревка. Твой приятель, этот паренек Хэнском, вот кому нужно следить за весом. Какое тебе мороженое, Эдди?

– Видите ли, мама велела мне возвращаться домой. Как только…

– Чувствую, ты предпочитаешь шоколадное. Подойдет тебе шоколадное? – Глаза мистера Кина блеснули, но сухим блеском, как солнце, отражающееся от кусочков слюды в пустыне. Так, во всяком случае, подумал Эдди, большой поклонник таких авторов вестернов, как Макс Бранд и Арчи Джосилен.

– Конечно, – сдался Эдди. Что-то нервировало его в манере мистера Кина подталкивать к переносице очки в золотой оправе. Да и сам мистер Кин выглядел и озабоченным, и чем-то очень довольным. Эдди не хотелось идти в кабинет мистера Кина. Его приглашали туда не ради газировки. И что бы ему там ни сказали, Эдди точно знал – новости не будут из разряда хороших.

«Может, он собирается сказать мне, что у меня рак, – мелькнула в голове Эдди безумная мысль. – Этот детский рак. Лейкемия. Боже!»

«Не тупи, – ответил он себе сам, пытаясь рассуждать у себя в голове здравомысляще, как Заика Билл. Заика Билл уже стал главным героем в жизни Эдди, заменив собой Джока Махони из телесериала «Всадник с гор», который показывали утром по субботам. И пусть Большой Билл не мог говорить, как все, соображал он – лучше не бывает. – Этот тип – фармацевт, а не врач, в конце концов». Но Эдди все равно нервничал.

Мистер Кин поднял крышку прилавка и поманил Эдди костлявым пальцем. Эдди пошел. Пусть и против воли.

Руби, продавщица, сидела у кассового аппарата и читала журнал о кино «Силвер скрин».

– Руби, тебя не затруднит приготовить две газировки с мороженым? – обратился к ней мистер Кин. – Одну – с шоколадным, вторую – с кофейным?

– Конечно. – Руби заложила страницу, которую читала, фольгой от жвачки и встала.

– Принеси их в кабинет.

– Конечно.

– Пошли, сынок, я тебя не съем. – И мистер Кин подмигнул Эдди, на самом деле подмигнул, чем потряс его до глубины души.

Эдди никогда не заходил за прилавок и теперь с интересом разглядывал все эти бутылки, таблетки, банки. Окажись он здесь один, занялся бы изучением ступки и пестика, весов и гирек, стеклянных емкостей, заполненных капсулами. Но мистер Кин препроводил его в кабинет и плотно закрыл за собой дверь. Когда щелкнула собачка замка, Эдди почувствовал нарастающую напряженность в груди и попытался ее подавить. В белом пакете среди лекарств для матери лежал полностью заправленный ингалятор, и он мог пустить в рот длинную струю, как только выйдет из этого кабинета.

На углу стола мистера Кина стояла банка с лакричными червяками. Он пододвинул ее к Эдди, приглашая угоститься.

– Спасибо, я не хочу, – вежливо отказался Эдди.

Мистер Кин сел на вращающийся стул, стоявший за столом, переставил банку поближе к себе и взял одного червяка. Потом выдвинул ящик, что-то оттуда достал. Положил на стол рядом с высокой банкой лакричных червей, и Эдди охватила настоящая тревога: компанию банке составил ингалятор. Мистер Кин запрокинул голову. Его затылок коснулся настенного календаря. Изображались на календаре все те же таблетки. Под ними большие буквы складывались в слово «СКУИББ»[288]288
  «Скуибб» – фармакологическая компания.


[Закрыть]. И…

…на один кошмарный момент, когда мистер Кин только открыл рот, чтобы заговорить, Эдди вспомнил случившееся с ним в обувном магазине: тогда мать раскричалась на него, еще маленького мальчика, за то, что он сунул ногу в рентгеновский аппарат, которые стояли тогда в обувных магазинах. И в этот кошмарный момент Эдди подумал, что мистер Кин сейчас скажет следующее: «Эдди, девять из десяти врачей соглашаются с тем, что лекарство от астмы вызывает рак, точно так же, как рентгеновские аппараты, которые ставили в обувных магазинах. Ты им, наверное, уже заболел. Я считаю, что тебе надо это знать».

Однако на самом деле мистер Кин сказал совсем другое. Настольно неожиданное, что Эдди не нашелся с ответом; мог только сидеть, дурак дураком, на деревянном стуле с прямой спинкой по другую сторону стола мистера Кина.

– Это продолжается довольно долго.

Эдди открыл рот и снова закрыл.

– Сколько тебе лет, Эдди? Одиннадцать, так?

– Да, сэр, – едва слышно ответил Эдди. Дышалось ему с трудом. Он еще не свистел, как кипящий чайник (в таких ситуациях Ричи восклицал: «Кто-нибудь, выключите Эдди! Он уже закипел!»), но такое могло случиться в любую секунду. Он с вожделением глянул на ингалятор, лежащий на столе мистера Кина, но, поскольку ждали от него другого, ответил: – В ноябре исполнится двенадцать.

Мистер Кин кивнул. Потом наклонился вперед, как фармацевт в телевизионном рекламном ролике, и сцепил руки перед собой. Линзы его очков блестели в ярком свете потолочных флуоресцентных ламп.

– Ты знаешь, что такое плацебо, Эдди?

Нервничая, Эдди поделился с ним своей лучшей догадкой:

– Это такие штуки у коров, из которых течет молоко, да?

Мистер Кин рассмеялся и откинулся на спинку стула.

– Нет, – ответил он, и Эдди покраснел до корней своих коротко стриженных волос. Теперь он уже мог слышать свист в собственном дыхании. – Плацебо – это…

Его прервал энергичный двойной стук в дверь. Не дожидаясь «войдите», Руби переступила порог, держа в обеих руках по старомодному стакану для газировки с мороженым.

– С шоколадным, как я понимаю, тебе. – Она улыбнулась Эдди, а он, как мог, ей, но никогда раньше, за всю жизнь, его интерес к газировке с мороженым не находился на столь низком уровне. Эдди охватил испуг, как перед всем вообще, так и по вполне конкретному поводу; такое всегда случалось с ним, когда он сидел на смотровом столе доктора Хэндора в одних трусах, дожидаясь, когда доктор придет, и зная, что его мать в приемной, занимает большую часть дивана и крепко, словно псалтырь, держит перед глазами книгу (обычно «Силу позитивного мышления» Нормана Винсента Пила или «Народную медицину Вермонта» доктора Джарвиса). Раздетый, беззащитный, он чувствовал, что на пару они загнали его в ловушку.

Он отпил газировки, когда Руби выходила из кабинета, не ощущая вкуса.

Мистер Кин подождал, пока за девушкой закроется дверь, потом улыбнулся сухой, слюда-на-солнце, улыбкой.

– Расслабься, Эдди. Я тебя не съем и не сделаю тебе ничего дурного.

Эдди кивнул, потому что мистер Кин был взрослым, а со взрослыми следовало соглашаться всегда (так учила его мать), но при этом подумал: «Да уж, слышал я это вранье. Что-то такое говорил врач, когда открыл стерилизатор, и в нос ударил резкий, пугающий запах спирта. Запах уколов и запах вранья, и сводилось все к одному: когда они говорят, что больно не будет, как укус комарика, означает это, что от боли захочется выть».

Он еще раз попытался засосать газировку через соломинку, и, наверное, напрасно. Все оставшееся пространство в сжимающемся горле требовалось ему для того, чтобы проталкивать в легкие воздух. Он вновь посмотрел на ингалятор, лежащий на столе мистера Кина, хотел попросить, но не решился. Странная мысль пришла Эдди в голову: может, мистер Кин знает, что ему нужен ингалятор, но он не решается его попросить, может, мистер Кин

(мучает)

дразнит его. Только такая мысль – глупость, так? Взрослый, особенно взрослый, помогающий другим людям поправить здоровье, не стал бы так дразнить маленького мальчика, правда? Конечно же, нет. Об этом даже думать нельзя, потому что такая мысль привела бы к необходимости ужасного переосмысления окружающего мира, каким его представлял себе Эдди.

Но ингалятор лежал, лежал здесь, так близко и так далеко, совсем как вода, до которой не может добраться человек, умирающий от жажды в пустыне. Он лежал здесь, на столе. Под улыбающимися слюдяными глазами мистера Кина.

Эдди хотелось, больше чем когда бы то ни было, оказаться сейчас в Пустоши, со своими друзьями. Мысль о монстре, каком-то огромном монстре, шныряющем под городом, где он родился и вырос, использующем дренажные тоннели и канализационные трубы, чтобы перебираться с места на место, пугала, другая мысль – вступить в борьбу с этим чудовищем и победить, пугала еще больше… но все лучше, чем находиться здесь. Как можно бороться со взрослым, который говорил, что больно не будет, когда ты знал, что будет, да еще как? Как можно бороться со взрослым, который задавал тебе странные вопросы и говорил что-то непонятное вроде: «Это продолжалось достаточно долго»? То есть, чуть ли не случайно, думая совсем о другом, Эдди открыл одну из великих истин детства: настоящие монстры – взрослые. Ничего знаменательного не случилось, мысль эта не сверкнула ослепительной вспышкой, не объявила о себе колокольным звоном и трубным гласом. Просто пришла и ушла, почти похороненная под другой всесокрушающей мыслью: мне нужен мой ингалятор и я хочу уйти отсюда.

– Расслабься, – вновь повторил мистер Кин. – Твои беды, Эдди, большей частью от того, что ты постоянно напряжен и зажат. Возьмем, к примеру, твою астму. Посмотри сюда.

Мистер Кин выдвинул ящик стола, порылся в нем, потом достал воздушный шарик. Набирая в узкую грудь как можно больше воздуха (его галстук подпрыгивал, будто узкая лодка на небольшой волне), надул его. На шарике Эдди прочитал: «АПТЕЧНЫЙ МАГАЗИН НА ЦЕНТРАЛЬНОЙ». ЛЕКАРСТВА, ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА, ПЕРЕВЯЗОЧНЫЕ МАТЕРИАЛЫ». Мистер Кин перекрутил резиновое горлышко и выставил шарик перед собой.

– Давай представим себе, что это легкое. Твое легкое. Мне следовало бы надуть два, но, раз у меня остался только один шарик от распродажи, которую мы устроили сразу после Рождества…

– Мистер Кин, могу я взять ингалятор? – В голове у Эдди начало стучать. Он чувствовал, как пережимается дыхательное горло, а на лбу выступает пот. Его стакан с газировкой и шоколадным мороженым стоял на краю стола мистера Кина. Вишенка наверху медленно проваливалась в сбитые сливки.

– Через минутку, – ответил мистер Кин. – Слушай и смотри внимательно, Эдди. Пора кому-то это сделать. Если Рассу Хэндору не хватает мужества, придется мне. Твое легкое – такой же шар, только обтянуто мышцами. Эти мышцы – как руки человека, работающего с мехами, ты понимаешь? У здорового человека они помогают легкому расширяться и сокращаться. Но если хозяин легких постоянно зажат и напряжен, мышцы начинают работать против легких, а не помогать им. Смотри!

Мистер Кин положил узловатую, костлявую, с почечными бляшками руку на воздушный шар и надавил. Шар раздулся и вылез из-под его кулака. Эдди сжался, готовясь к хлопку. Одновременно почувствовал, что дыхательное горло перекрыто полностью. Наклонился через стол и схватил ингалятор. Плечом ударил тяжелый стакан с мороженым и газировкой. Стакан слетел со стола и с грохотом разбился об пол.

Грохот этот Эдди слышал смутно. Он сдергивал крышку с ингалятора, всовывал наконечник в рот, нажимал на клапан. Со всхлипом попытался вдохнуть, и мысли его, как и всегда в такие моменты, понеслись паническим потоком, наталкивались друг на друга: «Пожалуйста мамочка я задыхаюсь я не могу ДЫШАТЬ ох мой дорогой Боже ох мой дорогой Иисус добрый и милосердный я не могу ДЫШАТЬ пожалуйста я не хочу умирать не хочу умирать пожалуйста…»

А потом туман, выплеснувшийся из ингалятора, сконденсировался на распухших стенках дыхательного горла, и он снова смог дышать.

– Извините. – Эдди чуть не плакал. – Мне очень жаль, что стакан разбился… я все уберу и заплачу за него… только, пожалуйста, не говорите маме, хорошо? Извините, мистер Кин, но я не мог вдохнуть…

Раздался двойной стук в дверь, и Руби всунула голову в кабинет.

– У вас все…

– Все отлично, – оборвал ее мистер Кин. – Оставь нас.

– Ну, тогда изви-и-ните! – Руби закатила глаза и закрыла дверь.

Эдди вновь задышал со свистом. Еще раз пустил в рот струю из ингалятора, опять начал извиняться. Замолчал, лишь заметив, что мистер Кин ему улыбается – своей особенной сухой улыбкой. Руки он сложил на животе. Сдувшийся воздушный шарик лежал на столе. Новая мысль пришла в голову Эдди. Он пытался ее прогнать, но не смог. Мистер Кин выглядел так, будто приступ астмы Эдди доставил ему больше удовольствия, чем газировка с кофейным мороженым, стакан с которой наполовину опустел.

– Не волнуйся, – ответил он, – потом Руби здесь приберется, и, по правде говоря, я даже рад, что ты разбил стакан. Потому что я пообещаю ничего не говорить твоей матери, если ты пообещаешь не говорить ей об этом нашем разговоре.

– Конечно, обещаю, – с жаром воскликнул Эдди.

– Хорошо, – кивнул мистер Кин. – Мы достигли взаимопонимания. И ты чувствуешь себя гораздо лучше, так?

Эдди кивнул.

– Почему?

– Почему? Ну… потому что я принял лекарство. – Он посмотрел на мистера Кина, как в школе смотрел на миссис Кейси, если давал ответ, в правильности которого сомневался.

– Но ты принял не лекарство, – возразил мистер Кин. – Ты принял плацебо. Плацебо, Эдди, выглядит как лекарство, и по вкусу как лекарство, но это не лекарство. Плацебо – не лекарство, потому что не содержит активных компонентов. Или если это лекарство, то лекарство крайне необычное. Лекарство для головы. – Мистер Кин улыбнулся. – Ты это понимаешь, Эдди? Лекарство для головы.

Эдди понял, чего там; мистер Кин говорил ему, что он – чокнутый. Но онемевшие губы выдали другой ответ:

– Нет, я вас не понимаю.

– Позволь рассказать тебе короткую историю, – продолжил мистер Кин. – В 1954 году в университете Депола[289]289
  Университет Депола – частный крупнейший католический университет США. Расположен в Чикаго.


[Закрыть] проводились исследования с больными язвой. Ста пациентам давали таблетки. Всем говорили, что таблетки помогут им вылечить язвенную болезнь, но при этом половине пациентов давали плацебо… если на то пошло, драже «M-энд-M» с одинаковой розовой глазурью. – Мистер Кин издал странный пронзительный смешок, словно описывал какую-то удачный розыгрыш, а не научный эксперимент. – Из ста пациентов девяносто три отметили значительное улучшение своего состояния, а у восьмидесяти одного это улучшение зафиксировали проведенные обследования. И что ты думаешь? Какой вывод ты сделаешь из этого эксперимента?

– Я не знаю, – еле слышно ответил Эдди.

Мистер Кин постучал себя по голове.

– Большинство болезней начинаются здесь, вот что я думаю. Я уже много, очень много лет занимаюсь этим бизнесом, и узнал о плацебо задолго до того, как врачи из университета Депола провели свое исследование. Обычно плацебо прописывают старикам. Пожилые люди, и мужчины, и женщины, приходят к доктору, убежденные, что у них болезнь сердца, или рак, или диабет, и еще какая-то ужасная напасть. Но очень часто ничего этого нет и в помине. Они неважно себя чувствуют только потому, что они старые, ничего больше. Но что в такой ситуации делать врачу? Говорить им, что они – часы без ходовой пружины? Ха! Едва ли. Врачи слишком любят полагающиеся им вознаграждения. – И теперь губы мистера Кина изогнулись, выражая нечто среднее между улыбкой и презрительной усмешкой.

Эдди просто сидел, ожидая, когда все закончится, закончится, закончится. «Но ты принял не лекарство» – эти слова не выходили из головы.

– Врачи им это не говорят, и я им это не говорю. Зачем суетиться? Иногда такой старичок или старушка приходят сюда с рецептом, на котором прямо написано: «Placebo», или 25 миллиграмм «Blue skies»[290]290
  «Blue skies» – небесная синева (англ.).


[Закрыть], так это называл старый док Пирсон.

Мистер Кин хохотнул и глотнул газировки с кофейным мороженым.

– И что в этом плохого? – спросил он Эдди, а поскольку Эдди сидел и молчал, сам же и ответил: – Ничего! Абсолютно ничего! По крайней мере… обычно. Плацебо – дар божий для стариков. А есть и другие случаи – раковые больные, люди с прогрессирующей сердечной недостаточностью, с ужасными болезнями, которые мы еще не понимаем и не можем лечить, и некоторые из них дети, такие, как ты, Эдди! Если в таких случаях плацебо помогает пациенту почувствовать себя лучше, в чем вред? Ты видишь вред, Эдди?

– Нет, сэр, – ответил Эдди, глядя на пятна шоколадного мороженого и взбитых сливок, лужу газировки и осколки стакана на полу. Посреди этого безобразия лежала вишенка, словно сгусток свернувшейся крови на месте преступления. У него вновь сдавило грудь.

– Тогда мы с тобой одного поля ягоды! Мыслим одинаково. Пять лет назад, когда у Вернона Майтленда обнаружили рак пищевода – болезненную, очень болезненную разновидность рака, – и у врачей закончились все эффективные средства, которые позволяли снимать боль, я пришел к нему в больницу с пузырьком шариков из сахарозы. Видишь ли, он был моим самым близким другом. И я ему сказал: «Верн, это экспериментальное болеутоляющее средство. Врач не знает, что я даю тебе это лекарство, поэтому, ради бога, будь осторожен и не выдай меня. Они могут не сработать, но, думаю, они сработают. Принимай не больше одной в день, и только если боль станет совсем уж невыносимой». Он благодарил меня со слезами на глазах. Со слезами, Эдди! И это лекарство для него сработало! Всего лишь шарики из сахарозы, но они убивали большую часть боли… потому что боль – здесь.

И мистер Кин, очень серьезно, вновь постучал себя по голове.

– Мое лекарство тоже работает, – указал Эдди.

– Я знаю, что работает, – кивнул мистер Кин и улыбнулся выводящей из себя, самодовольной улыбкой взрослого. – Оно срабатывает для твоей груди, потому что воздействует на твою голову. «Гидрокс», Эдди, это вода с капелькой камфорного масла для медицинского привкуса.

– Нет! – В дыхании Эдди вновь послышался свист.

Мистер Кин отпил газировки, отправил в рот ложечку тающего кофейного мороженого и брезгливо вытер подбородок носовым платком, пока Эдди вновь воспользовался ингалятором.

– Я хочу уйти. – Эдди приподнялся со стула.

– Позволь мне закончить, пожалуйста.

– Нет! Я хочу уйти, вы получили свои деньги, и я хочу уйти.

– Позволь мне закончить. – Слова эти мистер Кин произнес так категорично, что Эдди опустился на стул. Как же иной раз дети ненавидят взрослых за их власть. Как же ненавидят!

– Отчасти эта проблема вызвана тем, что твой доктор, Расс Хэндор, слабак. Но главная причина в твоей матери, в ее абсолютной уверенности в том, что ты болен. А ты, Эдди, попал между двух огней.

– Я не чокнутый, – выдохнул Эдди.

Стул под мистером Кином заскрипел, как гигантский сверчок.

– Что?

– Я сказал, что я не чокнутый! – прокричал Эдди. И тут же его лицо залила краска стыда.

Мистер Кин улыбнулся. Думай что хочешь, говорила его улыбка. Думай что хочешь, но и я буду думать что хочу.

– Эдди, я тебе говорю только одно: физически ты совершенно здоров. В твоих легких астмы нет – она в твоем разуме.

– То есть вы говорите, что я чокнутый.

Мистер Кин наклонился вперед, пристально глядя на Эдди поверх сцепленных на столе рук.

– Я не знаю. – Голос звучал мягко. – Ты чокнутый?

– Это все ложь! – воскликнул Эдди, удивленный, что такие громкие слова вырвались из его сжатой груди. Он думал о Билле, о том, как Билл отреагировал бы на такие потрясающие известия. Билл знал бы, что ответить, заикаясь или нет. Билл знал, когда должно проявить храбрость. – Все это одна большая ложь. У меня астма, астма!

– Да, – кивнул доктор Кин, и теперь обычно сухая улыбка превратилась в оскал черепа. – Но откуда она у тебя взялась?

В голове у Эдди бушевал смерч. И как же ему стало плохо, совсем плохо.

– Четыре года назад, в 1954-м – как это ни странно, в тот самый год, когда университет Депола проводил свои исследования, – доктор Хэндор начал прописывать тебе «Гидрокс». Название обозначает водород и кислород, два компонента воды. С того времени я потворствовал этому обману, но больше не стану. Твоя астма воздействует на твой разум, а не на тело. Твоя астма – результат нервного напряжения диафрагмы по воле твоего сознания… или твоей матери. Физически ты совершенно здоров.

Повисла гнетущая тишина.

Эдди так и сидел на стуле, в голове все смешалось. На мгновение он позволил себе предположить, что мистер Кин говорит правду, но вывод этот вел к слишком уж жутким последствиям. С другой стороны, а зачем мистеру Кину лгать, тем более в столь серьезном вопросе? Мистер Кин сидел и улыбался своей яркой, сухой, бессердечной пустынной улыбкой.

«У меня есть астма, есть. В тот день, когда Генри Бауэрс ударил меня в нос, день, когда мы с Биллом пытались построить плотину в Пустоши, я чуть не умер. И я должен думать, что мое сознание всего лишь… всего лишь это выдумало?

Но с чего ему лгать? (И только по прошествии многих лет, в библиотеке, Эдди задал себе еще более ужасный вопрос: «С чего ему нужно было говорить правду?»)».

Смутно он услышал голос мистера Кина:

– Я никогда не упускал тебя из виду, Эдди. И рассказал тебе все это, потому что теперь ты достаточно взрослый, чтобы меня понять, и еще по одной причине – я заметил, что у тебя наконец-то появились друзья. Они хорошие друзья, так?

– Да, – кивнул Эдди.

Мистер Кин качнулся на стуле назад (снова раздался скрип, заставляющий вспомнить о сверчках) и закрыл один глаз: может, подмигнул, а может, и нет.

– И я готов спорить, твоя мать их не очень-то жалует, так?

– Они ей очень даже нравятся, – ответил Эдди, думая о том, как мать осуждала Ричи Тозиера («у него не рот, а помойка… и я принюхалась к его дыханию, Эдди… думаю, он курит»), как пренебрежительно наказывала ему не одалживать деньги Стэнли Урису, потому что тот – еврей, как терпеть не могла Билла Денбро и этого «толстяка». Но повторил ту же фразу. – Они ей очень даже нравятся.

– Правда? – Мистер Кин продолжал улыбаться. – Что ж, может, это так, может – нет, но, во всяком случае, у тебя есть друзья. Почему бы тебе не поговорить с ними об этой проблеме? Это… это психологическая слабость. Выясни, что они тебе скажут.

Эдди не ответил. Для него разговор с мистером Кином закончился; он уже решил, что молчать – безопаснее. И боялся, что расплачется, если в самом скором времени не уйдет из этого кабинета.

– Что ж! – Мистер Кин встал. – Думаю, на этом все, Эдди. Если я тебя расстроил, извини. Я лишь выполняю свой долг, каким я его вижу. Я…

Но прежде чем он успел сказать что-то еще, Эдди сбежал, с ингалятором в одной руке и белым пакетом с порошками и таблетками в другой. Одна нога поскользнулась на пятне мороженого, и он чуть не упал. За дверью припустил еще быстрее, пулей вылетел из «Аптечного магазина на Центральной», несмотря на свистящее дыхание. Руби оторвалась от журнала о кино, разинув рот, посмотрела ему вслед.

Спиной он чувствовал, что мистер Кин стоит в дверях и поверх прилавка для лекарств по рецепту лицезрит его бесславное бегство, худющий, аккуратный, задумчивый и улыбающийся. Улыбающийся той самой сухой пустынной улыбкой.

Он остановился на перекрестке, где сходились Канзас-стрит, Центральная и Главная улицы. Сев на низкую каменную стенку около автобусной остановки, вновь пустил в горло струю из ингалятора. Его горло уже стало склизким от этого медицинского привкуса,

(это вода с капелькой камфорного масла для медицинского привкуса)

и Эдди подумал, что его скорее всего вывернет наизнанку, если сегодня он еще раз воспользуется ингалятором.

Он сунул ингалятор в карман и, наблюдая за проезжающими автомобилями, направился по Главной улице к холму Подъем-в-милю. Он старался ни о чем не думать. Ослепительно жаркое солнце пекло голову. Каждый проезжающий автомобиль «выстреливал» в глаза дротиками отраженного света, и в висках уже начала стучать боль. Он не мог заставить себя по-прежнему злиться на мистера Кина, но с тем, чтобы испытывать жалость к Эдди Каспбрэку проблем не возникало. Он очень жалел Эдди Каспбрэка. Он полагал, что Билл Денбро не стал бы тратить время на жалость к себе, но ничего не мог с собой поделать.

Более всего ему хотелось последовать совету мистера Кина: пойти в Пустошь и рассказать все своим друзьям, послушать, что они скажут, узнать, какие они могут предложить ответы. Но сейчас сделать это он не мог. Мать ждала его домой,

(по воле твоего сознания… или твоей матери)

и если бы он не вернулся,

(главная причина в твоей матери, в ее абсолютной уверенности в том, что ты болен)

все могло закончиться плачевно. Она предположила бы, что он был с Биллом, или с Ричи, или с «жиденком», как она называла Стэна (настаивая, что называет его так не из предвзятости – просто «выкладывает карты на стол»: под этим подразумевалась правдивость в сложных ситуациях). И, стоя на уличном углу, безуспешно пытаясь хоть как-то упорядочить ход мыслей, Эдди знал, что она сказала бы ему, узнав, что еще один из его друзей негр, а еще один – девочка, и не такая маленькая, потому что у нее уже начала наливаться грудь.

Медленно он двинулся дальше, в ужасе от того, что в такую жару придется карабкаться на холм Подъем-в-милю. Тротуар, по его разумению, раскалился до такой степени, что можно жарить яичницу. Впервые ему захотелось, чтобы в школе вновь начались занятия и он оказался бы в новом классе, подлаживаясь под требования новой учительницы, чтобы наконец-то закончилось это жуткое лето.

Он остановился на середине подъема, недалеко от того места, где двадцать семь лет спустя Билл Денбро вновь набредет на Сильвера, и вытащил из кармана ингалятор. Прочитал на наклейке: «Аэрозоль гидрокса. Применять по необходимости».

И еще какой-то элемент головоломки встал на место. «Применять по необходимости». Он был еще ребенком, сосунком (как иногда называла его мать, когда «выкладывала карты на стол»), но даже одиннадцатилетний ребенок знал, что никто никому не даст настоящее лекарство, а потом напишет на нем «применять по необходимости». Будь это настоящее лекарство, так легко убить себя, принимая его, едва возникнет желание. Эдди здраво рассудил, что так можно окочуриться даже от аспирина.

Он сверлил взглядом ингалятор, не заметив старушки, которая с любопытством посмотрела на него, направляясь вниз, к Главной улице, с корзинкой для продуктов в руке. Эдди чувствовал, что его предали. И в тот момент он едва не выбросил пластиковую бутылочку в канаву… «Нет, – подумал он, – лучше сразу отправить ее в водосток». Конечно! Почему нет? Пусть эта бутылочка достанется Оно, пребывающему где-то в подземных тоннелях и коллекторах. «Подавись пла-це-бо, ты, стомордое уродище!» Эдди дико рассмеялся и вплотную приблизился к тому, чтобы так и поступить. Но в конце концов привычка оказалась слишком сильной. Он снова убрал ингалятор в правый передний карман брюк и пошел дальше, едва замечая редкие автомобильные гудки или рокот дизельного двигателя автобуса, когда тот проезжал мимо. И конечно же, Эдди понятия не имел, как скоро ему придется узнать, что такое боль – настоящая боль.