Текст книги "Заклятие параноика (сборник)"

Открыв коробку, он сунул туда руку и вытащил за хвост пищащую белую мышь. Посадил ее перед порталом и сказал: «Ну, вперед, мышь». Та шустро спустилась по стенке ящика из-под апельсинов, на котором стоял портал, и бросилась наутек. Ругаясь, Карун кинулся за ней и едва не накрыл ее ладонью, но в этот момент мышь шмыгнула в щель между досками и исчезла.

– ЗАРАЗА! – закричал Карун и побежал обратно к коробке. Успел как раз вовремя, чтобы столкнуть с края назад в коробку еще двух потенциальных беглянок. Затем он извлек вторую мышь, на этот раз ухватив ее за тельце (по профессии он был физиком и повадки мышей знал плохо), после чего захлопнул крышку коробки. Эту он просто бросил. Она вцепилась Каруну в ладонь, но не удержалась и полетела, кувыркаясь и болтая лапками, через портал. Тут же Карун услышал, как она приземлилась на ящике в другом конце сарая.

На этот раз, помня, с какой легкостью от него удрала первая мышь, он бросился туда бегом. Но оказалось, напрасно. Белая мышь сидела, поджав лапки; глаза ее помутнели; бока чуть заметно вздымались. Карун замедлил шаг и осторожно приблизился. Работать с белыми мышами ему почти не доводилось, но в данном случае, чтобы заметить, что с мышью что-то не так, многолетнего стажа не требовалось.

(«Мышка после перехода чувствовала себя не очень хорошо», – сказал Марк детям, широко улыбаясь, и только жена заметила, что улыбка его чуть-чуть натянута.)

Карун потрогал мышь пальцем. Если бы не вздымающиеся при дыхании бока, можно было бы подумать, что перед ним нечто неживое – набитое соломой или опилками, может быть. Мышь даже не взглянула на него: она смотрела только вперед. Он бросил через портал подвижного, очень шустрого и живого маленького зверька; теперь же перед ним лежало нечто похожее на восковую копию, в которой жизнь едва-едва теплилась.

Когда Карун щелкнул перед маленькими розовыми глазами мыши пальцами, она моргнула… и, повалившись на бок, умерла.

– Тогда Карун решил попробовать еще одну мышь, – сказал Марк.

– А что случилось с первой? – спросил Рикки.

Марк снова широко улыбнулся.

– Ее с почестями проводили на пенсию.

Карун отыскал бумажный пакет и положил туда мышь. Позже, вечером, он собирался взять ее к ветеринару Москони, чтобы тот произвел вскрытие и сказал ему, все ли у подопытного зверька в порядке внутри. Правительство, конечно, не одобрило бы, что он привлек частное лицо к исследованиям, на которые они, едва узнав о результатах, тут же навесили бы гриф строжайшей секретности. Но это уже их дело. Карун планировал держать Великого Белого Отца из Вашингтона в неведении как можно дольше. Не так уж сильно Великий Белый Отец ему помогал, поэтому он может и подождать. Ничего с ним не случится.

Затем Карун вспомнил, что Москони живет в другом конце Нью-Палтца, а бензина в машине не хватит и до центра города, не говоря уже об обратной дороге.

Часы показывали 2.03. Оставалось меньше часа компьютерного времени. О вскрытии можно будет подумать потом.

Карун соорудил небольшую горку, спускающуюся ко входу в первый портал. («Первая джонт-горка», – сказал Марк детям, и Патти, представив, видимо, себе горку для мышей, обрадованно засмеялась.) Он запустил туда новую мышь и закрыл выход книгой. Мышь потолкалась по углам, побродила немного, обнюхивая незнакомые предметы, потом двинулась к порталу и исчезла.

Карун побежал ко второму порталу.

На ящике лежала мертвая мышь.

Ни крови, ни распухших участков тела, что могло бы свидетельствовать о каких-то резких перепадах давления, от которых полопались бы внутренние органы, Карун не заметил. Возможно, кислородное голодание…

Опять же нет. Карун нетерпеливо покачал головой. Для перехода мыши требовалась всего лишь доля секунды: его собственные часы подтвердили, что времени на переход совсем не тратится или тратится, но чертовски мало.

Вторая белая мышь отправилась в тот же бумажный пакет, что и первая. Карун достал третью (четвертую, если считать счастливую беглянку, что уползла в щель) и отвлеченно подумал: «Что кончится раньше: компьютерное время или белые мыши?»

Эту, ухватив понадежнее пальцами за тельце, он сунул в портал хвостом вперед и увидел, что из второго портала появилась задняя половина мыши. Маленькие ножки лихорадочно скребли по грубой деревянной поверхности ящика.

Карун вытащил мышь из портала: никаких признаков кататонии. Она еще и укусила его до крови между большим и указательным пальцами. Карун торопливо бросил ее в коробку с надписью «Мы из зоомагазина «Стак-полс» и принялся дезинфицировать укус перекисью водорода из хранившейся в лаборатории аптечки первой помощи. Потом залепил укушенное место бактерицидным пластырем и, перерыв всю лабораторию, отыскал наконец толстые резиновые перчатки. Время убегало, убегало, убегало. Часы показывали 2.11.

Карун извлек из коробки еще одну мышь и сунул ее хвостом вперед в портал. Целиком. Затем поспешил ко второму порталу. Мышь прожила почти две минуты. Она даже пыталась бежать: шатаясь, сделала несколько шагов по ящику, упала на бок, с трудом поднялась, но так и осталась на месте. Карун щелкнул у нее над головой пальцами: мышь дернулась вперед, сделав еще, может быть, четыре шага, и опять повалилась на бок. Бока ее вздымались все медленнее, потом дыхание прекратилось, и мышь умерла. По спине у Каруна пробежали холодные мурашки.

Он достал еще одну мышь и сунул ее головой вперед, но только до половины. Из другого портала появилась голова и передняя часть маленького тельца. Карун осторожно разжал пальцы, приготовясь тут же схватить зверька, если тот попытается улизнуть. Но мышь осталась на месте: половина ее – у одного портала, половина – у второго в другом конце сарая.

Карун перебежал ко второму порталу. Мышь еще была жива, но ее розовые глаза помутнели. Усы не шевелились. Обойдя портал, Карун увидел удивительное зрелище: перед ним оказался поперечный срез мыши (так случилось и с карандашом). Крохотный позвоночник животного оканчивался белыми концентрическими кружочками, кровь двигалась по сосудам, в маленьком пищеводе что-то перемещалось. «По крайней мере, – подумал он (и написал позже в статье для «Популярной механики»), – эта установка может служить великолепным диагностическим аппаратом».

Потом Карун заметил, как движение органов замедляется, и через несколько секунд мышь умерла. Он вытянул ее из портала за мордочку и опустил в бумажный пакет. «Достаточно белых мышей, – подумал он. – Мыши мрут. И если их пропускать через портал целиком, и если только наполовину, но головой вперед. Если же засунуть мышь наполовину, но хвостом вперед, она бегает как ни в чем не бывало. Что-то здесь кроется… Может быть, сенсорная перегрузка… – наугад предположил он. – Может быть, в процессе перехода они видят, или слышат, или чувствуют – Господи, возможно, даже обоняют – нечто такое, что буквально убивает их. Что бы это могло быть?»

Ответа он не знал, но собирался узнать.

У Каруна оставалось еще около сорока минут до того момента, когда его терминал будет отключен от компьютерной сети. Он открутил от стены у кухонной двери термометр, бросился обратно в сарай и сунул его через портал. На входе термометр показывал 83 градуса по Фаренгейту, на выходе – ту же самую цифру. Порывшись в пустой комнате, где хранились детские игрушки, которыми Карун развлекал, случалось, наезжавших в гости внуков, он отыскал пакет с воздушными шариками, надул один из них, завязал и запихнул через портал. Шарик выскочил из другого портала целый и невредимый – в каком-то смысле ответ на предположение Каруна о резких перепадах давления в процессе, который он уже начал называть про себя джонт-процессом.

Когда до конца компьютерного времени оставалось не больше пяти минут, он бросился в дом, схватил аквариум с золотыми рыбками (внутри тут же возбужденно заметались Перси и Патрик) и бегом потащил его в лабораторию. Запихнув аквариум в портал, он побежал в другой конец сарая. Патрик плавал кверху пузом. Перси медленно, словно оглушенный, кружился у самого дна аквариума, потом тоже всплыл пузом вверх. Карун уже хотел убрать аквариум, когда Перси вдруг судорожно дернул хвостом и вяло поплыл. Медленно, но, похоже, верно он справлялся с воздействием, которое оказал на него переход, и часам к девяти вечера, когда Карун вернулся из ветеринарной клиники Москони, Перси снова вел себя как обычно.

Однако Патрик умер.

Карун насыпал Перси двойную дозу рыбьего корма и с почестями похоронил Патрика в саду.

Когда компьютер все-таки отключился, Карун решил отправиться к Москони в надежде, что его кто-нибудь подбросит до места, и без четверти четыре в джинсах и спортивной куртке яркой расцветки он уже стоял на обочине дороги номер 26, вытянув руку с отставленным большим пальцем. В другой руке он держал бумажный пакет.

Спустя некоторое время рядом остановился «чеветт» размерами чуть побольше банки сардин, и Карун сел в машину.

– Что в пакете, старик? – спросил молодой водитель.

– Дохлые мыши, – честно ответил Карун.

В конце концов рядом с ним остановилась еще одна машина, и на этот раз, когда сидевший за рулем фермер спросил его о содержании пакета, Карун сказал, что там сандвичи.

Одну мышь Москони подверг вскрытию тут же, с остальными пообещал разобраться позже и позвонить. Предварительные результаты не обнадеживали: насколько Москони мог судить, мышь была абсолютно здорова, если не считать того факта, что она все-таки умерла.

Увы.

– Виктор Карун отличался эксцентричностью, но дураком он отнюдь не был, – сказал Марк.

Служащие с усыпляющим газом подходили все ближе, и он понял, что надо торопиться, иначе конец придется рассказывать, проснувшись уже в Уайтхед-Сити.

– Добираясь в тот вечер до дома – при этом, как уверяет история, половину дороги Карун прошел пешком, – он понял, что, возможно, одним махом решил чуть ли не треть экономических проблем человечества: все грузы, которые отправляются поездами, пароходами и автомашинами, когда-нибудь будут просто джонтироваться. Можно, например, написать письмо своему другу в Лондон, в Рио или в Сенегал, и оно попадет к нему уже на следующий день, причем на его доставку не будет затрачено ни грамма нефти. Мы к этому привыкли, но для Каруна, поверьте мне, это значило очень много. И вообще для всех людей.

– А что случилось с мышками, папа? – спросил Рикки.

– Такой же вопрос продолжал задавать себе Карун, – сказал Марк, – потому что он понял: если джонтом смогут пользоваться еще и люди, это решит почти все энергетические проблемы. И человечество сможет завоевать космос. В статье для «Популярной механики» он писал, что так можно достичь даже звезд. Как он выразился, «перебраться через ручей, не замочив ног». Можно взять большой камень и бросить его в ручей, затем взять еще один, встать на первый и бросить второй. Вернуться, взять третий камень и, встав на второй, бросить его еще дальше. И так далее, пока не получится дорожка через весь ручей… или, в нашем случае, через Солнечную систему, а может быть, и через всю галактику.

– Я ничего не поняла, – сказала Патти.

– Это потому, что у тебя в голове какашки, – тут же съязвил Рикки.

– А вот и нет! Папа, Рикки сказал…

– Дети, не ссорьтесь, – мягко осадила их Мерилис.

– Карун очень хорошо предвидел то, что случилось на самом деле, – продолжал Марк. – Автоматические корабли, запрограммированные для посадки, сели сначала на Луну, потом на Марс, потом на Венеру и на спутники Юпитера… Автоматические корабли, предназначенные только для одного…

– Установить джонт-станцию для астронавтов, – закончил за него Рикки.

Марк кивнул.

– И теперь во всей Солнечной системе работают научные станции, а когда-нибудь, в далеком будущем, у человечества появится, может быть, новая планета. Сейчас корабли с джонт-станциями направлены уже к четырем разным звездам, у каждой из которых есть своя планетарная система. Но они доберутся туда очень-очень не скоро.

– Я хочу знать, что случилось с мышками, – нетерпеливо сказала Патти.

– В конце концов вмешалось правительство, – продолжал Марк. – Карун держал их в неведении, сколько мог, но они таки пронюхали о его открытии и без промедления взяли все в свои руки. Карун оставался номинальным руководителем проекта «Джонт» еще десять лет, до самой своей смерти, но на самом деле он ничем уже не руководил.

– Вот не повезло! – прокомментировал Рик.

– Зато он стал героем, – добавила Патриция. – Он теперь во всех учебниках истории, как президент Линкольн и президент Харт.

«Можно подумать, ему от этого легче», – съязвил про себя Марк и принялся рассказывать дальше, старательно обходя лишние для детей подробности.

Правительство, зажатое в тиски усиливающегося энергетического кризиса, действительно взялось за дело без промедления: джонт-процесс, пригодный для коммерческого использования, нужен был чем раньше, тем лучше. Как говорится, нужен был еще вчера. Перед лицом надвигающегося экономического хаоса и все более реальных картин социальной анархии и массового голода в девяностые годы только уговоры ученых убедили правительство отложить официальное сообщение об открытии джонта до завершения спектрографического анализа джонтированных объектов. Когда же последние проверки показали, что абсолютно никаких изменений в телепортированных предметах не обнаружено, о существовании джонт-процесса было наконец с помпой объявлено на весь мир.

Вот тут и началось творение мифов о Викторе Каруне, престарелом, несколько странном человеке, который появлялся в лабораториях, может быть, дважды в неделю и менял одежду, только когда об этом вспоминал. Представители правительства, занимавшиеся связями с общественностью, а вслед за ними и рекламные агентства превратили Каруна в комбинацию из Томаса Эдисона, Эли Уитни, Пекоса Билли и Флэша Гордона. Довольно забавная ситуация, хотя и несколько мрачноватая, поскольку Виктор Карун к тому времени, возможно, или выжил из ума, или умер. Как говорится, искусство имитирует жизнь, а Каруну наверняка был знаком роман Роберта Хайнлайна о двойниках, которые заменяют известных публике деятелей.[4]4
  Р.Хайнлайн, «Дублер». – Примеч. пер.


[Закрыть]

Будучи пережитком «экологических» шестидесятых, когда много говорилось и мало делалось (когда еще можно было позволить себе подобную роскошь), Карун, конечно, представлял собой проблему для правительства. Бесконечную проблему, от которой никак не могли избавиться. Однако позже наступили другие времена, когда тучи сажи загадили небо, а огромный кусок калифорнийского побережья мог стать непригодным для жизни лет на шестьдесят из-за «просчетов» в ядерной энергетике. Виктор Карун оставался проблемой примерно до 1991 года, а затем он стал символом – улыбающимся, спокойным, почтенным. Нередко он стал появляться в сводках новостей, где приветливо махал рукой с трибуны. В 1993 году, за три года до официальной даты его смерти, он даже участвовал в торжественном параде, медленно проезжая по городу в открытой машине.

Объявление 19 октября 1988 года о существовании джонта, то есть надежного телепортационного процесса, мгновенно вызвало во всем мире бурю восторгов и экономический подъем. Американский доллар на потрепанном мировом рынке взвился до потолка. Люди, покупавшие золото по 806 долларов за унцию, вдруг обнаружили, что фунт золота можно обменять всего лишь на 1200 долларов. За год, прошедший от объявления о существовании джонта до первых действующих джонт-станций в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, уровень цен на фондовой бирже перебрался за тысячу пунктов. Цена на нефть снизилась всего на 70 центов за баррель, но к 1994 году, когда джонт-станции связали пересекающимися маршрутами уже 70 крупных городов США, в ОПЕК отпала необходимость и цены на нефть покатились вниз. В 1998 году, когда станции появились почти во всех крупных городах мира и джонтирование грузов между Токио и Парижем, Парижем и Лондоном, Лондоном и Нью-Йорком, Нью-Йорком и Берлином стало обычным делом, цена на нефть упала до 14 долларов за баррель. В 2006-м, когда люди начали наконец пользоваться джонтированием повсеместно, а уровень цен на бирже вырос по сравнению с 1987 годом на пять тысяч пунктов, нефть пошла по шесть долларов за баррель, и нефтяные компании стали менять названия. Компания «Тексако» стала «Тексако-Нефть/Вода», «Мобил» превратился в «Мобил-Гидро-2-Окс». К 2045 году наиболее прибыльной стала разведка и добыча воды, а нефть превратилась в то, чем она была в 1906 году, – в забаву.

– А мышки, папа? – нетерпеливо спросила Патти. – Что случилось с мышками?

Марк решил, что уже можно рассказывать, и показал им на сотрудников джонт-службы, обходящих пассажиров всего в трех рядах от места, где расположились Оутсы. Рик только кивнул. Патти с беспокойством посмотрела на даму с модно выбритой и раскрашенной головой, которая вдохнула через маску газ и мгновенно уснула.

– Когда не спишь, джонтироваться нельзя, да, папа? – спросил Рик.

Марк кивнул и обнадеживающе улыбнулся Патриции.

– Это Карун понял даже раньше, чем о его открытии узнало правительство, – сказал он.

– А как они, кстати, узнали, Марк? – спросила Мерилис.

– По использованию компьютерного времени и загрузке банков данных, – сказал Марк, улыбнувшись. – Единственное, чего Карун не мог ни украсть, ни выпросить, ни одолжить. Саму передачу элементарных частиц осуществлял компьютер – миллиарды единиц информации. Именно компьютер беспокоится о том, чтобы, когда ты материализуешься, голова у тебя росла из плеч, а не из живота.

Мерилис вздрогнула.

– Не пугайся, – сказал Марк. – Подобных накладок еще ни разу не было. Никогда.

– Всегда бывает первый раз, – пробормотала Мерилис.

Марк посмотрел на Рикки и спросил:

– Как Карун узнал, Рик? Как он догадался, что джонтироваться надо во сне?

– Когда он совал мышей хвостом вперед, – медленно произнес Рикки, – они чувствовали себя нормально. До тех пор, пока он не засовывал их целиком. Они… умирали, только когда Карун запихивал их в портал головой вперед. Правильно?

– Правильно, – сказал Марк.

Двое сотрудников джонт-службы приближались, двигая впереди себя свою колесницу забвения. Видимо, времени на рассказ все-таки не хватит. Может быть, оно и к лучшему.

– Конечно же, для того чтобы выяснить, что происходит, много экспериментов не потребовалось. Джонтирование почти целиком вытеснило грузовые автотранспортные операции, и у экспериментаторов появилась по крайней мере небольшая передышка…

Да. Появилось время, и проверки продолжались больше двадцати лет, хотя первые же опыты Каруна убедили его в том, что в бессознательном состоянии животные не подвержены воздействию, за которым впоследствии закрепилось название «органический эффект», или просто «джонт-эффект».

Вместе с Москони они усыпили несколько мышей, пропихнули их в первый портал, извлекли из второго и, снедаемые любопытством, стали ждать, когда подопытные зверьки проснутся… или умрут. Мыши проснулись и после короткого восстановительного периода, вызванного действием снотворного, занялись своими обычными мышиными делами, то есть принялись грызть еду, гадить, играть и размножаться без каких бы то ни было отрицательных последствий. Эти мыши стали первыми из нескольких поколений, которые изучались с особым интересом. Никаких отрицательных последствий так и не обнаружилось: умирали они не раньше других мышей, мышата рождались у них нормальные, без двух голов и зеленой окраски. Собственно говоря, у этих мышат не обнаружилось вообще никаких изменений.

– А когда они начали работать с людьми, папа? – спросил Рикки, хотя наверняка уже читал об этом в школьном учебнике. – Про это расскажи.

– Я хочу знать, что случилось с мышками, – снова заявила Патти.

Хотя столик с газом доехал уже до начала их ряда, Марк Оутс позволил себе на несколько секунд задуматься. Его дочь, которая знала, безусловно, меньше брата, прислушалась к своему сердцу и задала правильный вопрос. Поэтому он решил ответить на вопрос сына.

Первыми людьми, испытавшими джонт на себе, стали не астронавты или летчики; ими стали добровольцы из числа заключенных, при отборе которых никого даже не интересовала стабильность их психики. Более того, ученые, стоявшие во главе проекта (Каруна среди них не было; он стал, что называется, номинальным руководителем), считали, что чем они будут менее уравновешенны, тем лучше: если уж такие люди пройдут джонтирование и останутся в порядке – или по крайней мере будут не хуже, чем до того, – тогда процесс, возможно, безопасен для бизнесменов, политиков и манекенщиц.

Шестеро таких добровольцев были привезены в Провинс, штат Вермонт (место, прославившееся с тех пор так же широко, как прославился в свое время Китти-Хок в Северной Каролине), где их усыпили и по очереди телепортировали между порталами, расположенными в двух милях друг от друга.

Об этом Марк детям рассказал, потому что все шестеро, разумеется, проснулись в лучшем виде. Но он не стал рассказывать им о седьмом испытателе. У этой фигуры, то ли вымышленной, то ли реальной, а скорее всего скомбинированной из реальности и вымысла, даже имелось имя: Руди Фоггиа. Его якобы судили и приговорили в штате Флорида к смерти за убийство четверых стариков, на которых Фоггиа напал, когда те сидели дома и спокойно играли в бридж. Якобы ЦРУ и ФБР совместно сделали Фоггиа уникальное предложение: джонтироваться не засыпая. Если все пройдет нормально, получаешь полное освобождение, подписанное губернатором Тургудом, и идешь на все четыре стороны; хочешь, живи честно, а хочешь, можешь ухлопать еще несколько стариков в желтых брюках и белых ботинках, собравшихся поиграть в бридж. Если же умрешь или сойдешь с ума, значит, не повезло. Ну как?

Фоггиа, понимавший, что Флорида – это чуть ли не единственный штат, где смертный приговор означает действительно смертный приговор, дал согласие, узнав от своего адвоката, что он скорее всего будет следующим, кого посадят на Старый Добрый Электрический.

В тот Великий День летом 2007 года в зале испытаний присутствовали человек двенадцать ученых, но если даже история с Руди Фоггиа правдива – а Марк верил, что это действительно так, – он сомневался, что проговорились именно ученые. Скорее всего это сделал кто-нибудь из охранников, которые доставляли Фоггиа самолетом из Рейфорда в Монпелье, а затем на бронированной машине из Монпелье в Провинс.

– Если я останусь в живых, приготовьте мне жареную курицу, а уж потом я смоюсь. – Это, по слухам, Фоггиа сказал перед тем, как шагнуть в первый портал и через мгновение появиться из второго.

Он вышел живым, но отведать жареной курицы ему было уже не суждено. За время, потребовавшееся ему, чтобы перенестись на две мили (по замеру компьютера – 0,000000000067 секунды), его волосы стали совершенно седыми. Лицо Фоггиа не изменилось физически – на нем не появилось морщин и потеков, оно не исхудало, – но при взгляде на него возникало впечатление страшной, почти невероятной старости. Шаркая ногами, Фоггиа отошел от портала и, неуверенно вытянув вперед руки, поглядел на мир пустыми глазами. Губы его дергались и шевелились, потом изо рта потекла слюна. Ученые, собравшиеся вокруг него, отпрянули… Марк действительно не сомневался в том, что никто из них не проговорился: они уже видели крыс, морских свинок и хомяков, любых животных, у которых мозгов больше, чем у земляного червя, и чувствовали себя, должно быть, не лучше тех германских ученых, что пытались скрещивать еврейских женщин и немецких овчарок.

– Что произошло? – закричал один из них (по просочившимся слухам, он именно закричал), и это оказался единственный вопрос, на который Фоггиа смог ответить.

– Там вечность! – произнес он и упал замертво. Позже врачи определили инфаркт.

Собравшиеся ученые остались с трупом (о тайном захоронении которого впоследствии позаботились люди из ЦРУ и ФБР) и этим странным, пугающим предсмертным откровением: «Там вечность!»

– Папа, я хочу знать, что случилось с мышками, – повторила Патти. Возможность снова спросить об этом у нее возникла лишь потому, что бизнесмен в дорогом костюме и начищенных ботинках начал вдруг спорить с сотрудником джонт-службы. Он, похоже, не хотел, чтобы его усыпляли именно газом, упирался и чего-то требовал. Люди из джонт-службы старались как могли – уговаривали, стыдили, убеждали, – но это несколько замедлило их работу.

Марк вздохнул. Он сам завел этот разговор – да, чтобы отвлечь детей от переживаний перед джонтом, но все-таки завел, – и теперь придется его заканчивать настолько правдиво, насколько можно без того, чтобы встревожить детей или напугать.

Он не станет, конечно, рассказывать им, например, о книге С. К. Саммерса «Политика джонта», одна из глав которой – «Джонт под покровом тайны» – содержала подборку наиболее достоверных слухов о джонте. Описывалась там и история Руди Фоггиа, и еще около тридцати случаев с добровольцами или сумасшедшими, которые джонтировались не засыпая, за последние триста лет. Большинство из них умерли у выходного портала. Остальные безнадежно свихнулись. В некоторых случаях к смерти от шока приводил сам факт выхода из джонта.

Эта глава в книге Саммерса, посвященная слухам и домыслам, содержала немало других тревожных разоблачений: несколько раз, очевидно, джонт использовался в качестве орудия убийства. Наиболее известный (и единственный задокументированный) случай произошел всего тридцать лет назад, когда джонт-исследователь Лестер Майклсон связал свою жену и затолкал надрывающуюся от крика женщину в портал в Силвер-Сити, штат Невада. Но перед тем, как сделать это, он нажал кнопку обнуления на панели управления, тем самым стерев координаты сотен тысяч других порталов, через которые миссис Майклсон могла бы материализоваться: где-нибудь от соседнего города Рино до экспериментальной станции на Ио, спутнике Юпитера. Короче, миссис Майклсон джонтировалась куда-то в белый свет. После того, как эксперты признали Лестера Майклсона полноценным и, следовательно, способным нести ответственность за свои действия (может быть, по закону он и не считался сумасшедшим, но с чисто человеческой точки зрения он, конечно, был полным психом), его адвокат предложил новый вариант защиты: Лестера Майклсона нельзя судить за убийство, так как никто не может с определенностью доказать, что миссис Майклсон мертва.

Что, в свою очередь, создало ужасный образ некоего призрака женщины, бестелесной, но все еще разумной, продолжающей истошно кричать где-то в чистилище целую вечность… Майклсона осудили и казнили.

Кроме того, Саммерс предполагал, что джонт-процесс использовался различными диктаторскими режимами для того, чтобы избавляться от инакомыслящих и политических противников. Некоторые считали, что мафия также имеет свои нелегальные джонт-станции, подключенные к центральному компьютеру с помощью ЦРУ. В книге высказывалось предположение, что посредством обнуленных джонт-станций мафия избавлялась от своих жертв, в отличие от случая, происшедшего с миссис Майклсон, уже мертвых. В подобном свете джонт выглядел весьма удобным механизмом, гораздо более эффективным, чем, скажем, песчаные карьеры или заброшенные шахты.

Все это вело в конечном итоге к предлагаемым Саммерсом выводам и теориям относительно джонта, что опять-таки возвращало Марка к настойчивым вопросам Патти о судьбе мышей.

– Видишь ли, – произнес он медленно, заметив, как жена взглядом предупреждает его, чтобы он не сказал чего-нибудь лишнего, – даже сейчас никто точно этого не знает, Патти. Но все эксперименты с животными – включая и мышей – привели ученых к выводу о том, что, хотя джонт физически осуществляется почти мгновенно, в уме на телепортацию тратится долгое-долгое время.

– Я не понимаю, – обиженно сказала Патти. – Я так и знала, что не пойму.

Рикки, однако, смотрел на отца задумчиво.

– Они продолжали думать, – сказал он. – Все подопытные животные. И мы тоже будем, если нас не усыпят.

– Да, – согласился Марк. – Ученые считают именно так.

Что-то новое появилось во взгляде Рикки. Испуг? Возбуждение?

– Это не просто телепортация, да, папа? Это что-то вроде искривления времени?

«Там вечность!» – подумалось Марку.

– В каком-то смысле да, – сказал он. – Но эта фраза… как из комиксов: звучит неплохо, но ничего не объясняет, Рик. Тут дело, может быть, в том, что сознание не переносится элементарными частицами, оно каким-то образом остается единым и неделимым. А кроме того, сохраняет некое искаженное ощущение времени. Но, впрочем, мы не знаем, как измеряет время чистое сознание, не знаем даже, имеет ли эта концепция какой-нибудь смысл для чистого разума. Более того, мы попросту не представляем себе, что такое чистый разум.

Марк умолк, встревоженно наблюдая за взглядом сына, который вдруг стал острым и пытливым. «Понимает, но в то же время не понимает», – подумал он. Разум может быть лучшим другом; может позабавить человека, когда, скажем, нечего читать и нечем заняться. Но когда он не получает новых данных слишком долго, он обращается против человека, то есть против себя, начинает рвать и мучить сам себя и, может быть, пожирает сам себя в непредставимом акте самоканнибализма. Как долго это тянется в годах? Для тела джонт занимает 0,000000000067 секунды, но как долго для неделимого сознания? Сто лет? Тысяча? Миллион? Миллиард? Сколько лет наедине со своими мыслями в бесконечном поле белизны? И вдруг, когда проходит миллиард вечностей, резкое возвращение к свету, форме, телу. Кто в состоянии выдержать такое?

– Рикки… – начал он, но в этот момент к нему приблизились сотрудники джонт-службы со своим столиком.

– Вы готовы? – спросил один из них.

Марк кивнул.

– Папа, я боюсь, – произнесла Патти тоненьким голосом. – Это больно?

– Нет, милая, конечно, нет, – ответил Марк вполне спокойным голосом, но сердце его забилось чуть быстрее: так случалось всегда, хотя джонтировался он уже раз двадцать пять. – Я буду первым, и вы увидите, как это легко и просто.

Человек в комбинезоне взглянул на него вопросительно. Марк кивнул и заставил себя улыбнуться. Затем на лицо его опустилась маска. Марк прижал ее руками и глубоко вдохнул в себя темноту.

Первое, что он увидел, очнувшись, – это черное марсианское небо над куполом, закрывающим Уайтхед-Сити. Была ночь, и звезды, высыпавшие на небе, сияли с удивительной яркостью, никогда не виданной на Земле.

Потом он услышал какие-то беспорядочные крики, бормотание и через секунду пронзительный визг. «О Боже, это Мерилис!» – пронеслось у него в голове, и, борясь с накатывающимися волнами головокружения, Марк поднялся с кушетки.

Снова закричали, и он увидел бегущих в их сторону сотрудников джонт-службы в красных трепыхающихся от быстрого бега комбинезонах. Мерилис, шатаясь и указывая куда-то рукой, двинулась к нему. Потом снова вскрикнула и без сознания упала на пол, толкнув при этом пустую кушетку, которая медленно покатилась по проходу.