Текст книги "Катаясь на «Пуле»"

– Мюриэль? – спросила женщина, сидевшая за информационной стойкой. – Это Ивонн. Рядом со мной стоит молодой человек, его зовут… – она вскинула на меня глаза, брови вопросительно поднялись, и я назвал ей свои имя и фамилию, – …Алан Паркер. Его мать – Джин Паркер, из 487-й. Он спрашивает, нельзя ли ему…

Она замолчала. Выслушивая ответ. С четвертого этажа ей, безусловно, сообщили, что Джин Паркер умерла.

– Хорошо. Да, я понимаю. – Женщина посидела, глядя прямо перед собой, потом прижала трубку к плечу. – Она послала Энн Корригэн заглянуть в палату. Секундное дело.

– Это никогда не кончится, – вырвалось у меня.

Ивонн нахмурилась.

– Простите?

– Ничего. Вечер выдался таким долгим и…

– …и вы переволновались из-за матери. Естественно. Думаю, вы очень хороший сын, раз бросили все дела и сразу приехали в больницу.

Я не сомневался, что мнение Ивонн Эдерли обо мне разом изменилось в худшую сторону, если бы она услышала мой разговор с водителем «мустанга», но, разумеется, услышать его она не могла. Маленький секрет, мой и Джорджа.

Мне казалось, что я стою под ярким светом флюоресцентных ламп долгие часы, дожидаясь, пока в трубке вновь раздастся голос медсестры с четвертого этажа. Перед Ивонн лежали какие-то списки. Она их внимательно прочитывала, около некоторых фамилий ставила аккуратные птички, и мне пришло в голову, что ангел смерти, если бы он или она существовали, выглядел бы точно так же, как эта загруженная работой женщина, заваленная бумагами, с компьютером на столе. Ивонн прижимала трубку к уху приподнятым плечом. По громкой связи объявили, что Фаркуихара ждут в радиологии, доктора Фаркуихара. А на четвертом этаже в этот самый момент медсестра Энн Корригэн широко раскрытыми глазами смотрела на мою мать, мертвую, уставившуюся в никуда, с чуть приоткрытым ртом, уже не перекошенным, как после инсульта.

Ивонн оторвалась от списков, как только в трубке раздался женский голос. Послушала, кивнула, прежде чем сказать: «Хорошо, да, я понимаю. Сделаю. Разумеется, сделаю. Спасибо тебе, Мюриэль». – Она положила трубку и, очень серьезная, посмотрела на меня.

– Мюриэль говорит, что вы можете подняться, но только на пять минут. Ваша мать уже приняла прописанные ей на ночь лекарства, она уже очень сонная.

Я застыл, вытаращив глаза.

На ее лице отразилась тревога.

– С вами все в порядке, мистер Паркер?

– Да, – ответил я. – Просто я подумал, а вдруг…

Она улыбнулась. Очень сочувственно.

– У многих возникают такие мысли. Это понятно. Вам вдруг звонят, вы мчитесь сюда… понятно, что вы опасались худшего. Но Мюриэль не позволила бы вам подняться на ее этаж, полагая, что ваша мать плохо себя чувствует. Можете мне поверить.

– Спасибо, – поблагодарил я Ивонн Эдерли. – Большое вам спасибо.

Я уже собрался отойти от стойки, когда она остановила меня:

– Мистер Паркер? Если вы приехали с севера, из университета Мэн, могу я спросить, почему у вас на рубашке этот значок? Трилл-Виллидж в Нью-Гэмпшире, не так ли?

Я опустил голову и увидел значок-пуговицу, приколотый к нагрудному карману моей рубашки. «Я КАТАЛСЯ НА „ПУЛЕ“ В ТРИЛЛ-ВИЛЛИДЖ, ЛАКОНИЯ». Тут я все понял: он перецепил значок на мою рубашку, прежде чем вытолкнуть меня из машины. Оставил свою метку, позаботился, чтобы я не вообразил, будто встреча с ним причудилась. Кровавые полумесяцы на тыльной стороне ладоней свидетельствовали о том, что я действительно ехал в «мустанге» с мертвяком. Значок-пуговица стал еще одним подтверждением. Он предложил мне сделать выбор, и я выбрал.

Тогда почему моя мать до сих пор жива?

– Это? – Я коснулся значка подушечкой большого пальца, погладил его. – Это мой счастливый амулет. – Ложь, ужасная ложь, но ничего другого в голову не пришло. – Я получил его, когда ездил туда с мамой. Мы вместе прокатились на «Пуле».

Ивонн, Властительница информации, лучезарно улыбнулась, словно никогда не слышала ничего более приятного.

– Обнимите ее и поцелуйте. Встреча с вами подействует на нее лучше любого снотворного, прописанного врачами. Лифты там, – она указала, – за углом.

Поскольку посетителей к пациентам уже не пускали, лифт я ждал в гордом одиночестве. Слева, у закрытого газетного киоска, стояла урна. Я сорвал с рубашки значок, бросил в урну. Вытер ладонь о джинсы. Еще вытирал, когда открылись дверцы кабины. Вошел и нажал на кнопку с цифрой четыре. Кабина плавно пошла вверх. Над кнопками висел плакат, сообщающий, что на следующей неделе будет приниматься кровь от доноров. Пока я его читал, в голову пришла идея… да нет, не идея, я уже точно знал, что так и будет. Моя мать умирала, в эту самую секунду, когда лифт медленно поднимал меня на четвертый этаж. Я сделал выбор, и именно мне предстояло первому увидеть ее мертвой. По-другому просто быть не могло.

Открылись двери кабины, и я увидел другой плакат. Рисованный палец прижимался к рисованным большим красным губам. Ниже тянулась надпись: «НАШИ ПАЦИЕНТЫ ОЦЕНЯТ СОБЛЮДЕНИЕ ВАМИ ТИШИНЫ». Коридор уходил от лифтов направо и налево. Двери с номерами располагались в левой части коридора. Туда я и направился, но с каждым шагом мои кроссовки набирали вес. Я заметно сбавил скорость, проходя мимо четыреста семидесятых номеров, а между 481-й и 483-й палатами просто остановился. Не мог идти дальше. Пот, холодный и липкий, будто застывающий сироп, потек по лицу. Желудок свело. Нет, я не мог идти дальше. И уже собрался развернуться и трусливо бежать. Чтобы на попутках добраться до Харлоу и уже утром позвонить миссис Маккарди. Утром мне было бы легче смириться с утратой.

Начал-таки поворачиваться, когда медсестра высунулась из двери… палаты моей матери.

– Мистер Паркер? – шепотом спросила она.

И я едва не ответил: «Нет». Но потом кивнул.

– Заходите. Только быстрее. Она отходит.

Этих слов я и ожидал, но тем не менее лицо у меня перекосило от ужаса, а колени подогнулись.

Медсестра все это заметила, поспешила ко мне, шурша халатом, с тревогой в глазах. На бадже, прикрепленном к нагрудному карману, я прочитал: «ЭНН КОРРИГЭН».

– Нет, нет, я про снотворное… она вот-вот заснет. Господи, какая же я глупая. Она в полном порядке, мистер Паркер, я дала ей «амбьен», и она отходит ко сну, вот что я хотела сказать. Вы не грохнетесь в обморок? – Она взяла меня за руку.

– Нет, – ответил я, еще не зная, грохнусь или нет. Перед глазами плыло, в ушах гудело. Я вспомнил, как дорога уносилась под колеса автомобиля, в лунном свете напоминая дорогу из черно-белого фильма. «Ты катался на „Пуле“? Я проехался четыре раза».

Энн Корригэн привела меня в палату, и я увидел мать.

Женщина крупная, она тем не менее едва виднелась на маленькой и узкой больничной кровати. Ее волосы, больше седые, чем черные, разметало по подушке. Руки, лежащие поверх одеяла, напоминали руки ребенка, даже куклы. От инсульта рот у нее не перекосило, как я того ожидал, но кожа пожелтела. Она лежала с закрытыми глазами, но стоило медсестре произнести ее имя, открыла их. Синие-синие, что у нее не старело, так это глаза, и живые. Какое-то мгновение она смотрела в потолок, потом взгляд остановился на мне. Она улыбнулась, попыталась протянуть ко мне обе руки. Одна поднялась. Вторая, подрожав, чуть-чуть оторвалась от одеяла, чтобы снова упасть на него.

– Эл, – прошептала она.

Я шагнул к кровати, по лицу потекли слезы. У стены стоял стул, но мне он не требовался. Я упал на колени рядом с кроватью, обнял маму. От нее пахло теплом и чистотой. Я поцеловал ее в висок, щеку, уголок рта. Она подняла здоровую руку, пальцем провела мне под глазом.

– Не плачь, – прошептала она. – Незачем.

– Я приехал, как только узнал. Позвонила Бетси Маккарди.

– Я же ей сказала… уик-энд. Сказала, что ты можешь приехать на уик-энд.

– Да, но я не мог ждать. – Я прижался к ней.

– Автомобиль… починил?

– Нет. Добирался на попутках.

– Господи. – Каждое слово давалось ей с трудом, но язык не заплетался, я не замечал признаков разрыва с реальностью. Она знала, кто она, кто я, где мы, почему. Единственным признаком болезни была слабость левой руки. Я почувствовал огромное облегчение. Должно быть, Стауб просто разыграл меня… а может, никакого Стауба и не было, может, все это мне действительно приснилось, каким бы невероятным ни казался такой сон. Здесь, в больничной палате, когда я стоял на коленях у кровати матери, обнимая ее, версия о сне представлялась все более убедительной.

– Эл? У тебя на воротнике кровь. – Ее глаза закрылись, потом медленно открылись. Я понимал, что веки у нее такие же тяжелые, какими недавно, в коридоре, казались мне кроссовки.

– Ударился головой, мама. Пустяки.

– Хорошо. Ты должен… беречь себя. – Веки вновь опустились, поднялись еще медленнее.

– Мистер Паркер, я думаю, мы должны дать ей поспать, – подала голос медсестра, стоявшая за моей спиной. – У нее выдался очень трудный день.

– Знаю. – Я вновь поцеловал ее в уголок рта. – Я ухожу, мама, но приду завтра.

– Не… лови попуток… опасно.

– Не буду. Приеду с миссис Маккарди. А ты поспи.

– Я только и делаю… что сплю, – ответила она. – Была на работе, разгружала посудомоечную машину. Закружилась голова. Упала. Очнулась… здесь. – Она посмотрела на меня. – Инсульт. Доктор говорит… все не так плохо.

– Ты поправишься. – Я поднялся, взял ее руку. Кожа гладкая, как мокрый шелк. Рука пожилой женщины.

– Мне снилось, что мы в парке развлечений в Нью-Гэмпшире, – вдруг сказала она.

Я смотрел на нее сверху вниз, чувствуя, как внутри все холодеет.

– Правда?

– Да. Стоим в очереди к этому аттракциону… когда поднимаешься очень высоко. Помнишь, как он назывался?

– «Пуля», – ответил я. – Помню.

– Ты боялся, а я кричала. Кричала на тебя.

– Да, нет, мама, ты…

Ее рука сжала мою, уголки рта ушли внутрь. Раньше так она выражала нетерпение.

– Да. Кричала и ударила тебя. По спине… по шее, не так ли?

– Вроде бы… да. – Я сдался. – По спине и по шее.

– Не следовало… Мне было жарко, я устала, но… не следовало. Хотела сказать тебе, что сожалею об этом.

Из моих глаз вновь потекли слезы.

– Все нормально, мама. Это было так давно.

– Ты так и не прокатился, – прошептала она.

– Прокатился, – ответил я. – Все-таки прокатился.

Она мне улыбнулась. Маленькая, слабая, совсем не та злая, потная, мускулистая женщина, которая кричала на меня, когда мы наконец выстояли всю очередь, кричала, а потом шлепнула меня по спине и по шее. Должно быть, что-то увидела в чьем-то лице – из тех, кто стоял в очереди к «Пуле», ведь я помню ее слова: «Чего смотришь, красавчик?» – когда она уводила меня из-под жаркого солнца, а спина и шея болели после ее шлепков… Да только не так уж и болели, ударила она меня не сильно, и я помню, что тогда испытывал прежде всего благодарность, радовался, что она уводит меня от этой высоченной, сложной конструкции с двумя большими капсулами, расположенными с разных сторон, от этого отвратительно скрежещущего сооружения.

– Мистер Паркер, пора уходить, – напомнила медсестра.

Я поднял мамину руку, поцеловал костяшки пальцев.

– Увидимся завтра. Я люблю тебя, мама.

– Я тоже люблю тебя. Алан… и сожалею о тумаках, что доставались тебе. Не следовало мне тебя бить.

Но она била. Иногда. Потому что не могла по-другому. И я принимал это как должное. Только не знал, как сказать ей об этом. Еще один маленький семейный секрет, не предназначавшийся для посторонних.

– Увидимся завтра, мама. Хорошо?

Она не ответила. Веки опустились, но подняться вновь уже не смогли. Ее грудь поднималась и опадала – медленно, равномерно. Я попятился от кровати, не отрывая глаз от матери.

– Все будет хорошо? – спросил я сестру в коридоре. – Действительно, хорошо?

– Со стопроцентной уверенностью вам никто не скажет, мистер Паркер. Она – пациентка доктора Наннэлли. Он очень хороший врач. Будет здесь завтра, во второй половине дня, и вы сможете спросить его…

– Скажите мне, что вы думаете.

– Думаю, все обойдется. – Медсестра повела меня к лифтам. – Вы сами видите, мимика не нарушена, реакция хорошая, все говорит за то, что это всего лишь микроинсульт. – Она нахмурилась. – Разумеется, ей придется кое-что изменить. В диете… образе жизни…

– Вы хотите сказать, бросить курить.

– Да. Прежде всего. – Она говорила так, словно полагала, что отказаться от курения моей матери, которая курила всю жизнь, будет так же легко, как переставить вазу из гостиной в столовую. Я нажал на кнопку вызова лифта, и двери кабины, в которой я и приехал, тут же открылись. После ухода посетителей ритм жизни в МЦМ заметно замедлялся.

– Спасибо за все, – поблагодарил я медсестру.

– Пустяки. Извините, что напугала вас. Такую сморозила глупость.

– Ерунда, – отмахнулся я, хотя полностью с ней согласился. – Не берите в голову.

Вошел в кабину, нажал кнопку первого этажа. Медсестра подняла руку и перекрестила пальцы. Я ответил тем же, и нас разделили закрывшиеся двери. Кабина пошла вниз. Я смотрел на ранки от ногтей на тыльной стороне ладоней и думал, какая же я тварь, самая мерзкая из тварей. Даже если все случилось во сне, я оставался самой мерзкой из тварей. «Возьми ее», – сказал я. Она была моей матерью, но я все равно сказал: «Возьми мою мать, не бери меня». Она меня воспитала, работала внеурочно ради меня, стояла со мной в очереди под жарким солнцем в маленьком пыльном парке развлечений в Нью-Гэмпшире, а в результате я практически без колебаний сказал: «Возьми ее, не бери меня». Трусишка, трусишка, гребаный трусишка.

Когда двери раскрылись, я вышел из кабины, поднял крышку урны. Там в почти пустом бумажном стаканчике из-под кофе лежал значок-пуговица с надписью: «Я КАТАЛСЯ НА „ПУЛЕ“ В ТРИЛЛ-ВИЛЛИДЖ, ЛАКОНИЯ».

Я наклонился, достал значок-пуговицу из холодного кофе, вытер о джинсы, сунул в карман. Понял, что выбрасывать его – идея не из лучших. Теперь это был мой значок, талисман, приносящий удачу или горе, но мой. Я вышел из больницы, на прощание помахав рукой Ивонн. За дверью луна по-прежнему плыла по небу, заливая мир загадочным и, конечно же, мечтательным светом. Никогда раньше я не чувствовал такой усталости и душевного опустошения. Мне так хотелось, чтобы все повторилось вновь. Тогда я сделал бы правильный выбор. И что странно: если бы я нашел ее мертвой, как ожидал, думаю, смог бы с этим сжиться. В конце концов, разве не так должны заканчиваться истории про призраков?

«В городе никто подсаживать тебя не будет», – сказал старик в грыжевом бандаже, и это чистая правда. Я прошагал весь Льюистон, три десятка кварталов по Лисбон-стрит, девять – по Кэнел-стрит, мимо всех этих баров, где крутили старые песни «Форейнер» и «Лед Цеппелин», ни разу не подняв руку с оттопыренным пальцем. Без толку. Уже в двенадцатом часу добрался до моста Демута. И как только перешел реку, моя поднятая рука с оттопыренным пальцем остановила первый же автомобиль. Сорок минут спустя я доставал ключ из-под красной кадки, стоявшей у двери сарая, еще через десять – лежал в кровати. Успел подумать о том, что за всю мою жизнь впервые сплю в доме один.

Телефон разбудил меня в четверть первого. Я подумал – звонят из больницы сообщить, что состояние моей матери резко ухудшилось и несколько минут тому назад она скончалась, примите, мол, наши соболезнования. Но позвонила миссис Маккарди – убедиться, что я благополучно добрался до дома. Естественно, ей не терпелось узнать все подробности моего вечернего визита в больницу (мне пришлось все повторить трижды, и на третьем круге я уже чувствовал себя, как преступник, которого допрашивают по подозрению в убийстве). Не преминула она и спросить, поеду ли я с ней в больницу. Я ответил, что с превеликим удовольствием.

Положив трубку, я направился к двери в ванную, которая служила и зеркалом в рост человека. В нем увидел высокого небритого молодого человека с завязавшимся животиком, в мешковатых трусах. «Ты должен взять себя в руки, большой мальчик, – сказал я себе. – Нельзя идти по жизни, воспринимая каждый телефонный звонок как сообщение о смерти матери».

Я надеялся, что этого не случится. Со временем события прошлого вечера начнут забываться, время, оно способствует забывчивости… но пока я все помнил ясно и отчетливо. До мельчайших подробностей. Стоило закрыть глаза, как передо мной возникало симпатичное молодое лицо Джорджа Стауба под бейсболкой с повернутым к затылку козырьком, сигарета за ухом, дым, тонкими струйками сочащийся между швами на шее, когда он затягивался. Я слышал, как он рассказывает историю о проданном задешево «кадиллаке». Время могло затуманить эти воспоминания, но не сразу. В конце концов у меня был значок-пуговица, я положил его в ящик комода у двери в ванную. Значок этот стал моим сувениром. Ведь у героев историй про признаков часто остается какой-то сувенир, свидетельство, что происшедшее с ним – не сон.

В углу стояла старая стереосистема. Я порылся в кассетах, чтобы побриться под музыку. Нашел одну с надписью «Фолк микс» и вставил в проигрыватель. Записал я кассету еще в школе и уже плохо помнил, что на ней. Боб Дилан спел о смерти в одиночестве Хэтти Кэрролл, Том Пакстон – что-то о своем друге-бродяге, потом Дэйв Ван Ронк запел о кокаиновой тоске. И где-то на третьем куплете я оторвал бритву от щеки. «Напился виски, набрался джину, – хрипел Дэйв. – Доктор обещает, что я от этого помру, да не говорит когда». Вот я и услышал ответ, ускользавший от меня. Нечистая совесть подводила к мысли, что мать умрет тотчас же, и Стауб никак не скорректировал это умозаключение. Да и как мог скорректировать, если я не спрашивал. А оно оказалось ошибочным.

«Доктор обещает, что я от этого помру, да не говорит когда».

Так чего, скажите на милость, я мучаю себя? Разве мой выбор не укладывается в рамки заведенного порядка? Разве дети обычно не переживают родителей? Этот сукин сын попытался меня запугать, заставить мучиться угрызениями совести, но я не должен принимать его слова за чистую монету, не так ли? Разве в конце концов нам всем не предстоит прокатиться на «Пуле»?

«Ты просто пытаешься соскочить с крючка. Пытаешься найти возможность оправдаться. Может, ты думаешь, что такая возможность есть… но, когда он предложил тебе сделать выбор, ты выбрал ее. И от этого тебе никуда не деться, дружище, – ты выбрал ее».

Я открыл глаза, посмотрел на свое отражение в зеркале.

– Я сделал то, что должен был сделать. – Тогда я в это не очень-то верил, но полагал, что со временем буду верить все сильнее и сильнее.

Миссис Маккарди и я поехали в больницу. Моей маме определенно стало лучше. Я спросил, помнит ли она сон про Трилл-Виллидж, Лакония. Она покачала головой.

– Я едва помню твой приход. Ужасно хотелось спать. Это важно?

– Нет, – я поцеловал ее в висок, – отнюдь.

Пять дней спустя моя мама выписалась из больницы. Какое-то время ходила, чуть подволакивая ногу, но недолго, а уже через месяц вышла на работу. Сначала на полсмены, потом на полную, словно ничего и не случилось. Я вернулся в университет, начал работать в «Пицце Пэта» в центре Ороно. Платили немного, но денег хватило, чтобы починить автомобиль. Меня это очень порадовало: с той ночи мне разонравилось голосовать на дороге.

Мама пыталась бросить курить и какое-то время ей это удавалось. Но в апреле, приехав на каникулы на день раньше, я обнаружил, что кухня полна табачного дыма, совсем как прежде. Она смотрела на меня виновато и воинственно.

– Я не могу. Мне очень жаль, Эл, я знаю, что ты хочешь, чтобы я бросила курить, и понимаю, что должна бросить, но без курения в моей жизни возникает дыра, которую нечем заполнить. Мне остается только сожалеть, что я вообще начала курить.

Через две недели после того, как я окончил колледж, мама перенесла второй инсульт, тоже микро. Вновь попыталась бросить курить, потому что врач сурово отчитал ее, но поправилась на пятьдесят фунтов и взялась за старое. В Библии на эту тему сказано: «Как пес возвращается на блевотину свою»[2]2
  Книга Притчей Соломоновых, 26:11.


[Закрыть]. Мне всегда нравилась эта фраза. Я сразу нашел хорошую работу в Портленде, полагаю, мне крупно повезло, и тут же начал уговаривать ее уйти на покой. Задача была не из легких. Пожалуй, я бы отказался, но некие воспоминания заставляли меня методично взламывать ее укрепления.

– Ты должен откладывать деньги вместо того, чтобы содержать меня, – говорила она. – Когда-нибудь ты захочешь жениться, Эл, и у тебя не будет тех денег, что ты потратишь сейчас на меня. Они пригодятся тебе для настоящей жизни.

– Ты – моя настоящая жизнь, – ответил я, целуя ее. – Нравится тебе это или нет, но другого не дано.

Наконец она выбросила белый флаг.

После этого мы прожили семь отличных лет. Я жил отдельно, но навещал ее практически каждый день. Мы играли в кункен, смотрели кино по видеомагнитофону, который я ей купил. Много смеялись. Не знаю, должен я благодарить за эти годы Джорджа Стауба или нет, но считаю, что прожил их не зря. А вот воспоминания о вечере, проведенном со Стаубом, не затуманились ни на йоту, остались такими же четкими и ясными, хотя я ожидал обратного. Вся цепочка событий, начиная со старика, заставившего меня загадать желание, глядя на оранжевую, первую после жатвы полную луну, и заканчивая пальцами Стауба, теребившими мою рубашку, когда он цеплял на карман значок-пуговицу. А потом наступил день, когда я не смог найти значка. Я знал, что перевез его в свою новую квартиру в Фалмауте, держал его в верхнем ящике прикроватной тумбочки вместе с парой расчесок, запонками и старым значком, что раздавали в ходе предвыборной кампании, с надписью «БИЛЛ КЛИНТОН, БЕЗОПАСНЫЙ САКС-ПРЕЗИДЕНТ». И когда днем или двумя позже зазвонил телефон, я сразу понял, почему миссис Маккарди плачет… Я постоянно ждал этой плохой новости; сделанного не вернешь, после драки кулаками не машут.

После похорон, на которые пришло на удивление много народа, я вернулся в маленький дом в Харлоу, где моя мама провела несколько последних лет, курила и ела пончики в сахарной пудре. Раньше всему миру противостояли Джин и Алан Паркер; теперь остался только я.

Я просмотрел ее бумаги, отбирая те, которые могли потребоваться, просмотрел вещи, раскладывая их на две кучи: одну – оставить на память, другую – отдать благотворительным организациям. Когда работа подходила к концу, встал на колени, заглянул под кровать и нашел то, что подсознательно искал, не признаваясь в этом себе самому: запыленный значок-пуговицу с надписью: «„Я КАТАЛСЯ НА ПУЛЕ“ В ТРИЛЛ-ВИЛЛИДЖ, ЛАКОНИЯ». Сжал значок в кулаке. Иголка вонзилась в кожу, но я сжимал пальцы все сильнее, радуясь боли. Когда разжал, глаза наполнились слезами, а слова на пуговице двоились, накладывались друг на друга, словно я смотрел стереоскопический фильм без специальных очков.

– Ты доволен? – спросил я молчаливую пустую комнату. – Этого достаточно? – Ответа, естественно, не услышал. – Зачем ты вообще подсадил меня в машину? Чего добивался?

Вновь не услышал ответа, да и откуда? Ты ждешь, стоишь в очереди, вот и все. Ты стоишь в очереди под луной и загадываешь желание под ее оранжевым светом. Ты ждешь в очереди и слышишь, как они кричат… они заплатили за то, чтобы их напугали до ужаса, и, прокатившись на «Пуле», точно знают, что деньги потрачены не зря. Может, когда подходит твоя очередь, ты садишься в «Пулю», может, бежишь от нее со всех ног. В любом случае, как мне представляется, результат один и тот же. Вроде бы так быть не должно, но иначе не получается: сделанного не вернешь, после драки кулаками не машут.

Берете ваш значок-пуговицу и выметаетесь.