Текст книги "Императрица по случаю"

Глава девятая. Политика и интриги

Страстная неделя прошла для меня относительно спокойно. По состоянию здоровья от присутствия на многочасовых службах меня освободили, и я в основном полулежала в шезлонге, читая или занимаясь рукоделием.

Навещали меня многие, в том числе, и мадемуазель Лопухина – поблагодарить за «дивное платьице». После нескольких учтивых и ничего не значащих фраз я поняла, что девица умом действительно не блещет. Интересовали ее только туалеты, развлечения и благосклонность императора.

– У меня к вам просьба, мадемуазель, – сказала я к концу визита. – Уж вы не откажите.

– Какая?

И я, сгустив краски до предела, рассказала историю несчастной великой княгини Анны. К концу ее у Лопухиной уже покраснел нос и были влажными глаза.

– Попросите императора отпустить княгиню отдохнуть у родителей. Вам он не откажет, я знаю. А вы такая добрая.

– Конечно же попрошу. Бедная великая княгиня…

И конечно же император ей не откажет. Зато меня минует неизбежный гнев императрицы. Что ж, кажется, я начинаю привыкать к придворным интригам.

В страстной четверг занялись богоугодным делом: раскрашивали яйца. Я пользовалась тремя красками: золотом, серебром и киноварью. Фрейлины предпочитали более нежные тона и старательно вырисовывали цветочки, ангелочки и прочую пасхальную атрибутику. А княжна Варвара Волконская, напрочь лишенная способностей к живописи, читала нам вслух по-французски записки какого-то путешественника.

И вот во время этих идиллических занятий я внезапно почувствовала резкую боль в животе. Не сдержалась – ахнула и скорчилась. Разумеется, тут же поднялся вселенский переполох, примчались две акушерки, потом пришел доктор Роджерсон. Но моя боль как пришла, так и ушла, не вызвав никаких последствий. И тем не менее…

– В постель! – непререкаемо изрек Роджерсон. – Роды начаться любая минута. Не оставить ее высочество ни на миг.

– Но у меня ничего не болит, – попробовала я возражать.

Тщетно. Если я не боялась предстоящего (ну, почти не боялась), то остальные почему-то впали в состояние тихой паники. И как обычно бывает в этом состоянии стали совершать массу ненужных и бессмысленных поступков и движений. Я терпела, сколько могла, а потом сказала:

– Госпожи фрейлины, на сегодня все свободны. У меня разболелась голова и я попробую поспать.

– Но доктор…

– Со мной остается камеристка и две акушерки в соседней комнате. Я не одна. Да и к тому же девицам присутствовать при родах неприлично.

Насмешливую улыбку графини Голицыной, замужней дамы и матери двоих детей, я предпочла проигнорировать. Тем более, что на меня действительно накатилось какое-то сонливое состояние. Когда в комнате воцарилась тишина, я с облегчением вздохнула и… действительно заснула, совершенно неожиданно для самой себя.

Вот ведь правильно говорят: врешь, врешь, да ненароком и правду соврешь.

Разбудил меня приход Александра, которому, конечно, уже доложили о том, что произошло днем. Лицо у него, во всяком случае, было обеспокоенным.

– Как ты? – спросил он, присев на край постели.

– Нормально.

– Ничего не болит?

– Вроде нет.

– А у меня к вечеру голова раскалывается.

– Что случилось?

– Удалось перехватить письмо британского посла в Петербурге.

– И что же пишет лорд Витворд?

Александр достал из обшлага смятую бумагу и прочел только одному ему понятную собственную систему скорописи:

«Император, каков он ни есть, – самодержавный властитель могущественной, связанной с Англией, империи, из которой только мы – англичане, можем добывать средства на поддержания первенства нашей морской силы. Мы должны быть приготовлены ко всему, что бы ни случилось. Император буквально не в своём уме. Он не руководится в своих поступках никакими правилами или принципами, все его действия – суть последствия каприза или расстроенной фантазии».

– По-моему, это посол не в своем уме, – возмутилась я. – Откуда такая чушь про государя?

– Почти утвержден проект новой внешней политики России.

– Ну и что? Вполне нормальное событие.

– Для нас – да. Но не для Англии. Посуди сама – проект открывается следующими словами.

И он снова обратился к своей шпаргалке:

«Россия, как положением своим, так равно и неистощимою силою, – есть и должна быть первою державою в мире». В случае, если английский флот попробует захватить контроль над Балтийским морем, проект предлагал заключение союза с Францией, Пруссией и Австрией и установление торговой блокады Англии».

– Вот это милорд и счел нарушением принципов и явным признаком ненормальности императора.

– А откуда милорду стал известен текст проекта? – с удивившим меня саму хладнокровием спросила я.

– Откуда? А в самом деле, откуда? – растерянно переспросил мой супруг.

Видимо он считал совершенно естественным, что текст проекта стал известен послу иностранной, пусть и союзной, державы.

– Собери завтра наших «трех мушкетеров», – попросила я. – Пора им по-настоящему за работу приниматься. И первым делом пусть добудут мне образец почерка Платона Зубова. Письмо, расписку, записку…

– Зачем тебе?

– Есть идея, как эту семейку из Петербурга выковорять. А то государь порой бывает слишком милостив к тем, кто этого не заслуживает.

– Платон опять тебе докучал? – обеспокоился Александр.

– Кому я нужна с таким пузом? – засмеялась я.

Платон Зубов, еще при жизни императрицы Екатерины не давал мне проходу сразу после свадьбы, причем частенько переходил границы приличия. Его августейшая любовница журила «проказника», Александр бесился, тогда еще наследник Павел Петрович ненавидел Зубова и без этих фокусов. Каким-то образом нахала все-таки удалось приструнить. Тогда.

Почему Павел, вступив на престол, оставил Зубова в столице – загадка. Правда, тот вел себя тише воды, ниже травы. Ничего, мы эту водичку слегка взбаламутим» я прекрасно помнила из книг, прочитанных в прежней жизни, что братья Зубовы принимали самое активное участие в безвременной кончине императора Павла.

– Тогда зачем тебе образец его почерка?

– Чтобы сузить круг лиц, близких к английскому посольству.

– Ничего не понимаю, но завтра же приведу их к тебе на вечерний прием. И задание твое передам. Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?

– Абсолютно.

– Тогда я пойду спать к себе. Завтра опять подниматься спозаранку, не хочу тебя беспокоить. Но если что…

– Тебя немедленно оповестят, – успокоила я его.

Я выспалась днем, поэтому просто лежала, думая о затеянной мною интриге. Семья Зубовых была многочисленной и почти все ее представители, за исключением отца и одного из братьев, были активными участниками убийства Павла Первого и последовавшего за этим государственного переворота. Впрочем, и отец был хорош, только в ином плане: при поддержке сына Платона Зубова, последнего фаворита императрицы Екатерины, стал графом, сенатором и оберпрокурором, причем о его взяточничестве на этом посту ходили легенды.

Фаворитами Екатерины первоначально стали два младших брата Зубовы – Платон и Валериан. В августе 1789 года Екатерина сообщила светлейшему князю Потемкину нечто интересное: у Платона «есть младшой брат Валериан, восемнадцать лет, который здесь на карауле теперь, на место его; сущий ребенок, мальчик писанной, он в Конной гвардии поручиком, помоги нам со временем его вывести в люди… Я здорова и весела, и как муха ожила…»

Через неделю Екатерина отправила Потемкину курьера с рассказом о братьях Зубовых:

«Я им Платоном и брата его поведением весьма довольна: сии самыя невинные души и ко мне чистосердечно привязаны: большой очень неглуп, другой – интересное дитя».

Из письма Екатерины от 6 сентября Потемкину стало известно, что «дитя» поразительно быстро избаловалось:

«Дитяти же нашему не дать конвой гусарской? Напиши, как думаешь… Дитяти нашему девятнадцати лет от роду, и то да будет вам известно. Но я сильно люблю это дитя, оно ко мне привязано и плачет, как дитя, если его ко мне не пустят».

Не успел Потемкин решить судьбу гусарского конвоя, как уже 17 сентября его поставили в известность о новом повороте событий:

«Дитя наше, Валериана Александровича, я выпустила в армию подполковником и он жадно желает ехать к тебе в армию, куда вскоре и отправится».

По-видимому, ревность Платона к младшему брату заставила императрицу отказаться от одного из любовников. Потемкин собрался было приехать в Петербург и железной рукой навести порядок, как бывало уже неоднократно, но не успел – умер, причем ходили упорные слухи о том, что Светлейший был отравлен Платоном Зубовым.

Вступивший на трон Павел не тронул фаворита своей матери. Радость от получения долгожданного трона была столь велика, что Павел простил не только мать, но и её любовника. Он навёл в семействе порядок, перенёс прах отца в Петропавловский собор, положил его рядом с Екатериной и теперь хотел быть щедрым и справедливым. Платону Зубову он подарил роскошный дом на Морской и даже в честь дня рождения бывшего фаворита нанёс ему визит вместе с Марией Фёдоровной.

Вот за такие вполне объяснимые по-человечески поступки императора и считали сумасшедшим! Сам Зубов сначала уехал за границу, якобы на лечение, потом вернулся и повел бурную светскую жизнь, волочась за всеми хорошенькими женщинами и умело маскируя свою ненависть к императору. Как же не ненавидеть человека, который вполне мог отрубить голову, а вместо этого проявил милость?

Вот на этих двух струнах я и решила сыграть. Второй Дмитрий Зубов, второй из братьев, успел получить звание генерал-майора и больше всего боялся лишиться его и графского титула, так что был озабочен лишь собственной карьерой и служил не за страх, а за совесть. Старший Зубов – Николай – был женат на дочери Суворова и, если я ничего не путаю, именно он нанес смертельный «апоплексический удар табакеркой» императору. Так что его, а также Платона и Валериана следовало бы заточить в крепость, либо выслать в места не столь отдаленные.

И тут я вспомнила, что у братьев была еще и любимая сестрица, красавица Ольга, в замужестве Жеребцова. Она же, кажется, была и любовницей английского посла в России, лорда Витворта, хотя многие историки предпочитали преподносить их отношения как высокодуховную дружбу, лишенную каких-либо политических и корыстных интересов. Потому что благородный английский лорд по определению не мог быть корыстным и двуличным. Такая вот логика.

Успокоенная тем, что мне удалось хотя бы мысленно распутать узелок этой хитрой паутины, я, наконец, заснула.

В страстную пятницу устраивать «вечеринку» было, конечно, неправильно. Но поскольку я вот-вот должна была родить, этот каприз мне простили, правда со строгим наказом «танцев и музыки отнюдь не учинять». Да я и не собиралась! Наоборот, заставила одну из фрейлин читать Священное писание, остальным приказала рукодельничать, а мой супруг, который выполнил свое обещание и явился в сопровождении «трех мушкетеров», просто украшал вечер своим присутствием.

Алексей Охотников, красавец-брюнет, подошел ко мне, полулежавшей в шезлонге, и, приложившись к руке, сказал:

– Вот книга, о которой вы говорили, ваше высочество.

– Благодарю Вас, – отозвалась я, рассеянно перелистывая изящный томик стихотворений Вуатюра. – Попробую перевести на русский язык.

Охотников поклонился и отошел к одной из фрейлин. Я уже заметила листок бумаги, вложенный в книгу. Значит, образчик почерка Платона Зубова у меня уже есть.

Александр, которому я послала выразительный взгляд, оторвался от беседы с графиней Головиной и подошел ко мне.

– Как вы, Лиза?

– Как и полагается – в ожидании.

– Вы довольны нашими кавалергардами?

– Я бы хотела, чтобы они, не торопясь, составили список всех, кто посещает английское посольство. А для этого нужно пристроить туда верного нам человека. Хоть дворником, хоть истопником, хоть секретарем посла.

– Вы шутите?

– Насчет секретаря посла – безусловно, а вообще-то нет. Нам нужен шпион в посольстве.

– Хорошо, я передам ваше пожелание. Что-нибудь еще?

– Да, – кивнула я. – Расскажите мне о мадам Жеребцовой.

Александр слегка покраснел:

– Лизонька, это же был просто флирт…

– Прошлое пусть останется в прошлом, – отмахнулась я. – Тем более, во многом я и сама виновата: надо было быть умнее. Меня интересует мадам Жеребцова как личность.

– Ах, это… Извольте: очень красива, очень умна, очень безнравственна, страшно корыстолюбивая. Совсем юной вышла замуж за родовитого и очень богатого, но ничем не примечательного камергера Александра Алексеевича Жеребцова, родила ему пятерых детей, причем младшего в свете упорно считают незаконнорожденным. Но муж воспитывает всех детей одинаково, живет с ними в имении Ровном и вообще занимает в жизни супруги столь мало места, что многие считают мадам вдовой.

– Могу себе представить, как она развернулась, когда ее брат стал фаворитом императрицы!

– Да уж! Даже папенька одно время был к ней откровенно неравнодушен, но что там было на самом деле, никто не знает. Зато хорошо известно, что она чуть ли не официальная любовница английского посла лорда Витворта…

Я чуть не подскочила.

– Значит, она очень часто с ним видится?

– Это еще мягко сказано. Дня не проходит, чтобы господин посол не встретился со своей пассией. В ее особняке на Английской набережной…

Я невольно прыснула от смеха.

– Что тебя так рассмешило?

– Интересно, она дом подбирала под любовника или любовника – под дом?

Александр тоже рассмеялся.

– Не знаю. Но там почти ежедневно устраиваются пышные вечера, где хозяином открыто выступает лорд Витворт, который и платит за все. Хотя сама Жеребцова недостатка в средствах не испытывает. Хочешь знать что-нибудь еще?

– Да. Хочу узнать, нельзя ли эту мадам удалить из России под благовидным предлогом: скажем, назначить ее законного супруга послом.

– Наверное, можно. Но как подступиться с этим к императору.

– Если моя задумка удастся, – улыбнулась я, – всех Зубовых выметут из столицы поганой метлой, причем они еще радоваться будут, что живы остались. А, может, и не все останутся.

– А что еще ты задумала, радость моя?

– Сменить начальника Тайной Канцелярии. Сейчас ее возглавляет человек, ненавидящий императора.

– Граф фон Пален? – с изумлением спросил Александр.

Я кивнула.

– На его месте должен быть Аракчеев – он предан государю, как собака.

– Но как это все осуществить? – чуть ли не взвыл Александр.

– Вот рожу вам сына – и придумаю, – перевела я ставший слишком серьезный разговор в шутливое русло.

Нет, действительно пора уже рожать. За девять месяцев беременности я придумала столько всяких хитрых планов, что у меня душа горела поскорее воплотить их в жизнь. Даже ценою жизни других людей.

Потому что император Павел не был деспотом и тираном – Петр Первый и Анна Иоанновна погубили ни за что куда больше людей. Одно «Слово и дело» – чего стоило. Но Павел Петрович отменил дворянские привилегии, доведенные его покойной матушкой до совершенного абсурда, и повелел всем дворянам служить либо в армии, либо в штатском учреждении. Кто он после этого, как не злобный тиран?

Но я-то имела возможность наблюдать совершенно другого Павла. Вспыльчивого – да, но отходчивого и мягкого. Займи он престол лет в двадцать пять, многих чудачеств, конечно, не совершал бы. Но почти сорок лет дожидаться положенного по праву, да еще не сметь рта раскрыть… У любого характер испортится.

Я была уверена и в том, что император уже подозревает о возможном заговоре против него. Ведь он всю жизнь прожил в условиях заговора против себя, привык к существованию такой возможности и поэтому, наверное, никогда и никому (за редчайшим исключением) не доверял. Он не боялся яда или кинжала – он терпеть не мог тайного мятежного своеволия.

Но если раньше он мог только молча терпеть, то, став императором, получил возможность защищаться. И по мере того как император догадывался о врагах, он становился все более молчаливым, более жестоким; приказывал, чтобы полицейское наблюдение устанавливали почти за каждым домом. Но поскольку на Руси издавна любили писать доносы на соседей и не только на них, очень трудно было выловить в хлынувшем в Тайную Канцелярию потоке что-то действительно угрожавшее суверену.

Впрочем, и сам Павел, в отличие от своей покойной матушки, к дворянству относился с неприязнью, как к никчемным паразитам. Разумеется, «паразиты» этого простить не могли. Более того, аристократы и менее знатные дворяне жутко обижались, когда их подлость, хамство и невежество выставлялись императором на всеобщий позор.

Бубнили, конечно по углам, и темой бубнежа было расплывчатое «покончить со всем этим». В этом было едино почти все дворянство, привыкшее к безделию и вседозволенности. Брюзжали и офицеры, отвыкшие от суровой дисциплины и вздыхавшие о том, что «Светлейший князь Потемкин изволил в халате и из своего шатра командовать, а виктории небывалые одерживал». Над новой военной формой потешался и ехидный Суворов, слова которого мигом разнеслись по России: «Букли – не пули, коса – не тесак, а я не немец, а природный русак».

Но далее разговоров и брюзжания дело не шло: простой народ императора любил, а элита армии не торопилась устраивать очередной «гвардейский переворот». Для нее-то мало что изменилось, кроме формы одежды: и при Екатерине служили не за страх, а за совесть, и при Павле продолжали делать то же самое.

Гости, наконец, разошлись, ушел и Александр, который заранее предвкушал все «прелести» завтрашнего многочасового молитвенного бдения – Великая Суббота. Зато разговляться после нее предполагалось в парадной столовой и по полной программе.

Спать мне пока не хотелось, я отправилась в будуар, положила перед собой бумагу, переданную мне Охотниковым, и увидела, что Платон Зубов писал исключительно простым, почти детским почерком: ни завитушек, ни хитрых росчерков, ни блестящего слога. Написать таким почерком любовную записку было легче легкого, тем паче, что личная печать князя почти не пострадала при вскрытии исходного письма.

Через час записка к мадемуазель Лопухиной была готова. В трех абзацах, без особых изысков я от имени князя Платона объяснялась в пылкой страсти и просила снизойти к носителю оной. Больше всего времени у меня отняло аккуратно отделение печати от старой бумаги и перенесение ее на новое письмо. Конечно, затейливый герб при этом слегка смазался, но я надеялась, что на такие пустяки никто не обратит внимания.

– Катюша, – позвала я свою верную и уже испытанную помощницу.

– Что, княгинюшка, почивать решили? – тут же появилась она.

– И это тоже. Ты знаешь, где живет Анна Лопухина?

– Все знают.

– Так найди лакея порасторопнее и пусть завтра с раннего утра отнесет эту записку мадемуазель. Только предупреди его, что ежели сболтнет, от кого сию записку получил, язык вырву.

– Не извольте беспокоиться, княгинюшка. Вы запамятовали, я чай, у нас немой Пахом давно и исправно при буфетной служит. Он все исполнит.

– Пообещай ему золотой, ежели все исполнит. И дай, когда вернется.

– Слушаю, княгинюшка. Сей минут с Пахомом поговорю, а потом приду помочь вам ко сну отойти.

Через полчаса я действительно отошла ко сну, предварительно помолившись о том, чтобы все, мною задуманное, свершилось, а роды начались и были бы легкими.

Глава десятая. Продолжение династии

Проснулась я от звона колоколов к заутрене, сладко потянулась, попросила у Господа прощения, что не могу лично засвидетельствовать ему свое почтение в храме и… опять заснула. Странно, я уже привыкла рано вставать, а перезвон колоколов в Великую Субботу мертвого поднимет. И тем не менее, я несколько раз просыпалась, бормотала очередную молитву и засыпала снова.

Не знаю, сколько бы это еще продолжалось, но при очередном пробуждении я обнаружила, что подо мной… мокро. Беглый осмотр показал отсутствие крови. Значит… Господи. Какой позор! Опрудилась во сне, как маленькая.

Я схватилась за колокольчик.

– Катюша, – пролепетала я примчавшейся тут же камеристке, – у меня тут неприятность…

– Батюшки-светы! – охнула она, мельком взглянув на простыни. – Да у вас, княгинюшка, воды отошли. Вот-вот роды начнутся.

– Но у меня ничего не болит, – удивилась я.

– Еще заболит, – ласково посулила мне Катерина. – Сей минут акушерок кликну.

Вскоре действительно начались боли, но ничего общего с теми ужасами, которые описываются в книгах, они не имели. При ежемесячных недомоганиях я обычно мучилась куда больше.

– Тужьтесь, ваше высочество, тужьтесь, – уговаривали меня в два голоса акушерки. – К государю-императору уже гонец послан.

– Это еще зачем?

– Его императорское величество строго-настрого приказал: как только начнется – ему сообщить, не медля ни секунды.

Ну да, конечно, продолжение династии, первый внук или внучка. Событие! Интересно, как они будут совмещать церковную службу и интерес к начавшемуся процессу?

Выяснилось, что элементарно. Каждые полчаса к императору отправлялся гонец с подробным донесением. А специально выделенный священник в одном из церковных приделов молился о благополучном разрешении от бремени рабы Божьей Елизаветы. Хотя я представляла себе, как разрывается императрица между желанием находиться подле рожавшей невестки и необходимостью отстаивать службу.

Легкие схватки у меня продолжались уже почти шесть часов, и акушерки обнадеживали меня, что вот-вот начнутся схватки настоящие и тогда уже пойдет собственно процесс родов. Пока это была лишь прелюдия.

Оказалось, что книги все-таки не врут. Часам к десяти вечера я начала поскуливать, хотя вообще-то минутами хотелось заорать в полный голос. Господи, да помоги же ты мне поскорее пройти через это испытание.

Еще через час я уже кричала без всякого стеснения. Младенец оказался крупным, расставаться со своим пристанищем не хотел ни в какую, но мать-природа его мнения не спрашивала, на мои вопли внимания не обращала и процесс, судя по словам акушерок, шел нормально.

– Ваше высочество, головка показалась, – вдруг вскрикнула одна из акушерок. – Теперь уже совсем скоро. Тужьтесь, ваше высочество, изо всех сил тужьтесь.

Ей легко было говорить: а у меня уже и сил-то не осталось. Но тут вдруг произошло одновременно несколько событий: за окном раздался пасхальный благовест, я издала истошный вопль и почти тут же почувствовала, что ребенок покинул мое тело. Впрочем, он сам сообщил об этом достаточно громко.

– Поздравляю, ваше высочество, – услышала я, – мальчик, и на редкость здоровый. Христос воскресе!

– Воистину воскресе, – пробормотала я, не в силах до конца поверить, что все закончилось, причем закончилось благополучно.

И – главное – сын! Господи, благодарю тебя!

– Приведите меня и цесаревича в порядок, – распорядилась я, – а потом дайте мне сына. Я должна его покормить.

Первое было выполнено достаточно быстро и, надо сказать, вовремя: в соседней комнате уже слышались голоса родственников. Не успела я взять запеленатого сына на руки, как дверь распахнулась и появились император с моим супругом, а за ними – государыня-императрица.

– Доченька! – от души всхлипнул император. – Вот порадовала, так порадовала, да еще на Светлую Пасху! Проси у меня, что пожелаешь, все исполню.

– Позже попрошу, папенька, – улыбнулась я. – Скоро нам с Павлушей много чего понадобится…

– Ты решила сына Павлом назвать? – радостно-изумленно вопросила императрица.

– Мы с Великим князем давно порешили? Если мальчик, то Павел, если девочка, то Мария, – ответила я.

– Надо готовиться к крестинам, – изрекла императрица. – Кого в крестные желаете?

– Вас с папенькой, кого же еще? – пожала я плечами.

– Сын на тебя похож, – объявил император, обращаясь к Александру. – Волосики такие же золотые.

То, что я тоже блондинка, как-то забылось. Ну и ладно.

– Ты что, сама кормить вздумала? – спохватилась императрица.

– Не гневайтесь, маменька, – смиренно ответила я. – Ежели сама не справлюсь, возьмем кормилицу.

– Но у тебя же фигура испортится!

– Маша, – с легким раздражением вмешался император. – Сие есть похвальный пример для наших аристократок, которые детей бросают на нянек, а сами по балам скачут.

– Как будет Вам угодно, государь, – стушевалась императрица.

Александру наконец удалось приблизиться к моей постели и вблизи увидеть сына.

– Спасибо, Лизонька, – вполголоса сказал он. – Ты меня осчастливила. Я уж и не чаял…

– Терпеливые получают лучшее, – улыбнулась я.

Я покосилась на императора. Показалось мне, или за радостью от рождения внука скрывалось какое-то беспокойство. Неужели мое письмо дошло до адресата? Надо будет у Александра спросить, может, он знает.

– Ну, пусть наша красавица отдыхает, – вынес вердикт император. – А мы пойдем разговеемся, да за младенца Павла тост поднимем.

– Я приду чуть позже, папенька, если вы не против, – попросил Александр.

– Конечно! А то завтра толпа поздравляльщиков нахлынет, вздохнуть будет некогда.

Императорская чета удалилась.

– Очень было больно, Лизонька? – с участием спросил Александр, покрывая мою руку поцелуями.

– Терпимо. Думаю, со следующим легче будет.

– Ты хочешь еще детей? – изумился Александр.

– А ты не хочешь?

– Хочу, конечно… Но мы ведь почти полгода не были…

– Саша, я рожать не завтра собираюсь. Всему свое время, всему свой черед. Вот исполнится Павлику два года, тогда и о следующем подумаем. Я дочку хочу.

– А еще одного сына не хочешь?

– Это уж как Бог даст, – вздохнула я. – Я всю беременность молилась, чтобы Он послал сына. Теперь уже так молиться не буду – кто родится, тот и сгодится. Ты иди, разговляйся с семьей. Я посплю немного, а то скоро опять Павлика кормить.

– Ангел мой, – всхлипнул Александр, запечатлел поцелуй на моем лбу, прикоснулся губами у головенке новорожденного и ушел почти на цыпочках.

– Катюша, – позвала я, когда дверь закрылась, – нянька найдена ли?

– Давно дожидаются.

– Сколько же их?

– Две. Как и положено. Одна спит, другая глаз не сомкнет.

– Ну, зови их сюда.

Обе нянюшки мне глянулись. Теплые, уютные, уже не молодые, но и не слишком старые. Пелагея и Анфиса, отчества им, по-видимому, не полагалось. Пока мы обсуждали порядок дежурства и режим кормления, в спальню внесли колыбельку, обтянутую голубым шелком и под кисейным пологом.

– Его императорское величество лично приказал доставить, – сообщил лакей.

– Передай, что благодарю и кланяюсь, – ответила я.

Очень вовремя, у меня уже руки затекли. Но когда мы попытались переместить младенца в колыбельку, он выразил громкий протест. Пришлось еще раз покормить и уложить уже сонного. Пелагея присела к колыбели, а Анфиса прикорнула рядом на кушетке. Меня тоже неудержимо клонило в сон, так что я почти немедленно в него и провалилась.

А на следующий день начался «прием у парадной постели». Сначала – родственники, потом самые близкие придворные, потом уже – остальная аристократия. Подарки я уже даже и не считала: золотые и серебряные погремушки, ложки, кружечки… И полный ассортимент небольшого ювелирного магазина – для меня. А уж сколько благих пожеланий я выслушала – просто невероятно.

Вообще-то я ждала увидеть среди визитеров князя Зубова. Но он не появился ни в первый день, ни во второй. На третий день я уже открыто спросила у своего супруга: не брезгует ли князь моей скромной персоной?

– Ох, Лиза, я от счастья голову потерял, забыл рассказать тебе о скандале, который тут учинился. Князя-то в Шлиссельбургскую крепость законопатили, а братьев его отправили аж в Тобольск.

– Это за что?

– А за то, что князь Платон любовную цидульку мадемуазель Лопухиной прислал. Вот ведь неймется ему! То за тобой волочился, сразу после нашей свадьбой, теперь к папенькиной пассии подкатывается. Но тогда его бабушка покойная защищала, ему все с рук сошло, да и я молод был, глуп. А теперь император от гнева себя не помнит, готов все семейство Зубовых по кусочкам растащить, да воронам кинуть.

– Не следует сдерживать порывы, которые идут от сердца, – пробормотала я.

– Что?

– Из Шлиссельбурга и выйти можно.

– Пока папенька жив и здоров – вряд ли.

– А ну как мадемуазель Лопухина по природной своей доброте за князя заступится?

– Не думаю. Она хоть и не великого ума, но отнюдь не дура. Тем более, сама же и пожаловалась императору на дерзость князя Зубова.

– А братьев в ссылку за что?

– Эти просто под горячую руку попали. Сестрица-то их, мадам Жеребцова, легчайше отделалась: ей приказано было отъехать в имение к мужу и детям и сидеть там тишайше.

– Саша, скажи нашим «мушкетерам», что надо бы строгий надзор установить за перепиской мадам. Боюсь я, она все равно связи свои с английским посланником не порвет, скорее удавится.

– Скажу, если ты этого хочешь. Но, по-моему, ты преувеличиваешь опасность…

Я только вздохнула. Украшенный всеми добродетелями мой супруг способен был заметить пчелу только после того, как она его ужалит. Увы, самодержец из него вряд ли получится, к тому же я заметила, что он чрезвычайно легко подпадает под любое сильное влияние: будь то его собственная матушка или князь Чарторыжский. Значит, нужно ненавязчиво усиливать мое собственное влияние на супруга, но только так, чтобы он – Боже упаси! – этого не заметил.

– Ты чем-то огорчена? – отреагировал на мой вздох супруг.

– Скорее встревожена, – отозвалась я. – Чует мое сердце, ничем хорошим для России война с Бонапартом закончится не может. Да и зачем нам вообще туда лезть? Пусть австрийцы и англичане сами разбираются, чай, не маленькие.

– У нас договор, – напомнил мне супруг. – И союзнические обязательства.

– А ты историю перечитай на досуге, мой друг, – начала заводиться я. – Сколько раз Австрия Россию подводила при всех заключенных договорах…

– Папенька – рыцарь, он не считает возможным взять обратно данное слово.

– Это я понимаю. И все равно, добра от сей военной компании не жду. Одна радость: ты туда не собираешься.

– Я не Константин, меня прелести походной жизни никогда не манили.

– И слава Богу! – с чувством отозвалась я. – Кстати, Великий князь с Аннет помирились ли?

– Скорее наоборот. Папенька дозволил княгине Анне отправиться к родным для поправки здоровья на неопределенный срок. Отказать мадемуазель Лопухиной он не в состоянии ни в чем.

Ну, хоть тут мои хлопоты увенчались успехом.

Все проходит, прошло и мое вынужденное заточение в личных покоях, а весна в том году выдалась ранняя, теплая, с легкими ночными дождями. К ужасу свекрови, я приказала изготовить для моего сына мраморную небольшую ванну, где и купала его собственноручно каждый вечер. А днем мы по часу гуляли: Павлика несла на руках одна из нянь, а я шла рядом.

Ну, неужели трудно было додуматься до детской коляски? Для взрослых – и кареты, и легкие экипажи, и все, чего душенька пожелает, а для маленького ребенка – ничего. И все потому, что пока дите не пошло ножками, его из комнат вообще не выпускали. Даже великая воспитательница Екатерина своих внуков взаперти держала.