Текст книги "У каждого свое проклятие"

Светлана Демидова
У каждого свое проклятие

1988 – 1990 годы

МАРИНА И ПАВЕЛ

Марина с удовольствием разглядывала себя в зеркале. Да! Она хороша! Она чудо как хороша в этом голубом свадебном костюме с белыми кружевными прошивками! Как только она его надела, серые глаза тут же налились небесной голубизной, а губы... губы, не тронутые помадой, пожалуй, стали похожи на нежные розовые лепестки. Девушка крутанулась на каблучках новых белых босоножек. Широкая юбка-полусолнце образовала вокруг ее ног голубой шелковый колокольчик.

Марина сразу отказалась от белого платья до полу и тюлевой фаты с веночком из искусственных цветов. Ей не надо ничего искусственного, ничего стандартного, традиционного, как у всех. У нее все особенное. Она так любит своего Пашу, что, кроме него самого, ей ничего не нужно. Она и от свадьбы отказалась бы, если бы не родители обеих сторон. Они не могли допустить, чтобы их дети жили в гражданском браке. Нет-нет, не надо думать, что Марина с Павлом уже... Дело совершенно не в этом! Их любовь была такой нежной, красивой и трогательной, что вульгарная свадебная атрибутика: целующиеся голубочки, сцепленные кольца и прочее – оскорбляла Маринины высокие чувства.

На костюм из голубого шелка она согласилась только ради мамы, а теперь была довольна, что его сшила. Он ей очень к лицу. Пожалуй, Марина даже приколет к своим длинным волнистым волосам глубокого темно-русого цвета белый парчовый цветок. Как символ. Символ чистоты, непорочности и огромности своего светлого чувства к Павлу.

* * *

Марина познакомилась с Павлом в научно-исследовательском институте «Метмашпроект», куда распределилась на работу после окончания института. Павел Епифанов к тому времени уже целый год отработал в вышеозначенном учреждении. Надо сказать, что в «Метмашпроекте» было много молодежи. Директор института заключил с несколькими ленинградскими вузами договоры на «поставку» молодых кадров. И Павел, и Марина попали в «Метмашпроект» именно таким образом, по запросу, чем очень гордились. И гордость была законной: директор проектного института отобрал из всего потока выпускников именно их.

За год работы в «Метмашпроекте» гордости у Павла Епифанова (и не у него одного) заметно поубавилось, поскольку сверкать перлами полученных в институте знаний и переливаться блестящими гранями интеллекта почти не приходилось. Каждое лето и осень молодых специалистов направляли на работу в поля подшефного совхоза «Красный богатырь», а зимой довольно часто засылали перебирать гнилые овощи на городской овощебазе. Поменять место работы было невозможно, поскольку каждый выпускник вуза обязан был отработать по распределению три года. Да и куда уйдешь, если порядки везде одинаковые!

Именно на совхозных грядках Марина, тогда еще не зная, что проведет на них все три осенних месяца, и познакомилась с Павлом. Сначала он очень ей не понравился, потому что грубо оттеснил плечом от двери автобуса, который приехал забирать с поля молодежь «Метмашпроекта». Бедная Марина тогда чуть не осталась на поле одна-одинешенька. Она еще не успела толком ни с кем познакомиться, и молодые инженеры посчитали ее представителем «Красного богатыря», каковых здорово недолюбливали. Да и за что их было любить, если они не могли своими силами убрать до заморозков свеклу с капустой и гноили их в поле! Вместе с овощами гнили и выпускники ленинградских вузов, на практике постигая истину, что красный диплом – это одно, а производственная необходимость – нечто совершенно другое и что на внедрение в жизнь своих гениальных дипломных проектов в обозримом будущем не стоит и рассчитывать.

В автобус, набитый под завязку, Марину втащил совхозный бригадир, который точно знал, что к его хозяйству эта худосочная барышня не имеет никакого отношения. На одном из крутых поворотов девушку припечатало к тому самому молодому человеку, который отпихнул ее от дверей автобуса. Лицо парня было грязным и рябым от свекольного сока, влажный ватник пах застоявшейся кислятиной. Марина непроизвольно скривилась, а парень расхохотался:

– Что, не нравится?! Ничего, привыкнешь! «Красный богатырь» и не таких обламывал! Новенькая, что ли?

Марине совершенно не хотелось разговаривать с «этой кислятиной», но в коллектив входить было нужно, и она кивнула.

– У кого работаешь? – не отставал парень.

Марина назвала фамилию начальника.

– У-у-у... До снежных мух пропашешь!

– Мух? – не поняла она.

– До снега то есть... Тоже, милая, пропахнешь! Пока отопление в квартирах не включат, одежда так и киснет. Не напасешься. Со свекольной ботвы вода здорово льется. А если на капусту переведут, там вообще...

– Что... «вообще»? – испугалась Марина.

– Вообще – это значит сплошная вода! Наружные листья у кочанов – как ковши! Ты вот сегодня на чем была?

– На морковке...

– Ну... это еще цветочки... То-то я смотрю, ты – почти чистая...

Когда автобус подрулил к станции подземки, парень, который представился Павлом, первым спрыгнул с высокой подножки и подал руку Марине.

– Неужели ты в таком виде прямо в метро? – удивилась Марина, пытаясь смыть в луже грязь с резиновых сапожек.

– А что ж, пешком через весь город топать? Или чемодан одежды с собой в совхоз возить? Выбора у нас нет, Мариночка! Айда в метро!

Таким образом, Павел Епифанов взял шефство над новой сотрудницей «Метмашпроекта». Марина не противилась, потому что утром следующего дня увидела его чисто умытым и даже в слегка вычищенном ватнике. У Павла оказалось приятное худощавое лицо с редкими светлыми веснушками и очень хорошая добрая улыбка. Теперь он всегда вставал на грядку рядом с Мариной. Каждая тянулась так далеко, что, находясь в ее начале, ни за что нельзя было увидеть конец, и молодые люди имели массу времени на разговоры. И они говорили, говорили... Оказалось, что у них общие взгляды на все, начиная от способа уборки овощей и заканчивая устройством мироздания. Вскоре они стали встречаться и по вечерам, потому что даже всей грядочной длины им не хватало на то, чтобы наговориться.

Павел впервые поцеловал Марину в ее собственном подъезде, куда доставил после спектакля театра имени Комиссаржевской. Марина как раз хотела обсудить одно спорное место в спектакле, когда молодой человек закрыл ей рот поцелуем. Девушке показалось, что этот вариант не только ничуть не хуже обсуждения, но, возможно, даже лучше. С тех пор они каждый вечер целовались в Маринином подъезде. Довольно скоро Павел объявил, что любит Марину. Она поспешила сказать ему то же самое. В общем, все у них было просто, светло и безоблачно по самой банальной схеме: встретились, поговорили, понравились друг другу, поцеловались – и влюбились.

Работы на капусте Марина не выдержала. Между листьев огромных кочанов действительно скапливалось столько воды, что вся одежда девушки промокала насквозь. На пронизывающем октябрьском ветру Марина простудилась и слегла с высокой температурой. Какова же была радость больной, когда проведать ее пришел Паша. Он принес ей килограмм яблок, два лимона, плитку горького шоколада и очень смущался, сидя у ее постели.

Он стал приходить каждый день. Они по-прежнему долго говорили обо всем подряд, но, похоже, оба думали только об одном: как бы половчее перейти к поцелуям. Наконец температура у Марины спала, она убрала постель, и теперь уж целоваться им ничто не мешало, хотя обоим пришлось преодолеть неловкость и прямо-таки священный трепет. Одно дело – обниматься в подъезде, одетыми в толстые осенние куртки, и совсем другое – в комнате, когда на девушке один лишь тонкий халатик.

Марина чувствовала, как частит сердце Паши, когда он сжимает ее в объятиях. Да и у нее самой отчаянно стучало в висках. Оба понимали, что находятся на пределе, на грани, на пике мертвой петли, когда запросто можно сорваться в бездну.

– Выходи за меня замуж, – срывающимся голосом однажды прошептал Павел.

– Да... – выдохнула Марина.

Ему очень хотелось расстегнуть на девушке халатик, но... он подумал, что потерпит еще немного, раз уж она согласилась замуж. Пусть все будет потом, зато в полном объеме.

Ей тоже очень хотелось, чтобы молодой человек расстегнул хотя бы несколько пуговок, но не просить же его об этом... Он светлый, предупредительный, хорошо воспитанный молодой человек... Чего доброго, неправильно ее поймет...

* * *

В первую брачную ночь Марина пережила шок. Павел, оказавшись за закрытой дверью их супружеской спальни, вдруг разом утратил интеллигентность, предупредительность и нежность. Набросился на молодую жену голодным волком. Она по-настоящему испугалась.

– Ну... ты что... Маришка... – шепнул он незнакомым и, как ей показалось, похотливым голосом, – мы же теперь муж и жена... чего в игрушки-то играть...

– В игрушки... – жалобно повторила Марина, лежа поперек брачного ложа с задранной юбкой и съехавшим на затылок белым цветком непорочности.

– Ты же не маленькая девочка... – продолжал между тем Павел, умело пальцами стаскивая с нее колготки, – знаешь же, зачем замуж выходят...

– Ч-чтобы л-любить...

– Ну вот и молодец... – обрадовался он. – Все понимаешь правильно... Как раз этим мы и займемся...

И в первую брачную ночь только что испеченный муж Павел Епифанов, двадцати семи лет от роду, так безжалостно изнасиловал молодую жену, что она повзрослела и помудрела сразу лет на десяток.

– Ну, знаешь... – недовольно процедил он, отдыхая после исполнения супружеского долга, – могла бы и предупредить, между прочим...

– О чем? – еле шевеля искусанными в кровь губами, спросила Марина.

– Ну... что первый раз... что девочка еще...

– А ты сомневался? – невесело улыбнулась она.

– Да я был уверен, что ты уже...

– И по каким же признакам определил?

– По обыкновенным! Платье белое захотела? Не захотела! – И Павел принялся загибать пальцы на правой руке. – Фату купила? Не купила! От куклы на бампере отказалась? Отказалась! Гостей на свадьбе с гулькин нос? С гулькин нос! Что же мне было еще думать?

Один палец Павла оказался незагнутым. Он с интересом посмотрел на оттопыренный мизинец и, чтобы он зря не топырился, поковырял ногтем в зубах. Марина приподнялась на локте, внимательно посмотрела Павлу в глаза и спросила:

– А что же ты до свадьбы никогда ни о чем таком меня не просил, если уже уверен был, что я не девочка? Например, когда я болела... Помнишь, на поле простудилась... Я ведь тогда могла и согласиться...

– Хотелось, чтобы все было по-хорошему. Я ведь жениться на тебе собирался.

– А то, что сейчас произошло между нами, ты считаешь хорошим? – с содроганием произнесла Марина.

– А чего плохого? – изумился Павел. – Обычная семейная жизнь. Половая... так сказать... Тебе привыкать надо...

– Привыкать не буду! – заявила Марина, села на постели и опустила на законное место задранные к самой шее новенький кружевной бюстгальтер и нарядную блузку свадебного костюма.

– В смысле? – удивился ее муж и тоже сел, спустив голые ноги на пол и даже не собираясь чем-нибудь прикрыться.

Марина надела трусики и колготки со спущенными петлями. Когда она взялась за юбку, Павел очень удивленно спросил:

– Ну и что это означает?

– Это означает, что в понедельник я подам заявление о разводе, – ответила она.

– Да ну? – расхохотался он. – И кто ж у тебя его примет? Только в пятницу расписались!

– Даже если нас не разведут, то... – Марина посмотрела на Павла очень серьезно и уже совершенно бесстрашно, – мне на это решительным образом наплевать. Жить с тобой я все равно не буду.

– Как это?! – встревожился наконец Павел и даже соизволил надеть плавки. – Да ты что, Маринка?! Не глупи! Я же ничего не сделал такого, чтобы...

– Ты жестоко изнасиловал меня, Паша, только и всего!

– Да ладно тебе... это же обычное дело...

Не отвечая, она натянула юбку и вышла из спальни. Павел бросился за ней следом, так громко уговаривая ее одуматься, что в коридор из своей комнаты выскочили его встревоженные родители.

– Что происходит, Павлик? – спросила Маринина свекровь Галина Павловна, кутаясь в наскоро наброшенный на ночную рубашку халат.

– Да она с ума сошла! – выкрикнул Павел. – Уходит от меня, потому что... В общем, сами у нее спросите, чего ей вдруг взбрендило...

Марина молча натягивала сапоги.

– Мариночка! Да что случилось-то? – бросился к невестке свекор Аркадий Матвеевич.

Марина, застегнув непослушными пальцами плащ, сказала:

– Прощайте, – и вышла за дверь квартиры, в которой еще сегодня утром собиралась жить долго и счастливо.

* * *

И сам Павел, и свекор со свекровью несколько раз приходили домой к Марине, пытаясь уговорить ее вернуться. К их настоятельным просьбам вскоре присоединились Маринины родители, которые пребывали в самом мрачном настроении, поскольку дочь в первую же брачную ночь сбежала от законного мужа и теперь, ничего им не объясняя, целыми дням лежала на диване с мрачным лицом и ни на какие уговоры не реагировала. На все просьбы родственников обеих сторон Марина отвечала молчанием, а через месяц отпуска, который должен был стать для нее медовым, она поднялась с дивана, надела черный костюм с черной же блузкой и отправилась на работу с таким лицом, будто у нее разом умерли все родственники. В своем отделе она сказала сослуживцам, что со свадьбой они с Епифановым поторопились. После этого сообщения окинула всех присутствующих таким испепеляющим взором, что никто больше ни о чем не решился ее спросить, а заботливый начальник (разумеется, только лишь из сочувствия) сразу подсунул ей договор на серьезную длительную работу, дабы девушка врачевала свои душевные раны неутомимой трудовой деятельностью.

Марина врачевала себя работой ровно два месяца, а на третьем окончательно удостоверилась в том, что ко всем ранее полученным ранам прибавляется еще одна. Участковый гинеколог районной женской консультации подтвердил самые худшие ее опасения, записав в карте неутешительный диагноз: «Беременность. 12 недель».

Будущая мать, которая не собиралась избавляться от ребенка, кутаясь в пуховую оренбургскую шаль, как раз размышляла над своей незадавшейся жизнью, когда к ней явился Павел.

– Марина, прости меня, – сказал он, и лицо его горько скривилось.

– И за что же? – очень удивилась Марина его гримасе.

– Ты знаешь...

– Не знаю, Паша. Ты уверял меня, что все делал правильно...

– Ну... дурак был... идиот... Как хочешь меня назови... Но я действительно люблю тебя, Маришенька... сильно люблю... Я даже сам не знал, до какой степени... честное слово...

Марина смотрела на мужа, с которым так еще и не развелась, и не чувствовала ничего. Ничего! И куда только делась та возвышенная светлая любовь, с которой она выходила замуж? Перед ней на стуле сидел совершенно заурядный человек с песочного цвета волосами, легкими веснушками на худощавом, немного непропорциональном лице и светло-карими, маловыразительными глазами. Да отчего же это прежде при взгляде на Павла у нее заходилось сердце и даже плакать хотелось от умиления? Чему тут умиляться?! Какие же у него длинные руки. А этот вихор на затылке... Как гребень у петуха... А носки-то... носки! Какие ужасные на нем носки, не говоря уже о рубашке! Что за пошлые кубики?! И губы... Почему ей раньше все время хотелось целовать этого человека? Он же ей совсем чужой...

– Уходи, Паша, – сказала Марина и еще плотнее закуталась в свою шаль.

– Я не уйду, потому что... – Павел, замявшись, замолчал, но жена ничем не подбодрила его. Она молча смотрела ему в глаза, и он вынужден был закончить: – Потому что знаю: ты беременна...

– И что?! – вскинулась Марина.

– Ну и вот... Ребенок же мой... Ты же не будешь утверждать, что он от другого?

– Не буду.

– Поэтому я и предлагаю нам с тобой начать все заново.

– Зачем? – искренне удивилась она.

– Затем, что ребенку нужен отец.

– Нужен, – согласилась Марина. – Но не такой, как ты.

– Да чем же я так уж плох?! – возмутился Павел. – Ты же любила меня! Во всяком случае, говорила, что любишь...

– Я ошибалась...

– Мариш... – метнулся к ней Павел, схватил за руку и очень горячо заговорил: – Ну... я признаю, что был невыдержан и груб... Но это же... даже не от глупости... а от незнания, как надо...

– Даже не вздумай сказать, что у тебя до меня никого не было! – усмехнулась она. – Ты очень профессионально стаскивал с меня колготки.

– Я не собираюсь оправдываться и врать. Мне ж не семнадцать лет! Да, у меня были девчонки... Но такие... которым все равно как... Я когда вернулся из армии, в разгул ударился... Друзья по таким злачным местам водили, что... – Он безнадежно махнул рукой. – А там, знаешь ли, не до нежности...

– Ты никогда мне об этом не говорил. – Марина удрученно покачала головой.

– Разве подобными похождениями хвалятся перед девушкой, на которой хотят жениться?

Марина промолчала. Павел посчитал молчание добрым знаком и поцеловал руку жены, которую сжимал в ладони. Она торопливо отняла ее и сказала:

– Запоздали твои признания, Паша. Я больше не люблю тебя.

– Да не может такого быть! – возмутился он. – Чего же стоила тогда твоя любовь, если сразу пропала, стоило мне один раз ошибиться! Ведь всего один!

Марина пожала плечами и печально произнесла:

– Кто же знает, Павлик, из чего рождается любовь и куда уходит...

– Мариш! Ну дай мне еще один шанс! У нас же... ребенок! Я буду хорошим отцом, вот увидишь! И мужем тоже... постараюсь... Не поверишь, но я у ребят даже книжки специальные взял...

– Какие еще книжки? – не поняла Марина.

– Ну такие... где про сексуальную гармонию... чтобы все красиво, чтобы тебе приятно было...

– Ерунда все это, – отмахнулась она.

– Не скажи... Знающие люди говорят, что очень полезные книги...

– Мне ничего не нужно от тебя и твоих книг, Паша: ни пользы, ни гармонии. Прошло у меня к тебе все, понимаешь?!

* * *

Марину с новорожденным сыном из роддома все-таки встречал Павел в тесной компании собственных родителей, двух братьев и младшей сестры с мужем.

– Мариночка, поедемте к нам, – смущенно пряча глаза, попросил ее Аркадий Матвеевич. – Мы уж и кроватку для малыша у вас в спальне поставили, и пеленки есть, и всякое такое... ну... что маленькому нужно...

– Поезжай, доченька, – посоветовала и почему-то сразу прощально махнула рукой Маринина мать. – Пусть все по-людски будет.

Вслед за матерью согласно и чересчур часто закивал отец, а старшая сестра Нонна сказала:

– Соглашайся, сеструха! Если что, опять назад вернешься! А пока пусть папаша на младенца поработает! А то больно хорошо устроился! Пацана забабахал – а другим растить?

– Похоже, вы все уже за меня решили, – усмехнулась Марина.

– Я очень люблю тебя, – сказал вдруг Павел при всех.

Марина обвела глазами его родню. Аркадий Матвеевич по-прежнему смотрел на свои башмаки, Галина Павловна нервно кусала губы, с которых съела уже почти всю помаду. Братья Павла и муж сестры дипломатично отошли в сторонку и молча курили, а сестра Ирина высоким голосом сказала:

– А мы вам коляску отдадим, большую... Нашей Ниночке уже не нужна. Коляска еще совсем хорошая... Матрасик только поменять...

Марина, не говоря ни слова, осторожно взяла конверт с ребенком у отца и вручила его Павлу, у которого сразу так скривилось лицо, будто он собирался заплакать. Марина побыстрей отвела в сторону глаза.

– Ну... вот так-то лучше... – облегченно сказал отец, не зная, куда девать освободившиеся руки.

Все вокруг сразу повеселели, загомонили, стали знаками показывать водителям стоящих в стороне такси, чтобы подъезжали ближе. На квартиру Епифановых поехали на двух такси и белоснежной «Волге» Бориса, старшего из братьев Павла.

Марина, севшая на переднее сиденье одной из машин, в зеркало над лобовым стеклом то и дело ловила благодарные взгляды мужа. Он держал ребенка напряженными руками, трогательно прижимаясь к одеяльцу щекой. Утром, бреясь, он, видимо, неосторожным движением поранился, и кружевной уголок уже слегка запачкался кровью, так и сочащейся из ранки. Марина хотела было ободряюще улыбнуться Павлу, но потом раздумала. Кто знает, как у них пойдет дело. Может быть, она опять сбежит от него сегодня же ночью.

Посреди большой комнаты квартиры Епифановых стоял празднично накрытый стол. Марина удивленно остановилась в дверях. Интересно, что бы они делали со всей этой снедью, если бы она отказалась ехать к ним с ребенком? Справляли бы что-нибудь вроде тризны? Впрочем, чего уж теперь размышлять: приехала так приехала! Марина все так же молча опустилась на диван. Свекровь со свекром во главе с Ириной разворачивали на письменном столе ребенка. Малыш расплакался и, освободившись от пеленок, обмочил сразу всех склонившихся над ним взрослых, которые только рассмеялись от умиления. Павел стоял рядом и смотрел на голенького малыша испуганным взглядом. Нонна опустилась на диван рядом с Мариной и сказала:

– А ничего у Павлухи старший братец! Интересный! Он мне еще на вашей свадьбе понравился!

– Прекрати, Нонка, свои штучки! – сразу рассердилась Марина. – Борис женат!

– И где ж его жена? Что-то не видно...

– Ну... они пока поссорились... но это не значит, что...

– А ты откуда знаешь, что они поссорились? – перебила ее Нонна и хитро прищурилась. – Ты же в роддоме была.

– Знаю... и все... – не очень уверенно ответила Марина.

Борис со своей женой Надей находились в перманентных ссорах-замирениях все то время, что Марина была знакома с Павлом. Вряд ли у них что-нибудь изменилось. А Нонка очень много на себя берет! Борис действительно самый интересный из братьев Епифановых, но это не значит, что все должны на него вешаться. Марине, например, он тоже нравится, но она же не строит ему глазки, хотя могла бы, учитывая то, что произошло между ней и Павлом... А Нонка пусть лучше мирится со своим Шуриком...

– А этот... второй... ну... Алексей... – опять зашептала ей в ухо Нонна. – Он что, тоже женат и тоже в ссоре со своей половиной?

– Нет, – покачала головой Марина. – Алексей пока холост, но у него есть девушка, так что ты лучше не лезь...

– Ну во-о-от... туда не ле-е-езь, сюда не ле-е-езь... – протянула Нонна. – Пойти, что ли, Пашку твоего соблазнить?

Она вкусно потянулась всем своим крупным телом, встала с дивана и присоединилась к живописной группе тетешкавшихся с Марининым сыном. Освободившееся место тут же заняли родители двух сестер. Мать погладила дочь по плечу, поцеловала в щеку и сказала:

– Ты правильно рассудила, Мариночка. Ребенку нужен отец. Павлик очень неплохой человек. А семья... она не сразу строится... Притереться друг к другу надо, приспособиться... Ты не торопись...

Марине не хотелось разговаривать на эту тему, поэтому она встала, подошла к сыну и заявила забавлявшимся с ним родственникам:

– Мне его надо покормить!

Все мгновенно замолчали, проникнувшись торжественностью момента, и расступились. Марина нагнулась к сыну, и тут же куда-то пропали все ее семейные проблемы. Это крохотное существо, оказывается, могло заменить ей сразу всех. Не надо ни мужа, ни отца с матерью, ни сестры... Был бы с ней только этот ясноглазый малыш...

Когда она кормила сына в спальне, где так несчастливо началась ее семейная жизнь, в дверь заглянул Павел.

– Можно посмотреть? – шепотом спросил он, готовый сразу отступить, если она не позволит.

– Зайди, – разрешила она, и Павел осторожно присел на стул напротив дивана.

Его лицо приняло то восхищенно-восторженное выражение, с которым обычно смотрят на Мадонну с младенцем.

– Как мы его назовем? – спросил он, и его голос от волнения сорвался на незнакомый Марине фальцет.

– Мне хотелось бы Ванечкой... Как тебе это имя?

– А что? Неплохо... Иван Павлович! По-моему, звучит!

Марина улыбнулась, и тут же ответно расцвело лицо Павла. Он пересел со стула на диван, осторожно обнял жену за плечи и напряженно застыл. Марина безрадостно подумала о том, что, в конце концов, ребенок насытится и ей придется общаться с мужем. Но ведь она сама решила вернуться к нему, чего уж теперь...

– Как тебе кажется, на кого он похож? – спросил Павел, прерывисто дыша жене в ухо.

– Не знаю... пока ни на кого... – ответила Марина и увидела, что сын выпустил сосок из ротика, окантованного молочной полоской, и мгновенно уснул.

Она повернула голову к мужу. Он неотрывно и сосредоточенно смотрел на ее обнаженную грудь.

– Врач сказал, что после родов... месяц как минимум ничего нельзя... Ты понимаешь? – поторопилась сказать Марина.

– Да... конечно же я все понимаю... – закивал Павел и с сожалением отвел глаза в сторону.

* * *

Застолье, официально посвященное рождению нового Епифанова, а неофициально – возвращению блудной жены в мужнин дом, для Марины тянулось долго, нудно и утомительно. Во-первых, она еще чувствовала себя довольно слабой после родов. Во-вторых, ей не нравились взгляды Алексея, которые он искоса бросал на нее. В-третьих, она жалела отца с матерью. Они чувствовали себя в этом доме стесненно и неловко. Марина видела, что отец постоянно промокает платком испарину, выступающую на лбу, а мама не знает, как ей лучше сложить руки: то ли замком на коленях, то ли как-нибудь половчее пристроить их около тарелки. А больше всего Марину раздражала Нонна, которая напропалую кокетничала с Борисом. Борис снисходительно улыбался, поглядывая на Маринину сестру, и за тонкую высокую ножку крутил в ловких пальцах пустой фужер.

* * *

Маринин сын, которого все-таки назвали Ванечкой, оказался очень слабеньким и болезненным. Он нырял из одной болезни в другую без всякого перерыва. Поначалу у него никак не хотела заживать пупочная ранка. Марина рыдала в голос, стирая крошечные окровавленные рубашечки и распашонки, без устали обрабатывала ранку дезинфицирующими растворами и посыпала антибиотиками. Не успела она победить эту напасть, как весь ротик малыша обкидала молочница. За молочницей последовала страшная воротниковая опрелость, потом началось кишечное расстройство, за ним – гнойный отит.

Марине с Павлом некогда было думать не только о гармонии собственных сексуальных отношений, но и вообще о чем-либо другом, кроме грязного белья, присыпок, притирок, лекарств и бутылочек прикорма. Они оба недосыпали и в самом буквальном смысле валились с ног от усталости. Стоило кому-нибудь из них присесть, временно сдав вахту другому, как сразу одолевал тяжелый дурной сон, после которого приходилось вставать еще более разбитым. Марина была благодарна мужу за то, что он безропотно нес этот крест. Он всегда вставал к малышу ночью, если она с дрожью в голосе шептала ему:

– Я не в силах, Паша...

Павел беспрекословно стирал пеленки, бегал на молочную кухню за смесями и кефиром и без устали катал в соседнем парке коляску, подаренную сестрой Ириной, если, конечно, мальчика можно было вывозить на улицу. Отдыхал он, как говорил, на работе. Марина же, безостановочно крутившаяся вокруг ребенка, потеряла счет времени и даже ощущение пространства, действуя на автопилоте. Она иногда с удивлением обнаруживала себя дома, хотя ей казалось, что она только что получала в аптеке специально для Ванечки приготовленную микстуру. Конечно, свекровь помогала сыну с невесткой, но почти сразу после рождения внука Аркадия Матвеевича свалил тяжелый сердечный приступ, и Галине Павловне приходилось заниматься собственным мужем, которому доктора в один голос запретили волноваться, напрягаться и, как шутил он сам, дышать.

Когда Ванечке исполнилось семь месяцев, в каких-нибудь две недели было покончено со всеми связанными с ним проблемами. Сначала мальчик стал покашливать, потом затемпературил. Поскольку никакими домашними и лекарственными средствами сбить температуру не удавалось, Марину с сыном забрали в больницу. Несмотря на бесконечные уколы, клизмы и капельницы, однажды ночью Ванечка вдруг изогнулся дугой в Марининых руках, испустил длинный протяжный вздох и умер, как потом было написано в свидетельстве о смерти, от двусторонней пневмонии.

Марина занималась похоронами на том же автопилоте, на каком ухаживала за больным сыном. Окружающим казалось, что она не очень четко понимает, что произошло. Возможно, что в тот момент все именно так и обстояло. В самом деле, теперь Ванечке так же был необходим гробик, как ранее прогулочная коляска, а уголок на кладбище – как место в младшей группе яслей-сада номер 153, куда она уже заблаговременно начала сына устраивать. Марина не плакала, потому что по-прежнему занималась делами ненаглядного сыночка Ванечки. Даже когда закрыли голубой крышкой маленький гробик и на отвратительных грязно-белых лямках опустили в глубокую черную яму, Марина не содрогнулась. Ее Ванечка просто отплывал в своем нарядном гробике, как в лодочке, в какое-то необыкновенное подземное путешествие, а когда она, Марина, закончит со стиркой его ползунков и рубашечек, он обязательно вернется. Она согреет в кастрюльке его бутылочку с кашей пополам с яблочным пюре, Ванечка поест и, возможно, заснет. Тогда и она, Марина, прикорнет на несколько минут.

На поминках Марина окончательно выпала из действительности, кругля на заплаканных родственников, облаченных в черные одежды, абсолютно бессмысленные глаза. Павел не без труда вытащил жену из-за стола и уложил на диван в спальне, откуда заблаговременно убрали Ванечкину кроватку, бельишко и игрушки.

Марина проспала почти двое суток и, как она потом подумала, лучше бы не просыпалась. Когда она открыла глаза и спустила ноги с дивана, сначала очень удивилась отсутствию в спальне кроватки сына, а потом вдруг как-то сразу все вспомнила и, что страшнее всего, осознала. Она с такими безумными глазами вылетела на кухню, что свекровь, мгновенно сориентировавшись, сразу сунула ей в руки прозрачный стаканчик с настойкой валерианового корня. Стаканчик полетел в сторону, разбрызгивая по кухне янтарные капли успокоительного средства, а Марина вцепилась мертвой хваткой в ворот рябенькой домашней рубашки мужа.

– Это все ты-ы-ы... – по-змеиному прошипела она. – Это все из-за тебя-я-я...

– Ну... почему из-за меня... Мариночка? – мертвым голосом проговорил совершенно спавший с лица Павел.

– Да потому что не мог жить ребенок, которого зачали насильно! Понимаешь ли ты это, Пашенька?! Он, Ванечка, не собирался еще появляться на свет, а ты... ты... – Марина все трясла и трясла мужа за воротник, – ты заставил его появиться раньше времени!!! А я... я успела его полюбить, понимаешь?! И что же мне теперь делать-то?! Что?!

Павел смотрел на жену совершенно потухшими глазами, как бы соглашаясь с ней во всем. Если бы он сопротивлялся, оправдывался или хотя бы просто говорил какие-нибудь слова, возможно, Марина натуральным образом выцарапала бы ему глаза, но он молчал. Устав дергать застывшего мужа за воротник, Марина отошла от него, рухнула на предупредительно подвинутый свекром стул, закрыла лицо руками и горько, безутешно заплакала. Свекровь с трудом оторвала ее от этого стула, увела в свою комнату, усадила на старинную кровать с никелированными шариками, обняла и сказала: