Текст книги "Конституционный запрет цензуры в России. Монография"

Изымаемая литература либо уничтожалась, либо отправлялась в спецхраны центральных библиотек, организованные в начале 1920-х годов.

Правовой основой существования спецхранов было постановление СНК РСФСР «О порядке снабжения государственных книгохранилищ секретными изданиями», в котором указывалось, что все произведения печати, имеющие пометки «совершенно секретно», «секретно» и «не подлежит оглашению», должны направляться (по одному экземпляру) в Публичную библиотеку СССР им. Ленина (бывшая библиотека Румянцевского музея), в Архив Октябрьской революции и Государственную публичную библиотеку в Ленинграде¹⁸¹. Порядок хранения секретных материалов в этих книгохранилищах поручалось разработать Наркомпросу.

В дальнейшем деятельность спецхранов регулировалась подзаконными актами СНК. Например, Приказом Уполномоченного СНК СССР по охране военных тайн в печати и начальника Главлита об организации спецфондов в музеях от 25 октября 1938 г. Эти нормативные документы носили секретный характер. Книги, журналы, газетные подшивки, архивные материалы и экспонаты музеев, перемещенные в спецхран, содержались отдельно от общедоступных и в общей картотеке единиц хранения представлены не были.

Таким образом, граждане не только не могли получить доступ к подобного рода материалам, но и не должны были догадываться об их существовании.

Спецхраны содержали две категории информации: 1) секретные документы различных советских ведомств (Морского штаба РСФСР и Штаба РККА, издания Реввоенсовета РККА, ГПУ) и 2) документальную, научную, публицистическую, художественную литературу, признанную контрреволюционной, либо противоречащую официальной концепции советской истории революции¹⁸². Именно по этой причине в спецхране хранилась политическая публицистика активных деятелей контрреволюции и лиц, эмигрировавших после 1917 г., архивы семьи Романовых и близких к ней лиц, документы Временного правительства, а также негативы, фотоснимки и кинофильмы историко-революционной тематики, зарубежная литература, запрещенная к изданию в РСФСР и изъятая цензурой или специально выписанная для спецхрана.

Оформление допуска к документам, содержащимся в спецхране, включало в себя получение разрешения, подписанного наркомом (или его заместителем) отдела просвещения или заведующим Главнаукой, и согласование с отделом информации и политконтроля ОГПУ. Таким образом, круг лиц, имеющих допуск к материалам спецхана, был чрезвычайно узок.

Согласно Правилам пользования архивными материалами Единого государственного архивного фонда (ЕГАФ) ученый должен был вместе с заявлением о допуске к документам прилагать анкету с указанием партийной принадлежности и цели своей будущей работы, предъявлять все сделанные выписки, заметки и копии для просмотра и разрешения на вынос¹⁸³.

Содержание спецхрана Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в 1935–1938 гг. описано в отчете его главного хранителя: «С 1935 по 1938 г. из общих фондов в… спецхран поступило свыше 49 тыс. экз. отечественных изданий. По преимуществу это издания общественно-политической тематики (около 80 %), прежде всего книги по истории партии, революционного движения и становления советского государства, а также агитационно-массовые и учебно-методические пособия. Значительно меньшую часть составляли труды по гуманитарным наукам (по филологии, искусству, библиотековедению, художественная литература – 17 %) и остальным отраслям знания (по естествознанию, сельскому хозяйству, военному делу, технике – 5 %)»¹⁸⁴. Эти свидетельства подчеркивают, что формирование отделов спецхранения носило ярко выраженный политико-идеологический характер.

Изъятие дореволюционной литературы, а затем и произведений политиков, руководителей партии и правительства, подвергнутых репрессиям, сокрытие большого массива исторических документов и книг по философии, политике, праву в спецхранах способствовало мифологизации исторического прошлого и социалистического настоящего нашей страны. Как замечает М. В. Зеленов, «состав засекреченных библиотечных и архивных фондов указывает на то, что все книги и документы, которые могли опровергнуть тезис о закономерности Октября и раскрывали истинную роль в этом событии лидеров партийной оппозиции, были засекречены и находились в спецхране»¹⁸⁵.

Активизация формирования спецфондов приводила к тому, что центральные библиотеки, музеи, архивы уже не справлялись с увеличивающимся потоком единиц хранения. 25 октября 1938 г. был распространен секретный Приказ об организации спецфондов в музеях и особых фондов в библиотеках, который сопровождался обширным списком музеев и библиотек, где необходимо было организовать такие фонды.

4. Политический контроль за периодической печатью. Уже в начале 1920-х годов периодическая печать воспринималась властью как один из важнейших участков партийной работы. В Циркуляре ЦК РКП(б) «О периодической печати» от 20 февраля 1922 г. Центральный комитет партии указывает всем обкомам и губкомам:

1) Редакторами газет «назначать авторитетных и компетентных членов партийных комитетов, в состав редакционных коллегий включать выдержанных партийных товарищей.

2) К сотрудничеству в газете привлекать, в порядке партийной дисциплины, всех местных ответственных партийных советских работников»¹⁸⁶.

Позже XI съезд РКП (б) принимает Резолюцию с характерным названием «О печати и пропаганде», в которой требуется «усилить партийно-политическое руководство всей печатью». Для чего предлагались следующие меры:

– в губкомах и обкомах организовывать подотделы печати;

– партийные печатные издания возглавляются руководителями парткомов различных уровней, для чего каждый партийный комитет должен выделить «специальные кадры работников печати»;

– ЦК должно обеспечить финансирование партийно-советских газет;

– каждый член партии обязывается быть читателем и подписчиком одной из партийных газет.

Фактически речь идет о полном сращивании журналистики и партийной работы. Печать становится составной частью существующего режима, используется как инструмент насаждения единой идеологии.

В конце 20-х – 30-е годы происходит усиление партийного контроля над средствами массовой информации. Принимаются многочисленные постановления ЦК ВКП(б), в том числе «Об улучшении партруководства печатью» от 3 октября 1927 г., «О руководстве радиовещанием» от 17 октября 1928 г., «Об отделе партийной жизни «Правды» от 14 декабря 1928 г., «О мероприятиях по улучшению юношеской и детской печати» от 23 июля 1928 г., «О реорганизации радиовещания» от 13 июля 1928 г. В указанных постановлениях неизменно подчеркивалось, что основной задачей средств массовой информации является коммунистическое воспитание трудящихся, и что СМИ – это главное «большевистское орудие на идеологическом фронте».

В упоминавшейся уже Инструкции «Права и функции Главлита и его местных органов» 1922 г. разд. 7 был посвящен цензуре печати. Цель цензуры заключалась:

а) в недопущении к печати сведений, не подлежащих оглашению;

б) в недопущении к печати статей, носящих явно враждебный по отношению к Коммунистической партии и Советской власти характер;

в) в недопущении всякого рода печатных произведений, через которые проводится враждебная нам идеология в основных вопросах (общественности, религии, экономики, в национальном вопросе, области искусства и т. д.);

г) в недопущении бульварной прессы, порнографии, недобросовестной рекламы;

в) в изъятии из статей наиболее острых мест (фактов, цифр, характеристик), компрометирующих Советскую власть и Компартию¹⁸⁷.

Изучение журналистики 1920-х годов позволило Е. Г. Елиной сделать вывод о существовании трех периодов воздействия цензуры на журналистику. В первый период (1917–1922) цензура еще не стала полноценным государственным институтом, судьба книги или газетного материала «решалась быстро, на местах, руководствуясь интересами текущего момента»¹⁸⁸. Во второй период (1922–1925) была создана система «двойного цензурирования» советских газет и журналов, когда каждая публикация проходила через внутреннюю редакционную цензуру и через внешнего цензора. «Внутренняя цензура определяла стиль и тональность газеты или журнала … идеологическую наполненность статей. Внешняя (штатная) цензура обязана была осуществить необходимые изъятия фрагментов статей или целой статьи на основании определенных формальных параметров, связанных с защитой интересов революции»¹⁸⁹. Третья модель складывается к концу 1925 г., длится несколько десятилетий и характеризуется «жесткой системностью» и «тотальностью цензурирования»: «Каждый без исключения газетный номер просматривается цензором, органы цензуры получают неоспоримое право не допускать материал к печати, изымать из него отдельные имена, строки и абзацы, задерживать или вовсе запрещать выпуск»¹⁹⁰.

В этот же период постановлением ЦК ВКП(б) на Главлит возлагается «военно-политический контроль над радиовещанием». Для этого руководство радиостанциями передавалось «ответственным партийным товарищам», устанавливался обязательный предварительный просмотр парткомитетами планов и программ всех радиопередач, в качестве участников передач было рекомендовано привлекать только политически грамотных агитаторов.

К концу эпохи НЭПа партийные органы обратили свое внимание на сатирическую журналистику. В апреле 1927 г. ЦК ВКП(б) принял Постановление «О сатирико-юмористических журналах», где была подвергнута критике деятельность многих сатирических журналов. Тогда же состоялось специальное расширенное заседание коллегии Отдела печати Северо-Западного бюро ЦК ВКП(б) по поводу ленинградских сатирических журналов «Смехач», «Гудок», «Крокодил», «Бегемот». Журналам было указано на недопустимость «преобладания безыдейного смеха ради смеха», «недостаточно четко проводимую классовую, коммунистическую линию», «неправильный подход к юмористическому отображению в журналах тем, наиболее злободневных и болезненных для широких кругов трудящихся (вопросы безработицы, квартплаты, кризиса производства отдельных предметов первой необходимости)»¹⁹¹.

В результате идеологической кампании, направленной против сатиры, с 1933 г. «Крокодил» остается единственным сатирическим журналом, выходящем в СССР на русском языке.

В целом в 1930-е годы читательская аудитория становится более грамотной, растут тиражи газет (в 1930-е годы – более 10000), журналов, развивается радиовещание. Все это приводит к тому, что «в 30-е журналистика в СССР, – как пишет П. С. Рейфман, – становится чрезвычайно важной, самой массовой частью идеологического воздействия»¹⁹². Конечно, подобный процесс происходит во всем мире, и везде производство и распространения массовой информации используют как «мощный механизм манипулирования массами, мифологизации их сознания»¹⁹³. Но специфика использования средств массовой информации в СССР состоит в том, что в условиях советского государства вся пресса монополизирована, альтернативных источников массовой информации не существует.

Кроме того, цензура начинает осваивать несвойственные ей ранее функции. Например, в Циркулярном письме Главлита от 24 августа 1923 г. говорилось: «Опыт цензурного воздействия выдвигает два основных пути цензурной политики: первый путь – административное и судебное преследование, которое выражается в закрытии издательств или отдельных изданий, сокращение тиража и предание суду ответственных лиц. Второй путь – путь умелого идеологического давления, воздействия на редакцию путем переговоров, ввода подходящих лиц, изъятия наиболее неприемлемых»¹⁹⁴. Таким образом, цензура перестает быть просто институтом, препятствующим распространению запрещенной информации, но прямо включается в политико-пропагандистский механизм. В целом, можно согласиться с Е. А. Марковым, что «СМИ были встроены в систему государственной пропаганды и агитации… что они находились на службе у государства, которое использовало СМИ в качестве инструментов прямого воздействия на общество. Государство транслировало через этот канал свою волю, свои установки, свое понимание происходящих событий, которые зачастую само же и инспирировало»¹⁹⁵.

В конце 1930-х годов партийный контроль за цензурой периодической печати еще усиливается: Постановлением Оргбюро ЦК ВКП(б) «О цензорах центральных, республиканских, краевых, областных и районных газет» от 21 октября 1937 г. цензоры вводились в номенклатуру работников, напрямую утверждавшихся партийными органами соответствующего уровня: цензоры центральных газет – ЦК ВКП(б), цензоры республиканских, краевых и областных газет – ЦК нацкомпартий, крайкомами и обкомами, цензоры районных газет – райкомами партии.

Партийная цензура носит тотальный характер: в 1938 г. партийному контролю органов цензуры по всему Советскому Союзу подвергалось 8850 газет, 1762 журнала, 74 вещательных радиостанций, 1200 радиоузлов¹⁹⁶.

5. Контроль за театральным и кинорепертуаром. Постановлением СНК РСФСР от 9 февраля 1923 г. в составе Главлита был учрежден еще один цензурный орган – Главрепертком – реализовывавший функции по контролю за репертуаром театров, кино, радиовещания, эстрадного и циркового искусства. Согласно постановлению, «ни одно произведение не может быть допущено к постановке без соответствующего разрешения Комитета по контролю за репертуаром или соответствующих местных органов»¹⁹⁷.

Позже постановлением СНК РСФСР от 26 февраля 1934 г. Главрепертком был отделен от Главлита и передан в подчинение непосредственно Наркомпросу.

Указанным постановлением Главрепертком наделялся широким спектром полномочий:

– запрещать публичное исполнение и распространение драматических, эстрадных и музыкальных произведений, кинофильмов и граммофонных пластинок,

– изымать из обращения произведения, запрещенные к исполнению или демонстрированию,

– контролировать репертуар всех зрелищных предприятий и публичное исполнение всех драматических, музыкальных и хореографических произведений, а также цирковых и эстрадных вступлений и кинофильмов;

– закрывать, через соответствующие административные и судебные органы, зрелищные предприятия в случаях нарушения ими постановлений Комитета по контролю за репертуаром¹⁹⁸.

Таким образом, Главрепертком осуществлял функции предварительной и последующей цензуры всех драматических, музыкальных и кинематографических произведений, радиопередач, а со временем – всех публичных зрелищ, включая лекции, доклады, цирковые представления, музыкально-танцевальные вечера.

Запрету подлежали произведения, «содержащие агитацию или пропаганду против советской власти и диктатуры пролетариата»; «разглашающие государственные тайны»; «возбуждающие националистический и религиозный фанатизм», и, кроме того, «мистические, порнографические, антихудожественные». Приведенная выше формулировка свидетельствует о постепенном расширении функций цензуры: к основной функции политико-идеологического контроля добавляется контроль общекультурный, мировоззренческий и методологический.

Осуществление функции контроля за репертуаром отражено в многочисленных циркулярах Главреперткома, где указывалось на необходимость коренного пересмотра классического репертуара. Например, отмечалось, что «большинство оперного репертуара настолько чуждо нам идеологически или является настолько отсталым в художественном отношении», что необходимо «категорически запретить отдельные произведения», а по отношению к другим «сохранять известную терпимость». Среди тех, которые, по мнению Главреперткома, требовалось запретить, значились оперы «Снегурочка» Н. А. Римского-Корсакова за «демократически-монархические тенденции», «Аида» Д. Верди за «империалистический душок», «Демон» А. Г. Рубинштейна за «мистическую библейщину». В других операх: «Царская невеста» Н. А. Римского-Корсакова, «Русалка» А. С. Даргомыжского, «Евгений Онегин» П. И. Чайковского, «Борис Годунов» М. П. Мусоргского и др. – предписывалось изымать отдельные фрагменты и изменять (!) финальные сцены.

Кроме того, Главрепертком вел работу с драматургами, устраивал обсуждения пьес, спектаклей, кинофильмов.

В конце 20-х годов, по мнению В. С. Жидкова, «завершаются поиски принципов взаимоотношений новой власти с деятелями искусства и начинается формирование той системы управления духовной жизнью, которая позднее получила наименование командно-административной»¹⁹⁹.

Специфика командно-административного стиля выражена в руководящих указаниях по репертуарной политике агитационно-пропагандистского отдела ЦК партии и секретных информационных письмах Главлита: «Все формы культуры должны быть насыщены нашей идеологией и нашим мировоззрением»²⁰⁰.

Таким образом, на самом высоком уровне руководства духовной жизнью страны было установлено, что основным критерием работы театра является критерий идейно-политической значимости.

В этих целях в 1927–1929 годах была поведена унификация театрального репертуара, ее результатом стало издание трехтомного репертуарного указателя Главреперткома, в котором все пьесы, оперы и т. д. были разбиты по литерам: А, Б, В, Г в зависимости от идеологической приемлемости²⁰¹.

В дальнейшем Распоряжением Главреперткома от 10 января 1935 г. устанавливалось, что вышеупомянутый репертуарный указатель является официальным справочником запрещенных и разрешенных зрелищных произведений в сфере музыки, театра и кино, которым должны руководствоваться в своей работе местные органы контроля²⁰². Тем самым репертуарному указателю придавалась сила нормативно-правового акта. Отнесение произведения к той или иной категории продуцировало различные административные процедуры согласования постановки пьесы. Например, режиссер, желавший поставить пьесу, отнесенную к литере В, должен был сначала согласовать план постановки с органами цензуры, премьера такой пьесы не могла состояться без предварительного просмотра сотрудниками обллитов, которые решали: возможно ли выдать разрешение на ее дальнейший показ.

В середине 1920-х годов проводится централизация контроля за производством художественных фильмов. Изначально художественное и идеологическое руководство работой киноорганизаций (от сценария до окончания съемки) осуществлял Художественный совет по делам кино. А Главрепертком, осуществлявший политическую цензуру, ограничивался просмотром готовой продукции. Таким образом, этот орган мог либо разрешить, либо запретить уже готовый фильм. В связи с этим Главрепертком потребовал предоставления ему права предварительной цензуры сценариев и возможности контролировать весь процесс производства фильмов. С 1926 г. представители Главлита были введены в состав Художественного совета²⁰³.

Важную роль в осуществлении культурной политики играли большие общественные кампании, которые были связаны с публикацией редакционных статей в газете «Правда». Например, в 1936 г. в «Правде» последовательно выходит целая серия редакционных статей: «Сумбур вместо музыки» от 28 января, «Балетная фальшь» от 6 февраля 1936 г., «Мечты и звуки Мариэтты Шагинян» от 28 февраля 1936 г., «О художниках-пачкунах» от 1 марта, – направленных против такого художественного метода, как формализм. Как указывалось в одной из статей, «формализм свысока и презрительно относится к реальному миру, к живым краскам и звукам. Он отвергает в живописи цельность образа, как в музыке отрицает мелодию и цельность фразы».

Казалось бы, подобные утверждения носят исключительно искусствоведческий характер и не имеют отношения к праву, поскольку априори не обладают нормативно-правовой природой.

Однако серия критических статей, посвященных анализу художественного метода, в условиях сложившихся политических методов управления присваивала роль источников права, поскольку на долгие годы вперед определяла саму возможность появления в дальнейшем произведений различных жанров, определяла нормы (идеологические и художественные) создания произведений. Не соответствующие данным нормам произведения просто не получали права на существование.

В результате, как пишет Е. С. Власова, исследовавшая особенности цензуры в области музыкального искусства, «степень воздействия цензурной политики на музыкально-художественные процессы носила многоуровневый характер и затрагивала все без исключения сферы: репертуар, композиторское и исполнительское искусство, образовательную, издательскую и научную деятельность, филармонические институты, радио и телевидение, газеты и журналы»²⁰⁴.

6. Контроль за поступлением информации из-за границы. Власть стремилась контролировать информацию о современной политической, социальной, культурной жизни других стран, поскольку эти сведения играли важную роль в создании картины мира советского человека. Книги и фильмы о современной жизни и быте других стран подвергались тщательному отбору, часто переводились или дублировались со значительными купюрами. Альтернативных каналов получения информации почти не существовало. Большинство советских граждан, в том числе большинство советской элиты, не владело иностранными языками и, следовательно, не могло использовать иностранную прессу или сообщения радио. В январе 1927 г. подписка на эмигрантскую прессу была запрещена. Для информирования о жизни за границей в крупнейшие обкомы партии рассылались специальные обзоры, подготовленные информационным отделом ЦК. Содержание подобных материалов было соответствующим: основную часть составляли материалы о «кризисе капитализма», о нарастании революционных настроений и т. д.²⁰⁵ Таким образом, цензура, отсекавшая возможность ознакомления с материалами иностранной печати, использовалась как один из инструментов пропагандистской кампании.

Переведенные на русский язык издания также не были доступны широкому кругу читателей, на них ставился гриф «Для служебного пользования», поскольку изданные в переводе труды зарубежных философов, социологов и политологов главным образом предназначались для не знающих иностранных языков советских обществоведов, занимавшихся затем беспощадной критикой зарубежной науки.

С конца 1920-х годов сокращаются бюджетные средства, выделяемые научным учреждениям на закупку иностранной литературы. «Наша цензура обратила внимание и на научную литературу, – писал академик В. И. Вернадский Председателю СНК В. М. Молотову в феврале 1936 г., – это выражается в том, что с лета 1935 г. систематически вырезаются статьи … Целый ряд статей и знаний становятся недоступным нашим ученым»²⁰⁶.

О масштабах деятельности Главлита по отношению к иностранной литературе свидетельствует тот факт, что по цензурным соображениям уничтожалось до 10 % всей печатной продукции, выписываемой из-за рубежа. Это обходилось государству в 250 тыс. золотых руб. в год²⁰⁷.

Тенденция закрытости советского общества 1930 годов была созвучна официальной пропаганде, формировавшей стереотип «враждебного капиталистического окружения», постоянно угрожающего СССР.

7. Охрана военной тайны в печати. Советская цензура изначально позиционировалась как военная цензура, главная задача которой – обеспечение секретности военных сведений во имя безопасности молодого государства, находящегося во вражеском окружении. Нормативной базой здесь стало Положение о военной цензуре газет, журналов и всех произведений печати повременной от 21 июня 1918 г., затем – Положение о военной цензуре от 23 декабря 1918 г. Согласно этим документам, в задачи военной цензуры входил предварительный просмотр всех произведений печати, рисунков, фотографических и кинематографических снимков, предназначенных к выпуску в свет и содержащих сведения военного характера, просмотр вышедших в свет произведений, предварительный осмотр официальных сообщений, международных и внутренних почтовых отправлений и телеграмм, контроль над переговорами по междугороднему телефону²⁰⁸.

В дальнейшем понятие военная тайна было значительно расширено, и в нормативных документах 1920-х годов получило закрепление понятие государственная тайна. Определение государственной тайны впервые было дано в Постановлении ЦИК и СНК СССР от 1 сентября 1925 г. «О шпионаже, а равно о собирании и передаче экономических сведений, не подлежащих оглашению», где устанавливалось, что «государственной тайной считаются сведения, перечисленные в особом перечне, утверждаемом СНК СССР и опубликовываемом во всеобщее сведение». Однако указанный правовой акт не содержал самого перечня сведений, составляющих государственную тайну, что, как указывают специалисты в области правового регулирования защиты государственной тайны, «представляло правоохранительным органам достаточно широкие возможности для принятия произвольных решений»²⁰⁹.

Важным положением, содержащемся в анализируемом Постановлении ЦИК и СНК СССР от 1 сентября 1925 г. «О шпионаже», является указание на обязательную публикацию перечня сведений, составляющих государственную тайну.

На практике оно выполнялось лишь частично. Так, сначала в 1921 г., а затем в 1926 г. Постановлениями СНК СССР были введены в действие официальные «Перечни сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной».

Одновременно, в 1924 г. местным органам Главлита была разослана целая серия циркуляров, сопровождающихся грифом «Секретно» и запрещающих обсуждение в печати отдельных тем – например, о работе и структуре ОГПУ, о крушениях поездов, о регулировании цен во время хлебозаготовки.

В Циркуляре от 7 сентября 1925 содержался сводный «Перечень сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению в целях охранения политико-экономических интересов СССР», в него были включены указания на сведения, уже запрещенные вышедшими ранее циркулярами, а так же добавлены новые статьи. Он содержал 96 параграфов, большая часть которых была посвящена охране военных и экономических тайн.

Запрещалось допускать к печати в том числе: статистические данные о беспризорных и безработных; о столкновении органов власти с крестьянами при проведении налоговых и фискальных мероприятий; сведения о санитарном состоянии мест заключения; сведения о наличии медикаментов и о медицинской помощи в районах, охваченных неурожаем; сведения о количестве политических преступлений, партийном составе обвиняемых и о количестве решений суда с применением высшей меры наказания; статьи, «обращающие внимание на работу органов предварительного и последующего контроля печатного материала»²¹⁰.

Указанные запреты не имели отношения к сведениям военного и экономического характера, их целью было сокрытие общественно значимой информации, распространение которой противоречило бы официальной пропаганде, создававшей образ уверенного «построения социализма в отдельно взятой стране». В результате из сферы публичного внимания изымались сведения о жизни больших социальных групп (безработных, заключенных), о начинающихся политических репрессиях, о подлинных настроениях крестьянства, значительно преуменьшались существующие проблемы, связанные с безработицей и голодом.

Подобные перечни выпускались и в дальнейшем. Например, Циркуляром от 4 сентября 1925 г. не допускались к опубликованию в печати сведения о зараженности хлеба долгоносиком, клещом и прочими вредителями²¹¹.

Циркуляр от 27 марта 1927 г. и вовсе предписывал «не допускать к печати (в книгах, журналах, газетах) никаких сведений и рассуждений тревожного характера о перспективах урожая в текущем году». Причем, к числу таких сведений были отнесены не только касающиеся непосредственно урожая, но и те, которые могли быть «истолкованы как угроза урожаю», на этом основании было запрещено обнародовать неблагоприятные метеорологические наблюдения. Запрещалось также публиковать сведения о хлебном экспорте и девальвации червонца.

Тщательно оберегалась тайна концлагерей ОГПУ, о чем свидетельствует Циркуляр от 13 мая 1926 г., в котором говорилось: «За последнее время в периодической печати появился целый ряд статей и заметок о деятельности Соловецких концлагерей ОГПУ, о жизни заключенных в них … Главлит предлагает не допускать без разрешения спецотдела ОГПУ помещения в прессе подобных статей, заметок и т. п.»

Запрещалось сообщать в печати о случаях самоубийства и случаях умопомешательства на почве безработицы и голода, а также о случаях самоубийства среди ответственных партийных работников²¹².

В краткой инструкции-перечне, датированной августом 1930 г., в разделе «политические вопросы», запрещалось оглашать в печати сведения о забастовках, массовых антисоветских выступлениях, манифестациях, о беспорядках и волнениях в домах заключения и в концентрационных лагерях, кроме официальных сообщений органов власти. В этом же документе указывалось, что в печать нельзя пропускать «рисунков и фотографий, изображающий сам процесс раскулачивания (например, кулак с детьми выходят из отобранного дома или кулака под конвоем отправляют из села)», и наоборот, в печать «можно пропускать все рисунки и фотоснимки, изображающие использование колхозами бывших кулацких средств производства и домов для целей колхозного строительства (например, бывший дом кулака, в котором открыта школа, или бывший кулацкий инвентарь, ныне использованный колхозниками)»²¹³.

В целом анализ инструкций Главлита, рассылаемых им своим местным органам, показывает, что появляется особая категория сведений, которые не являются секретными, отсутствуют в перечнях, утверждаемых СНК, но которые «не разрешается оглашать в печати». Содержание этих сведений диктовалось политической целесообразностью и каждый раз оформлялось циркуляром Главлита под грифом «Секретно».

Таким образом, на практике объем содержания правового понятия государственная тайна был значительно шире его легального определения. Как отмечают некоторые специалисты в вопросах защиты государственной тайны, хотя в этот период перечни сведений, относимых к государственной тайне, публиковались открыто, но они «были довольно слабым ориентиром в действительном потоке информации, которая реально засекречивалась»²¹⁴.

Регулирование сохранности государственной тайны на основе подзаконных актов, по мнению Р. М. Гатагоновой, было удобным, так как «позволяло легко маневрировать в этих вопросах в необходимую сторону, а иногда просто творить произвол»²¹⁵.

Административно-правовой режим секретности в условиях советской тоталитарной системы имел не охранительный, а репрессивный, подавляющий характер, позволяющий запретить распространение любой информации, невыгодной власти, поскольку полностью отсутствовала система каких-либо сдерживающих механизмов избыточной секретности.

Засекречивалась деятельность самой цензуры. Каждый циркуляр Главлита сопровождался напоминаем о запрете публиковать сведения о деятельности различных видов цензуры.