Текст книги "Конституционный запрет цензуры в России. Монография"

В 1920-е годы власти публиковали в официальных журналах Наркомпроса некоторые распоряжения, связанные с цензурой, инструкции, положения. С начала 1930-х годов слово «цензура» стало заменяться эвфемизмами «политконтроль», «горлит» и т. д., цензоры стали называться политредакторами, уполномоченными или инспекторами Горлита.

Советская цензура, охраняя государственные тайны, сама являлась тайной и всячески стремилась скрыть свое истинное назначение. Н. Н. Клепиков приводит целый ряд документов Главлита, направленных на обеспечение тайны цензурной деятельности. Циркуляр «О существовании различных видов цензуры» (1923) запрещал раскрывать сущность форм и методов работы цензурных органов. В соответствии с Инструктивным письмом 1925 г. запрещалось «печатание всякого рода «статей, заметок и объявлений, обращающих внимание на работу органов предварительного и последующего контроля печатного материала»²¹⁶. В Циркуляре 1926 г. указывалось следующее: «В некоторых местах до настоящего времени практикуется обозначение «цензор», «цензура». Это неправильно и с точки зрения официальной – у нас нет цензурных органов, а есть органы контроля и таковыми они должны являться. Кроме того, и по качеству Окрлиты, Улиты, Гублиты, и Обллиты – не цензура и в своих видах работы резко отличаются от последних. Поэтому и употребление этого термина было бы несомненной ошибкой»²¹⁷.

Важно отметить, что запрет называть цензуру цензурой действовал, так сказать, для широкого употребления, в собственных документах Главлит продолжал обозначать свою деятельность именно как цензуру. В качестве доказательства могут быть приведены Докладная записка начальника Главлита П. И. Лебедева-Полянского в Оргбюро ЦК ВКП(б) «О деятельности Главлита» от 7 марта 1927 г.,²¹⁸ Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О реорганизации Главлита» от 3 сентября 1930 г.,²¹⁹ Записка Главлита в Политбюро ЦК ВКП(б) «О работе и новых задачах органов цензуры» от 9 апреля 1933 г.,²²⁰ постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «О цензорах центральных, республиканских, краевых, областных и районных газет» от 21 октября 1937 г.²²¹ и т. д.

Секретность советской цензуры проявлялась и в способе ее обозначения: если до революции штамп «Разрешено цензурой» ставился на авантитуле издания, то в советское время в качестве цензурных обозначений вводились специальные литеры и номера, например, А-00418, в которых было зашифровано наименование цензурного органа и порядковый номер цензора. Как говорилось по этому поводу в циркуляре 1940 г., литер с номером должен был печататься «на последней странице любого издания, мелким шрифтом, не выделяясь от шрифта всего издания»²²².

Таинственность и правовая неопределенность – эти принципы определяли как деятельность советской цензуры, так и способ ее существования.

8. Государственный контроль за литературным процессом. В первые годы после революции продолжали свою деятельность представители различных эстетических традиций, художественных направлений и методов: символисты, имажинисты, футуристы, крестьянские поэты, активно развивалась пролетарская литература и культура. Это находило свое выражение в существовании многочисленных литературных кружков, обществ, союзов, художественных салонов. Только в Москве существовало около 30 литературных групп и объединений.

В начале 1920-х годов государство не ограничивало их деятельность, отсутствовал официальный порядок регистрации²²³.

Основные направления политико-правового регулирования в области искусства были сформулированы в Письме ЦК РКП(б) «О пролеткультах» от 1 декабря 1920 г., в Постановлении Политбюро ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы» от 18 июня 1925 г. и в Постановлении ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» от 23 апреля 1932 г.

Особого внимания заслуживало развитие пролетарской культуры. Организованные в 1917 г. пролетарские культурно-просветительские организации (ПКПО, или Пролеткульт) должны были способствовать просвещению рабочих и построению новой пролетарской культуры. Однако идеологи Пролеткульта считали культурное строительство особой сферой общественно-политической жизни и настаивали на «автономии» культуры от партии и государства. Эти идеологические установки были подвергнуты критике В. И. Лениным в речи на III съезде РКСМ (2 октября 1920 г.), затем в проекте Резолюции Пролеткульта «О пролетарской культуре», составленной вождем 8 октября 1920 г. В проекте в частности прямо указывалось на «безусловную обязанность всех организаций Пролеткульта рассматривать себя всецело как подсобные органы сети учреждений Наркомпроса и осуществлять под общим руководством Советской власти (специально Наркомпроса) и Российской коммунистической партии свои задачи, как часть задач пролетарской диктатуры»²²⁴.

Приведенный выше документ очень точно характеризует складывающиеся отношения между государством (партией) и творческими организациями: 1) руководитель государства (партии) (!) пишет проект резолюции, которую на своем съезде должны принять организации; 2) четко определяется место организаций в политической системе: «подсобные органы», осуществляющие под руководством Советской власти и Коммунистической партии задачи пролетарской культуры. Эта резолюция легла затем в основу Письма ЦК РКП(б) «О пролеткультах», опубликованного в «Правде» 1 декабря 1920 г., которым Пролеткульт был присоединен к Наркомпросу в качестве отдела²²⁵. Тем самым общественная организация, сохранявшая до этого некоторую независимость, начала прямо подчиняться одному из советских министерств и в своей деятельности получила обязательство руководствоваться «направлением, диктуемым Наркомпросу РКП».

Постановление Политбюро ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы» от 18 июня 1925 г. было посвящено отношениям с другой группой творческой интеллигенции, так называемыми «попутчиками». В Постановлении отмечалось, что «антипролетарские и антиреволюционные элементы» должны быть отсеяны, остальным же «писателям-попутчикам» необходимо создать условиях для их «перехода на сторону коммунистической идеологии», с тем чтобы они, используя «все технические достижения старого мастерства», создавали «идеологически осознанную литературно-художественную продукцию»²²⁶. Фактически документ был направлен на формирование монокультуры, где только класс-гегемон «держит в руках четкие критерии» развития литературы и искусства, тем самым разрушалась многоукладная духовная культура, исторически присущая России.

Окончательная ликвидация литературно-художественных группировок предусматривалась Постановлением ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» от 23 апреля 1932 г., которым предписывалось: 1) ликвидировать РАПП, ВОАПП и другие пролетарские литературно-художественные организации; 2) объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской власти в единый союз советских писателей; 3) создать аналогичные объединения музыкантов, композиторов, художников, архитекторов и представителей других видов искусства²²⁷. Заметим, это постановление ликвидировало несколько литературно-художественных организаций не из-за того, что они вели контрреволюционную деятельность или иным способом нарушали закон, а потому, что, по мнению ЦК партии, они «тормозят серьезный размах литературного и художественного творчества». Таким образом, без каких-либо правовых оснований были закрыты общественные литературно-художественные организации. Кроме того, этот документ делал невозможным появление в будущем каких-либо творческих союзов, основанных на идейно-эстетической общности их участников, поскольку теперь прямо предписывалось создание единых унифицированных творческих организаций.

Указание партии вскоре было выполнено: в 1934 г. был создан Союз писателей СССР (позже в союзных и автономных республиках, областях и городах стали образовываться Союзы советских художников, Союзы советских композиторов, Союзы советских архитекторов и Союз кинематографистов СССР). Они стали своеобразными «министерствами» литературы и искусства, основной целью которых была организация литературно-художественного процесса по общегосударственной пирамидальной административной модели, когда во главе стоит руководитель, ему подчиняется аппарат, осуществляющий бюрократическое управление словесностью и другими видами творчества – решающий судьбы произведений и их авторов, указывающий основные направления развития культуры.

Именно создание Союза писателей по директиве партии привело, по мнению А. П. Романенко, к тому, что «литераторы оказались включенными в служебную систему отношений, литературный труд стал пониматься как государственная служба. Членство и служебное положение оказывали прямое и непосредственное влияние на успех в литературных (публикации, издания и переиздания, положительная критика) и материальных (гонорары, премии, бытовая обустроенность) делах»²²⁸.

Союзы принимали программные документы, политико-правовое значение которых нельзя недооценивать. Уже на Первом съезде Союза писателей был принят его Устав, в котором давалось официальное определение нового художественного метода: социалистического реализма, на долгие десятилетия определившего литературно-художественное развитие России и приведшего к формированию монистической концепции советской культуры, что проявилось, как отмечает М. М. Голубков, «в единообразии стиля, творческого метода, эстетических концепций мира и человека. В результате лишь единая эстетическая система, названная социалистическим реализмом, могла развиваться на поверхности литературного процесса, существование остальных было либо насильственно прервано, либо же они перешли в непечатное бытование»²²⁹.

В основе определения соцреализма – «правдивое, исторически конкретное изображение действительности в ее революционном развитии» – была заложена идеологическая доминанта: литература и искусство должны способствовать одной цели – революционному развитию страны, ее движению к коммунизму.

К 1930 г. создана организационная система тотального контроля, которую осуществлял Главлит. Этапным стало Постановление СНК РСФСР «О реорганизации Главного управления по делам литературы и издательств (Главлита)», в котором указывалось, что Главлит является отдельным управлением в составе Наркомпроса РСФСР и на него возлагается «контроль за всеми предназначенными к опубликованию или распространению произведениями как печатными, так и рукописными, за снимками, рисунками, картинами и т. п., за радиовещанием, лекциями, выставками осуществляется в виде предварительного и последующего контроля»²³⁰. Сохранялась развитая сеть местных органов Главлита в краях, областях, крупных промышленных городах. Но кроме того, во все издательства, радиовещательные организации, периодические издания, телеграфные агентства, почтамты, таможни назначались специальные уполномоченные Главлита.

Вскоре Постановление СНК РСФСР было принято и в отношении Главреперткома. Так же устанавливалось, что Главрепертком осуществляет политико-идеологический, художественный и военный контроль, как предварительный, так и последующий, над всеми видами зрелищ и репертуара (театр, музыка, эстрада, кино, грампластинки, художественное радиовещание)». Закреплялись аналогичные функции и аналогичная институциональная организация с разветвленной системой местных органов и уполномоченными «в крупных драматических организациях».

Таким образом, к концу 1930-х годов сформировалась система многоярусной цензуры над печатным или произнесенным словом, художественным образом, публично выражаемой позицией, все информационные были потоки поставлены под партийно-государственный контроль.

Правовую базу для реализации цензурных установлений содержало и советское уголовное законодательство.

В Уголовном кодексе РСФСР 1922 г. предусматривалась ответственность за большое количество преступлений в сфере производства и распространения информации. Во-первых, в разделе «Контрреволюционные преступления» содержались составы «возбуждение населения к массовым волнениям» (ст. 62), «шпионаж, выражающийся в передаче, сообщении или похищении, или собирании сведений, имеющих характер государственной тайны» (ст. 66); «пропаганда или агитация, выражающаяся в призыве к свержению власти Советов», «призыв к невыполнению или противодействию распоряжений центральной или местной власти при неустановленности контрреволюционных целей» (ст. 69), «пропаганда и агитация в направлении помощи международной буржуазии» (ст. 70), «изготовление, хранение в целях распространения и распространение агитационной литературы контрреволюционного характера» (ст. 72), измышление и распространение в контрреволюционных целях ложных слухов и непроверенных сведений, могущих вызвать общественную панику, возбудить недоверие к власти и дискредитировать ее» (ст. 73), «агитация и пропаганда всякого рода, содержащая призыв к совершению преступлений» (ст. 83), «изготовление, хранение с целью распространения и распространение литературных произведений, призывающих к учинению преступных деяний» (ст. 84)²³¹.

Отдельную группу уголовных преступлений представляли антирелигиозные составы: «использование религиозных предрассудков масс … для возбуждения к сопротивлению законам и постановлениям рабоче-крестьянской власти» (ст. 119), «преподавание малолетним и несовершеннолетним религиозных вероучений в государственных и частных учебных заведениях и школах» (ст. 121), «публичные нарушения или стеснения религиозными обрядами или культовыми церемониями свободы движения других граждан» (ст. 227).

Имелись составы об оскорблении (ст. 172), в том числе оскорблении в печати (ст. 173), и о клевете (ст. 174), клевете в печатном произведении (ст. 175).

В Уголовном кодексе 1926 г. контрреволюционные преступления были собраны в ст. 58, и в них предусматривались наказания за «шпионаж, то есть передачу, похищение или собирание сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной», «пропаганду или агитацию, выражающуюся в призыве к свержению власти Советов», «призыв к невыполнению или противодействию распоряжениям центральной или местной власти при неустановленности контрреволюционных целей», «пропаганду и агитацию в направлении помощи международной буржуазии», «изготовление, хранение в целях распространения и распространение агитационной литературы контрреволюционного характера»²³².

Однако через полгода, после вступления в силу Положения о преступлениях государственных, принятого III сессией III созыва Центрального Исполнительного Комитета СССР 25 февраля 1927 г.,²³³ ст. 58 претерпела существенные изменения. В частности изменилась трактовка термина «контрреволюционная пропаганда и агитация». В прежних редакциях уголовное наказание за такую агитацию могло быть назначено в случае распространения призывов «к свержению власти Советов путем насильственных или изменнических действий или путем активного или пассивного противодействия Рабоче-Крестьянскому Правительству, или массового невыполнения возлагаемых на граждан воинской или налоговой повинностей» (ст. 58.13).

В новой редакции понятие контрреволюционной пропаганды и агитации было существенно изменено, указанный состав включал призывы «к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст. 58²–58⁹ настоящего Кодекса), а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания» (ст. 58.10). Под указанную в диспозиции статьи формулировку об «ослаблении Советской власти» могло попадать распространение различной информации: критика действий конкретных должностных лиц, пересказ анекдотов и т. д. Акцент был перенесен с призывов к насильственным действиям против Советской власти на создание, распространение и хранение контрреволюционной литературы. Учитывая часто обновляющиеся списки запрещенных произведений, понятно, что это положение статьи УК могло трактоваться как угодно широко.

Санкция указанной статьи предусматривала наказание вплоть до применения высшей меры социальной защиты – расстрела или объявления врагом трудящихся с конфискацией имущества, лишением гражданства и изгнанием из пределов Союза ССР.

Составы преступлений, связанных с распространением информации, имели репрессивную направленность и, по мнению В. В. Никулина, применялись прежде всего для борьбы с инакомыслием, таким образом советское право использовалось в политически утилитарных целях²³⁴.

В УК 1922 г. предусматривалась уголовная ответственность за нарушение правил и обязательных постановлений для размножения и выпуска в свет печатных произведений (ст. 224), а также для открытия типографий (ст. 225). Фактически речь шла о запрете размножения и выпуска в свет произведений без разрешения цензуры, но понятие цензуры не упоминалось. В ст. 185 УК РСФСР 1926 г. указывалось, что «нарушение правил, установленных для размножения и выпуска в свет печатных произведений, а равно правил фото-кино-цензуры» – также влекут уголовную ответственность. Таким образом, понятие правил цензуры оказалось закреплено УК.

В то же время необходимо отметить, что советская цензура не получила достаточного нормативно-правового закрепления. В Конституции РСФСР 1918 г. провозглашалось: «В целях обеспечения за трудящимися действительной свободы выражения своих мнений Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика уничтожает зависимость печати от капитала и предоставляет в руки рабочего класса и крестьянской бедноты все технические и материальные средства к изданию, газет, брошюр, книг и всяких других произведений печати и обеспечивает их свободное распространение по всей стране» (ст. 14)²³⁵. Данная формулировка в неизменном виде повторялась и в ст. 5 Конституции РСФСР 1925 г.²³⁶ Согласно приведенным положениям конституционных гарантий, свободы печати не предусматривалось, «издание газет, брошюр, книг и всяких других произведений печати» рассматривалось как способ реализации свободы мнения. В свою очередь конституционное право на выражение мнения не было всеобщим, а гарантировалось только представителям рабочего класса и крестьянской бедноты, то есть социальным группам, поддерживающим установление диктатуры пролетариата.

Функции цензуры устанавливались партийными постановлениями, секретными инструкциями Главлита, Главреперткома и других органов и зависели от политической конъюнктуры. Закон о печати не был принят, хотя известно о нескольких попытках его создания.

В 1923 г. Отделом ЦК РКП разрабатывается проект Положения о печати. В общей части проекта говорилось: «На основании ст. 14 Конституции РСФСР в интересах содействия успешному строительству рабоче-крестьянского государства и в целях обеспечения за трудящимися действительной свободы выражения своих мнений, как периодические, так и непериодические издания трудящихся, как-то: Советов, их центральных и местных губернских и областных органов, Коммунистического Интернационала и его секций, РКП, Профинтерна и профессиональных союзов на языках всех народов мира от просмотра предварительной политической цензуры освобождаются»²³⁷. Таким образом, в законопроекте предлагалось освобождение от предварительной цензуры сравнительно небольшого круга изданий, являющихся печатными органами партийных и советских органов и транслировавших официальные идеологические позиции. Однако, проект получил отрицательные отзывы П. И. Лебедева-Полянского – руководителя Главлита, и Н. Л. Мещерякова – руководителя Госиздата. В результате Положение о печати принято не было.

Позже, в 1938 г., в недрах Главлита был разработан другой проект: Положение о Главном управлении цензуры при Совнаркоме СССР. Положение легализовало институт цензуры: давалось подробное перечисление всех возможных объектов цензуры, разрабатывалась его структура, включающая спецподразделения «по изъятию и конфискации подлежащих произведений печати и искусства» и инспекцию по собственному внутреннему контролю за выполнением постановлений партии и правительства о печати, зрелищах, радиовещании и полиграфпредприятиях»²³⁸. К сожалению, в отличие от проектов цензурной реформы, разрабатывавшихся в XIX в., указанные выше проекты до сих пор не опубликованы, поэтому более подробный их анализ пока не представляется возможным.

Итогом эволюции партийной цензуры стала выработанная к 1940-м годам всесторонняя и всеохватная система партийного руководства литературой, журналистикой, радиовещанием и киноискусством, которые были превращены в единый пропагандистский механизм. В условиях тоталитарного политического режима изменялись функции цензуры. Ее деятельность не ограничивалась только разрешениями и запрещениями, цензура переходила в прямой идеологический диктат власти.

Особенностью последнего этапа существования советской цензуры – в 1945–1990 годах – можно назвать, максимальную политизацию всех сфер общественной жизни.

В ходе Великой Отечественной войны советская армия заняла территорию Восточной Европы и части Германии, миллионы советских солдат увидели повседневную жизнь зарубежных стран, что повлекло изменения в массовом сознании. «Новое знание представляло для режима реальную угрозу, но это знание уже нельзя было просто вычеркнуть, изолировав от общества всех, кто побывал по ту сторону государственной границы. Тогда пришлось бы помимо репатриированных изолировать еще и всю армию», – отмечает Е. Ю. Зубкова²³⁹.

В послевоенный период начинается новое усиление идеологического контроля над духовной жизнью общества. Это проявляется в целом ряде Постановлений ЦК партии: «О журналах «Звезда» и «Ленинград» от 14 августа 1946 г., «О репертуарах драматических театров и мерах по его улучшению» от 26 августа 1946 г., «О кинофильме «Большая жизнь» от 4 сентября 1946 г. – в которых обличались «безыдейные» и «вредные» произведения.

Так, в Постановлении Оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» от имени партии давалась оценка творчеству М. А. Зощенко («писание пустых, бессодержательных, пошлых вещей», проникнутых «проповедью гнилой безыдейности и аполитичности») и А. А. Ахматовой («ее стихотворения, проникнутые духом пессимизма и упадничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства»)²⁴⁰. Делался вывод о том, что такого рода произведения «не могут быть терпимы в советской литературе», а советские журналы, в том числе художественные и научные, не могут быть аполитичными, поскольку «являются могучим средством советского государства в деле воспитания советских людей».

В результате этого постановления журнал «Ленинград» был закрыт. Редактором «Звезды» назначен заместитель начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б), прежняя редакция расформирована. «Партруководство журналом» было возложено на Ленинградский обком партии и лично на его первого секретаря.

Были организованы писательские собрания по всей стране, которые единодушно поддержали решение ЦК. В центральной и местной прессе была организована публикация статей, в которых обличались обнаружившиеся в большом количестве «безыдейные» произведения.

В основе развернутой кампании лежало «стремление властей “подкрутить” идеологические гайки, “поставить на место” писателей»²⁴¹. Образно эта идея сформулирована у К. Симонова: «Прочно взять в руки немножко выпущенную из рук интеллигенцию, пресечь в ней иллюзию, указать ей на ее место в обществе и напомнить, что задачи, поставленные перед ней, будут формулироваться так же ясно и определенно, как они формулировались и раньше, до войны….»²⁴².

Вскоре подобное Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) вышло и в отношении журнала «Знамя», где после анализа политических и художественных недостатков опубликованных в журнале произведений делался вывод, что «редакция отступила от принципа большевистской партийности литературы, забыла, что литература является могучим средством идейного воспитания советского народа»²⁴³. Содержалось прямое указание, адресованное не только журналу «Знамя», но и всем советским литераторам и работникам искусства: «На страницах журнала должны публиковаться произведения, правдиво и ярко отображающие жизнь в ее революционном развитии, раскрывающие новые высокие качества советских людей – строителей коммунизма». Далее следовали оргвыводы: назначение нового главного редактора, смена редколлегии журнала.

Затем последовало Постановление Секретариата ЦК КПСС «Об ошибках журнала “Новый мир”» от 23 июня 1954 г., где отмечалось, что «в журнале наметилась линия, противоречащая указаниям партии в области литературы», был снят главный редактор журнала А.Т. Твардовский²⁴⁴.

Идеологической платформой усиления деятельности цензуры послужила также редакционная статья в «Правде» «Против идеологических извращений в литературе» от 2 июля 1951 г., в ней указывалось, что у советской литературы «нет и не может быть других интересов, кроме интересов народа и государства», напоминалось, что литературные «журналы являются серьезным идеологическим оружием партии», и выдвигалось требование: партийным органам усилить идейно-воспитательную работу в области литературы и искусства.

Вскоре был выпущен Циркуляр Главлита «О задачах цензоров в связи с усилением политико-идеологического контроля произведений печати» от 8 сентября 1951 г., в котором указывалось, что цензор прежде всего должен вникать в «идейное содержание произведения» и рассматривать его «с точки зрения политической направленности»²⁴⁵, повышалась личная ответственность цензоров. Но и этого Главлиту казалось недостаточно, указанным документом устанавливалась дополнительная обязанность цензоров сообщать о всех «произведениях, в которых были сделаны политико-идеологические вмешательства», в местные партийные органы.

Политические изменения, связанные с десталинизацией, практически не сказалось на деятельности цензуры.

Надо отметить, что в докладе Н. С. Хрущева ХХ съезду КПСС «О культе личности и его последствиях» критике подвергались некоторые фильмы, посвященные И. В. Сталину, и Краткий курс ВКП(б), где возвеличивалась роль И. В. Сталина, но ни о цензуре, ни о других институтах политического контроля, существующих в стране, не говорилось²⁴⁶.

На практике это привело к появлению инструкций Главлита (например, его Записке в ЦК КПСС «О пропаганде культа личности Сталина, членов антипартийной группы в экспозициях музеев и выставок Ленинграда» от 12 апреля 1962 г.), требующих изымать печатные материалы о деятельности В. И. Сталина, портреты с его изображением, карты и схемы с устаревшими названиями городов: Сталинград, Сталинабад, Сталинск – и даже фотографии ледоколов, танкеров, паровозов, носящих его имя²⁴⁷. Власть опять использовала привычные цензурные методы политической борьбы.

Именно в период «оттепели» (1958) разворачивается идеологическая кампания против Б. Л. Пастернака. За публикацию своего романа «Доктор Живаго» в Италии Б. Л. Пастернак был публично исключен из Союза писателей, в центральной прессе развернулось «осуждение» романа, который не был издан в России и который, соответственно, не был известен читателям. В печати прозвучали предложения выслать писателя за границу. В результате Б. Л. Пастернак вынужден был отказаться от присужденной ему Нобелевской премии²⁴⁸.

Кампания, организованная против Б. Л. Пастернака, имела всецело идеологический, а не правовой характер, поскольку советское законодательство не содержало запретов на публикацию произведений за рубежом, а сам роман больше отражал художественные искания автора, не будучи политически направленным против советского строя. В связи с романом активно использовались СМИ, общественные организации, выступления представителей партийных и комсомольских органов. Фактически идеологемы, внедрявшиеся в общественное сознание, подменяли законодательные нормы.

В дальнейшем власть пыталась использовать правовые нормы, что было довольно сложно сделать, учитывая отсутствие закона, четко устанавливающего запреты на производство и распространение тех или иных видов информации.

Для борьбы с распространением нежелательных произведений использовалась ст. 70 УК РСФСР от 27 октября 1960 г. «Антисоветская агитация и пропаганда», в состав которой включалась как непосредственно «агитация и пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти», так и «распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй»²⁴⁹.

Именно по этой статье 14 февраля 1966 г. были осуждены А. Д Синявский и Ю. М. Даниэль, опубликовавшие свои беллетристические произведения в зарубежных журналах. При этом А. Д. Синявскому была назначена предельная санкция, предусмотренная данной статьей – 7 лет лишения свободы.

Для осуждения И. А. Бродского (13 марта 1964 г.) использовались нормы Указа Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с лицами (бездельниками, тунеядцами, паразитами), уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни», а также ст. 209 УК РСФСР, в которой содержалась санкция за уклонение от общественно полезного труда.

В целом можно согласиться с утверждением Е. М. Раскатовой, что в 1960-х годах «власть выстраивала свои отношения с интеллигенцией, возвращаясь к традиционным методам, реставрируя старые институты (жесткая идеологическая цензура, партийная критика)»²⁵⁰.

При этом следует отметить, что отличие состоит в том, что проблема незаконности цензуры начинает осознаваться частью творческой интеллигенции.

Открытый судебный процесс над А. Д. Синявским и Ю. М. Даниэлем неожиданно для власти актуализировал вопрос о свободе художественного творчества и цензуре. События, связанные с этим процессом, как считает Г. А. Белая, «раскололи русскую общественную жизнь 60-х годов» и способствовали появлению «людей, жаждавших свободы, уверенных в том, что презумпция невиновности у нас должна соблюдаться на деле, а не на словах, и потому открыто апеллирующих к Конституции»²⁵¹.

В мае 1967 г. А. И. Солженицын обращается с открытым письмом к IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей: «Не предусмотренная конституцией и потому незаконная, нигде публично не называемая цензура под затуманенным именем Главлита тяготеет над нашей художественной литературой и осуществляет произвол литературно неграмотных людей над писателями… Произведения, которые могли бы выразить назревшую народную мысль, своевременно и целительно повлиять в области духовной или на развитие общественного сознания, – запрещаются либо уродуются цензурой по соображениям мелочным, эгоистическим, а для народной жизни недальновидным». В письме писатель предлагает Съезду писателей «принять требование и добиться упразднения всякой – явной или скрытой – цензуры над художественными произведениями, освободить издательства от повинности получать разрешение на каждый печатный лист»²⁵².