Текст книги "Рояль в горах"

Рояль в горах

Майорка. Вальдемосса. Ноябрь 1838 года

…Вершины гор скрывает мокрый туман; виноградники и оливковые рощи на их склонах едва просвечивают сквозь мелкий назойливый дождь. Серый ослик старательно упирает тонкие копытца в каменистую тропу. Сидящий на нём молодой мужчина в просторном непромокаемом плаще с капюшоном встревоженно обращается к устало шагающей рядом женщине:

– Аврора, дорогая, я волнуюсь за инструмент, на него не должна попасть влага.

– Всё хорошо, мон ами, матросы надёжно упаковали его в брезент…

Пьетро прислушивается к звукам незнакомой речи. Он старается не смотреть на женщину: смущает её мужской костюм – кожаные штаны, высокие сапоги, шляпа…

«Надо проследить, чтобы этого безобразия не увидела Каталина, – думает Пьетро, – дочка скоро выходит замуж, не понравится семье жениха, если девушка станет общаться с такой срамной женщиной. Говорят, переодетая в мужчину мадам приехала со своими детьми и… любовником! Подумать только! Тьфу, какой позор! Господин тоже подозрительный: сильно кашляет, как бы не завёз на остров заразу… Зачем-то они тащат с собой большой и тяжёлый музыкальный инструмент. Двадцать матросов волокут его к монастырю – видно, эти господа богаты… Пожалуй, они хорошо заплатят за мясо, хлеб, сыр, вино, можно будет ещё собрать денег к свадьбе дочери…»

– Я запрещаю тебе ходить к ним! – Пьетро сердится, его лицо краснеет. – Пусть мать отнесёт продукты в монастырь.

– Нет, пойду!

Каталина возмущённо топает ногой. Анита испуганно ахает: муж многое позволяет своей любимице, но топать на отца – это уж слишком. Она поднимает большую корзину и спешит к двери.

– Цену не сбавляй! – кричит ей вслед Пьетро.

Следом за матерью, схватив накидку, из дома выбегает Каталина…

Холодная морось всё так же висит над горами.

– Мама, можно я пойду с тобой? Хочу увидеть женщину в мужском платье! Не могу поверить, что такие есть, наверное, отец присочинил. С ним ведь случается. Помнишь про чёрта в винограднике?..

Рассудив, что вдвоём легче нести тяжёлую корзину, и будет лучше, если девочка удовлетворит любопытство под присмотром матери, Анита согласно кивает. Ей тоже кажется сомнительным, что женщина может ходить в штанах, курить и жить с молодым любовником в присутствии своих детей…

Путешественники занимают несколько комнат. У мадам, детей, их гувернантки и молодого господина отдельные спальни. Рояль стоит в гостиной, где горит камин…

К Аните с Каталиной выходит женщина средних лет в тёмно-сером шуршащем платье, за ней выбегают мальчик-подросток и девочка помладше. Дама говорит по-испански с заметным акцентом.

– Спасибо, большое спасибо! Проходите, садитесь сюда, к огню. Я Аврора Дюпен. Мой сын Морис, дочь Соланж. Как вас зовут?

– Я Анита, это моя дочь Каталина. Мы живём недалеко, всего в часе ходьбы отсюда. Мой муж Пьетро помогал вам добраться от пристани до монастыря. Вы договорились покупать у него еду…

– Да, помню. Очень кстати, мы все голодны. Сколько я вам должна?

Не торгуясь, Аврора отдаёт деньги и зовёт служанку:

– Вот, возьми это, приготовь ужин.

Служанка уносит корзину, а дама присаживается в кресло рядом с Каталиной.

– Сколько тебе лет?

Раздосадованная, что не довелось увидеть женщину в штанах, и удивлённая простыми манерами богатой француженки, Каталина вежливо улыбается.

– Семнадцать, мадам.

– О! Я в семнадцать влюбилась и вышла замуж. А у тебя есть возлюбленный?

Каталина смущённо молчит, за неё отвечает мать:

– У неё есть жених. Весной будет свадьба.

Анита хмурится: ей неприятен разговор на равных знатной дамы с крестьянками. Каждый должен знать своё место и соблюдать приличия. Она решительно поднимается:

– Извините, мадам, нам надо идти, на ферме много работы.

– Пожалуйста, зовите меня просто Аврора.

– Да, мадам Аврора. Мы спешим. Нельзя ли вернуть нашу корзину…

Каталина встаёт вслед за матерью, но тут открывается дверь, входит молодой мужчина. Он красив, но бледен и худ. В нерешительности мужчина останавливается на пороге: он явно не ожидал увидеть гостей.

– Фредерик, проходи, дорогой, это Анита и Каталина с ближней фермы, они принесли нам еду.

Бледный господин кланяется с недовольным выражением на лице, что-то тихо говорит по-французски и снова скрывается за дверью.

– Мой друг Фредерик, композитор! – дама произносит слова благоговейно, словно представляет гостям великого святого. – Уверена, музыку Шопена когда-нибудь будет слушать весь мир… К сожалению, у него слабые лёгкие. Мы приехали сюда укрепить его здоровье чистым горным воздухом. Кто бы мог подумать, что осень окажется такой ненастной…

– Она абсолютно нормальная! – Каталина чуть не плачет, умоляя отца смягчиться. – Я же видела: одевается как все женщины. И дети у неё славные… Что нам за дело до её отношений с молодым господином? Может быть, и нет между ними никакой греховной связи. Может, она заботиться о своём больном друге как мать… Нельзя отказывать им в пище!

– Только попробуй ослушаться! Проповедь падре была строгой, и он запретил всем – слышишь меня? всем! – фермерам продавать этим безбожникам свой товар, и я не продам. Они уедут, а нам здесь жить. Не хочу, чтобы соседи и семья твоего жениха отвернулись от нас… Вчера святой отец видел, как она расхаживала по монастырю, переодетая в мужчину и с папиросой в зубах! Кроме того, поговаривают, болезнь её любовника заразна… Всё, разговор окончен! Ни за какие деньги не продам даже крошки со стола, и ты больше никогда не будешь с ними видиться!

Дубовая дверь гулко захлопывается за Пьетро, словно ставит в споре точку.

…Звуки музыки Каталина слышит ещё на подходе к монастырю.

Девушка опускает на тропу тайком собранную корзину с едой (немного мяса и хлеба удалось стащить с кухни, когда вышла мать) и прислушивается. Нежная мелодия звучит негромко, но отчётливо, тревожа юное сердце. Каталина подхватывает ношу и прибавляет шаг…

Она стоит под окном, прижимаясь спиной к холодной каменной стене, не в силах шевельнуться. Душа Каталины волнуется, божественная музыка поднимает её вверх, несёт над горами, над тучами – к солнцу, согревает и переполняет счастьем…

– Милая, ты совершенно вымокла! Так можно простудиться. Пойдём скорее в дом!

Каталина открывает глаза.

Перед ней стоит француженка в мужских кожаных штанах, куртке с поясом и широкополой шляпе, с которой капает вода; высокие сапоги доверху покрывает мокрая грязь. Усталое лицо мадам бледно.

– Я обошла три фермы и только на самой дальней согласились продать нам продукты. Что случилось с крестьянами? Чем мы их прогневали, не понимаю…

Они входят в дом, музыка умолкает.

…Огонь в камине бросает тревожный отсвет на лица. Господин Фредерик дремлет в кресле под тёплым пледом. Мадам Аврора задумчиво курит, стряхивая пепел в бронзовую тарелку.

– Говоришь, им не нравится, как мы живём… Ах, Каталина, я не бросаю вызов, нет, просто уверена: женщина тоже имеет право на счастливую жизнь и никто – ни родители, ни церковь, ни государство – не смеют отнимать у неё это право. Посмотри, как трудно ходить по горам в длинной юбке. Подол намокает, цепляется за колючки… Мужчинам в их одежде проще. Почему бы и нам не носить такую же?..

– Падре говорит, господь не благословляет женщину штаны надевать, это безнравственно.

– Господу важна наша душа и неважно, во что облачено тело.

– Вы очень смелая…

– Нет. Просто не было другого выхода. Во Франции женщин не пускают в театр на самые дешёвые места – в партер… Я тогда была очень бедна, но жить не могла без искусства. Пришлось переступить через мнение общества. Я надела мужское платье и пришла в оперу! О, сколько было возмущения! Сколько грязи полилось на моё имя! Но если бы я обращала на сплетни внимание, мне пришлось бы жить в клетке из предрассудков…

– Это правда, что вам… у вас… вы хотите, чтобы вас называли Жорж?

– Жорж Санд – мой псевдоним… Не понимаешь? Так я подписываю свои книги. Во Франции издатели не любят иметь дело с авторами-женщинами. Потому и в литературе я была вынуждена взять мужское имя… Ты умеешь читать, Каталина?

– Нет, но хочу научиться. Только не получится. Весной меня выдадут замуж.

– Ты его любишь?

– Не знаю. Видела один раз… Родители так решили. Они смогут расширить виноградник, если мы поженимся.

– Никто не имеет права навязать другому человеку свою волю. Ты красивая, умная, чуткая девушка. Осталось только ощутить себя свободной…

Ещё до рассвета, невзирая на нескончаемый дождь, Пьетро уходит на виноградник. Он не догадывается, что строптивая девчонка каждый день бегает в монастырь. А мать попустительствует единственной дочери, жалеет её. Ведь в скором времени девочке предстоит нести тяготы супружеской жизни в чужом доме…

Часами, скромно сидя в уголке гостиной, Каталина слушает игру господина Шопена. Звуки музыки заполняют всё вокруг и внутри неё. В тех звуках она слышит грустный шорох дождя над островом и весёлое пение птиц в виноградниках, шелест листьев над головой и нежный шёпот обещания… В них жизнь – другая, нездешняя, она пугает и… невыносимо влечёт Каталину…

Они покидают остров на маленьком пароме, везущем стадо свиней.

Аврора мечется между Фредериком, которому за минувшую зиму стало только хуже, и капитаном, недовольно высказывающим претензии: у господина заразная болезнь, по местным законам после него положено сжечь все вещи в каюте, а плата за провоз эти расходы не учитывает.

Морис и Соланж тоже больны – простудились в ненастной холодной Вильдемоссе. За ними присматривает Каталина. Она убежала из дома ночью. Вслед за музыкой…

***

Через несколько дней путешественники пересядут на французский военный корабль и вскоре благополучно причалят в Марселе.

Оставленный в горах рояль служители монастыря, опасаясь распространения заразы, сожгут вместе с другими вещами больного композитора…

Много лет спустя место, где останавливались Фредерик Шопен и Аврора Дюпен, станет главной достопримечательностью Майорки. В монастыре Ла Картуха майорканцы откроют музей Шопена и поставят там чёрное пианино. В Вильдемоссе туристам будут продавать романы Жорж Санд, переведённые на все языки мира.

…Каталина до глубокой старости проживёт в Париже, работая прислугой только в тех домах, где часто звучит музыка. До конца своих дней она ни разу не наденет мужского костюма.

Натюрморт в зелёных тонах

Ковыряя в скважине ржавым ключом, Изабелла Буевич шептала неприличные слова и пинала дверь мастерской. Старый замок не поддавался.

– Давайте, я попробую, – прозвучал за её спиной низкий голос.

Изабелла резко обернулась и окинула незнакомого мужчину профессиональным взглядом художника. Высокий, худощавый, загорелое лицо как будто высечено из тёмного дерева… нет, не грубым топором, а тонким клинком: два взмаха – острые скулы, ещё два – длинный, узкий нос; раз – высокий лоб, ещё раз – подбородок… Вот тут рука Творца дрогнула, и вместо более подходящей волевым чертам резкой, твёрдой линии получилась вялая, скошенная – так и тянуло взять карандаш, поправить очертание… Красавец? Ни с какой стороны. И совершенно не в её вкусе. Отчего же из глубины души вдруг поднялось это смутное волнение?

Внутренне изумившись самой себе – давно не приходилось испытывать подробных чувств – Изабелла протянула ключ:

– Пробуйте.

Пусть не с первой попытки, но мужчина победил.

– Поменяйте замок, – посоветовал он.

– Надо бы, – согласилась она. – Только некому.

– Я новый комендант Дома творчества. Менять замки входит в мои обязанности…

– Преогромное вам спасибо!

Слова порхали в пространстве и, вроде бы, что-то означали, только совсем не то, о чём говорили взгляды. Глаза женские – чёрные, огневые, и мужские – серые, с ироничной искрой в глубине зрачка, вели свою беседу…

– Пока не за что. Разрешите представиться – Геннадий Васильевич Горин. Можно просто Гена.

– Изабелла Львовна Буевич. Белла.

– Знаю. Вас весь город знает. Вы знаменитость.

– Не преувеличивайте, не так много людей интересуется живописью. Входите. Осторожно, я сюда мольберт переставила. Надо к дивану стол подвинуть, у меня сегодня вечеринка. Поможете?

– С радостью!

Они двигали стол, стулья, переставляли картины…

Ей было приятно заниматься с ним простыми бытовыми делами, попутно рассказывая о своей работе. Он слушал внимательно. О себе говорил скупо, неохотно: офицер запаса, приехал с Севера, со дня на день должен получить жильё…

Темы личной жизни не касались.

– Спасибо вам, – благодарно улыбнулась Изабелла, когда с уборкой было покончено. – Приходите к семи. Я вас познакомлю с коллегами.

Он серьёзно посмотрел ей в глаза.

– По какому поводу общий сбор? День рождения?

– Нет, я родилась зимой. Послезавтра художники разъезжаются на летний пленэр. Каждый год мы по очереди устраиваем отвальные посиделки. В этот раз за прощальную гастроль отвечаю я. Вон там, в кастрюле – окрошка, в коробке – нарезка и пирожки…

Конечно, все присутствующие заметили восхищённые взгляды Горина. На экстравагантную красавицу Изабеллу Буевич многие мужчины так смотрели. Вот только понравиться ей было сложно, а удержать её рядом – вообще невозможно.

Первый муж Изабеллы, физик-ядерщик, проиграл поединок с Искусством. Он хотел детей, любил вкусно поесть и ненавидел пленэр. Поставленная перед выбором: «или я, или твоя работа», Изабелла послала супруга куда подальше.

Второй – скульптор – не пережил перестройки. Когда стране оказались не нужны памятники героям, он перешёл на надгробные. Творчества стало меньше, зато денег – больше. Тоску по чистому искусству скульптор глушил водкой, что не помешало ему открыть частную ритуальную контору. Убили его заезжие акулы бизнеса в ходе рейдерской войны.

Изабелла установила на могилке мужа одно из его творений и съехалась с мамой, к тому времени тоже овдовевшей. Детьми они со скульптором не обзавелись по обоюдному согласию.

…Прощальная вечеринка закончилась около полуночи. Геннадий вызвался помочь убрать мебель на место.

После первого поцелуя остатки благоразумия покинули смятенную головушку Изабеллы…

Прощаясь, Горин долго держал её в объятиях, прижимался щекой к макушке и молчал. Изабелле нравилось это молчание. Никаких глупых комплиментов, объяснений, обещаний и прочей слащавой лабуды.

– Я сегодня опять приду, можно? – прошептал он Изабелле в ухо.

– Сегодня я ночую дома с мамой.

– А завтра?

– Завтра я уезжаю.

«Если он сейчас попросит не ездить, я его брошу», – подумала Изабелла, но он не попросил.

– Я тебя провожу. И встречу. Здесь, у этой двери.

– Я не знаю точной даты…

– Буду ждать каждый день.

Она отстранилась, посмотрела ему в глаза и поверила: будет ждать.

Изабелла прошла вглубь мастерской, достала с полки небольшой натюрморт: на зелёном фоне кривобокая бутылка тёмного стекла, пара рюмок и лимон.

– Вот, посмотри, нравится?

– Спрашиваешь! Конечно! – пылко согласился Горин.

– Тебе. Подарок. На память.

– Спасибо, Белла. Какая странная бутылка.

– Фирменная. Французский арманьяк.

– А рюмки водочные…

– Это ерунда. В живописи своя логика: главное цвет и свет, остальное неважно…

На следующий день Геннадий помогал художникам грузиться в автобус.

В последнюю минуту он отвёл Изабеллу в сторону, достал из кармана золотое колечко с бриллиантовым глазком.

– Тебе. Чтобы меня не забывала.

– С ума сошёл?! Я не ношу колец, особенно таких… – хотела сказать «безвкусных», но сдержалась.

– Да, я сумасшедший, и это ты свела меня с ума. Возьми, прошу.

– Но… – Изабелла вдруг ощутила себя героиней дешёвого сериала, однако сопротивляться погружению в пошлый сценарий времени не было. И вообще… Человек как умеет старается выразить чувства, зачем его обижать…

Она растерянно оглянулась. Из автобуса ей махали и что-то кричали коллеги.

– Хорошо. Спасибо. Я пошла.

Через месяц она вернулась переполненная впечатлениями и жаждой новых свиданий.

Геннадия не было ни у двери её мастерской, запертой на новый замок, ни в служебном кабинете.

– Вы кто? – изумилась Изабелла, обнаружив на месте Горина незнакомую тётку.

– Я ваш новый комендант.

– А старый где?

– Уволился.

– Как уволился? А ключи… Не оставлял?

– Какие ключи? Мне ничего не оставлял.

– Что же делать? Мы приехали, а я в мастерскую не могу попасть.

– Не знаю, чем вам помочь. Может, вы к нему домой за ключами сходите? Он тут недалеко квартиру получил. Могу адрес дать.

Немного поплутав среди новостроек, Изабелла нашла нужный дом и поднялась на третий этаж. Едва звякнул звонок, дверь распахнулась. На пороге стояла низенькая полная женщина в домашнем халате с поварёшкой в руке.

– Ой, я думала муж пришёл.

Изабелла смутилась.

– Здравствуйте. Извините. Мне нужен Геннадий Васильевич.

– Здравствуйте. Гена вот-вот придёт. Заходите, – пригласила женщина.

Первое, что увидела Изабелла, шагнув в прихожую, свой подарок. Натюрморт сиротливо висел в тёмном углу на пустой стене.

– Проходите в кухню, – пригласила хозяйка. – У нас ремонт. Присаживайтесь. Меня Галина зовут, а вас? Вы откуда?

– Изабелла. Я из Дома творчества. Вам муж не оставлял каких-нибудь ключей?

– Нет… А что случилось?

– Ничего страшного. Он замок сменил, когда я на пленэре была и…

– Где?

– На природе работала. Этюды писала.

– Так вы художница?

Женщина с любопытством уставилась на гостью. Изабелла ощутила, как её охватывает неприятное чувство вины. Хотя, с чего бы это? Многие мужчины изменяют жёнам. Случается, и разводятся. Не любовницы должны беречь семьи. Эта тыквочка – его жена? Вот пусть она и сторожит своего мужика! И вообще… где нет трещины, туда клин не вобьёшь.

– Гене очень нравилось работать в Доме творчества, – продолжала женщина. – Он там даже одну картинку купил. Видели, висит в прихожей? Художник Буевич нарисовал. Вы его знаете?

– Да, – Изабелла словно видела плохой сон.

Разговаривая, Галина одновременно суетилась у плиты, что-то помешивая, подсыпая, подрезая. Кухню наполнили аппетитные ароматы…

– Гена как сказал, сколько заплатил за такую махонькую картинку, так мне с сердцем плохо стало. Представляете, ремонт, мебель нужна, а он что покупает? Неужели этот ваш Буевич взаправду такой выдающийся?

Ошеломлённая Изабелла пожала плечами:

– Все говорят – талант. А вам этот натюрморт нравится?

– Ой, даже и не знаю… Я не люблю лягушачий цвет. И Гена не любит. Но он сказал, что другие картинки Буевича ещё дороже… А как вы думаете, если картинку обратно отдать, Буевич вернёт деньги? Мы ведь имеем право отказаться?..

– Ещё как вернёт! – уверенно заявила Изабелла. – Хотите, я передам ему картину? Деньги Геннадий Васильевич заберёт, когда принесёт мне ключи. Пусть только поторопится, а то мои вещи у порога свалены.

– Ой, вот же спасибо! А ваша фамилия как будет?

Изабелла замялась.

– Э-э-э… Львова моя фамилия. Не слышали?

– Нет, извините. Я только две недели назад приехала… Что-то Гена долго не идёт. Давно должен быть дома…

– А где он?

– Так на работе. На стройке. Третий день, как устроился. Очень не хотел уходить от художников. Конечно, работка непыльная, но зарплата… Слёзы! А тут такое место хорошее подвернулось. Насилу заставила уволиться.

– Может, не стоило заставлять? Пусть бы работал, где нравится.

– Я лучше знаю, что лучше. У нас дети, внуки, ремонт, мебель нужна, а он будет за копейки шаляй-валяй разводить! Нет уж! Коли ты глава семьи, изволь думать о семье, а не о своем «нравится-не нравится». У вас есть семья?

Вспомнив свою властную как муж-диктатор, и капризную как несмышлёный ребёнок маму, Изабелла твёрдо ответила:

– Есть.

И добавила, поднимаясь с табуретки:

– Я вас попрошу, пусть Геннадий Васильевич сегодня же принесёт мне ключи. Хорошо?

– Обязательно принесёт, можете не сомневаться.

Изабелла не сомневалась. Было очевидно: эти маленькие ручки крепко держат вожжи семейной упряжки, и никакие силы никогда не собьют её с верного пути.

Принимая из рук Галины зелёный натюрморт, завёрнутый в бесплатную рекламную газету, Изабелла изо всех сил старалась скрыть охватившие её стыд и негодование.

– До свидания.

– Всего доброго.

На улице Изабелла первым делом стянула с пальца и зажала в кулаке кольцо с бриллиантом.

Геннадий Горин стоял у входа в Дом творчества. Он издалека увидел Изабеллу и бросился ей навстречу.

– Белла, прости, я каждый день здесь… А сегодня собрание бригадиров… Я хотел… Я не смог… Прости.

– Ключи давай, – стараясь не смотреть ему в глаза, потребовала Изабелла.

Геннадий протянулсвязку новеньких ключей. Она взяла неловко, прижимая локтем холст.

Он потянулся к картине:

– Я помогу.

– Ни в коем случае! Тебя дома заждались. Вот, возьми, – Изабелла протянула сжатый кулак. Геннадий машинально подставил ладонь, и колечко легло в неё, ехидно подмигнув драгоценным глазком.

– Подари жене и больше не траться на бездарного Буевича.

– Белла, послушай…

– Гена, иди в жопу, – ласково сказала Изабелла и пошла прочь.

Она шла, вскинув голову, чтобы не вылились внезапно вскипевшие слёзы, и вдруг увидела, как сквозь серые клочья туч прорвался натянутой струной солнечный лучик, вызолотил побуревшие листья старого клёна, засверкал в лужах…

«Божественно! – подумала она. – Надо это написать». Чуть помедлила, любуясь исчезающими красками, и потянула тяжёлую входную дверь…