Текст книги "Метро 2033. Дворец для рабов"

Глава 9

Запах мокрой, стылой земли – сегодня он преследовал Тима буквально повсюду. На поверхности уже полагалось наступить весне. Она вступала в свои права, когда Витас сидел у края болота, даже снег лежал лишь под деревьями в лесу, но вчера погода резко изменилась. Ледяной ветер свистел в тоннелях. Они находились за стеной, и Тим чувствовал происходящее в них кожей. Также он слышал заунывную песнь, которую никогда не сумел бы воспроизвести – словно кто-то плакал и просил о помощи. Вот только он находился в плену и точно не мог никому помочь.

С дробным стуком ударились о старое, рассохшееся дерево кубики. Краска местами слезла, но для игры в нарды она не являлась чем-то важным, главное, с овальными углублениями на гранях ничего не стряслось.

– Шесть-шесть, – сказал Немчинов так, словно выпадение дубля являлось его личной заслугой, а никак не случайностью, и потянулся переставить свои фишки. Он сразу заявил, что играет только черными. Тим не имел ничего против. – Дубль.

– Который вас, Олег Николаевич, не спасет. – Он уже выиграл трижды за сегодня, и вряд ли Немчинов подыгрывал.

– Язык – враг твой, – глядя на три-два, выпавшие у Тима, заметил Немчинов и поинтересовался: – Маряну чем обидел?

Тим поморщился и повел плечом. Вчера Немчинова куда-то вызвали телефонным звонком, а в его отсутствие в комнату вошла солдафонша. Чего она хотела, понять поначалу не выходило, а потом у Тима случился тот самый пресловутый «разрыв шаблона», о котором периодически упоминают все, сталкивающиеся с нетипичным поведением людей. Не то чтобы на него никто и никогда не вешался, но точно жительницы поселка не вели себя столь вульгарно и настойчиво.

– Удивительно все же, как некоторые люди умеют огребать проблемы на ровном месте, – заметил Немчинов, снова кидая кости. – Вот именно, – сказал он, – пять-пять. А вообще, всегда забавно наблюдать смену ролей. Само собой, с тобой Маряне придется сложнее, чем тебе с ней, по вполне естественной причине.

– Вы что в виду имеете?.. – чувствуя себя слегка не в своей тарелке, спросил Тим. После встречи с Маряной он никак не мог избавиться от ощущения, будто его едва не изнасиловали. Кстати, почти так и было.

– Соблазнение, разумеется, – хмыкнул Немчинов и припечатал: – А у тебя не встало.

– А я не привык иметь дело с теми, кто мне не нравится! – огрызнулся парень и лишь постфактум сообразил, зачем ганзеец вообще затеял этот разговор.

Ситуация на доске поменялась с точностью до наоборот. Теперь проигрывал именно Тим, тогда как Немчинов очень грамотно перекрыл для его фишек дорогу к дому.

– Об этом и говорю, – насладившись выражением его лица, сказал Немчинов. – Вроде бы умный парень, но стоит найти рычажки и на них как следует надавить, мозги отключаются напрочь.

– Можно подумать, вам подобное невыгодно. – Тим прищурился, оглядывая диспозицию. Если не вмешается провидение, он проиграл безвозвратно, причем с треском.

– Знаешь, куда меня вызывали? – решил сменить тему Немчинов.

– Откуда?

Ганзеец погрозил потолку указательным пальцем.

– В верхний город? То есть, в Москву? – не понял очередного намека Тим.

– Ты все же дурак, – беззлобно констатировал собеседник, закатывая глаза. – Сначала отказываешься от побега, потакая комплексу неполноценности и страдая от недостатка воображения…

– Когда это я отказывался? – удивился Тим.

– По крайней мере, я непременно попробовал бы в сходной ситуации охмурить некрасивую девчонку, которой запал в сердечко, и при ее помощи отсюда скрыться. Правда, пока не знаю – куда. Я-то везде приживусь, а вот ты – не факт. Трудно будет. Разве лишь назад к своим подашься.

Парень нахмурился.

– Вы зря не верите.

– В амнезию? – Немчинов усмехнулся одной стороной рта и блеснул неправильными глазами. – Если бы не верил, то с тобой здесь не разговаривал бы. Существует очень много способов развязать язык, ты, разумеется, герой и все такое, но не сверхчеловек же.

Тим сглотнул. За прошедшие дни он стал чувствовать себя гораздо лучше и снова испытывать боль не желал. Хватит, намучился. Теперь хотелось дышать полной грудью, лишь бы никто не мешал.

– Я, как и большинство людей, часто сужу по себе, – продолжал Немчинов. – И прекрасно знаю: попади в руки любого, даже не слишком умелого, не прошедшего должной подготовки палача, запою обо всем на свете уже через полчаса, максимум час. Ты даже не представляешь, Тимур, какую муку испытывает человек, с которого живьем сдирают кожу, а если мясо посыпать известью…

Парень отвернулся, опасаясь дрогнуть лицом. Он умел терпеть боль, но с тех пор, как оказался впервые ранен, а произошло это не в Московском метрополитене, а во время одного из первых патрулирований, никогда не храбрился. В ноге тогда застрял клык волкодлака. Яд твари очень быстро проник в кровь, пришлось отсасывать, а затем и резать по живому. Никакой анестезии не имелось – даже сивухи. Пришлось терпеть, а потом и орать. Доктор говорил, что Тиму сильно повезло не заполучить гангрену и, соответственно, ампутацию ноги. Колодезов хмуро шутил: «Лучше бы стал одноногим – гонору меньше и прыти». Правда, зубоскалить он начал, только когда все мучения закончились и Тим пошел на поправку. Шрам остался до сих пор.

– Почему тебя не допрашивают и не пытают, как думаешь?

Словно пленник мог ответить на этот вопрос.

– Человеколюбие пробудилось от многолетней спячки? – саркастично предположил он.

– Несмешная шутка, – заметил Немчинов, вальяжно рассаживаясь на хлипкой трехногой табуретке, которую принес один из солдат. На второй такой же, нашедшейся в углу, расположились нарды. – А ответ ведь лежит на поверхности, просто ты не хочешь в него поверить, а возможно, попросту опыта тебе не хватает.

– Куда уж мне…

– Не ершись, – посоветовал ганзеец. – Чего тебя не устраивает в окружающей обстановке?

– Все, – совершенно искренне ответил Тим. – Я словно нахожусь в кошмаре, прекрасно осознаю это, вот только проснуться не выходит. Не понимаю, как вы могли допустить подобное. Почему люди живут хуже скотов?! И ведь я вовсе не быт имею в виду. Отчего они утратили человеческое достоинство?!

– А ведь видел ты лишь «Маяковскую», – напомнил Немчинов.

– Хотите сказать, на других станциях иначе?

Немчинов кивнул.

– Я еще и про фашистов слышал. Не понимаю, как вы терпите под боком этих мразей?!

Немчинов посерьезнел глазами и словно бы постарел. Параллельные морщины меж бровей стали заметнее и четче; суровее обозначилась складка у губ, а смешливые лучики в уголках глаз, наоборот, выцвели и поблекли.

– В подземке живут по-всякому, – наконец, произнес он тихо, – и если ты желаешь знать мое мнение, главная проблема в том, что людей спаслось слишком уж много.

– Да как вы можете говорить такое?!

– Могу я многое. Практически все, – заметил ганзеец. – А еще власть в метрополитене захватили не просто откровенные отморозки, а идейные подонки. Это в тысячу раз хуже, чем просто бандиты, пусть и не столь взрывоопасно, как идиоты с инициативой и ядерным чемоданчиком или религиозные фанатики. В Москве нынче несколько группировок. Имеются коммунисты на красной линии, фашисты на «Чеховской», «Тверской» и «Пушкинской», анархисты, троцкисты, бандитская вольница, фермеры, да мало ли кто еще. Выбирай, к кому примкнуть хочешь, – разнообразие на любой, даже самый взыскательный вкус.

– Удивительно, что свое Содружество вы не упомянули, – сказал Тим.

– Я и Полис не назвал, – заметил Немчинов. – Пораскинь умом на досуге, почему.

Не стоило и размышлять: ганзеец обозначил тех, к кому точно не стоило соваться, да Тим и сам понимал это.

– Какая-то пародия на историю России двадцатого века, – сказал он. – Пожалуй, только либеральных демократов не хватает.

– А кто, по-твоему, живет в Полисе? Они там и обитают: якобы хранят знания, философствуют, блеют о неких общечеловеческих ценностях, в которых мало смыслят. А не поубивали их лишь потому, что оборотной стороной этой медальки – Полиса – являются военные. С ними попросту боятся связываться.

– Как у вас?

– В каком-то смысле. Где-то круче мы, где-то – они.

– Может, у вас в метрополитене проходит какой-нибудь чудовищный эксперимент? – предположил Тим. – Ведь быть не может, чтобы столько гнили развелось вокруг. На «Маяковской» люди – хуже скота!

– Для такого и экспериментов не нужно, – повел плечом Немчинов, – потому как люди и есть – быдло, дрянь, пустота сплошная. Если опускаются к самому дну и не борются, пусть не за себя самих, то хотя бы за детей. Очень много кумушек, воющих про своих дитяток, да и мужиков не меньше, а на поверку все их слова о том, как должно жить, детей растить, с людьми общаться, – сплошное ханжество и попытки возвыситься над соседями. Они постоянно ищут поводы пожертвовать своими интересами ради чужих, а потом самозабвенно пострадать на данную тему, разумеется, обвинив во всем тех, ради кого жертвовали. Они с большой радостью завидуют или ревнуют, но никогда не любят и не помогают. Ненависть, зависть, злоба, сплетни, желание влезть в чужие тайны – вот чем живет подземка. Москвичей испортил квартирный вопрос – наверное, читал?

– У Булгакова.

– Тоже, замечу, писатель начала двадцатого. Так вот, он прав. Сложно людям ютиться в палатках да комнатушках, постоянно сталкиваться с посторонними, от которых даже в сортире, пардон, не укрыться. Разве лишь в тоннель сбежать, но там монстры подстеречь могут. К слову, и ты, видно, от чего-то подобного ушел, только не думал угодить в огромный подземный дворец – жилище рабов.

– Я ушел от хорошей жизни, – с неподдельной тоской в голосе сказал Тим.

– Идиот, – припечатал Немчинов.

– Сам знаю теперь.

– Еще и убийца, – не стал щадить его ганзеец. – Друга из-за тебя положили.

Тим кивнул:

– Друзей.

Тишина рассыпалась вокруг стеклянным крошевом, прикоснись – порежет. Тим машинально схватил кости, кинул, получив единицу и двойку, махнул рукой, признавая поражение.

– Так я дождусь твоих мыслей по поводу отсутствия пыток? – словно и не было предыдущего разговора, поинтересовался Немчинов. – И предлагаю продолжить. Общий счет: три – один. Хочу отыграться.

– Я устал, – почти не покривил душой Тим.

– Ладно, мне тоже надо кое-чем заняться. К вопросу о том, куда я отлучался: история выходит гнусная. О тебе прознали и попытались выяснить, кто такой и почему важен для меня лично. Отбрехаться получилось, но мне теперь интересно, кто из моих подчиненных оказался крысой.

– Здесь я вам не помощник.

– Ошибаешься. На Марянку ты верно указал, но я пока приберегу данный козырь. Что же касается пыток, то я позволю их лишь в одном случае: если пойму, что договориться с тобой не удастся.

Больше в тот день они не общались. Немчинов шуршал документами, и Тима очень быстро сморил беспокойный сон. Казалось, он вернулся в детство, когда еще обитал с Колодезовым в одной комнате и засыпал под неяркий свет ночника, скрип карандаша по бумаге и едва слышное бормотание.

Тьма обнимала, проходилась по телу мягкими лапками, щекотала за ухом и, если очень сильно прислушаться, тихо-тихо урчала. Тим стоял в огромной пещере, стены, пол и потолок которой уходили в пустоту, и смотрел на кусок черного базальтового «сыра», испещренного множеством тоннелей.

По тоннелям гулял ледяной ветер, в них копошились какие-то создания, и Тим знал, что нужно лишь сделать шаг, чтобы стать их частью, но отчаянно не хотел. Во мгле он чувствовал себя практически в безопасности, даже когда она оживала, имитируя поведение огромного хищника – пока сытого, а потому мурчащего, но в любой момент способного проголодаться.

– Интересный выбор, – донеслось над ухом, и Тим тотчас же оказался в полной темноте.

Рельсы под ногами прокладывал кто-то, явно не думающий о людях, которые станут ходить по путям. Ширина шага у Тима превышала промежуток от шпалы до шпалы, но и перемещаться, перемахивая через одну, было неудобно. Приходилось семенить. Впрочем, пути ведь и создавались для поездов, а не для глупых детей подземелья, посчитавших царство транспорта собственным домом, если не страной или миром.

Раньше человек властвовал на всей Земле. Тим не имел понятия, что сделалось с людьми на других континентах, но хорошо, если бы они выжили. Абсолютно не важно, какая страна первой начала безумие. Пострадали от катастрофы все.

Кто-то непременно назвал бы подобную позицию непатриотичной, а самого Тима – предателем, только он не стал бы прислушиваться к озлобленным представителям рода человеческого. Почему-то именно такие – жизнью обиженные – всегда искали врагов со стороны, не осознавая, что гниль сидит в них самих. И в Москве, похоже, доискались – среди таких же выживших.

– Дворец для рабов, – снова прошептали на ухо.

Красивую все же аналогию подобрал Немчинов. Дворец – так и было некогда, в те далекие, а на самом деле близкие времена до катаклизма. Тогда метрополитен жил, по его жилам-тоннелям, словно кровь по венам, тек электрический ток. Он приводил в движение синие поезда, стремительно проносившиеся из конца в конец веток. Каждая станция была особенной, невероятно красивой и, главное, чистой. Храм величия человеческих возможностей, музей прошедших эпох и культурных веяний, необходимость – ведь без метро на поверхности произошел бы полный транспортный коллапс.

Тим не мог не горевать об утерянном. В детстве он зачитывался советской научной фантастикой, наверное, потому и предпринял эту чертову вылазку. Не признавался в том даже себе, но внутренне верил, будто люди в душе благородные, прогрессивные, не пасующие перед трудностями. И кого он увидел?.. Рабов, которые, спасаясь от стихийного бедствия, забежали в античный храм. Их не интересовали барельефы, скульптуры и живопись. Их не восхищал блеск света на отшлифованных гранях и гладкость мрамора, высота сводов и стройность колонн. Им, словно крысам, только бы размножиться и погрызться – если не с другой группой, то между собой.

– А ты уже смотришь на жизнь чужими глазами, – попенял голос. – Быстро.

Именно. И Тим даже знал, чьими глазами он глядит на метрополитен. Вот только до того, как он встретил Немчинова, вышел на «Маяковскую», на которой его опоили отравой и намеревались убить.

Мгла колыхнулась за плечами и рассеялась в звучном смехе, превратившись в рой ночных мотыльков. Теперь Тим стоял на железнодорожной насыпи. Слева – лес, не такой, как теперь, не разросшийся и страшный, напоенный некой внутренней силой, а мирно спящий. Тонкие ветви плакучих берез едва шевелились, тронутые ветром, по синему небу плыли белесые облака, за спиной, за хлипким штакетником и заборами, покрытыми разноцветной краской, притаились приземистые срубы. Тот, который стоял правее на отшибе, особенно нравился Тиму изумрудными стенами и деревянным кружевом, покрытым голубой краской (тогда его еще не просветили насчет плохой сочетаемости некоторых цветов), вокруг окон. А еще дальше, за примыкающей к станции улочкой, носящей громкое имя Привокзальной, возвышались две башни из оранжевого кирпича и длинный панельный дом ослепительно-белого цвета. Издали донесся высокий гудок, предупреждающий о приходе очередной электрички. Тим помнил, что те проносились мимо или останавливались строго по расписанию, а еще нельзя долго стоять на путях или переходить их, не осмотревшись как следует и не прислушавшись, – может и переехать.

– Ну, чего ты встал? Опоздаем, – эффектная, пусть и немолодая уже женщина в светлом кремовом платье и туфлях-лодочках на низком каблучке взяла его за руку и повела к перрону, сделанному из огромных бетонных плит.

Тим задирал голову, ища глазами название станции. В какой-то момент это даже удалось, но литеры никак не получалось распознать, пусть они и оставались знакомыми: расплывались перед глазами, наползали одна на другую и, казалось, потешались и издевались над смотрящим.

В отличие от синих стрел Московского метрополитена подмосковные электрички были зелеными. Женщина купила билет в кассе и, снова схватив Тима за руку, потянула к разошедшимся в стороны дверям, успев в последний момент заскочить в вагон. С громким «уф» сомкнулись створки. Электричка издала вздох – «пф-ф» – и качнулась, а потом начала набирать скорость. «Чух-чух» – запели-застучали колеса. Деревянное сиденье, на которое забрался Тим, было покрыто лаком, приятно холодило и скользило.

– Не елозь, – велела женщина и предупредила: – Нам скоро выходить, и, пожалуйста, не потеряйся на вокзале, как в прошлый раз.

То место, где они сошли с электрички, действительно можно было назвать вокзалом, не покривив душой. Особенно нравились Тиму аркообразные входы-выходы из здания и окна на квадратной часовой башне. Вся площадь перед ним была отдана под нужды автотранспорта. Люди толпились у остановок автобусов – где-то больше, где-то меньше.

– Вот всегда так, сволочи, – донесся из очереди, которую миновали Тим и женщина, бодрый старушечий голос. – По полтора часа ни одной «пятрешки», а потом сразу три одна за другой. Они там «козла» забивают, не иначе.

Из очереди ей поддакнули несколько голосов, а мужик в тельняшке предложил составить компанию шоферам и обыграть «козлов» по-быстрому.

Люди, конечно же, возмущались, но делали это как-то необидно, задорно и с юморком.

А по левую руку от вокзала находился рынок, который все настойчиво именовали базаром. Торговали на нем черноволосые усатые мужчины и светловолосые женщины. Зазывали по-всякому, отвешивали комплименты покупателям, смеялись.

– Неужели это мои воспоминания? – не поверил Тим. Слишком уж все казалось идеальным, даже утопическим. Да и не помнил он жизни до катаклизма, сознательный возраст настиг его в бункере.

– Скорее всего, мои, – фыркнул невидимый собеседник. – Потом Союз рухнул, и как-то люди окрысились, но вот в мои детские годы было здорово.

После этих слов все снова померкло.

– Постой! Покажи мне поселок, – попросил Тим.

– Не наглей пока, – рассмеялись в ответ, и он оказался в полном одиночестве посреди неведомого тоннеля.

Вокруг было пусто и черным-черно, но тьма больше не персонифицирована – просто отсутствие света. Одиночество Тим ощущал очень явно и при этом всякий раз внутренне замирал, шагая в темноте. Все казалось, кто-то постоянно смотрит ему в затылок, а повернешься – никого. И снова кто-то смотрел – очень пристально.

Тим развернулся, ткнул пальцем в пустоту и вскрикнул, когда некто невидимый схватил его за запястье.

– Тс-с… Тихо, – велел Немчинов. – Глаза открой.

Тим повиновался. Ганзеец сидел на краю кровати и держал его за руку.

– Очередной кошмар? – поинтересовался он.

Тим кивнул, а потом принялся рассказывать о пустоте и направленном в затылок взгляде.

– Из меня, конечно, толкователь сновидений – так себе, если откровенно – никакой, – выслушав, сказал Немчинов, – могу лишь предположить, что подобным образом твое подсознание реагирует на постоянное наблюдение с моей стороны.

Тим пожал плечами.

«А Кай, вернее, его голос и воспоминания здесь при чем? – подумал он и порадовался, что ничего не сообщил Немчинову о сталкере. – Хотя… именно Кай побудил меня отправиться в Москву. Видимо, подсознание как-то цепляется за имя и выдуманный образ?..»

– Будь проще, и люди к тебе потянутся, – посоветовал Немчинов, когда пауза слишком затянулась. – Что ты уже успел надумать, выпытывать не стану, но судя по физиономии, ничего интересного – одна сплошная мистика. А ты действительно никогда не испытывал страха тоннеля?

– С чего бы?.. – отвлекшись от размышлений, которые действительно уводили куда-то в неведомые дебри, спросил Тим.

– Твой сон, – напомнил ганзеец и почесал мочку уха. – Классический случай, я бы сказал. – И, понизив голос до зловещего шепота, отчего-то воспринимавшегося комично, продолжил: – Вот идешь ты… идешь и вдруг!.. – он сделал эффектную паузу. – На тебя кто-то смотрит, просто-таки прожигает затылок взглядом. А ведь ничьих шагов слышно не было, ты уверен, будто один, однако смотрит и смотрит. Шаг, другой, тоннель вбок заворачивает, а преследователь не отстает. И тут… бац!

Тим невольно вздрогнул.

– Ты оборачиваешься. И что же видишь?.. А ничего. Но пока вглядываешься до рези в глазах, вслушиваешься, пытаешься уловить хоть отголосок чужого вздоха, этот некто уже за твоей спиной. Снова за спиной! И все так же цепко глядит, буквально сверлит затылок, – договорил Немчинов и хрипло расхохотался.

– Не смешно ни разу, – с упреком в голосе заявил парень и все же не удержался от улыбки.

– Зато разрядил обстановку. Видел бы ты себя… – вздохнул ганзеец.

– И никак от этого ощущения не избавиться?

– Противостоять всему можно, Тимур. От страха тоннеля гарантированно спасает хорошая компания. Видно, потому ты и дошел до Москвы, не трясясь постоянно от ужаса. Хотя что-то ты явно чувствовал, даже не осознавая, – просто так подобные сны не снятся. Опять же, психику следует тренировать. Я видел людей, которые из тоннелей седыми выходили и отказывались впредь покидать станцию даже в составе многочисленной группы. Поспрашивай народ у костров – только честный, не живущий разбоем, – они тебе такое поведают о призраках, в тоннеле обитающих, пришельцах из космоса, даже о невидимых наблюдателях.

– А вы как считаете?

– Человеческий мозг, – Немчинов постучал себя по лбу, – та еще терра инкогнита. Слышал же выражение: горе от ума? Наверное, и с Грибоедовым знаком?

– Читать приходилось, – не стал отрицать Тим. А смысл теперь врать и скрытничать? Немчинов не столько выяснил, сколько давно догадался обо всем. Единственное, чего он еще не добился, – указания местонахождения поселка. И то лишь потому, что Тим по-прежнему не помнил, откуда пришел.

– Ну так вот. В отсутствие информации – а в пустом тоннеле, кроме тишины, пустоты и мрака, нет ничего – человеческому мозгу становится скучно. И принимается он самостоятельно развлекаться, причем иной раз накручивает себя до галлюцинаций и неврозов. И здесь уже все от человека зависит. Те, у кого психика железная, способны и в одиночестве по тоннелям гулять, даже утверждают, будто мгла – живая и испытывает к ним дружеское расположение. Другие музыку тоннелей слушают. Третьи напевают, чаще про себя, но самые умные вслух: мозг-то, прокручивая мелодию, необъективен. Знаешь ты, например, что песня длится пять минут, а промотать мысленно можешь за три или растянуть до семи. Губы и голос не ошибаются. Опять же, знаешь точно, сколько времени прошло – тоже, скажу, в тоннеле вещь немаловажная. Ты встать когда планируешь?

– А мне разве есть куда идти? – вопросом на вопрос ответил Тим.

Немчинов хитро прищурился и заявил:

– Ты встань, а там видно будет.