Текст книги "Знаки, символы и коды культур Востока и Запада"

Довольно широко в женской тюрьме процветает лесбийская любовь. При этом «женские сексуальные отношения ни для какой стороны не становятся унижением»[379]379
  Альперн Л. Цит. изд., с. 185.


[Закрыть] в отличие от мужской. Мужской секс – «это всегда боль, мука, унижение для одной стороны, грубое превосходство – для другой»[380]380
  Там же, с. 186.


[Закрыть].

В советскую эпоху, особенно в 30–40 годы прошлого столетия все люди ходили под страхом неминуемого попадания в тюрьму. Достаточно памятен эпизод, рассказанный моим тестем, 40 лет проработавшем инженером-конструктором на Кировском заводе, о котором он вспоминал часто и с ужасом много лет спустя. Именно в те годы в один довольно для него несчастливый день в конце рабочего дня его вызвали в отдел кадров. «Следуйте за нами», – сказали ему незнакомые люди, оказавшиеся там. Они провели его к черному воронку и повезли, ничего не объясняя. По пути он судорожно вспоминал, что говорил, с кем, о чем были беседы, что могло привести к таким серьезным последствиям. Но в щелях машины он видел улицы и никак не мог сообразить, почему его везут отнюдь не к «Большому дому» (так ленинградцы называли Управление комитета госбезопасности). Каково же было его удивление, когда он оказался в Кировском театре. Выяснилось, что на премьере оперного театра надо было, чтобы выступил представитель от прославленного завода, где все хорошо знали его любовь к музыке и умение ярко и красочно о ней рассказывать. Облегчение было неимоверным, но время поездки съело несколько лет жизни.

Как это ни прискорбно. у нас в стране «… современная нам тюрьма… является прямой наследницей ГУЛАГа, который, в свою очередь, есть порождение XX века – что-то совсем новое, отдельное, почти ничем не связанное с социальным опытом предыдущей эпохи»[381]381
  Альперн Л. Цит. изд., с. 13.


[Закрыть].

В 60-е годы XX века политических заключенных арестовывали под западное Рождество, когда корреспонденты разъезжаются и потому можно избежать международного скандала. Как правило, именно в военные годы и годы суровых идеологических испытаний – суровые зимы.

Так арестовывали Сергея Ковалева, Наталью Горбаневскую и многих других, и именно в это время были жестокие холода. Особенно страшны были психиатрические больницы специального типа, психиатрические тюрьмы. Славился своим суровым отношением институт Сербского.

В российской тюрьме, в отличие от западных, порой совершенно ужасающие условия существования. В знаменитых «Крестах» – которые были построены в Петербурге в 1894 году в стиле модерн – при входе попадаешь в центральную башню, от которой крестом ответвляются четыре трехэтажных рукава (отчего название кресты), в которых находятся камеры, рассчитанные на одиночное заключение. Увы, в них часто содержится по 6–8 человек, к тому же зимой они без отопления, без горячей воды, даже без стекол, почему окна закрыты всеми имеющимися тряпками, которые смогли собрать заключенные[382]382
  Там же, с. 213.


[Закрыть]. «В нашей тюрьме примерно с конца тридцатых – начала сороковых годов прошлого столетия жизнь людей – и заключенных и тюремщиков – протекает по искаженным законам зазеркалья и королевства кривых зеркал»[383]383
  Там же, с. 151.


[Закрыть]. У нас коллективное существование рассчитано на совместное проживание десятков, а иногда и сотен людей. При этом человек располагает спальным местом, и встает и ложится по приказу. Нет даже собственной тумбочки, т. е. это жизнь, лишенная приватности, что очень тяжело. Женщинам детородного возраста не выдают гигиенические принадлежности, которые необходимы им по физиологическим причинам, т. е. они не получают гигроскопические материалы или прокладки во время менструаций. Однако спальни в женских общежитиях блистают белизной кроватей. Это особый способ создания лагерной красоты в переполненных дортуарах, всегда готовых к приему разного рода комиссий. Правда, осужденным в таких спальнях не место, они даже не хозяева своим кроватям – дабы не нарушать чистоту своими не первой свежести одеждой и телами. До отбоя даже присесть на такую кровать женщины не имеют права. А сами спальни часто настолько переполнены, что используются двухъярусные кровати, и на втором ярусе между кроватями укладывают деревянные щиты, которые тоже служат спальным местом. Но самое тяжелое испытание для женщин то, что они разлучены со своими детьми. Точно так же, как и для детей, содержащихся в колониях – отрыв от матери – тяжелое испытание.

В наших пенитенциарных учреждениях до сих пор существуют групповые наказания. Так, если кто-то провинился, то весь отряд должен будет маршировать на плацу, хотя все имеют право отдыхать после работы, смотреть телевизор, написать письмо или же заняться хозяйственными заботами – постирать, помыться.

Тюремные служители, как правило, становятся черствыми и одинаково суровыми во всех наших тюрьмах, как будто «надевшие мундир, потеряли что-то в своей сущности, естестве…», «это просто болезнь, называется она профессиональной деформацией»[384]384
  Там же, с. 153.


[Закрыть], хотя и встречаются добросердечные люди. Например, Наталью Горбаневскую при аресте специально посадили на холодную неотапливемую сторону. Милиционер, дежурный на коридоре, всю ночь отпаивал ее горячим чаем[385]385
  Там же, с. 386.


[Закрыть]. Но такие случаи не так уж и часты. Горбаневская вспоминала: «…я встретила столько мимолетно или не мимолетно добрых людей! Только среди врачей не встретила. Врачи были даже доброжелательные, но выполнявшие свой офицерский долг. А добрые люди были, начиная с этого милиционера и кончая этими ребятами из обслуги в Казани»[386]386
  Альперн Л. Цит. изд., с. 402.


[Закрыть]. Ольга Иоффе, политзаключенная вспоминала: «… в какой-то тюрьме американские заключенные объявили голодовку, потому что им давали шоколад в разломанном виде. Они считали, что это оскорбление их достоинства»[387]387
  Там же, с. 411.


[Закрыть]. У нас не так. Правда, в тюрьме книги дают, «там очень хорошая библиотека» (имеется в виду Лефортовская тюрьма)[388]388
  Там же, с. 412.


[Закрыть]. Встречаются и забавные истории. Ольга Иоффе рассказывала: «Утром открылась кормушка, всунулся человек и сказал: «резать будем?» Я очень растерялась, я не знала, что ему ответить на этот вопрос, потом только я узнала, что до завтрака приходит человек и, если у вас есть что-то резать (передача), он вам режет сыр, колбасу»[389]389
  Там же.


[Закрыть].

Так, запрет использовать кровать, где постелены белые простыни оправдывается везде тем, что преступницы здесь впервые увидели такое, что трехразовое питание им не было известно на воле и т. п. Это относится даже к психологам, как это ни удивительно. Как пишет Людмила Альперн, «… психолог в тюрьме вовсе не служит человеку, он служит тюрьме. Тюрьма его кормит, она ему платит, и он отвечает ей взаимностью»[390]390
  Там же, с. 140.


[Закрыть]. Конечно, бывают и исключения. Так, та же Альперн отмечает в некоторых случаях отсутствие «излишнего формализма: бирки арестанты не носят, их одежда выглядит повеселее, отношения между заключенными и персоналом ненапряженные»[391]391
  Там же.


[Закрыть]. Так, например Людмила Альперн с восторгом пишет об Алевтине Степановне Новоселовой, родоначальнике так называемой пермской школы психологов. На ее сеансах пациентки приходят поверх фирменных полосатых платьев в голубых халатиках и тапочка. Правда, как она считает, «с мужчинами работать гораздо сложнее, так как у них своя субкультура и они менее внушаемы, но работать все-таки можно, просто занимать это будет больше времени и сил…»[392]392
  Там же, с. 149.


[Закрыть]. В колонии, где много лет прослужила Новоселова, заключенные внешним видом напоминали монашек: в черных робах с сапогами, в черных суконных платках, из-под которых проглядывают беленькие косынки.

Однако не все преданные делу люди, старающиеся помочь заключенным, всегда находят верные меры по отношению к своим подопечным. Например, с восторгом пишет об энтузиасте и гуманном защитнике заключенных Нильсе Кристи, профессоре криминологии университета в Осло. Так вот, этот Нильс Кристи, поборник прав заключенных, считает, и с его подачи во многих тюрьмах Норвегии отменены правила, по которым заключенный может запросить себе телевизор в камеру, так как, по мнению Нильса Кристи, это ведет к полной изоляции. «Пусть все желающие выползут из своих нор и посмотрят телевизор вместе, а заодно побеседуют, обсудят проблемы, а там, гляди, и какие-нибудь полезные мысли появятся»[393]393
  См. там же, с. 209.


[Закрыть]. Между тем, понятно, что люди, находящиеся в тюрьме – с разными запросами, и то, что интересно одним, может быть совсем неинтересно другим. А может быть и такое, что кто-то обладает уникальным вкусом и общие просмотры для него скучны и даже неприятны.

В целом же для тюрьмы характерны скудость одежды – как правило, серо-черные робы. И особенно досаждает невыносимый запах, в котором смешались вонь канализации, хлорки, немытых тел и нестиранных тканей. Даже в больничных палатах здесь палаты душные, без форточек – еще дополнительный знак несвободы.

При этом в тюрьме процветает творчество. Нередко заключенные пишут стихи, создают драматургические произведения, скульптуру и часто одобряются серьезными экспертами и артритиками.

В любой тюрьме есть своя тюрьма – ШИЗО, ПКТ, СУС. Сроки пребывания в них ограничены законом, здесь особенно безнадежно и тяжело пребывание, атмосфера крайне мрачная и суровая.

Особое место – ШИЗО (штрафная изоляция) или ПКТ. В него попадают за невыполнение плана, отказ от работы, за грубость с персоналом или осужденными за курение в неположенном месте, за мужеложство или лесбйские связи (что довольно распространено в женских тюрьмах). Обычно это камера на двух или четырех человек. Зачастую здесь нет даже скамеек. Просто стоят прикованные к стене полки и пол, да еще санузел с шлангом вместо крана. В некоторых колониях вместо скамеек подобие круглых пеньков диаметром 15–20 см. На них будет опираться полка, когда ее отстегнут от стенки. Сидеть на них невозможно, от них на ягодицах остаются синяки. Иногда все же есть и скамейки. Но сделаны они изуверски. Железный каркас выступает над сиденьями – на 1–2 см. Сидеть на них также невозможно. Кроме того, наказанную женщину раздевают до трусов и надевают черный или темно-серый балахон, на котором вышито или намазано белой краской ШИЗО. Так проводят в ШИЗО 15 суток – это максимальный срок, но, как правило, он и минимальный. При этом во многих местах не выдают ни матраса, ни постельного белья, а спать можно 6 часов ночного времени. Для сравнения в странах западной Европы ШИЗО предполагает отдельную камеру, с кроватью, матрасом, постельным бельем. Наказание заключается в том, что невозможно общаться с другими заключенными и в плохой перспективе на досрочное освобождение[394]394
  См. об этом – Альперн Л. Цит. изд., с. 58–59.


[Закрыть]. Другая форма наказания – СУС – строгие условия содержания. Как гласит статья 87 УИК: «В пределах одной исправительной колонии осужденные к лишению свободы могут находиться в обычных, облегченных и строгих условиях отбывания наказания, предусмотренных видом режима данной колонии». Основание для регрессивного перевода являются злостные нарушения, в числе которых опять-таки мужеложство и лесбиянство, грубое поведение, сквернословие, скандалы, драки и т. п.

В лагере есть «ларек» – так называется магазин на его территории, где можно приобрести «продукты питания и предметы первой необходимости по безналичному расчету за счет средств, заработанных в период отбывания наказания, а также за счет получаемых пенсий и социальных пособий»[395]395
  Статья 88 УИК.


[Закрыть]. Альтернатива ларька – посылки и передачи от родных и близких.

УДО – условно-досрочное освобождение. О нем мечтают все заключенные.

80 % заключенных женщин – матери, небольшая часть – примерно 1 % попадают в тюрьму на каком-то сроке беременности и становятся матерями в тюрьме. Довольно часто ребенка передают в Дом матери и ребенка – ДМР, куда мать пускают только на пару часов в день. В этом отношении в Польше положение более человечное по отношению к детям, которым необходима мать, ее ласка и присутствие.

Как мы видим, семиотика тюрьмы весьма многообразна. В данной работе речь шла в основном о женской тюрьме, которая наиболее репрезентативна по отношению к семиотике такого рода учреждений. Однако понять специфику семиотики тюрьмы на примере женского заключения в местах проведения уголовного наказания вполне возможно.

«Чтец» Бернхарда Шлинка как отражение знаковости войны

(Опубликовано: «Клио», СПб, 2012, № 4 (64), с. 12–14).

С началом развития человеческого общества уже в палеолите возникают войны. И с развитием цивилизации их частота возрастает. Причем, чем позже, тем войны становятся все более разрушительными и все с более тяжелыми последствиями.

XX век оказался весьма урожайным на войны. Ужасы Второй мировой войны до сих пор остаются в памяти людей. Вот поэтому роман Бернхарда Шлинка «Чтец», написанный и изданный в Цюрихе в 1995 году, стал международным бестселлером и был переведен на тридцать девять языков мира. Вскоре роман «Чтец» вошел в учебную программу немецких гимназий. У нас в стране он был издан в 2009 году в переводе Бориса Хлебникова.

Герой романа оказывается на процессе, где судят Ханну Шмиц с группой таких же надзирательниц. Описание этого процесса отражает действительные процессы во Франкфурте над эсесовцами, служившими в концлагере Аушвиц (пол. – Освенцим). Они шли в 1963–1965, 1964–1966, 1967–1968, 1973–1976 гг. Затем в 1975–1981 гг. в Дюссельдорфе проходил процесс над эсесовцами из концлагеря Майданек, где среди обвиняемых были пять надзирательниц. Однако в описываемое в романе время – в 1966 году реальных процессов такого рода не было. Так что события в романе – лишь знак того, что было на самом деле, ибо роман автобиографический и отражает реальность в полном объеме. «Суд шел над целым поколением, которое востребовало этих охранников и палачей или, по крайней мере, не предотвратило их преступлений и уж во всяком случае не отвергло их хотя бы после 1945 года; мы судили это поколение и приговаривали его к тому, чтобы оно хотя бы устыдилось своего прошлого»[396]396
  Шлинк Б. Чтец. – СПб., 2009, с. 87.


[Закрыть].

История вместе с тем вымышлена. В Дюссельдорфе были осуждены 5 женщин надзирательниц, которые по обвинениям были причастны к смерти 250 тысяч узников концлагеря. Часть из них была оправдана, 8 из 15 обвиняемых были осуждены на различные сроки заключения (до 12 лет), и лишь одна – Хермина Браунштайнер, имевшая прозвище Кобыла, получила пожизненное заключение, но отсидела в тюрьме 15 лет – была помилована. Это был единственный суд, который приговорил к пожизненному заключению женщину.

Сам Бернхард Шлинк родился 6 июля 1944 года в семье профессора теологии Эдмунда Шлинка. Детство и юность Бернхарда прошло в Гейдельберге. Окончив юридический факультет, он защитил кандидатскую и докторскую диссертации и стал в 1982 году профессором Боннского университета. В 1988 году он стал членом Конституционного суда земли Северный Рейн – Вестфалия. К этому времени относятся его первые литературные опыты. С 1990 года он – профессор Восточно-берлинского Гумбольдтовского университета. Роман появился летом, в год 50-летия со дня окончания Второй мировой войны.

Итак, каковы же основные знаки войны? Во-первых, крайне сложная экономическая обстановка в обществе, толкающая на объявление войны. Как правило, самые обездоленные и нищие, а часто и наименее образованные, воспринимают такое решение власть предержащих с восторгом и одобрением.

Основной персонаж романа, вызывающий жгучий интерес, смешанные чувства негодования и сострадания – Ханна Шмиц оказалась надзирательницей женского концлагеря под Краковом, который являлся одним из филиалов Аушвица (Освенцима). Большинство охранников и надзирательниц погибли при ночной бомбежке. А вот из заключенных остались в живых только мать и дочь, которые оказались главными свидетелями на суде.

Сюда, в концлагерь, каждый месяц привозили из Аушвица около 600 женщин. Примерно столько же отправлялось обратно на верную смерть, и все это знали. Работали женщины на оружейном заводе. Когда был совершен бомбовый налет, охранники и надзирательницы закрыли несколько сот женщин заключенных в церкви. Одна из бомб упала на церковную колокольню, и от этого загорелась колокольня и затем церковь. Но тяжелые двери были заперты, и женщины, не сумев выбраться, сгорели. За исключением матери и дочери, которые укрылись на хорах. Впоследствии дочь написала об этом книгу, которая была одним из обвинительных документов на суде.

Как получилось, что Ханна Шмиц, по своей сути добрая женщина, оказалась среди пяти осуждаемых надзирательниц страшного лагеря? В романе показывается, что знакомство с гимназистом состоялось тогда, когда он почувствовал недомогание, и в подворотне его вырвало. Он не мог двинуться и никто, кроме нее, не пришел ему на помощь.

Уже на суде показано, что Ханна не могла прочитать книгу, которую написала дочь спасшейся женщины, которая находилась тогда вместе с ней. Это вытекает из того, что рукопись книги была дана всем участникам процесса, но именно Ханна, которая была не согласна с некоторыми положениями книги, показать эти места не смогла.

Считалось, что ключ от церкви находился у нее. Но она утверждала, что ключа вообще ни у кого не было, потому что все ключи от разных дверей торчали в дверных замках снаружи.

В отличие от других обвиняемых, она призналась, что участвовала в селекции заключенных. Но что ей было делать? Этот каверзный вопрос она задала судье. По понятным причинам, ответить на него невозможно. Ведь она пошла на эту работу, потому что никакой другой для нее не было. И в этом опять знаковое отражение войны. Во время нее люди вынуждены часто делать то, к чему душа их совершенно не подготовлена, но что необходимо совершать, чтобы выжить.

На суде выяснилось, что она отбирала самых слабых, нежных, устраивала им место получше, освобождала от работы, а по вечерам заставляла читать ей вслух. Их потом высылали в Аушвиц для ликвидации, так как они больше не могли работать. И Ханна как бы устраивала им последние дни, чтобы немного облегчить им жизнь в этот последний месяц.

Когда началась бомбежка, о церкви не вспомнили, потому что бомба попала в дом, где находились охранники и надзиратели. В донесении были перечислены все убитые в доме священника, куда попала бомба, все раненые, все занятые отправкой больных в лазарет. Оставшиеся надзирательницы должны были воспрепятствовать попыткам побега заключенных. Из этого донесения вытекало, что именно оставшиеся надзирательницы – это и есть обвиняемые. Но все они уверяли, что донесение искажает факты. И они показали, что донесение написала Ханна. Конечно, это не могло быть так. Но «никто не мог представить себе той растерянности, беспомощности, о которой говорила Ханна. Ночь, холод, снег, пожар, крики женщин в церкви, исчезновение тех, кто отдавал приказы надзирательницам, – конечно, ситуация была сложной. Но может ли сложность ситуации хотя бы отчасти оправдать ужас случившегося, всего того, что было сделано или не было сделано обвиняемыми?»[397]397
  Шлинк Б. Чтец. – СПб., 2009, с. 120.


[Закрыть].

В итоге Ханна признала, что донесение написано ею. Тайна заключалась в том, что «Ханна не умела читать и писать»[398]398
  Там же, с. 123.


[Закрыть]. Из-за своей неграмотности она отказалась от повышения на заводе Сименса и сделалась надзирательницей. Вот почему получилось, что Ханну, единственную из пяти обвиняемых женщин-надзирательниц, осудили на пожизненное заключение.

Не является ли это обвинением войне? Как могло случиться в высокоинтеллектуальной Германии, где были яркие философы, писатели, художники, что выросла девочка, оказавшаяся неграмотной? Видимо, это было связано с крайней бедностью семьи аутсайдеров, которые не могли дать хотя бы начальное образование своему ребенку. Это знак вопиющей кризисной ситуации, существовавшей в стране до войны и заставившей людей заниматься делом, которое для них отнюдь не является естественным.

Михаэль Берг, нарратор, стал посылать посылки в тюрьму Ханне Шмиц с начитанными на магнитофон записями от Чехова и Шницлера до Гомера, – некий «базисный репертуар интеллигентского чтения»[399]399
  Там же, с. 170–171.


[Закрыть]. Делал он это с 8-го по 18 год ее заключения, когда ее прошение о помиловании было удовлетворено. Благодаря этим кассетам Ханна научилась читать и писать. До выхода из тюрьмы часть из них она потом передала во временное пользование службе помощи слепым заключенным. «Набравшись мужества, чтобы научиться читать и писать, Ханна сделала шаг к тому, чтобы стать полноценной, ответственной личностью»[400]400
  Там же, с. 173.


[Закрыть]. Затем она стала сама читать книги о концлагерях, автобиографические записки Рудольфа Хёсса, отчет Анны Арендт о процессе над Эйхманом, книги о женщинах в концлагерях – как заключенных, так и надзирательницах.

Опять это знак войны. Каждый участник, выживший в бойне, старается как-то осмыслить происшедшее. И нередко только самые глубокие натуры не в состоянии примириться с тем злом, что они творили в это сложное время.

Война, как правило, многих лишает работы. А это, в свою очередь, обрекает людей на разного рода лишения. Так, в романе рассказывается об отце главного героя – чтеце. Его отец «лишился должности доцента философии за объявленную лекцию о Спинозе, после чего пережил войну, кормя себя и нас тем, что работал редактором в издательстве, выпускавшем карты и книги для любителей пешего туризма»[401]401
  Там же, с. 88.


[Закрыть]. И это тоже знак войны.

Самый главный знак войны – убийство людей друг другом. «На войне как на войне». Не ты убьешь – тебя убьют. Понятно, что при этом важно, с какой стороны ты воюешь. Оправданно, когда человек защищает свою страну от зловещей силы, захватившей твою Родину, когда люди оказывают сопротивление грозным, страшным силам завоевателей. Но и с этой стороны убийство оказывается страшным испытанием для нормальных людей, ибо убийство – отнюдь не человеческая доблесть. Но и те, кто выступал со стороны фашистов, не все с таким уж энтузиазмом занимались этим мерзким делом. Ведь это так противоестественно – убивать людей. И не каждый может с этим свыкнуться.

Помимо смерти на полях войны, что как бы закономерно в такое время, убивают и в тылу, мирное население. События войны вопиющи и устрашающи. «Наша фантазия освоила мир концлагерей, а с тех пор как по телевидению прошел сериал «Холокост», в кинотеатрах были показаны «Выбор Софи» и особенно «Список Шиндлера», мы не только освоились в нем, но даже начали кое-что присочинять и разукрашивать»[402]402
  Там же, с. 138.


[Закрыть].

Здесь можно даже посочувствовать исполнителям приказов: «Палач не исполняет приказы. Он делает свою работу – безо всякой ненависти к тем, кого казнит, без чувства мести, он убивает их не потому, что они стоят у него на пути или чем – то угрожают ему. Он к ним абсолютно равнодушен. Настолько равнодушен, что ему все равно – убивать их или нет»[403]403
  Там же. С. 141.


[Закрыть].

Можно ли было отказаться от такой работы? Не всегда. Это отнюдь не означает, что надо проникнуться пониманием участи палачей, что их работа трудна и их надо жалеть. Увы, очень многие были довольны такой участью. А многие выполняли ее с азартом и увлечением. И чем человек мельче, тем ярче проявляются его агрессивность и варварское упоение властью над беззащитными людьми. Что еще страшней, многие из них совсем не поплатились за свои злодеяния. А уж очень многие до конца жизни жили припеваючи, в душе посмеиваясь над дискуссиями в мировой прессе о наказании преступников.

То, что Ханна Шмиц, эта зрелая женщина связала свою жизнь с 15-летним мальчиком из профессорской семьи – знак того, что после войны остро ощущается нехватка мужского населения, выбитого не только на полях сражений, но и тяготами военного времени, которые мужчины переживают намного труднее, чем женщины. Да и сам мальчик оказался покалечен этим романом на всю жизнь. Семейная жизнь его так и не сложилась. Ибо война катком проходит и по побежденным, и по победителям, что очень хорошо почувствовали люди в СССР.

Любая война требует осмысления. После войны люди начинают доискиваться, почему она возникла, кто виноват, какова степень виновности тех или других, чему она может научить. Вот почему автор пишет, что «история, выстраивая мосты между прошлым и будущим, видит, что происходит на обоих берегах, а потому деятельно причастна к происходящему и тут и там»[404]404
  Шлинк Б. Чтец. – СПб., 2009, с. 167.


[Закрыть].

Когда Михаэль Берг узнал о выходе Ханны из тюрьмы, он снял ей квартиру и «позаботился обо всех государственных, церковных и социальных учреждениях, которые могли ей понадобиться»[405]405
  Там же, с. 178.


[Закрыть]. Перед освобождением они встретились. Но все это было напрасно. Ханна Шмиц повесилась. Она оставила письмо, в котором было написано: «В лиловой банке для чая лежат деньги. Отдайте Михаэлю Бергу. Вместе с семью тысячами марок, которые есть на моем счете в сберкассе, их нужно переслать той женщине, что спаслась с матерью от пожара в церкви. Пусть она решит, что с ними делать. И передайте ему от меня привет»[406]406
  Там же, с. 190.


[Закрыть].

При встрече Михаэля Берга с той девочкой, ставшей к этому времени уже зрелой женщиной, явно живущей в достатке, которая написала книгу, ставшую основным документом для суда, выяснилось: у нее в детстве была похожая банка для чая (правда, с русскими буквами), которую украли в лагере. Она решила банку оставить себе. А деньги Михаэль Берг перевел на счет Еврейской лиги борьбы с неграмотностью от имени Ханны Шмиц. И тут мы снова видим знак войны. Да, победители могут быть довольны, что одолели такого страшного врага. Но, увы, война перекорежила и их жизнь, и удовлетворение от победы – «со слезами на глазах».

По этому роману в 2007 году был создан фильм (режиссер Стивен Долдра). Однако перевод из одного вида в искусства в другой – всегда сложная проблема, ибо это перевод с одного языка на другой. Потери здесь неизбежны.

И все же – и роман, и кинофильм достаточно ярко и тонко показывают все отрицательные стороны войны, выявляя основные особенности ее знаковости. И, конечно же, и роман, и кинофильм убедительно показывают, что все возникающие конфликты лучше решать с помощью разного рода дипломатических переговоров, нежели прибегать к военным действиям, всегда деструктивным и опасным как для тех, кто ощущает справедливость своей позиции, так и для тех, кому в будущем придется каяться за совершенные преступления. Ибо, как показывает история войн, каждая следующая становится все более разорительной и разрушительной и, в конце концов, эта гонка вооружений и агрессии может привести к окончательному уничтожению не только отдельных регионов, но и всей планеты в целом. Так что сегодня наиболее здраво рассуждающие люди, обеспокоенные такой перспективой, бьют в набат. И одним из таких предупреждений является роман «Чтец» Б. Шлинка.