Текст книги "В поисках шестого океана. Часть первая. Безмятежность"

10. Айсберг

Я была так увлечена приключениями подводных жителей и велосипедом, что совсем не заметила, как мы прибыли в Портленд. Это не тихий городок Старой Англии, а совсем другой, современный курортный город. Потом, оказалось, Портленд есть и на западном побережье Америки, но тогда я этого не знала.

Портленд мне понравился своей открытостью и доступностью.

Папа долго говорил с кем-то по радио, а потом позвал меня.

– Ну, что, Софи, ты бы хотела увидеть айсберг?

– Настоящий?

– Самый настоящий. Мне передали по рации, что как раз сейчас один дрейфует у берегов Новой Зеландии. Погода теперь хорошая, так что мы свободно можем им полюбоваться.

– А это не опасно?

Я помнила историю «Титаника».

– Мы же не собираемся его таранить, – улыбнулся папа. – Близко подходить тоже не будем.

Мы шли и шли, а когда стемнело – легли в дрейф. Папа сказал, что не хочет повторить судьбу Титаника, поэтому остался на вахте сам.

Я долго не могла заснуть, таращила глаза и всё думала об айсбергах. Потом я нырнула в сон так стремительно, прямо со всеми своими мыслями, что вдруг оказалась на крошечном плоту. Вокруг меня громоздились огромные горы с заснеженными вершинами, а я была словно бы на озере. И вдруг я поняла, что маленькое озеро в горах – это на самом-то деле море, а громадные снежные вершины вокруг – айсберги. И тут айсберги начали сдвигаться. Двигались они быстро и в тишине, и от этой тишины становилось только страшнее. Поверхность воды темнела и уменьшалась. Я лихорадочно соображала: что же мне делать? Поднырнуть под них? Но тут я понимала, что в темной воде спасения не будет. Карабкаться по скользким ледяным склонам? Но я сорвусь и рухну в эту, уже совсем черную, воду. Я чувствовала, что я одна и что я погибаю. Ледяные горы были уже совсем близко, я ощущала их холод. Казалось, он проникал сквозь тело до самой моей души. Вода скрылась совсем, айсберги сжимали мой плотик так, что он ходил ходуном. И тут я взглянула вверх. Там было чистое голубое небо.

«Спаси меня!» – прошептала я и протянула вверх руку. И вдруг моё тело стало легким и невесомым, и я, медленно оторвавшись от плотика, стала подниматься вверх. Всё выше и выше, всё быстрее и быстрее. Плот, холод, море, ледяные горы – всё осталось внизу. А наверху было только небо и ослепительно прекрасное солнце. И такая радость наполнила меня, что мне казалось, будто я дышу ею.

Проснулась я так же внезапно, как и заснула. Словно вынырнула. Но радость осталась в моём сердце, и я хотела поделиться ею. Я знала, что пересказывать сны глупо. Пока подбираешь слова, тонкое очарование сна испаряется и уже невозможно объяснить то, что приводило во сне в трепет или восторг. Я знала только один способ запечатлеть то, что почувствовала этой ночью. В своём альбоме я нашла чистый лист и быстро набросала силуэты трех летящих фигур. Вместо рук я сделала им огромные крылья, и они заняли почти всё пространство листа. А там, где находится сердце, у силуэтов были дыры и из них широкими лучами светило солнце, как бывает, когда солнечные лучи прорывают облака. Я рисовала, ничего не видя и не слыша вокруг. Так всегда случается, когда я чем-то сильно увлечена.

Ко мне подошла мама, обняла и поцеловала в голое плечо.

– Что ты рисуешь, доченька?

– Бога! – ответила я и сама опешила от своего ответа. Повернулась к маме и, глядя в её растерянное лицо, сбивчиво пыталась объяснить:

– Понимаешь, он спасет всех нас! Обязательно спасет! Только надо, чтобы он был вот здесь, внутри. И тогда мы все полетим. Только не на крыльях. Я нарисовала их, чтобы было понятно. А так, просто. Это как дышать! Вдыхаешь – и ты уже как невесомая принцесса. Только лучше. Невесомая принцесса никого не любила, а ты летишь и любишь весь мир!

Мама смотрела на меня странно, потом поцеловала в лоб долгим поцелуем и прошептала:

– Ты полетишь, детка. За нас всех. Обязательно полетишь.

Айсберг был громадный! Он был больше, гораздо больше «Ники». И даже больше сухогрузов, которые нам встречались в пути. Его можно было бы сравнить лишь с океанским многопалубным круизным лайнером, я видела такие. Но ведь это только надводная часть! А ведь самая большая часть айсберга находится под водой! Я бы очень хотела увидеть нижнюю часть айсберга, но папа сказал, что близко подходить небезопасно. От айсберга может отколоться такой огромный кусок, что пробьет судно насквозь.

– А как же те корабли? – я указала на множество яхт, катеров и других кораблей, сопровождавших айсберг.

– У них свои капитаны и своя голова на плечах, – отвечал папа. – Многие из них ведут научную работу, вон, видишь, даже вертолет есть. А просто так рисковать нашей «Никой» я не стану.

Папа был прав. «Ника» – единственное, что у нас было.

11. Райские острова

Я уже не помню названия всех тех островков, что мы посетили в Индонезии. Сначала я записывала их названия себе в тетрадочку и зарисовывала, но очень скоро оказалось, что очертания их почти одинаковы. Это были атоллы. Какие-то из них были крупными и обитаемыми, но в большинстве – просто коралловые рифы в океане. Папа много нырял с аквалангом, притаскивал красивые раковины, кораллы и даже жемчужины. Я пыталась зарисовать всё, поэтому писать времени совсем не было. Зато у меня появился ещё один изрисованный альбом. Ни розового, ни персикового, ни палевого цветов у меня не было. Поэтому я всё рисовала синим и зеленым мелками. Как бы взгляд из глубины.

Я тоже хотела нырять, но папин загубник мне не подошел, поэтому я ныряла неглубоко и недолго – насколько хватало дыхания. Мне очень нравилось под водой. Там было сказочно красиво и все звуки вроде бы замирали, но ощущались уже не ушами, а всей поверхностью кожи. Под водой время останавливалось, а мысли в голове текли ровнее. Мама этого не понимала и однажды подняла панику, когда я долго не показывалась на поверхности. Я нырнула, зацепилась за окаменевшие кораллы и любовалась нашей «Никой» снизу. На поверхности воды играли солнечные лучи, и казалось, что наша яхта плывет в солнечном потоке. Это было так изумительно, что мне хотелось петь от восторга, в голове стала рождаться странная и прекрасная музыка. Неожиданно ко мне подплыл папа и показал пальцем вверх. Я покачала головой. Тогда он погрозил мне тем же пальцем, и мне, к сожалению, пришлось всплывать. Мама почему-то была встревожена.

– Никогда, Софи, слышишь? Никогда не ныряй так надолго! Шесть минут! Ты меня так напугала!

– Но, мамочка, – пыталась возражать я, – со мной же ничего не случилось. И не случится никогда в жизни! Зачем же тогда переживать?

Но мама была непреклонна. Больше в этот день она не пустила меня купаться. А все другие разы со мной рядом неизменно был папа.

После этого случая я нарисовала картинку: белый миндалевидный глаз на ярко-голубом фоне, и от него кругами расходятся желтые блики. Это была «Ника» из глубины океана, но непосвященным она казалась необычным солнцем в небе. Позже я дорисовала кораллы и водоросли. Но и они непосвященным казались просто необычными деревьями. Я только посмеивалась, когда они решали, что же это за деревья и в какой стране я такие могла видеть? А миндалевидное солнце – это детская фантазия. Находились и те, кто говорил, что эта картинка особая и заставляет задуматься о том, что Бог глядит на нас. Я посмеивалась и над одними, и над другими. Моё солнце – это «Ника»! Наша «Ника»…

Именно там мама смастерила мне красивейший браслет из пеньки. Его украшали подвески из ракушек, кораллов и жемчужинок. Позже, уже на Аляске, она сделала мне такие же бусы.

На островах Французской Полинезии у нас было много радостных встреч. Я совсем не помнила Полинезию, но чувствовала, что действительно родилась там: все знакомые мамы и папы смотрели на меня с нескрываемым любопытством. А одна толстая туземка прослезилась умиленно и попыталась меня обнять. Я ускользнула от неё и спряталась за маму.

– Прости, Туа, – засмеялась мама. – Софи у нас совсем дикая.

Я недовольно поджала губы. Мне было досадно: меня называли Дикаркой не только в Нью-Йорке, в центре цивилизации, но и здесь, на островах, на краю света. И теперь дикаркой меня считают полуголые люди, которые и мороженого никогда, наверное, не видели!

Там, на островах, я, наконец, начала рисовать и другими мелками. Случилось это потому, что как-то неожиданно синий мелок закончился. Точнее на последнем штрихе последней картинки он рассыпался у меня в пальцах в синюю пыль. Пока я судорожно соображала, как и куда собрать эту драгоценную пыльцу (ведь стоит её смочить – получится хотя бы голубая краска), налетел порыв ветра, в носу у меня защекотало, и я громко чихнула, развеивая драгоценный порошок по ветру. Мама видела мою беду, но только покачала головой:

– Здесь нет магазинов, солнышко. Придется тебе потерпеть…

Я честно терпела дня два. Потом на плече одной девушки увидела красивый узор и решила его скопировать в свою тетрадочку. Коричневый мелок вполне подошел. Потом этим же мелком я нарисовала, как танцуют девушки у костра и сам костер с красноватыми языками пламени. И желтые отблески пламени на их телах. Черноту ночи я обозначила переплетающимися и наползающими друг на друга тенями. Папе так понравилась картинка, что он повесил её в кают-компании. Но очень скоро её увидела пришедшая к нам в гости Туа. Она всплеснула руками:

– Наша Софи будет настоящей художницей!

Меня не задело слово «наша». Я уже привыкла, что почти все на этом острове считают меня своей.

Туа уговаривала папу отдать ей рисунок. Папа не хотел отдавать.

– Софи только-только начала рисовать разными цветами. Это как если бы она ползала и вдруг стала ходить. Это переломный момент. Прогресс. Нет, не могу, Туа, он слишком мне дорог.

Мне вдруг стало очень жалко большую добрую туземку. Я открепила рисунок от стены.

– Возьми, Туа. Это тебе будет на память обо мне.

Потом я повернулась к папе:

– Не сердись, папочка, я нарисую тебе ещё. Я теперь научилась. У меня же… прогресс?

С тех пор мои мелки стали расходоваться равномерно. По крайней мере, более равномерно, чем раньше. Хотя синий цвет так и остался моим любимым на всю жизнь.

А ещё я очень подружилась с Туа. Я называла её бабушка Туа, потому что других бабушек у меня не было. Оказывается, именно она принимала меня при рождении и учила мою маму обращаться со мной.

Бабушка Туа говорила по-французски не очень хорошо, но мы с ней ладили. Я рисовала для неё картинки, а она закармливала меня всякими вкусностями.

Именно на Таити я стала много рисовать. Меня завораживали яркие краски и незаметные цветовые переходы, линии и силуэты.

Я мало обращала внимание на принадлежность островов, которые мы посещали. Франция, США, Полинезия или Малайзия – мне было всё равно. Люди везде были похожими. И заботы их тоже были одинаковыми: наловить рыбы, починить сорванную тайфуном крышу, обменяться новостями, повеселиться на общем празднике. Эти повседневные хлопоты были мне понятны и близки. Мы с родителями тоже ловили рыбу и чинили снасти, каждодневно драили палубу и стояли вахты, боролись со штормами или от души веселились, когда выдавались спокойные вечера.

И жизнь текла размеренно. Новые встречи и впечатления украшали её, а страшные события в Карибском море постепенно забывались. Может быть потому, что мы жили словно в раю и нам встречались только хорошие люди.

На Таити меня снова отдали в школу, и она мне очень понравилась. У нас были хорошие учителя, и преподавали они на французском. Я училась хорошо, но не по всем предметам, поэтому «заучкой» меня никто не дразнил. И «Дикаркой» никто не дразнил, наоборот, пару раз я слышала, как про меня говорили «барышня с материка». В школе для меня была только одна сложность: читать и писать по-французски мне приходилось учиться заново. Но учителя были очень добрыми и помогали мне.

На уроке искусств учитель увидел, как я рисую, и после долго и часто о чем-то беседовал с моим отцом. Я уловила только слово «Сорбонна», оно мне было знакомо: там учился папа. После этого разговора родители долго что-то обсуждали и решали.

Все каникулы мы провели на островах, добывая жемчужины и кораллы, а в августе папа проложил маршрут до Гавайев.

12. Побег из рая

Тихий океан оказался вовсе не тихим, а даже наоборот: свирепым и буйным. Шторм захватил нас в пятистах милях от Гавайев. Почти сутки мы взлетали с волны на волну и один раз меня даже смыло за борт, я нахлебалась воды. Но веревка, которой я была привязана к «Нике», оказалась крепкой, папа быстро втащил меня обратно на борт. В порт «Ника» заходила изрядно потрепанная. Мы тоже были потрепанные. У меня были ободраны руки и ноги, страшно болело всё тело, и я так устала, что проспала почти два дня. Проснувшись, я стала одеваться – мне очень хотелось в город. Я много слышала о Гавайях и хотела поскорее увидеть всё своими глазами. Искала вторую кроссовку, но никак не могла найти.

– Что ты там шебуршишься, солнышко? – окликнула меня мама.

– Я ищу вторую кроссовку!

– Правую? – мама заглянула ко мне в каюту.

– Правую, – согласилась я.

– Не ищи, – мама вздохнула и обняла меня.

И тут я вдруг вспомнила, что, когда волна накрыла нас, оторвала меня от «Ники» и повлекла в океан, мама бросилась ко мне и крепко схватила за ногу. Несколько мгновений сквозь обувь я чувствовала её цепкие пальцы, а потом нога выскользнула, и… Вот и всё. Нет теперь у меня обуви. Я вздохнула.

Мама поцеловала меня в макушку:

– Не переживай. К новому учебному году мы купим тебе всё-всё!

– Так мы останемся на Гавайях? На целый год?

– Да, Софи, тебе надо учиться.

Я фыркнула:

– Для этого можно было и не пересекать целый океан. Я прекрасно училась на Таити!

– Папа хочет, чтобы ты закончила американскую школу.

Я была настроена скептически:

– Папа сам говорил, что самое лучшее образование – французское!

Мама не слушала меня:

– …и научилась рисовать, раз у тебя так хорошо получается. Он записал тебя в художественную студию.

Я не знала, как реагировать. Мне нравилось рисовать, это правда. Но когда заставляют рисовать по принуждению, это ведь совершенно другое. В прежней школе, например, мне приходилось рисовать яблоко на тарелке, а хотелось – летающих в небе чаек.

Мама удивилась:

– Ты не рада, деточка?

– Ещё не знаю, – честно сказала я.

На Гавайях мы задержались на целый год. Когда меня протестировали при поступлении в школу, оказалось, что я могу посещать занятия с детьми старше меня. Может быть, дала о себе знать французская школа с её «высокими стандартами». А может быть, перестарался сам папа. Ведь мы занимались с ним все каникулы, не делая перерывов. Я постоянно решала задачи на скорость и даже сама рассчитывала и прокладывала простенькие маршруты. Учиться со старшими было не интересно: они считали меня маленькой и не брали в свою компанию. Но я особо не переживала. Свободного времени всё равно оставалось крайне мало.

Оказалось, что на берегу у меня очень много дел: школа (туда надо было ходить каждый день), художественная студия (я посещала её дважды в неделю и ещё были пленэры по выходным) и библиотека (там можно было брать целую уйму книг). Кроме того, были ещё разные праздники, и конкурсы, и спортивные состязания – везде хотелось побывать. Мы целыми днями пропадали по своим делам и встречались только по вечерам. Папа работал на строительстве яхт, весь был в чертежах, цифрах и расчетах. Мама тоже не скучала. Пока я была в школе, она работала полдня на детском пляже – следила за детьми туристов. Кроме английского, она говорила на французском, итальянском и немного по-испански. Но даже если слов не хватало, с любым малышом она могла найти общий язык. Малыши ходили за мамой, как цыплята за курицей, и висели на ней гроздьями, пока их родители купались, отдыхали или развлекались в баре. Мама была так счастлива с ними и словно наполнялась жизненной силой и так молодела, что казалась вовсе подростком. Она вся расцветала, возясь с малышнёй, мне и в голову не приходило ревновать.

Целый год прошел незаметно. В художественной студии я научилась рисовать карандашами, фломастерами, гуашью, акриловыми красками, и понемногу мы начали осваивать акварель. Мне с ней не хватало терпения. Надо было ждать. Пока краска высохнет и только после этого класть следующий слой. Я спешила, накладывала одну краску по ещё влажной другой, они у меня смешивались и получалась грязь. Я злилась и швыряла краски. То ли дело акриловые краски! Яркие, чистые цвета, быстро сохнут, не смешиваются и не выползают из-под нижнего слоя неожиданным разочарованием. У меня хорошо получались наброски витражей. Яркие лепестки цветов или оперение птиц в черной окантовке выглядели эффектно и привлекали внимание. А вот акварель… Она вся мне казалась нервной, капризной и непредсказуемой. Учитель говорил, что с помощью акварели можно передать самые тонкие оттенки настроения и эмоций. Но мои эмоции и душевные переживания от тонких были очень далеки. Они были яркими, сочными, наполненными событиями и радостной суетой, как и вся наша жизнь на Гавайях.

Мы были вместе, каждый занимался своим любимым делом, и все мы были счастливы.

Когда мне уже стало казаться, что мы нашли своё место на земле, точнее, ту землю, возле которой нам бы хотелось жить, нас снова сорвало с места и, подхваченная ураганом, «Ника» опять пустилась в плавание. Это произошло и в прямом и в переносном смысле.

За день до шторма папа получил какое-то неприятное известие, пошептался с мамой, за полдня снарядил яхту, и «Ника» вышла из порта, когда небо стремительно темнело и где-то вдали уже полыхали молнии.

Мне так жалко было покидать Гавайи! Новый учебный год должен был вот-вот начаться, я запаслась красками и специальной бумагой, чтобы хоть в новом году освоить сложную технику акварели. Но все мои планы рухнули. С друзьями я тоже не успела попрощаться…

Я сидела в своей каюте и дулась на родителей. Зачем нам снова куда-то плыть? Ведь на Гавайях у нас было всё. Папа зарабатывал хорошие деньги, я – училась, мама тоже не сидела без дела. Платили ей немного, но зато её все любили. Мы все чувствовали свою нужность и значимость на берегу. Даже я. На выпускном в школе меня наградили грамотой, как лучшую ученицу по естественным наукам. И в художественной студии тоже – объявили победительницей в конкурсе проектов.

А друзья? У меня ведь впервые появились друзья. Мы вместе учились кататься на доске на волнах. У меня получалось не очень хорошо, но меня все поддерживали. А в день Святого Валентина (оказывается, есть такой праздник) мне кто-то прислал сердечко, вырезанное из красной бумаги, и букетик цветов. Подписи там не было, но я догадывалась, кто…

И вот, Гавайи остались за кормой. Осталось только красное сердечко.

Обижалась я недолго. В каюту протиснулся папа. Он сел рядом, хотел меня обнять, но я отодвинулась.

Папа вздохнул:

– Пусть так. Нас нашли, Софи. Я узнал, что эмиссар картеля уже сел на рейс в Гонолулу.

Я не поняла ни про картель, ни про эмиссара. «Нас нашли», – это было самое страшное. Я сразу вспомнила мамино изуродованное лицо, папу всего в проводках и трубках. Во рту мгновенно пересохло.

– Нас убьют? – спросила я севшим голосом.

Папа ответил не сразу, он медлил, но это не давало никакой надежды. Просто он не хотел мне врать. А правда была такой.

– Да. Теперь нас всех убьют.

Я взяла у папы бинокль, поднялась на палубу и придирчиво осмотрела горизонт. Насколько я могла что-то разглядеть в сгущающейся тьме – преследования не было. Бандитам хватило предосторожности остаться в бухте. А может быть, их не пустила береговая охрана. «Нику» выпустили случайно: никому и в голову не могло прийти, что мы выйдем в открытый океан.

Вскоре стемнело, я немного успокоилась: в такой темноте найти нас было бы очень сложно. Однако причины для беспокойства были. Это стало очевидным, когда я снова поднялась на палубу. Там было страшно. Такого урагана я не видела никогда в своей жизни. «Нику» метало, как щепку, вокруг ворочались тяжелые глыбы воды. Кромешная тьма вокруг. Наши фонари бездействовали. Их разбило или залило водой. Паруса были убраны, мы шли на моторе.

И тут сверкнуло. В одно мгновение я увидела громадную гору, сверкающую серебром. Она наползала на нас. Папа был сосредоточен и даже не взглянул в мою сторону. Мама схватила меня и затолкала вниз. В освещенной кают-компании было не так страшно. Но мама выглядела очень бледной, по её рыжим волосам стекала вода. Бормоча что-то, что мне никак не удавалось разобрать, она натягивала поверх моей ветровки спасательный жилет.

Потом она схватила меня за плечи и, встряхнув, посмотрела прямо в глаза:

– Пожалуйста, Софи, пожалуйста! Не поднимайся на палубу. Будь здесь.

По маминым безумным глазам я поняла, что мы попали в беду. В большую беду.

А дальше начался ад.