Текст книги "Осенний август"
Автор книги: Светлана Нина
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
20
Изо рта Поли вырывались бело-серые клубы и, становясь прозрачными, поглощались темнотой. Вера без стеснения полулежала в старом кресле с новой обивкой. Ее приглушенно-рыжие волосы пухом выбивались из тщательной прически.
– Почему ты не можешь угомониться и просто постараться быть счастливой вместо этой оголтелости? – резонно осведомилась Вера после каких-то по обыкновению горячих обличений Полины.
Полина хмыкнула.
– Ты как будто вчера меня узнала.
– Человек имеет склонность забывать, а потом додумывать детали. Это уже не воспоминания, а воображение. Поэтому я хочу услышать это снова. Вдруг я уже достаточно изменилась. Для тебя.
– Почему я не угомонюсь… – Поля степенно выдохнула. – Это ты обладаешь редким благословенным даром быть счастливой, отстранившись и пребывая в каких-то своих плоскостях. Может, в этом и правда высшая мудрость. Какая-то буддийская. Но я не могу сидеть сложа руки и чувствовать себя бесполезной. Не могу ждать, пока меня возьмет какой-нибудь старик… Я не могу бездействовать, это разъедает меня.
– Ну вот опять! Почему сразу старик? Разве не выходят девушки замуж за любимых?
– И что с того? Даже если любимый… Быть женщиной – бремя, Вера! А это движение… это единственное, где женщина ценна, где она нужна. Где ее по-настоящему уважают. А не тыкают в нее православием, ее якобы грязной сущностью… Хороша грязь – производить новых людей! Это благословение, язычники возвели это в культ, в святость… Для умной женщины в наше время нет другого пути. Лучшие из нас уже там, как ты не видишь? Ты же не религиозная фанатичка, да и таких, к счастью, уже мало…
– Кто внушил тебе эту ненависть к браку? Почему? Отец не издевался над матерью.
– Не издевался. Но и счастливой она не была.
– Это уже ее личный выбор.
Полина нахмурилась, но не решилась возразить.
– Тебе не кажется, что, несмотря на любую религию, люди просто старались жить во все времена? Они лгали, прелюбодействовали, ябедничали и ленились. Они любили и радовались, объедались. Они просто жили и особенно не задумывались ни о боге, ни о политике… Их вынуждали. Они лишь хотели следовать своим путем и быть счастливыми.
– Наверное… Может, я бы и хотела найти иной путь, но его нет. Сидеть на «Лебедином озере», вздыхать, охать и ждать, пока меня сметут взбесившиеся рабы? Нет, я лучше буду с этими рабами. На их стороне правда. Женщина как аксессуар, предмет утех… С ней делают что хотят под предлогом заботы. Ее мучения в родах воспринимаются не как что-то достойное уважения, как в древнем мире, а как должное наказание… Наказание за пол, который она не выбирала. Наказание за мужскую похоть, за супружеские обязанности, инициатором которых является не она? Наказание за брак, который ей внушили хотеть… Какой мелочный бог. Мне это претит. Мама не была такой и мы с тобой не такие. Мы не имеем право растрачивать то, что начали наши матери. И забывать Софий Перовских. Их было мало, но тем они ценней. Они нашли в себе силы прозреть на фоне этого мракобесного ужаса. Знаешь, в войне есть смысл, если она идеалистическая. И даже есть смысл в ее павших. Они дают нам запал.
– Всей моралью мы еще в прошлом веке, – лениво разразился Матвей, вспрыгивая с дивана и рассеянно ища свой пиджак. – Консерватизм – это бессилие.
– Консерватизм – это лень, – перебила Вера.
– В любом случае, ревет махина – двадцатый, и мы должны приспособиться к его веяниям и диктовкам. Мы его ваятели и жертвы.
– Браво, дружище! – Полина выбросила вперед руку театральным, но органичным жестом.
Вера посмотрела на Матвея внимательно и просто. И отчего-то, найдя его взгляд, отвела свой.
– Разве мы действительно кому-то что-то должны? – раздраженно возразила она.
– Вот, пожалуйста, – резюмировала Полина. – Дворяночка. Тебе нравится лениться.
– Мне нравится покой, а не лень.
Матвей благодушно рассмеялся, откидываясь корпусом назад. Вера посмотрела на него с догадкой – он воспринимал их разговор с покровительственно-родительской точки зрения, не упуская шанса подтрунить надо всеми, включая себя.
Обычно Вера уходила от Поли сбитая с толку, но чувствующая, как внутри что-то сопротивляется и не дает увести ее в дебри клокочущего сознания Полины. Орущий мир, который так ее пленял, но частью которого она никогда не была, хотя и обожала наблюдать за его представителями. Вера не могла отдаться чему-то с головой, потому что любое земное дело казалось ей слишком игрушечным. Она редко возражала сестре, но и редко по-настоящему соглашалась с ней. Ей нравилось слушать Полю, смотреть на нее, даже изучать ее. Но легкая опьяненность нахождением рядом с ней мигом улетучивалась, стоило Вере остаться одной. А в последнее время больше Полины, которую она все же успела худо-бедно изучить за годы, прошедшие бок о бок (хоть Вера и понимала, насколько трактовки и выводы о человеке не соответствуют объективности), ее занимал Матвей.
21
Матвей Федотов на первый взгляд представлял из себя благожелательного молодого человека c добрейшими глазами и неизменной улыбкой, пусть и слегка насмешливой. Насмешливой не от злости, а от абсурдности происходящего и редкостного правдолюбия. В доме Валевских он, известный половине Петербурга, отдыхал. И, подобно многим, поражался удивительной красоте обеих сестер, красоте, которая, разделенная пополам, будто дополняла вторую половину. То ли осознанно, то ли не нарочно, облаченные в шелк и кружева, они находили верный баланс между собой. И ни одна не затмевала другую. Широкие скулы Веры и вытянутый овал Полины. Правильный, четкий и серьезный, ее темные глаза и зелень вытянуто-круглых глаз Веры. Оттенки бархатистых волос – темень и рыжина.
О себе Матвей рассказывал охотно и много. Всегда в тени младшего брата, любимца матери. Предоставленный сам себе и с детства остро видящий несправедливость. Не озлобился, не испытывал неуверенность в себе. Ближнее окружение быстро привыкало к его нелюбви к обходным путям. Впрочем, были и те, и было их немало, кто не терпел его нежелание улыбаться, когда ему не хотелось, поддакивать, когда он был не согласен и молчать, когда ему было что сказать.
Веру сначала удивляло негативное отношение к Матвею некоторых их знакомых женщин. Потом она не без помощи колких наблюдений Полины поняла, что окружающие слишком привыкли к обману со сладкой улыбкой на губах, даже если потом наступало похмелье. Она считала описание подобного в книгах преувеличением, личным опытом автора. Но вышло, что классика ближе, чем казалось. Вера никогда и не предполагала, что, чтобы добиться одобрения, надо лицемерить. Больше всего она ценила искренность и поразилась, что для большинства она не нужна вовсе. Ее внутренняя честность требовала встать на сторону Матвея. Впрочем, она изначально и так была на одном берегу с ним.
Сестры Валевские избегали разговоров о том, что было известно в высшем обществе – трагедии в семье Матвея. Мать, добровольно ушедшая из жизни вслед за младшим сыном, причины самоубийства которого так и остались невыясненными. Отец после этого уехал в плавание и так и не вернулся. Подобранный теткой, Матвей не впал в циничность несмотря на нелегкий с самого отрочества путь. Веру удивляло, что он продолжал светить, вел себя словно самый благополучный человек, от души смеялся и ни разу не продемонстрировал открыто зависти или злобы к кому-нибудь. Быть может, здесь сыграла роль природная незлобивость, а, может, и самоконтроль – вопреки всему не сломаться и не начать ненавидеть жизнь. Вера чувствовала и хотела думать, что не ошибается – Матвею необходимо привязаться к кому-то, так же, как и ей, знать, что его ждут. Может, из-за этого он искал новых женщин – чтобы вспомнить, как мало материнской любви получил.
– Для этого и не нужны причины, – сурово ответил Матвей, когда Полина, отбросив свою вечную шумную и пробивную силу, осторожно спросила его об этом. – Он сломался. А сломанным людям только дай повод.
– Но ведь не просто так он сломался.
– Мы все разные. Едва ли мы можем понять друг друга. Что с одного скатится, как вода, подкосит другого. Наитие, случайность, если хочешь. А точнее я и сказать не могу. Не знаю.
– Но ты не озлобился и не стал клясть весь мир в своих проблемах…
– Люди очень часто, имея все, беспрестанно плачутся о своей горькой судьбе… Я думаю, что сила как раз в том, чтобы, эту горькую судьбу имея, быть благодарным жизни несмотря ни на что. Все она отнять не может. Да и кое-что – будем честными – и от нас зависит, какие бы обстоятельства не были.
Матвей отвлекся от своих обличений и посмотрел на Полину. Странно тихую и задумчивую сейчас, без своего апломба и извечной бравады. Какой разной она была… Его Поля. Живой человек, во взгляде другого превращающийся в произведение искусства. Он протянул ладонь и коснулся ее лица. Полинина кожа покладисто ложилась под его пальцы неосязаемым потоком. Она не отстранилась, хоть и била его криками о женской свободе и предназначении. Красота… что она делает с нами. Но Полина была не только голой красотой. Она манила вглубь.
– Мы не понимаем в детстве, что можно вести и другую жизнь. Что все остальные живут иначе в собственном внутреннем аду. Может, в этом счастье неведения. Теперь я не понимаю, как жил раньше. Это безделье, это беззаконие. Я не успокоюсь, пока сам перед собой не буду честен, верно ли я все сделал.
– Я чувствую то же самое.
Веру, которой Поля передала этот короткий разговор, уязвило, что Матвей поделился не с ней. Но по обыкновению она не показала вида. Она смирилась и даже была рада, что Полине достался хороший кавалер, но не перестала претендовать на роль близкого человека, посланца обоих. Ее не интересовали статусы и приближенность к телу, но невозможность духовного родства глубоко ранили. Впервые она подумала, что дружба не гарантирует той степени близости, которая может быть в браке. И эта идея не понравилась ей своей тривиальностью.
22
Полина и Матвей стояли на мосту. Полина задумчиво глядела в Неву, в ее суть.
Матвей, никогда не будучи застенчивым – даже напротив – наблюдал за ней. Широко расставленные глаза, их проницательно – озорное выражение, отливающее достоинством и выдержкой. Девушка, лишенная нелюбви к себе, остроумная, уверенная в своих силах и месте, самодостаточная и свободная. Легкая небрежность не портила ее – ей некогда было размениваться по пустякам.
– Я хочу на тебе жениться.
Полина перевела на него веселые и все равно наполненные каким-то смыслом улыбки глаза. Странно, до него Полина никогда не снисходила, как до Веры, периодически чувствующей, что ее одаривают незаслуженным вниманием.
– Матвей, ты мне нравишься, и даже очень. Но брак… это нечто иное. Люди, бросаясь в него, не имеют ни опыта, ни выдержки, чтобы потом чувствовать себя загнанными и донельзя одинокими. Брак – величайшая ловушка.
– Я тебе говорю о том, что люблю тебя, а ты мне про какую-то выдержку. Что всегда поражало меня в вас с Верой – вы любите говорить о том, чего не знаете наверняка, просто с чужих слов. И умудряетесь при этом выглядеть мудрецами.
– Разве не все так называемые философы поступают так же? Очередной спор о том, что важнее – голова или опыт.
– И что же?
– Не повредит ни то, ни другое. Понимаешь, человек настолько сложен, что невозможно расписать, разделить его на какие-то отсеки. Это от того-то, это от сего-то, вот так поступать нельзя, а так можно… Мы должны судить более глубоко и свободно.
– Ты упражняешься в философии, пока…
– Пока ты страдаешь? – с неподражаемой, одной ей свойственной мягкой поддевкой, на которую сложно было обидеться, подытожила Поля. – Не надо. У меня тоже есть сердце.
– Никто и не думает иначе, – сказал Матвей несмотря на то, что все кипело у него внутри.
– Все поначалу оскорбляются на здравомыслие, когда речь заходит о романах и браке. Тут уж не знаешь, что хуже – прослыть идиоткой, в тряпье убежавшей за любимым или охотницей за состоянием… Вечно мы должны перед кем-то оправдываться. Но потом из-за такой щепетильности рушатся жизни. Я прагматик и отвечаю тебе, что подумаю.
Матвей опешил от ее немногословной опутывающей силы. Ему вдруг стало уютно. С ней так было всегда – она первая бросалась все улаживать. Он чувствовал себя спокойно благодаря этому. Полина порой отталкивала его своей скоростью на расправу и непримиримостью, часто напускной. Но другие ее грани – искренне желание вытянуть людей из нищеты и прозябания несмотря на кажущееся безразличие, благодарное сердце и в особенности теплый женственный смех… Злая, не желая никому зла. За это он прощал ей периоды раздражения и апатии. Наверное, никогда прежде в своей довольно насыщенной жизни Матвей не был так очарован женщиной.
С благосклонной и понимающей, но чуть держащей на расстоянии царственной улыбкой, не содержащей высокомерия, как бывало иногда, Поля могла быть совсем разморенной и милой, как сейчас, но при любых обстоятельствах гордой. И до нее хотелось тянуться как до человека, из которого так и брызжет жизнью, да с такой силой, что заражает других этим стремлением жить широко и вдохновленно. Человек, на которого можно было опереться, чтобы почувствовать реальность действительности. Экспрессия и искрометность вкупе с хладнокровностью. Раньше она часто бывала в центре внимания, но потом ей наскучило это питейное разнообразие.
Матвея захватывали ее плавное изящество, легкий ход темно-синих, всегда разных волн Невы. И такой же синий ветер, прохладный даже в теплые дни. И усыпляющая атмосфера весны с ее проснувшимся солнцем и таянием повсюду, врывающимися в окна и побуждающими жить своими свежими волнами воздуха. Изматывающее противостояние ожидания весны и холода, который все не хочет исчезнуть. Обманчивое петербургское солнце, пригревающее, а уже через минуту обдающее презрением. Одевающийся весной город, льющий, бьющий мокрым снегом и шквальным ветром с Невы через минуту после благоденствия тепла.
– Неужели у тебя не было женщин, пока ты не решился на этот разговор?
Матвей засмеялся и уставился на носы ботинок.
– Ведь это не серьезно…
– Мужское видение, – засмеялась Полина, ничуть не расстроившись, что приятно огорошило Матвея. Может, раньше она и обиделась бы на такое, но отлично выдрессировала себя.
Матвея привлекало, что Поля, успешно конкурируя с мужчинами, не стала мужеподобной, не отреклась от любви к платьям и прическам. Она делала, что хотела, и слала всех к черту. Она гордилась своей выигрышной наружностью, с удовольствием исследовала себя в зеркалах. И даже ее лозунги и крепкое словцо временами были какими-то изящными. Но и своей женской стороной она не кичилась. Она просто хотела быть человеком.
И ее любили. Ее колючесть и напускная рассудительность, сдобренная цинизмом, не оставляли мерзкого впечатления.
23
Марию словно стиснули прошедшие годы, и она порой с неодобрением всматривалась в дочерей, как будто предчувствуя перемены. Неприятие росло от мертвого и стереотипного, что она не могла изгнать из души. Но ведь именно она воспитала своих дочерей и привила им эти взгляды, а окружение и время лишь доделали остальное…
Женщины их круга будто жили для того, чтобы замаскировать в себе живое. Оно было опасно. Оно начало бы возмущаться всему, что видело, как негодовала теперь молодежь. Те, кто хоть как-то думали, взрослели вместе с веком в головокружительном темпе. И не могли не заразиться им.
Одним голосом высокородные дамы говорили с детьми, другим с мужем, третьим с прислугой. А где были они сами? Вера понимала мать. Она чувствовала, что в ней давно произошел какой-то необратимый надлом, что Мария, даже если бы захотела, уже не вернется к безмятежности по сжирающей русской традиции не верить в счастливый финал и оправдываться фатализмом.
Существование в семье женщин – истинное наслаждение и невыносимое бремя. Нигде больше не встретишь столько пустых домыслов, противоречий, критики, часто беспочвенной, вывернутой под стать мнения каждой, ревности, зависти и всепобеждающей необходимости все это впитать, исследовать. Лицезреть. И полюбить напополам со сложностью и неприятием – все это женщины. Не восхищаться ими невозможно. Понять их сложно даже самим женщинам.
Вере много лет, с тех пор, как она начала мыслить, было непонятно, почему женщины, вместо того, чтобы помогать друг другу, предпочитают осуждать друг друга за малейшую промашку и злорадствовать. Видимо, таким образом обеляясь в собственных глазах и, самое главное – в среде мужчин. Таким образом отводя от себя проклятье пола и кричать, что виноваты не обстоятельства, а конкретные женщины. И виноватыми никогда не станут они сами. Предрассудки сидят в людях глубже здравого смысла.
Интеллигенция и изгнанники – вот кого хотела бы видеть Мария в своей среде. Но этому противился Иван, не видя, что жизнь его молодости с их дутыми идеалами и напускной добродетелью, прячущей за собой лишь страх и ханжество, износилась и больше никому не интересна. Полина чувствовала это кожей, хоть и непосредственно не обитала в той среде, где провел юность ее отец. Но она усвоила это интуитивной памятью поколений. И была благодарна матери, которая сдерживала это, прорывающееся сквозь Ивана Валевского. Знакомые самой Поли были иными – неугомонными, необъезженными, и она тянулась к ним именно поэтому.
Полина рано поняла, что у мальчиков есть что-то, чего она лишена. Мать способствовала укреплению этого чувства глубокомысленными обтекаемыми намеками. Она продолжала быть чем-то обиженной то ли на мужа, то ли на других мужчин. Полина на это негодовала, Вера же твердо решила развиваться и получить профессию, чтобы никто не мог упрекнуть ее невежестве или безделии. Мечты пока не обдумывали, как сделать это в имперской России и с каким шквалом критики придется столкнуться. При этом обе сестры Валевские умудрились уйти от грубого очернения всех мужчин только потому, что так устроено общество. Вера видела будущее в борьбе, но не экспрессивной и орущей, которая выставлялась напоказ, а в борьбе с собственными несовершенствами и незрелостью, с собственной врожденной слепотой, так присущей всем людям.
24
Шла Полина, непривычно для себя тихая, серая. Сквозь гудки отдаленных паровозов, по грязи и выбоинам. Шла долгие версты молчания на станцию за письмом, которого не было. Она, притягивающая столько мужчин своей экзотичностью для военного Петрограда и не церемонившаяся ни с одним…
Она возвращалась и вцеплялась пальцами в свои пышные волосы, выпрыскивая пряди, так старательно уложенные горничной. Полина по-прежнему постоянно разъезжала в столицу и обратно, шаталась по публичным лекциям и квартирам приятелей. Это было немодно у господствующего строя, но безмерно популярно у наиболее передовых слоев общества, поэтому не отвращало, а привлекало молодежь. Неистово любили, неистово жили и умирали, учились, смеялись. Эти удивительные люди не разменивались по мелочам, успевая все. Для них не было ничего страшнее обыденной жизни, тонущей в посредственности и шаблонности мышления. Хотя, как и любая организация, добивающихся каких-то целей, они были типичны, но иначе. Потому что такими вовсе не казались. Вера к ним себя не причисляла, поскольку в ее понимании она до них не дотягивала. Да и изматывало ее их вечное позерство, вечное напряжение, ни минуты остановки или покоя.
Каждый миг в каждом углу Полина ждала. И он действительно появился. Строгий, насмешливый, темно-обаятельный…
Он вышел на аскетичную, по моде и ожиданиям, сцену, стал говорить что-то типичное для тех собраний… для людей, которые подбадривали друг друга за мысли одинаковые и гнали, бушуя, несогласных. При этом он смотрел только на нее одну. Буравил глазами, издевался, орал, соблазнял.
Он был паталогически умен и как никто владел публикой. Полина чувствовала, насколько едина с толпой, и это заливало ее восторгом, благоговением, умиротворенностью и желанием действовать. Бить. Хлестать. Кричать.
После его небольшой речи, предсказуемо взывающей к мировой революции и скорейшему окончанию войны, она была убеждена, что имеет право подойти. И верно – Игорь словно на нее и был нацелен.
– Какой изысканный сюрприз, – сказал он и пожал ей руку. Но не так, как бросались к ней оголтелые мальчишки, примкнувшие к модному движению – нежно, крепко, оставляя на коже необъяснимое желание трогать еще.
Полина вытянула свою и без того прямую спину.
– Чудная речь, – сказала она уверенно и громко.
Игорь смотрел на нее одобрительно и насмешливо. Полина не могла собраться с мыслями – слишком от него било током чего-то доселе ей неведомого, чему она не могла дать определение.
Игорь наклонился к самому ее уху, что было кстати в окружавшем их балагане.
– Не слишком ли тщательно вы одеваетесь для борца за равенство всех со всеми? – глаза его блеснули недобро.
Полина прищурилась.
– Женщина, особенно знающая себе цену, не станет опускаться до козырьков и грязных волос. Не тот у меня запал.
– Одно дело сальные волосы, а другое – буржуазная выхолощенность.
– Не нравится – ищите себе крестьянку в сарафане.
– Едва ли мне будет с ней интересно.
– Это уж точно.
– Какое высокомерие от революционерки! – притворно пораженный, вскричал Игорь.
Полина грациозно повела плечом.
– От фактов не убежать. Сами-то, как я посмотрю, не спешите откликаться на собственные лозунги. Как большинство проповедников, не правда ли? – спросила Поля сахарным голоском, улыбнувшись язвительно и одновременно намеренно вкрадчиво.
– Лозунги?
– С чего бы вам не прийти завтра в обносках, отдающих псиной?
– Маман не учила вас изысканно выражаться?
– Не имею охоты пополнять ряд вышивальщиц у окна.
– Вы не высокого мнения о женщинах.
– Чушь. Я смотрю на поступки, а не на условности.
Игорь удовлетворенно повел бровью. Он почувствовал редкий подъем от схватки с самобытностью. Полина в замешательстве поняла, что не может уловить еще что-то в его глазах. Что-то кроме горячности за сдержанностью, холодностью даже. Ей стало одиноко от этого факта – прежде она не безошибочно, но читала людей. Впрочем, до экзальтации Веры, возводящей непознанность души в культ, ей было далеко.
В Полине было столько энергии и силы, что она и впрямь покоряла людей. Тех, кто попадал ей в фавор, она щедро одаривала своим вниманием. Она любила и ненавидела всем сердцем, от души. Хвалила или разносила в пух и прах. В ненависти черпала силы и вдохновение. Была непримирима в суждениях, озвучивая их громогласно, хотя в душе прекрасно понимала, что все далеко не так однозначно, как она утверждает. Но то был период громких заявлений и намеренного упрощения, исходивших от очень образованных и харизматичных людей. Людей, которые чрезмерно увлекались внешним и общественным, опрометчиво забывая о внутреннем и индивидуальном.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
