Текст книги "Осенний август"
Автор книги: Светлана Нина
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
28
Какое-то время Матвей и Вера творили чудо – смягчали Полину. Но Матвей улетучился, а Вера впала в сплин из-за его отсутствия. И Полина перестала церемониться окончательно. Из-за Игоря ли, из-за собственной вредности… Полина так и не смогла справиться с ревностью по отношению к младшей сестре. Появление Матвея отчасти скрасило напряженность, потому что Поля в очередной раз доказала всем, что она лучше и ярче, но в последние дни напряжение нарастало вновь.
На Полину легко было обижаться, потому что она не утруждала себя фильтровать то, что могло показаться обидным. Но окружающие странно привыкли к такому обращению.
– Ты так зла на мир, – сказала ей Мария низким голосом, – словно жизнь тебя чем-то обделила. Но оглянись – кого угодно она обделила, но не тебя, избалованная девчонка!
– А мне что, сидеть теперь и терпеть все, раз я с детства ни в чем не нуждалась? Ты о деньгах ведь говоришь – только о проклятых деньгах!
– Были бы они так презираемы тобой, не имей их твой отец?
– Хватит! Ты снова манипулируешь мной!
– Я не могу понять, откуда в тебе это бешенство! Откуда неудовлетворенность?
– Откуда? – хрипло спросила Полина. – Да от тебя.
– Чушь.
– Чушь?! Посмотри на себя в зеркало, а потом отвечай.
Мария повела бровью.
Полина ясно, даже нагнетая, видела противоречивость матери и не досматривала свою. Кого-то Мария любила, не рассуждая, кого-то презирала, отпуская точные ядовитые комментарии. Она бывала жесткой с дочерями, и Полина не забыла этого.
– Ты постоянно ищешь в мире какую-то дисгармонию, – понуро продолжала Мария. – Зачем тебе это?
– Ты сделала меня такой.
– Я наоборот учила вас с Верой видеть красоту мира.
– И заодно страдать от него.
– Ты мало что во мне поняла, если до сих пор думаешь так.
– Люди проще, чем пытаются казаться сами себе.
– Это неправда. Проще тот, кто так считает. И потом… Так ли ты сильна, как пытаешься казаться, если винишь в своих вполне взрослых уже, осознанных проблемах меня?
– А я что, должна всегда быть непогрешимой? Каменной, одинаковой? Не ошибающейся? Это невозможно, если речь идет о живом человеке, а не о чьем-то представлении о нем.
– Никто от тебя этого и не ждал бы, не веди ты сама себя так…
– Да ничего вы обо мне не знаете! Никто и ничего! Видите какие-то внешние проявления и думаете, что это цельный человек!
Мария посмотрела на дочь с грустным пониманием. Но ей еще было, что договорить.
– Ты столько жалуешься, негодуешь… Как ни откроешь рот – ах, все ужасно, все переделать! И то ни так и это… Но посмотри – почти всем хуже, чем тебе.
– И потому я должна не делать ничего с тем, что мне не нравится?
– Не о том речь, – спокойно сказала Мария. – У любого поступка есть скрытые первопричины. – А каковы твои?
– Может, таковы, что я перфекционистка.
Мария усмехнулась.
– А ты мне, видимо, предлагаешь плюнуть на все и сиднем сидеть, – не унималась Поля.
– Ничего ты не поняла.
Полина почувствовала, что выдохлась – мать ей не удавалось поразить и увидеть в ее глазах восхищение, которое так часто наблюдалось у ровесников по отношению к ней.
29
Матвея, милого, насмешливого, веселого хохмача с добрыми глазами, больше не наблюдалось. Того самого, который с Верой был добр, внимателен и оживлен, а с Полей странно тих и одухотворен.
Встретив его на вокзале, Полина увидела уверенного, лишенного иллюзий взрослого человека, притягательного своим скепсисом почти ко всему, что раньше вызывало в нем интерес. Он по-прежнему истово ратовал за справедливость, но как-то тише и озлобленнее. Его былая увлекаемость сменилась безмолвием. Нежданное преображение задело в ней какие-то потаенные мысли, и Полина с интересом наблюдала за новым Матвеем. Не копая глубоко и неверно, строя и открывая то, о чем объект наблюдения и не помышлял, она интуитивно поняла, что ей нравится эта игра.
Матвей на животно-человеческом уровне догадался, что Полине, как неординарной и привыкшей к самостоятельности девушке, нужно от мужчин, чего она тайком ждет. Здесь роль сыграли прозрачные намеки Веры – как тщательно она вычерчивала из писем каждое неосторожное слово!
Уверенный в себе Матвей, ставший грозно-молчаливым, отлично и почти свысока держался в первый вечер побывки. В тот странный период, когда все были сбиты с толку, все куда-то бежали и не могли найти ни успокоения, ни ответа, Полина писала родным, говорила знакомым, порой их удивляя, что выходит замуж за Матвея Федотова, знатного и небедного, свободного от родительского гнета, который вопреки воле тетушки ушел на передовую писать об ужасах войны. Вопрос их союза почти решен. Вдоволь шокируя тех, кто знал ее отношение к браку, Поля испытывала удовлетворение. Для нее это было своего рода прикрытие – да, выхожу замуж, оставьте меня в покое с другими кандидатами. А в письмах к самому Матвею она элегантно избегала темы со свадьбой. Желание порвать с родительской опекой не позволяли ей расстаться с ним окончательно.
Играла ли она, эта неискоренимо прагматичная девушка, морщащаяся от любого намека на кокетство? Едва ли… Даже самой стойкой барышне, кричащей о недостойной роли женщин в мировой истории, порой хочется накрасить губы и томно смотреть на какого-нибудь поклонника. Не зная меры, не зная, что можно отлично соблюдать равновесие между уважающим себя человеком, потакая милым слабостям пола, Полина предпочитала бросаться в крайности. Зараженная сверхмодными идеями, она утром еще не знала, как будет вести себя днем.
Вера молчала под стать сестре и только прятала переливающуюся через край радость от того, что он, наконец, рядом, живой и язвительный, со своими непередаваемыми распахнутыми глазами, в которых засел какой-то упрек. На Веру он смотрел без отличавшей его в тот вечер жесткости. Вера теряла нити мыслей от захватывающего сознания, что она нужна кому-то, что кто-то смотрит на нее с одобрением. Это был для всех троих странный период затишья и заполненности сердца любовью, не той слезливой сентиментальной ерундой, которой бредят, а через месяц забывают молодые, сами не знающие, чего хотят. А нежностью, терпкой и утверждающей. Нежностью даже не к кому-то конкретному, а ко всем, как у неожиданно размякшей Поли. То ли на ней отразился прелестный август, манящий своими слегка подсушенными травяными запахами. То ли человек, накрепко засевший в ее ореоле.
Смерть и уныние витали рядом, пронизывая всю их русскую жизнь даже при каждом легком прикосновении к культуре, но были припорошены романтизмом, вдалбливаемым им многоголосными поэтами. При всей внешней подверженности этому на деле лишь Вера обладала нестерпимым всепобеждающим оптимизмом, который порой прикрывала игрушечной безысходностью. Матвей за неделю мог пройти цикл от дифирамбов о том, как все замечательно до полнейшего самоуничижения, Полина же часто была мрачно весела, саркастична и даже груба.
Матвей не учел одного – долго притворяться по чистоте сердечной он не был в силах. Конечно, время и насилие меняли его, но не коренным образом – извлечь из себя несуществующий посыл непозволительного обращения с женщиной он не мог. Никто из них не умел жить ложью, это было основное, что сплачивало этих троих. Их странные полудетские отношения, служащие отличной иллюстрацией для легкого романа, преломились. Относясь друг к другу с большой нежностью, они сами плохо представляли, насколько друг другу нужны.
30
В ту побывку они преломлялись друг о друга, но частенько не знали не только то, что чувствовали остальные, но и что чувствовали они сами. Они гуляли до одури, слушая собственную глубокую – потому что вновь впервые познавали других – болтовню, и возвращались домой только для того, чтобы рухнуть в постель. А рано утром начать все заново. Веру накрывало неизмеримо прекрасное ощущение, когда сбегаешь из отчего дома навстречу горизонту и чьей-то душе – необходимый атрибут барьера между отрочеством и юностью.
Полина, едкая, колкая, порой раздражала до безумия. Но наступал новый день, она просыпалась в отличном расположении, отпускала домашним комплементы и все забывалось.
– Ну что, пташка? – весело спросила Полина поутру. – В какие дебри гульнем сегодня?
Она легонько ущипнула Веру за руку выше локтя и рассмеялась. Вера почувствовала, как бывало раньше, как когда на нее смотрели привлекательные юноши, смущение и электрический заряд по телу.
Вера улыбнулась. Неужели Игорь выветрился, и все ее предыдущие страхи за сестру и Матвея померкли? Все будет как прежде – они втроем, опора друг друга.
Вера, влюбленная в обоих, изнывала и от того, что они идут друг к другу с таким скрипом, и от того, что, если они поженятся, она станет лишней. Она даже не могла понять, ценит ли Полина Матвея так, как он заслуживает. Вера всячески поощряла Матвея и просила дать Полине время, хотя не была уверена ни в ней, ни в нем. Ей, в жизни еще ничего не терявшей, было невыносимо признать, что начало утрат положено.
В Полине была несомненная сила и умение повелевать, даже подавлять, и смириться с этим было безопаснее, чем противодействовать, смирение сулило даже особый вид любви. Но Вера, видимо, смирялась недостаточно, смирялась не так. Она порой брыкалась, считая, что Полина заигралась во властительницу, что ее несправедливо любят только из-за невероятной энергии и шарма. Попытки соперничества и ревности со временем притушились, ушли вглубь и приобрели более угрожающие, хоть и незримые, формы.
31
Полина вернулась домой и промелькнула вверх по лестнице, против обыкновения не врываясь, не неся за собой заряд громкости. Заперлась в своей просторной простой комнате и сползла по кровати, не закрывая глаз. Ее рвало изнутри от мысли, что теперь будет.
Поля считала, что Игорь видит в ней высшую женщину – лишенную мелочности и склонности к сценам от скуки и недостаточного влияния на собственную жизнь. Сам он казался ей обаятельным и обходительным до одури, причем без надоедливости или сладости несмотря на всю ее критичность к мужчинам.
То, что было прежде, походило на многие другие истории знакомств и сближений. Своими особенными, неповторимыми эмоциями и разговорами, что они вели. Никогда не воспроизводящейся комбинацией слов, взглядов, жестов и ожиданий. Словом, свидания их становились все более частыми и долгими. А вечера все более проникновенными.
В тот вечер Игорь невзначай прошел мимо Полины и легко дотронулся до ее твердой талии, надежно упакованной в корсет. Она и через него почувствовала это уверенное прикосновение, будучи одновременно взволнованной и странно польщенной. Раньше она ощетинивалась от допущения, что кто-то из мужчин осмелится так обращаться с ней. Но у Игоря все получалось слишком непринужденно и категорично.
Игорь с задиристой охотой провоцировал ее и откликался на ее провокации. Внешне они вели себя как подначивающие друг друга друзья, но Полина тонула все неумолимее. Несмотря на свою порывистость и экспрессивность она не была нервной и легко возбудимой, а бушевала, скорее, ради собственной защиты. Впрочем, в отличие от Веры, она маниакально не размышляла о каждом человеке и поступке, доводя себя до исступления. Явно заинтересованное поведение Игоря, направленное не на целования ручек, а на конкретный результат, и напугало, и заинтриговало ее. Это было общение двух взрослых людей, которое втайне льстило Полине. Она столько раз говорила себе, будто не так ограниченна и обычна, как остальные, что подошла к точке, когда нужно было доказать это себе не только ссорами с отцом и активной социальной жизнью. Она верила, что может вырваться. И со свойственным ей прямотой и великодушием Полина понимала, что не видит в задуманном ничего плохого.
Она на локтях полулежала в его квартире. Белоснежная по-петербургски кожа, светящаяся синими жилками, нежная настолько, что это было видно даже в соединении с кружевами платья, в переходах от небольших участков обнаженного тела к воротникам и манжетам.
Полузакрытое песочными шторами окно, скрывающее от многолюдного, но спокойного Петрограда его жилище. Светлое, разбросанное чистотой и пространством. И тот диван посередине, на котором что-то переломилось в Полине. Она поняла, что есть иная, скрытая сторона жизни, которая способна сильно изменить ее прежнее о ней представление. И все же Полина, воспитанная своей гордой осмотрительной матерью, не могла не чувствовать, что Игорь, распаляя ее и явно идя дальше обычных поцелуев, возможных разве что между помолвленными, поступает неверно, некрасиво. Что она даже не имеет права видеться с ним без компаньонки. Но она гнала эти мысли прочь, резонно замечая себе самой, что Игорь не может быть небезупречным, поскольку сам столько раз говорил, что все это лишь условности и каждый безупречен настолько, насколько себя таковым считает.
Пока Игоря обуревали мысли, присущие мужчинам, Полина чувствовала странную свободу. Весеннюю, буйную, зарождающуюся в этом пряном ветре, уносящем прочь от преддверия осени, убийцы чувств. Она думала о миллионах женщин до себя и находила, что ей повезло быть рядом с тем, кто поистине затмевал для нее все остальное. Полина всегда была убеждена, что по-настоящему, не на публику, не для слов, любить могут лишь очень великодушные люди и не верила, что способна на такое. Она никогда не была восторженна, допуская возможность возникновения в ее жизни какого-нибудь романа – союза двух борцов. Но чтобы так наполнено, осмысленно, необходимо… Как бывает лишь в ранней молодости, когда в будущем поджидают только перспективы.
Полина была податлива, мила, трогательна. Она не казалась привычной сама себе и находила в этом удивленное удовольствие. Впрочем, в последнее время еще больший, чем всегда, ураган знакомств застилал для нее все, даже ее собственный голос часто казался потусторонним. И все же она была стихийно естественна. Она такой быть хотела, не могла быть другой в тот момент. Что она делала? Зачем? Как легко было горланить о свободе и как страшно доказывать ее… Она корила себя за слабость, страшась объяснений, того впечатления, что производила на Игоря своей несговорчивостью. Человека, который так поразил ее неподатливую душу, который разорвал ее поперек, втиснувшись в образовавшееся пространство. Может, Полина сама себе выдумала свой непримиримый образ едкой всезнайки и с удовольствием в нем обитала. С Игорем все было иначе, ей казалось, что он видит ее, и Полина, впервые столкнувшись с силой, ведь раньше никто всерьез не запрещал ей ничего, опешила. А, опешив, осталась, не решившись отвернуться от заманчивого новшества.
Игорь не видел, как увидел бы поэт или даже Матвей, ее миндалевидных глаз, лезущие в них темные пряди мягких волос… Другим она чудилась молодой королевой, только вступившей на трон. Он же лицезрел то, чем она и являлась – юную девчонку, сопротивляющуюся тому, что уже решено, напуганную вступлением на женскую стезю. Девчонку с задумчивыми карими глазами, всеми силами притворяющуюся непогрешимой, искушенной, всезнающей, но интуитивно осознающую, какой путь ей предстоит пройти и как поменяться, принимая необходимость быть женщиной. Но чужие страхи его мало волновали.
Кто лучше, чем Полина Валевская, знал, что стоит за этими милыми личиками, глядящими с полотен или туманно прорисованными романистами, даже дамами. Вечная тайна жизни, взросления и прохождения пути… вечная тайна женщины, которую она сама только-только начала осознавать, выплывая из небытия векового запрета разговаривать. Полина знала, как много интересного может поведать женщина, научившаяся говорить. И наслаждалась тем, как она чувствует и что с ней происходит, потому что нигде до этого она не встречала тех же напевов и опасений – никто никогда не давал ей понять, что можно ощущать, желать похожее. Что женщина может быть не только влюбленной героиней в платье. Все кругом вечно твердили лишь о замужестве как о единственном, чего она может достичь. Полное отсутствие женской рефлексии кругом тормозило ее собственную. Вечная изоляция, вечный страх и сомнения – так ли у других, верно ли я поступаю и думаю? Поэтессы серебряного века, так зацикленные на себе, на дали ей исчерпывающего ответа, хоть и были прорывом, свежим дыханием, спасением. Надеждой.
Бессловесный и бессовестный идеал, играющий с чужими душами, потому что не имеет своей – вот какой видели женщину в эпоху, когда она не имела право и время на самосознание.
Теперь Полине предстояло сделать выбор сродни Софье Перовской – пойти против семьи… Она, горластая в теории, ловила себя на страхе и неуверенности. Догмы, вдалбливаемые ей ее средой, было не так легко переступить, как об этом говорила Александра Коллонтай. Но Полина чувствовала, что перестанет уважать себя, если тошнотворное буржуазно-православное влияние, растаптывающее женские желания и робкие святыни, победит в этом периоде ее жизни. И она совершила единственное, что могла сделать в то лихое время девица свободных взглядов, презирающая церковь, брак и прочие смехотворности среды.
32
Критикуя Полю, ругаясь с ней, Вера бессознательно вела себя так же иногда, используя те же речевые обороты и жесты. Она немного играла в собственную сестру.
Она уважала Полину несмотря ни на что. И бешено, порой до боли, до желания орать, хотела, чтобы сестра любила ее. Люди недооценивают влияние на них всего, что они видят и слышат. Все в определенной степени калейдоскоп из других людей, идей, прочитанного и услышанного, воспоминаний, примера родителей. И в первую очередь чистейшая неопределенность. Великая тайна бытия – никто не в силах узнать, чем станет через год.
Может, Вера так относилась к Поле, потому что они были похожи в критичности, направленности, собранности, умении мыслить и хотеть… И в родственности, том, что часто упускается, но что так важно – не столько кровь, сколько общее детство, взросление, помощь друг другу в тяжести вступать в мир. Пример друг для друга. И Вера не могла понять, почему Поля отстраняется от нее, воспринимая как нечто разумеющееся. Расходились их пути, но разве не должны они были стоять друг за друга? Каждодневное притирание этих сильных самобытных женщин, где обе уже обладали сложенной картиной окружающего, проходило тяжело. Полина каким-то непостижимо легкомысленным образом была убеждена, что Вера должна проникнуться ее идеями, и давила на сестру как первоклассный учитель. Вера же видела Полю едва ли не единственным человеком, которому было позволено вторгаться даже в ее комнату. И который всегда был желанен.
Полину раздражала переменчивость Веры и ее наивность в некоторых вопросах. Она не упускала момента, чтобы указать сестре на ее промахи.
– Ты только плакала, уже смеешься, – как-то начала Полина с недоумением и неодобрением, зайдя в комнату к сестре и путаясь в ее шторах.
Вера смотрела на Полину и поражалась, как она может столько успевать и знать столько людей… От сознания наполненности ее жизни Вера пропитывалась чувством почтения и легкой горечи, что не умеет так же. Ей казалось, что Полю она может черпать без остановки и все равно что-то останется. В ее восхищении сестрой был элемент оценки и даже соперничества, которое Вера не обнажала. Периодически ей казалось, что Полина красивее ее, имеет более чистую бархатистую кожу. И могла спокойно разговаривать с сестрой, только когда полностью была уверена в себе. А в ревности черпала удовлетворяющее подтверждение, насколько инопланетна.
Чаще всего настроение Веры менялось не из-за каких-то внешних причин, а потому, какой она себя воспринимала. Если она цеплялась за чью-то о себе фразу, которая доставляла ей удовольствие, например, что она стойкая и непримиримая – ближайшее время она и вела себя соответствующе. До следующего увлечения собой, которое разбивалось лишь об увлечения другими. Они казались ей долгосрочными, устойчивыми, но жизнь показывала, что к чему на самом деле. Порой Вера доходила до такой степени неуверенности в том, кто она есть и что из себя представляет, что не могла больше думать на этот счет. Свою рефлексию она выводила в Абсолют.
Матвей, сочувственно и с интересом глядя на ее стенания, сказал под досаждающий лет мелких мошек в Летнем саду:
– Сознание человека… Быть может, неопределенно. Неизмеримо. Его нельзя поймать. Так чего ты хочешь?
– Узнать себя.
– Зачем?
– Как это зачем?! Что же, жить, не зная себя? По инерции, в болоте…
– Мне кажется, жизнью просто надо наслаждаться. И быть благодарным. А ты все роешь, роешь… Никогда ведь не дороешь до конца, его не существует.
– Ну а что, мне теперь сесть и сидеть? Не развиваться, не двигаться? Разве жизнь не является движением?
– Жизнь является чувствами.
– Это тебе так кажется, – возразила Вера, хотя была согласна с ним.
– Что мне кажется, то и есть правда. Для меня. Ты снова запуталась, Вера.
– Всем порой хочется маме под бок. Но смысл лишь в движении, познании. Мы здесь для этого. Познание чувств, людей, законов… Важно все ирреальное. А реальный мир – это катакомба, которая отвлекает нас от цели.
Вера часто задышала, ей не хватало воздуха. Почему случается так, что человек, которого так хочется трогать, может быть совсем рядом и в такой недоступности?
– Как… как ты жил… без нас, там?
– Пена человеческого безумия на этой войне, и только, – с усилием отозвался Матвей.
– Тогда зачем тебе возвращаться туда?
– Зачем? Я мужчина, Вера. Это не гимназия, которую можно бросить. За это казнят.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
