Текст книги "Надеюсь и люблю"

– Ничего себе добровольно! – возмутился Хам. – В общем, я смотрю, разговор у нас не получился…

– Почему? Мы взрослые люди и, раз уж собрались здесь, должны договориться, – продолжал Максим Иванович довольно спокойно.

– Я бы на вашем месте, Максим Иванович, предпочел иметь синицу в руках, чем журавля в небе, – сказал Хам, и в его глазах опять появился недобрый стальной блеск.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Крюк.

– Мне кажется, вам бы нужно немножко, простите, опустить перышки, – хитро сощурил и без того узкие глаза Хам.

– Ты, Хамид Равшанович, затеял не ту игру. Деньги через два дня – и баста! – ударил кулаком по столу Максим Иванович.

– У меня есть на тебя компромат.

– Что?! – Глаза Максима Ивановича округлились, и толстые брови от удивления поползли вверх.

– Что слышишь. Я долго его собирал, ты уж извини.

– Ты или твой вшивый Медведь?

– Какая теперь разница, Максим Иванович? – развел руками Хам. – Я… Медведев… Главное, что компромат есть и я предлагаю тебе сделку.

– Значит, все-таки Медведев меня по-крупному подсиживал? Захотелось перепрыгнуть в тепленькое кресло начальника милиции?

– Зачем же так? Майора Медведева вполне устраивает должность начальника уголовного розыска. Но проблемка в том, что по статусу ему положено заниматься уголовными делами. Улавливаешь мысль, Максим Иванович? А?

Хам многозначительно поднял вверх указательный палец.

– Кликуха у тебя, Хамид Равшанович, подходящая, – ухмыльнулся Максим Иванович.

– Я это знаю. Поэтому повторяю: предлагаю тебе сделку.

– Какую?

– Все, что есть на тебя, находится на маленькой дискетке, которая может тебе, Максим Иванович, испортить остаток жизни. А хранится она у меня. – Хам похлопал по карману пиджака. – Но дискетка в любой момент может перекочевать в твой карман – на определенных условиях, разумеется. И волки останутся сыты, и овцы будут целы, – хитро улыбался Хам, словно готов был и в самом деле проглотить Максима Ивановича, как удав несчастного кролика. – Я отдаю дискету, а ты отходишь в сторону и не мешаешь ни мне, ни майору Медведеву.

– Ха-ха-ха! – Пришла очередь Максима Ивановича рассмеяться. – Ты, Хамид Равшанович, забываешь, кто за мной стоит!

– Дискетка может обойти твоего покровителя, – ехидно сказал Хам.

– Не может! – внезапно загремел в снова открывшуюся дверь голос Степана Васильевича.

Хам от неожиданности открыл рот и некоторое время сидел с отвисшей челюстью. Он никак не ожидал, что весь разговор могло слышать такое важное лицо из столицы.

Степан Васильевич, высокий, широкоплечий, с черными как смоль усами и заметно выступающим животом прошел к столу моего мужа и тяжело опустился в кресло.

– Я вижу, некоторые здесь совсем оборзели! Полный бардак! Что, опять хотите разборки устраивать?! – подавшись вперед, басил Степан Васильевич. – Опять «мокруха», опять дележ?! Не будет этого! Я не допущу!

Он так сильно ударил кулаком по столу, что я невольно вздрогнула.

– Это так, для подстраховки, – начал оправдываться Хам, сменив тон. – Сами понимаете – жизнь такая штука, сегодня ты ее за хвост держишь, а завтра она тебя пинком под зад…

– Твоему Медведеву все мало?! Не сидится ему спокойно, все неймется, шныряет, вынюхивает, да не там, где надо. Процент преступности растет, а он за своими шпионит! Сволочь он! – не обращая никакого внимания на оправдания Хама, почти кричал Степан Васильевич. – Майор Медведев, как я вижу, не дорожит своим местом!

– Почему же? – спохватился Хам, испугавшись, что его покровитель из-за одного звонка из столицы может лишиться должности. – Он очень любит свою работу…

– А если любит, тогда дискету на стол! – хлопнул тяжелой рукой по столешнице Степан Васильевич.

Хам нехотя полез рукой в боковой карман и, секунду поколебавшись, достал оттуда дискету и положил на стол.

– Надо бы посмотреть на этот компромат, – кивнул в сторону дискеты Максим Иванович.

– Сколько еще копий осталось? – спросил Степан Васильевич, не обращая внимания на предложение Крюка.

– Больше нет. Слово мужчины, – прозвучало глухо в ответ.

– Никто не будет ее смотреть. Поступим по-мужски, – сказал Степан Васильевич и взял с подоконника пепельницу. – Мы ее просто уничтожим и забудем об этом как о неприятном недоразумении. Ясно, Максим Иванович?

Гость из столицы достал дорогую зажигалку «Зиппо» и поднес ее к дискете. Она сморщилась и закапала расплавленными капельками в пепельницу под сожалеющим взглядом Хама.

– Ну все? Спор разрешен. Надеюсь, что вы, Хамид Равшанович, тоже поступите по-мужски и через два дня рассчитаетесь с вдовой Владимира Олеговича. – Степан Васильевич поднялся с кресла. За ним встали остальные. – Мне пора. Скоро мой самолет, да и вам всем надо идти работать. Так ведь?

Все утвердительно закивали головами и направились к выходу, попрощавшись со мной. Их провожал Палыч.

* * *

После ухода Хамида Равшановича мои гости поздно ночью вернулись в дом. Максим Иванович взял с собой четырех крепких ребят, Степан Васильевич – двух телохранителей. Для того чтобы мой охранник Леха ничего не услышал, ему дано было указание не покидать домик для охраны, погромче включить телевизор и находиться там неотлучно. Шесть человек были распределены по периметру забора на всю ночь. Возникло предположение, что Хам пришлет кого-то, чтобы либо убрать, либо запугать меня. В полумраке я устроила Максима Ивановича и Степана Васильевича на ночлег, а Равиль Закирович уехал домой.

Нервы у меня были напряжены до предела. Я не знала, что может произойти, но меня окутал пеленой страх. Забрав к себе в спальню Дика, я, не раздеваясь, укрылась одеялом и до утра не сомкнула глаз, прислушиваясь к каждому шороху. Но пес был спокоен, и до утра ничего не произошло.

Первая ночь прошла благополучно.

Утром все тихонько перебрались в дом. На улице в это время было уже довольно холодно, и охранники сильно замерзли. Я приготовила им горячий завтрак, напоила коньяком и уложила отдыхать до наступления ночи. Веры Ивановны в доме уже не было – я ее уволила сразу же после своего выздоровления, и все хозяйственные дела мне приходилось выполнять самой. Но это было лучше, чем терпеть рядом сухую, холодную и, казалось, бесчувственную домработницу.

В решающую ночь у меня появилось предчувствие надвигающегося ужаса. Я пыталась согреться под теплым одеялом, но леденящий душу страх не давал мне это сделать. Зубы стучали – то ли от нервного напряжения, то ли от холода. За полночь, пытаясь согреться и унять дрожь в теле, я натянула на голову одеяло. Дик залаял – одновременно с тем, как на улице раздалась автоматная очередь. Я как на пружинах подскочила с кровати и, забыв об осторожности, прильнула к окну. Там была кромешная тьма, но со стороны озера доносились какие-то крики и отборная матерная ругань. По данной мне инструкции я не должна была покидать свою комнату до особого распоряжения, но страх затмил мне рассудок, и я сломя голову побежала вниз, на первый этаж.

Кто-то зажег здесь свет. Хромая, вошел человек Максима Ивановича. Парень устало отбросил автомат в сторону и присел на пуфик. Рукой он зажимал рану чуть выше колена, из которой струилась кровь, окрашивая его форменные брюки в бурый цвет. Я бросилась к аптечке, и тут в дом ввели в наручниках невысокого мужчину лет сорока. По национальности он был, скорее всего, таджиком. На его лице застыл испуг, смешанный с ненавистью.

– Вот, полюбуйтесь, Максим Иванович, – грубо толкнув мужчину в спину, сказал парень с автоматом, – мазурик! Это он Пашу резанул ножом. Хотел перемахнуть через забор, а тут Паша…

– Кто тебя послал? – подошел к мужчине в наручниках Степан Васильевич и посмотрел ему прямо в лицо.

Тот молчал. А я, разрезав ножницами окровавленные Пашины брюки, торопливо перебинтовывала рану.

– Можешь молчать, но это молчание не в твою пользу.

– Я сам полез, сам, – испуганно заговорил человек с явным акцентом. – Увидел богатый дом – вот и полез.

– И сколько тебе заплатил Хамид? – не обращая внимания на его лепет, спросил Степан Васильевич.

Задержанный сразу как-то сник и опустил голову.

– Нисколько. Он ничего мне не платил.

– Значит, пообещал заплатить. Впрочем, мне это не интересно. Что ты должен был сделать? – продолжал допрос Степан Васильевич.

Человек еще ниже опустил голову и молчал.

– Говори! Иначе живым отсюда не выйдешь! – заорал Степан Васильевич так, что Дик прижал уши к голове. – Сейчас дам указание ребятам, и они отвезут тебя куда надо. Там ты точно заговоришь, а после тебя живьем зароют в тобой же выкопанную могилу!

Такие доводы незамедлительно дали результат, и задержанный человек, сбиваясь и заикаясь, быстро заговорил:

– Начальник, прошу тебя, не убивай! В Душанбе у меня осталось четверо… четверо ребят… моих деток, жена осталась… Хамид – мой двоюродный брат. Туго нам живется в Душанбе, голодно. Я приехал к брату за помощью. К кому же еще мне обратиться? Жена сказала: «Поезжай, в колени поклонись, попроси брата помочь». Я приехал… Брат говорит: «Поможешь мне один раз – я тебе сто раз помогу». И послал меня сюда… Начальник, пожалей моих деток, прошу тебя! Отпусти меня, я уеду в Душанбе… Я не виноват… Я не хотел ранить твоего парня, так получилось, от неожиданности. Хамид сказал, что в доме всего один охранник. Я не ожидал, что… Отпусти меня, начальник, у меня жена…

– Что ты должен был сделать в доме? – задал вопрос Максим Иванович.

– Испугать хозяйку, хозяйку испугать…

– И все?

– Убить… если получится, – тихо ответил таджик.

– Ясно. Как тебя зовут?

– Алимджан, начальник, Алимджан, – закивал головой задержанный.

Степан Васильевич вздохнул, достал мобильный и набрал какой-то номер.

– Не разбудил, Хамид Равшанович?.. Ну, прости, что потревожил. Вот что я хотел сказать, дорогой. У меня тут клиент в жмурики, хочет с тобой попрощаться… Алимджан, ага… Отпустить?! Просто так?! Нет уж, дорогой, просто так не получится… Объясню почему. Во-первых, он пытался проникнуть на чужую частную территорию. Во-вторых, планировал совершить покушение на жизнь одинокой, беззащитной вдовы. В-третьих, он утверждает, что послал его ты. И последнее. Он ранил человека в милицейской форме, а это уже совсем нехорошо. Улавливаешь мою мысль?.. Понимаю… Да, брат – это святое, родная кровь… Да… Да… Мое условие? Добавь к завтрашней сумме сто тысяч, так сказать, в качестве компенсации за нанесенный моральный ущерб. Жду. – Степан Васильевич закончил разговор, отключил телефон и улыбнулся.

– Ну что, орлы? Летите на отдых до утра. Будем ждать дорогого гостя. Спасибо, хорошо сработали. Ну, как там наш раненый? – обратился он ко мне.

– Рана глубокая. Надо, чтобы доктор наложил швы.

– Я могу вызвать Филипповича? – услышала я рядом спокойный, низкий голос Палыча.

– Конечно, – ответил Степан Васильевич.

* * *

Утром в доме появился Хамид Равшанович собственной персоной в сопровождении двух телохранителей.

– Доброе утро, – бросил он присутствующим глухим, хрипловатым голосом.

Я удивилась тому, как за сутки может измениться человек. Лицо Хама от переживаний, а может быть, и от долгих размышлений бессонной ночью, как-то сразу осунулось и приобрело сероватый оттенок. Глаза уже не излучали нагловатую иронию и злость, взгляд не был стальным, скорее потухшим и настороженным.

– Доброе утро. Если оно доброе, – ответил Степан Васильевич, попивая ароматный кофе.

– Где мой брат? – спросил Хам, ища взглядом Алимджана среди присутствующих, замерших в ожидании того, как будут дальше развиваться события.

– Деньги принес? – поставив чашку на стеклянную поверхность столика, спросил Степан Васильевич.

Хам кивнул головой своему телохранителю, и тот подал ему тяжелую сумку. Я уставилась на нее, как дура. Насмотревшись фильмов и прочитав много книг, я ожидала увидеть черный кожаный кейс с аккуратно уложенными в нем пачками зеленых купюр. Но это оказалась обычная, потертая, грязная полипропиленовая сумка в клетку! От увиденного я готова была рассмеяться, но громкий оклик Максима Ивановича: «Руки! Руки убери от сумки!» меня остановил.

Охранник Хама поднял руки и, медленно пятясь, отошел к своему хозяину. Хам натянуто, ехидно ухмыльнулся. Максим Иванович открыл молнию на сумке и высыпал деньги на диван. Шурша посыпались доллары, упакованные по десять тысяч. Крюк принялся их пересчитывать.

– Не доверяете? – спросил Хам, стоя у двери.

– Уже нет, – спокойно ответил Степан Васильевич.

– Где мой брат? – снова поинтересовался Хам.

– Что же ты, Хамид Равшанович, не ценишь кровные узы? Не по-вашему так поступать, не по-таджикски. Человек приехал просить о помощи, а ты… Что, не нашлось головорезов, чтобы послать на дело? Ах да! Им же платить надо! Но скупой, Хамид Равшанович, как известно, платит дважды…

– Я сам знаю, что мне делать, – грубо оборвал его Хам.

– И то верно, – сохраняя спокойствие, ответил Степан Васильевич. – Чужая семья – темный лес.

– Все верно, – подсчитав деньги и сложив их стопками на столике, доложил Максим Иванович.

Степан Васильевич дал знак рукой одному из ребят в форме цвета хаки, и тот вывел из соседней комнаты перепуганного Алимджана.

– Идем, – кивнул ему Хам и повернулся к выходу.

– Подожди, дорогой, – остановил Алимджана Степан Васильевич.

Хам замер у двери, потом медленно повернулся.

Степан Васильевич неторопливо протянул руку к деньгам, взял три стопки и протянул их насмерть перепуганному таджику.

– Возьми, здесь тридцать тысяч. Бери их и поезжай обратно в свой Душанбе, к семье, к детям. За такие деньги тебе пришлось бы пахать у брата всю оставшуюся жизнь.

– И он бы еще не раз послал тебя на убийство, – добавил Максим Иванович.

Маленький, щуплый Алимджан мог вызывать только сочувствие. При виде такой суммы его глаза забегали, но он не знал, шутка это или нет и как отреагирует его брат. Заметавшись между деньгами и братом, он наконец выбрал первое.

– Спасибо, спасибо, начальник, – схватив деньги, закивал головой Алимджан. – Да хранит тебя Аллах!

Он сунул деньги за пазуху и неуверенной походкой направился к брату. Всем присутствующим было ясно, что Степаном Васильевичем двигало отнюдь не желание помочь таджику. Он просто хотел унизить Хама, и ему это удалось. На лице Хамида Равшановича появилась злость, на скулах заходили желваки, губы сжались. Он покраснел от негодования, но сдержался.

– Теперь мы в расчете? – спросил Хам.

– Пожалуй, да, – выдержав паузу, ответил Степан Васильевич. – Как теперь у нас в народе говорят: «Попа о попу, и кто дальше прыгнет».

– Счастливо, – кивнул Хам, резко повернулся и вышел.

За ним последовали его телохранители. На их фоне фигурка Алимджана казалась жалкой, тщедушной, несчастной.

Степан Васильевич выдал всем ребятам, участвовавшим в операции, по пять тысяч долларов.

– Раненому товарищу – десять, – объяснил он, подавая Паше деньги.

– Спасибо! Рад служить! – козырнул расплывшийся в довольной улыбке Паша. – За такие деньги я готов принимать ранения ежедневно.

– Сынок, это не за ранение деньги, – остановил его Степан Васильевич и добавил: – Это за молчание. Надеюсь, вы все поняли, почему вам так много заплатили?

– Так точно! – донеслось со всех сторон.

– Подождите во дворе. Задание будет выполнено до конца, когда вы доставите меня с Максимом Ивановичем и деньгами до конечного пункта.

– Ясно! – ответили повеселевшие голоса.

Когда в комнате остались Максим Иванович, Степан Васильевич, Палыч и я, я вздохнула с облегчением. Подойдя к столу с деньгами, я отсчитала сто пятьдесят тысяч Степану Васильевичу, сто – отвратительному Крюку и подвинула к ним.

– Как и договаривались, – сказала я.

– А Равилю Закировичу? – спросил Максим Иванович.

– Я помню, – ответила я и отсчитала двадцать тысяч. – Палыч, отправьте по назначению.

– Хорошо, мадам, – как всегда тихо ответил Палыч.

– У меня будет еще одна просьба. Последняя, – сказала я и отгребла рукой несколько стопок. – Надо положить эти деньги в банк на мое имя. Помогите Палычу сделать это без особых проблем.

– Конечно, Катя, конечно, – закивал головой довольный Степан Васильевич. – Совершенно правильное решение. Зачем в доме такая наличность? Мы с Максимом Ивановичем сделаем то же самое. Так ведь?

– Нельзя нам вместе появляться в одном и том же банке, да еще с такими деньгами, – ответил Максим Иванович.

– Вот! Сказано ведь: моя милиция меня бережет! – засмеялся Степан Васильевич.

Все ушли, и уже через час Палыч позвонил мне и доложил, что все прошло нормально.

* * *

Я осталась дома одна. У меня было странное чувство: достигнув всего, к чему я так стремилась два с половиной года (и даже больше), я вдруг не ощутила эйфории. Напротив, поняла, что мои меркантильные амбиции и ошибки молодости обошлись мне слишком дорого. Я шла по пути лжи, коварства, нечестных игр. Я с самого начала была хищницей и попала в волчью стаю. Сама не заметив как, я учуяла добычу, как чует ее зверь, и пошла напролом. Я лишила человека жизни, пусть даже не собственноручно, и только сейчас поняла, что какой бы благородной ни была моя цель, она ни в коей мере меня не оправдывает. Мне было одиноко, жутко, холодно, противно. Предстояло опять, как когда-то, попрощаться с прошлым, вычеркнуть из своей жизни то, о чем хотелось забыть, и идти дальше, к цели, которую я наметила, когда-то давно покидая родной город. Что-то оборвалось у меня внутри, время остановилось. Мою душу заполнило раскаяние. Оно давило на грудь невыносимой тяжестью, мешало дышать, думать, ощущать реальность. Наверное, я выглядела жалкой, растерянной и глупой. Надо было что-то срочно сделать, чтобы не сойти с ума. Прислушавшись к внутреннему голосу, я поняла, что должна поехать на могилу Володи.

В полузабытьи я на ватных ногах прошла к своему «Хаммеру» и тяжело опустилась на мягкое кожаное сиденье, ничего не испытывая. Казалось, все чувства во мне умерли…

Я стояла у могилы мужа. С гранитной плиты на меня с улыбкой смотрел Володя. В его глазах я не увидела радости от встречи со мной, в них был упрек. Конечно, Володя многому меня научил, но я не должна была ему уподобляться. Я корила себя за то, что ничего не сделала ради того, чтобы у нас была нормальная семья. Только сейчас я поняла, что Володя, пережив трудное детство, замкнулся в себе и, казалось, был лишен нормальных человеческих чувств. Он прятал душу под панцирем грубости, но, как и любой человек, мечтал о хорошей семье, о детях. Конечно же, он, которого никто никогда не любил, очень хотел, чтобы кто-то испытал к нему настоящую любовь. Володя не верил, что я смогу полюбить его, но хотел иметь детей, испытать отцовские чувства. В отличие от своих родителей, он мечтал стать хорошим отцом, и я не имела никакого морального права лишать его этого.

Я не замечала, как холодный ветер треплет мои волосы, как по лицу ручьем текут слезы. Почему раскаяние пришло ко мне так поздно? Почему мы, люди, совершаем ошибки, обижаем родных, близких, доставляем им кучу неприятностей, а потом приходим с раскаянием к могильному холму? Я шла сюда поговорить с мужем, но слова застряли комом в горле.

– Володя, – удалось мне выдавить из себя. – Прости, прости меня за все.

Я припала к холодной, промерзшей земле и, представив, как ему там одиноко, темно и сыро, разрыдалась. Я потеряла счет времени, распластавшись на холмике и царапая ногтями землю.

– Прости! – умоляла я. – Прости, прости, прости… Если сможешь.

…Открыв дверь дома, я остановила взгляд на большой картине. На ней кающаяся Магдалина устремила свои глаза, полные слез, к небесам. Как я понимала ее в этот миг! Плохо соображая, я сняла с себя верхнюю одежду, бросила в угол сапоги. Почему-то я никак не могла оторвать от картины взгляд. На душе лежал камень, который так давил на меня. Он не отпускал, напротив, казался еще тяжелее. Эта тяжесть начала распространяться по всему моему телу, и я рухнула на пол, не в силах ее удержать.

– Господи-и-и! – смогла крикнуть я, вздымая руки. – Прости меня!

Потолок закружился надо мной с бешеной скоростью, словно карусель. Последнее, о чем я успела подумать: мне придется каяться и просить прощения всю свою оставшуюся жизнь…

* * *

Палычу опять пришлось приводить меня в чувство. Несколько дней я валялась в постели в полузабытьи и металась в жару. Приходя в себя, я осознавала случившееся, и мне опять хотелось забыться. Однажды утром, открыв глаза, я увидела в углу на тумбочке маленькую елочку, украшенную мигающими огоньками.

– Скоро Новый год, – проследив за моим взглядом, объяснил Палыч.

– Да? И когда же? – спросила я и не узнала свой голос. Он был глухим, тихим и хрипловатым.

– Через три дня, мадам.

Я поднялась с постели, и Палыч подхватил меня. В голове шумело и кружилось.

– Катя, – обратился он ко мне по имени, что случалось крайне редко. – Вам еще рано вставать, вы очень слабы. Почти неделю ничего не ели. Если бы Филиппович не ставил вам поддерживающие организм капельницы…

– Здесь был доктор?

– Конечно.

– Надо же! А я не помню…

Я подошла к огромному зеркалу в коридоре. На меня смотрел совсем другой человек. Это была не та веселая, влюбчивая, наивная девочка, и даже не хитрая и красивая хищница. Перед зеркалом стояла исхудалая, измученная, усталая повзрослевшая женщина с большими красивыми глазами на бледном, без привычного персикового румянца лице.

– Спасибо вам, Николай Павлович, – обняла я Палыча, впервые назвав его по имени-отчеству.

– Можно просто Палыч, – погладил он меня по плечам.

– Что это за обращение «Палыч»? – улыбнулась я. – Словно палка какая-то. Простите, что я так вас называла.

– Пустое! Называйте хоть горшком, Катя, только в печь не сажайте.

– Николай Павлович, я вам так благодарна за то, что вы были рядом со мной… в трудные минуты. Я в долгу не останусь.

– Что вы, Катя! Я получаю хорошее жалованье.

– Я хотела бы попросить вас пожить в этом доме несколько дней.

– Я никуда не ухожу… Не собираюсь вас оставлять.

– Мне надо уехать.

– Вы еще не готовы к путешествию.

– Если все будет хорошо, я вернусь через пару дней. Со мной все будет нормально.

– Может, мне поехать с вами?

– Спасибо, Николай Павлович, но у меня есть важное дело, с которым я должна справиться самостоятельно.

– И все-таки отложите поездку, побудьте дома в праздничные дни, окрепните.

– Я вполне здорова. Мне надо успеть как раз к Новому году, – загадочно улыбнулась я.

* * *

Мой «Хаммер» мягко и бесшумно несся по пустынной ровной дороге. На заднем сиденье плавно покачивал головой огромный пушистый желтый медвежонок с большим блестящим черным носом. Я не включала музыку, потому что она могла заглушить самое красивое, самое желанное слово, которое я без конца повторяла.

– Даша, Даша, Дашенька, Дашуля, – ласково шептала я, и это имя приятно ласкало мой слух.

Несмотря на морозную погоду, оно напоминало мне весеннюю трель жаворонка, взмывшего в синюю бездну неба. Как же долго это заветное слово было спрятано в глубине моей истосковавшейся по дочери души! Я боялась раскрыть свою тайну, невольно произнести во сне ее имя. Теперь я его твердила, повторяла с материнской нежностью, не таясь:

– Даша, Дашенька, Дашуля…

Когда-то, очень давно, в позапрошлой жизни, я не рискнула вернуться с Дашей в родительский дом. Имя моей дочери было бы там нежеланным и звучало бы как мой позор, мое унижение, мой грех. Теперь я – независимая, обеспеченная женщина. Ради этого момента, когда я свободно, ласково, нежно, как угодно, могу повторять это слово, я решилась на все. Остался в далеком прошлом тучный, потный, но добрый и обманутый мною Степан Гаврилович. Не помешает мне уже никогда Володя, не выбросит нас на улицу. Не нужно больше терпеть общество Крюков, Хамов, Равилей. Я – свободна! Я могу ощутить полноту жизни, вдохнуть полной грудью! Осталось забрать мою Дашеньку, и я смогу в полной мере узнать, что такое материнское чувство, которое я на долгое время спрятала глубоко в душе. Я вообразила встречу с дочерью, и меня охватила эйфория. Захотелось объять необъятное и кричать от счастья!

– Даша, Дашенька, Дашуля…

Мне трудно было представить, как выглядит моя дочь в реальности. Воображение рисовало русые кудряшки, круглое розовощекое личико, большие карие глаза с длинными ресничками и мягкие, теплые детские ручонки, обвивающие мою шею.

– Доченька, солнышко мое, как же я без тебя скучала!

Скоро, скоро, очень скоро я увижу ее, мою доченьку. Новый год мы встретим вместе, чтобы уже никогда, никогда не расставаться!

Полная радостных надежд, я въезжала в родной город. Все здесь было знакомо мне до слез, до боли. Душа трепетала, как только что родившийся листик на весеннем ветру. Неужели все это происходит со мной? Я смотрела на молодых мам, ведущих детей за руку, и мне не верилось, что скоро, очень скоро я тоже смогу взять свою доченьку за руку и держать ее крепко, никуда не отпуская. Я буду гордо ходить с ней повсюду и с упоением слушать детский лепет и такое желанное слово «мама»…

С нетерпением я свернула на улицу, где жил Макс. Встреча с ним меня абсолютно не волновала. Он давно умер для меня, не оставив никаких чувств, словно и не было его в моей жизни. Остановившись у знакомого подъезда, я побежала вверх, не дожидаясь лифта. Ничуть не колеблясь, настырно нажала на кнопку звонка. За дверью квартиры номер семьдесят восемь послышались шорохи, щелчок замка, и в дверном проеме я увидела незнакомую девушку.

– Вам кого? – с любопытством рассматривая меня, спросила она.

– Мне нужен Тунцов Максим Иванович, – ответила я.

– Вы не там его ищете. Паша! – позвала она. – Тут к Максиму пришли. Покажешь, где он?

Из кухни, жуя на ходу, появился высокий светловолосый парень.

– А вы его во дворе не встретили? – спросил он, глотая.

– Нет, – ответила я, еще ничего не понимая.

– Сейчас я проведу вас к нему. Только вот оденусь, – сказал парень и начал натягивать куртку.

– Шарфик не забудь, – заботливо напомнила девушка.

– Да зачем? Я быстро! Идемте.

Я последовала за парнем.

– Максима не видел? – спросил он молодого человека, поднимавшегося вверх по лестнице.

– Там, на пустыре, – махнул тот рукой.

– Это недалеко, здесь, прямо за домом, – объяснил мне Паша.

Я, ничего не понимая, семенила за ним в сапогах на высоких тонких каблуках. Между несколькими многоэтажками был пустырь, на котором я заметила горящий костер и сидевших вокруг него людей.

– Вон он, – показал парень в сторону костра. – В синей шапке. Видите?

– Спасибо… – пробормотала я.

Парень побежал к дому, крикнув на ходу «Счастливо!», а я медленно направилась к кучке людей, сидевших у костра. Человек в синей вязаной шапке повернулся, и я обмерла. Это действительно был Макс! Он сидел рядом с бомжами, кипятившими в кастрюле воду. Наши взгляды встретились, и мы замерли. Что случилось с его красивыми карими глазами, излучавшими мягкий, успокаивающий свет? Они уже не были живыми и страстными, как когда-то. На меня смотрели мутные, стеклянные, опухшие глаза спившегося бомжа. Что произошло с его гладковыбритым, ухоженным лицом? Оно посерело и опухло от пьянок. А его обаятельная, широкая сексуальная улыбка?.. Макс улыбнулся, обнаружив отсутствие передних зубов.

– Катя?! – Он был удивлен не меньше, чем я. – Кэт?!

– Мне надо с тобой поговорить, – упавшим голосом сказала я.

Макс, кряхтя, поднялся с земли. На нем была грязная, потрепанная куртка, засаленные брюки и кроссовки, скорее всего, найденные где-то на свалке. Он подошел ко мне поближе, и я услышала, что от него несет протухшей соленой рыбой и мусорным баком.

– Какая ты красивая, Кэт, – сказал Макс, дохнув мне в лицо перегаром.

– Где Даша? – с замиранием сердца глухо спросила я.

– Даша? Даша… Почему ты только сейчас о ней вспомнила?

– Где Даша? – уже настойчивее повторила я.

– Вспомнила мамочка о доченьке! Сначала бросила, как кукушка, а теперь: «Где Даша? Где Даша?» – паясничал Макс.

– Где Даша?! – закричала я.

– Не знаю! – таким же тоном ответил он.

– Где моя дочь?! Я тебя спрашиваю! – схватила я Макса за грудки и что есть мочи затрясла, закипая от гнева. – Где ты ее дел, скотина?! Я тебе ее оставила!

– Тр-р-р! Т-р-р! – остановил он меня и убрал мои руки. – Не ори! Я не знаю, где она!

Я нырнула рукой в мягкий карман своей шубки и достала «беретту»:

– Рассказывай, где Даша, иначе пристрелю. Мне терять нечего.

– С этого и надо было начинать, – ответил сразу же притихший Макс. – Пойдем присядем на скамейку и спокойно поговорим.

Мы устроились на детской площадке друг напротив друга.

– Ты не хочешь спросить, как я докатился до жизни такой? – произнес Макс.

– Мне это неинтересно. Все, что меня сейчас волнует, это Даша, – глядя в его пустые, потухшие глаза, сказала я.

– Тебе придется выслушать меня, чтобы все понять, – сказал он и достал из-за пазухи «чекушку» водки. Отхлебнув глоток, Макс бережно закрутил пробку и спрятал бутылку обратно. – Холодно. Замерзнуть можно.

– Что ты сделал, когда я… уехала?

– Я пришел с Дашей домой, а там такое началось! Ну, думаю, жена побушует немного, а потом все перемелется. Если мать бросила ребенка, то отец должен его воспитать. Правильно ведь? Кэт, клянусь тебе, я хотел стать хорошим отцом для Даши… Но с того момента у меня все пошло наперекосяк. Я так любил тебя, Кэт… – Макс заморгал, зашмыгал носом и вытер его грязным рукавом.

– Что было дальше?

– Дальше? Я страдал, мучился… Выпивал, но по чуть-чуть. Жена меня не понимала. Никто меня не понимал… Где ты была, Кэт?

– Дальше, – остановила я поток его пьяных эмоций.

– Наконец она бросила меня и уехала к сестре. К тому времени у меня уже не было работы.

– Тебя выгнали за пьянство?

– Какая теперь разница? Жена обещала заботиться о Даше, но я ей не верил. Я верил тебе, Кэт…

– Она увезла Дашу?

– Да, она продала нашу квартиру и дала мне часть денег. Представляешь, как она их поделила?! Три пятых на детей, одну пятую – себе, остальное – мне.

– И ты не купил себе другое жилье?

– А! – махнул рукой Макс. – Украли у меня и деньги, и документы… Вот такие пироги.

– Где она теперь живет?

– Кто? Жена?

– Жена и Даша.

– Жена вышла замуж, родила новому мужу сына. Вот как бывает, Кэт. Не встретил бы я тебя тогда, у меня была бы сейчас семья, жена, дети, горячий ужин…

– Где Даша?

– Сначала я звонил жене, хотел помириться, но… Я опоздал. Как говорится, жизнь прошла мимо. – Макс вытер глаза грязным рукавом.

– Где моя Даша?!

– Даша уже не твоя и не моя. Детдомовская она!

Эти слова были словно удар ножом прямо в сердце.

– Нет, – прошептала я, – этого не может быть.

В ушах шумело, голова кружилась. Мои радужные надежды на встречу с дочерью унеслись прочь.

– А что ты хотела, Кэт? Кому нужны чужие дети? Я бывшую жену не осуждаю. Зачем ей Даша? Ей своих ртов хватает… А ты, я вижу, за богатенького выскочила замуж?