Текст книги "Странный мир. Истории о небывалом"

Веревку Клах распутывал тщательно, не торопясь, хотя мог и просто перерезать. Но не резал, показывая, что веревка – вещь нужная и зря ее портить не следует. А связанный может и подождать.

Мальчишка стоял смирно, только лицо кривилось в безнадежных попытках сдержать слезы. Потом он, так и не дождавшись, пока Клах распутает узы, опустился в мох и заплакал.

– Чего ревешь? – спросил Клах. – Раньше надо было думать. Вел бы себя как следует, никто бы тебя не выгнал.

– Вы меня теперь тоже прогоните?..

– А это мы поглядим… – Клах наконец распустил неподатливый узел и принялся сматывать веревку. – Нам с товарищем подпасок нужен. Видишь, телят сколько? Вдвоем умаешься бегать. Работать станешь – возьмем к себе.

– Я… Я стану! Я умею с телятами!

– Раз умеешь, то гуртуй их плотней и пошли во-он туда! Видишь, где сопочка виднеется.

– Так это же от берега, это же в Прорву!

– Мы тебя не спрашивать взяли, а дело выполнять. Сказано в Прорву гнать, вот и гони. На веревку твою заместо кнута.

Мальчишка споро смотал лишек веревки и щелкнул оставшимся концом так, что и у Клаха такого хлопка не получалось.

– Эй, шалые, пошли-пошли! Неча прохлажаться!

Телята, расползшиеся кто куда, сразу сгруппировались и дружно принялись месить копытами мох.

Дорога была только что разведана, и потому шли ходом, не опасаясь ни промоин, ни тараканьих гнезд, ни просто топкого места, так что к полудню на горизонте четко обозначился лесистый остров. Вот только лесистым его назвать язык не поворачивался. Деревья там если и оставались, то поваленные и изломанные, словно растопочная щепа. Нутро холма разверзлось, мутно-желтое облако колыхалось над вершиной. Утренний ветер давно стих, но можно было представить, как неведомая напасть плывет в сторону селения, чтобы рухнуть на головы людей.

– Что это? – тихо спросил Нарти. Почему-то он не хотел, чтобы мальчишка слышал его вопрос и видел, что один из проводников столкнулся с чем-то небывалым и не понимает происходящего.

– Не знаю, – спокойно отвечал Клах. – Тут много всяких диковинных вещей, а у нас слишком мало времени и сил, чтобы впустую совать нос в опасные места. Обходить будем с наветренной стороны. А в остальном… ты же знаешь, что иногда из Прорвы приносит насекомую падень, иногда – вонючие тучи. Быть может, так они и образуются. Вернемся домой – расскажешь об этом старикам и новым проводникам, конечно…

– Эй! – крикнул Нарти мальчишке. – Забирай правее! Видишь, там папуха какая? Обходить будем.

– Шевелись, негоды! – заорал мальчишка, щелкая кнутом, который уступил ему Клах. – Тряси боками!

Телята перешли на судорожный галоп.

– Куда, тварь шатущая? Не отставать!

И когда только парню голос вернулся? Ведь утром сипел, сорвавши.

– Ловко ты их, – похвалил Нарти.

– А с ними иначе нельзя. Это ж гады страшенные. Недоглядишь – удрать норовят, меж собой дерутся, а ежели к телкам пролезут, так форменный разбой начинается. Хорошо рогов толковых у них не выросло, а то бы и сами перекалечились, и других перебодали. А ежели их кнутом промеж ног ожечь, чтобы по яйцам, так они посмирнее становятся.

– Тебя бы в свое время кнутом промеж ног ожечь, – сказал Нарти и не договорил фразу, ошарашенный простой мыслью: ведь стадо, идущее на тот берег Прорвы, – это сплошь молодые бычки, которых тоже выгнали из женского селения.

Шли до самой темноты, до той поры, пока усталые бычки не начали ложиться прямо в мох, не обращая внимания на крики и удары бича. Укрывища делать не стали: и некогда, да и незачем постороннему знать, как проводники согреваются, когда идут через Прорву. Опять же, уляжется какое-нибудь теля поздоровее прямо на головы спящим в укрывище – что тогда? На ночлег устроились просто: влезли в самую середину стада и улеглись, плотно прижавшись к теплому бычиному боку. Ледяными ночами на дальних выпасах пастушата именно так спасались от холода.

Мальчишку Нарти уложил рядом с собой. Была в душе опаска, что тот убредет ночью незнамо куда. Покуда парню не дали нового имени, от него всего можно ожидать.

Проснулся оттого, что почувствовал, как сжавшийся в комок мальчишка молча плачет.

– Что нюни распустил?

– К маме хочу, – сквозь всхлип ответил мальчишка.

– Забудь! – шепотом прикрикнул Нарти. – Там ты отрезанный ломоть. Если и было там что, то все равно что и не было. Теперь думай, как дальше жить.

– В Прорве?

– Нет. На том берегу.

– Там плохие люди живут, это все знают.

– Зато ты хороший, приятно посмотреть. Хороших из дома не выгоняют. А не хочешь к нам – к тараканам иди или в дымную папуху.

– Там что, действительно гриб растет?

– Где? – не понял Нарти.

– Папуха это же гриб такой. Его ногой поддашь – из него желтый дым поднимается.

– Во-во! Тут тоже дым желтый. Потому я и сказал, что папуха. А что там на самом деле, люди не знают. Никто там не был, а если и ходил кто, то назад не вернулся и ничего не рассказал. А ты, коли охота, сбегай погляди. У нас свобода…

– Я не хочу.

– Тогда спи. Завтра день трудный, поблажек не жди.

День действительно выдался тяжелый, хотя и однообразный до крайности. Шли и шли, остановившись лишь один раз у чистой промоины, чтобы напоить бычков. Парень носился как угорелый, стараясь заработать одобрительный взгляд проводников. Нарти и Клах, переложив на подпаска основную работу, даже находили время перекинуться парой фраз:

– Ничего парнишка-то. Я думал, нам малолетнее чудовище дадут.

– А он и есть – ничего. Ему здесь выкобениваться не перед кем, вот он и успокоился. А то бы выдал пенок, да таких, что ты его первый выгнал бы куда подальше. Они в этом возрасте все такие. Матерям с ними не управиться, вот и гонят с глаз долой – кого на смерть, кого к нам, в мужской поселок.

– Я правильно понял, что бычков они тоже выгнали?

– Правильно. Ты представь, что произойдет, когда этакое стадо беситься начнет…

– А у нас что же, они не бесятся?

Клах усмехнулся.

– Вот мы их сейчас пригоним – и пастухи почти всех бычков под нож пустят. Два десятка быками оставят, а остальных кастрируют. И станут вместо быков тихие и спокойные волы. А те, у которых естество сохранится, от сверстников будут отдельно: их в стадо к старым волам определят. У них не побалуешь.

– А что ж матери сами подросших бычков не скопят?.. – начал было Нарти и удивился, видя, как Клах замахал руками.

– Об этом и думать забудь! И чтобы ни полусловом, ни намеком не подсказал матерям такую мысль. Сам думай: начнут они бычков скопить, будут все стадо оставлять себе. У них будет много мяса, а у нас только то, что охотники добудут. Это еще не беда – проживем. А вот то, что нам пахать будет не на чем, ведь волы у матерей останутся. А раз волы там, то и пахота там. Только старухам землю орать несподручно – сила не берет. Значит, займутся этим молодые женщины, те, которых даже от проводников прячут. Но такая работа все равно не для женских рук, и будут у молодых матерей вместо детишек выкидыши и пупочная грыжа.

Клах прервал рассказ, заорал на отстающего бычка и удачно саданул ему веревкой по тем органам, которые бычку вскоре предстоит потерять.

Родной берег был уже виден и ощутимо приближался, когда Клах скомандовал становиться на ночевку. И тут же, не дожидаясь расспросов, пояснил:

– Домой надо возвращаться рано утром, потому что мужчины захотят немедленно бежать на женскую сторону. И удержать их будет невозможно. А на ночь глядя куда они побегут? Пропадут все – и дело с концом. Да и я устал, надо напоследок отдохнуть.

Какой уж отдых в Прорве… но все-таки лучше, чем ничего.

Убегавшийся мальчишка повалился в мох и немедля уснул, так что Нарти пришлось на руках переносить его под бок лежащему бычку, где парнишке не страшен будет утренний мороз.

Сами проводники на этот раз устроились подальше от мальчишки, чтобы поговорить без помех. Если подпасок сбежит в эту ночь, то сам же будет виноват. А со стадом в последний день двое проводников как-нибудь справятся; свой берег уже видать.

– Все запомнил, что я рассказал? – спросил Клах, когда они устроились между мерно дышащими бычками.

– Запомнил.

– А понял все?

– Старался понять.

– Теперь слушай остальное. Если таких мальчишек, как наш пастух, в женском селении оставлять, они беситься начинают. Не потому, что они плохие, а из-за женского запаха. Он им головы мутит. У зверей такое тоже есть, ты должен знать.

– Я знаю. Я и волчью свадьбу видел, и глухариный ток, и олений гон… Самцы за звериных матерей бьются, иной раз смертным боем.

– Вот именно. Только у диких зверей гон раз в году бывает, а у людей он всегда. Если не развести мужчин и женщин по разные стороны Прорвы, то мужчины всех перебьют, а в первую очередь – себя самих. А так – женского запаха нет, значит, жить можно. Ну а материнское селение раз в год нашествие женихов выдержит.

– Погоди… Ведь мужчинами становятся не все, их по жребию выбирают. Остальные в селении остаются, старятся понемногу.

– Про жребий забудь. Нет никакого жребия. Выдумки все это. Заранее известно, кому быть мужчиной, кому – стариком. Как начнут выжившие мальчишки с того берега на наш выбираться – и те, кто своим ходом дойдет, и те, кого ты приведешь, – когда будешь новых проводников натаскивать, то здесь их для начала обедом накормят. Парни-то голодные, все смолотят, еще ни один не отказывался. А еда выходит с подвохом. Знаешь, в лесу гриб растет, папухой называется…

– Если его ногой пнуть, дым желтый идет, – тихо произнес Нарти.

– Он самый и есть. Только брать его надо, пока он молоденький, белейшего цвета и дыма не пускает. Вот этим грибом новичков и окармливают. Сварят и в кашу замешают или еще куда. Одни от такого угощения засыпают и спят без просыпу двое суток. Как оклемаются, их снова кормят – и так целый месяц. После этого люди становятся тихими, спокойными, а всякое мужское начало в них угасает. Почти как у кладеных быков, только без ножа люди обходятся. Заодно окормленные забывают, что с ними было в детстве. Оно и понятно: зачем помнить то, что плохо кончилось. Есть папуху старики продолжают и потом, особенно весной. Специально для этого по осени, когда папухи много, ее заготавливают, сушат. А некоторым этот гриб впрок не идет. Рвать их начинает и корежит так, что умереть можно. Вот из этих, на которых гриб не действует, и получаются мужчины. Их друг от дружки разводят – кого в огородники, кого в пастухи; чтобы они встречались пореже, не дрались, не покалечили друг друга ненароком. А с окормленными им драться неинтересно, настоящей ярости против окормленных нет. Кроме того, мужчины помнят кое-что о своем детстве, хотя говорить об этом не принято.

– Я почти ничего не помню, – вставил Нарти. – Меня тоже окормили папухой?

– Ты папухи даже не пробовал. Ты проводник, старики знали об этом с самого начала, едва ты появился на нашем берегу.

– А как же… – начал Нарти, но Клах жестко перебил:

– Остальное завтра. Чего сам не увидишь, я доскажу, хотя времени будет мало. Опять же, стариков спрашивай, они тоже кое-что знают. А пока – спать надо. Вот ведь странно – завтра умирать, кажется, будет время отоспаться, а меня сейчас в сон бросает. Хотя и в этом смысл есть. Сегодня не высплюсь – завтра не добегу…

Последние слова Клах уже не говорил, а бормотал сквозь сон. Через минуту он уже безмятежно спал, а Нарти лежал без сна, стараясь понять, как услышанное согласуется с прежними представлениями о жизни. Дело не в том, что нет никакого жребия, а все изначально предопределено. Дело даже не в грибах, хотя услышать о них было очень неприятно. Но почему Клах сказал, что завтра его последний день? Мужчины догонят и убьют? Вот уж во что Нарти поверить не мог, так это в подобный исход. Будь ты трижды мужчиной, но с Нарти тебе не справиться. Или, может быть, проводника убьют женщины? Убьют так же спокойно и деловито, как когда-то выгнали в Прорву? В такой исход тоже не верилось. Но ведь куда-то мужчины деваются, и каждый год куда-то девается старший из проводников.

Потом мысли вновь возвращались к грибам – дымным папухам, которые так славно было топтать в осеннем лесу.

Утром вновь поднялись до света, с трудом растолкали мальчишку и поставили на ноги голодных, измученных бычков. Еще день-другой, и в стаде начнется падеж. По счастью, Прорва, разделяющая людей, не так велика, по разведанной дороге ее можно пройти за два дня.

Берег приблизился вплотную, стадо, хватая на ходу зелень, полезло сквозь кусты. Под ноги Нарти, как назло, попалась здоровенная, с кулак, снежно-белая папуха. Нарти в сердцах саданул ногой, хотя охотнику так себя вести не полагается. Никакого дыма, конечно, не получилось, гриб был еще молодой, в самый раз для окормления. Он разлетелся в клочья, перепачкав ногу белой мякотью.

Нарти бегом догнал Клаха и задыхаясь спросил:

– Почему в том селении матери вместо того, чтобы выгонять мальчишек, не окармливают их папухой? Всем стало бы хорошо и спокойно…

– Додумался… – протянул Клах. – А я уж боялся, мне самому придется об этом разговор заводить. Так вот, окормленные… они, конечно, ведут себя спокойно… до поры. На самом деле что-то в них мужское брезжит, так что от женского запаха они становятся слегка на мужчин похожи. Упрямыми становятся, злыми… Только детей от них не родится или родятся уроды. Но даже не это самое скверное. Здесь эти люди живут, не зная, что они потеряли. И кто скажет, есть ли в том потеря? Они старейшины, в селении нет никого главнее их. А там они за людей считаться не будут. Станут наравне с кладеными волами. И они найдут способ отомстить всему миру за свою убогость. У матерей есть поговорка: «Лучше жить без хлеба, чем с нелюдью», – не помнишь такой?

– Нет.

– Неважно… По счастью, у нас есть Прорва, которая позволила развести тех, кому нельзя быть вместе. Но друг без друга мы тоже пропадем, поэтому кроме Прорвы есть еще проводники.

Клах оглянулся и увидел мальчишку, стоящего с разинутым ртом.

– А ты что здесь делаешь? Смотри, стадо уже на пастьбу устроилось. Гони их вверх по склону, там на лугу люди дожидаются. Будешь старикам помогать, они телят в загон поведут. Старикам скажешь, что я тебя в селение взял. Пусть накормят как следует и покажут, где ты жить будешь. А станешь соваться куда не просят и подслушивать – я тебе уши оборву и съесть заставлю. У нас с этим быстро!

Мальчишка побледнел и помчался выполнять приказание. Бычки медленно полезли в гору.

Выйдя на давно знакомый склон, Нарти увидал спешащих навстречу людей. Несколько тех стариков, что провожали их в путь, – теперь они встречали не столько проводников, сколько стадо. Но впереди торопились, почти бежали люди, которых Нарти не мог сразу узнать.

Первым к проводникам подскочил голый до пояса, страшно худой человек. Спутанные волосы, горящие глаза, порывистые, нелепые движения. Потребовалось немалое усилие, чтобы признать в этом задерганном существе Лакса – охотника, с которым Нарти не раз ходил в дальние походы. Лакс и прежде был резковат в словах и движениях, но сейчас казался не человеком, а шутовской издевкой над самим собой.

– Ну, где же вы? – закричал он издали. – Сколько можно ждать?

– Все в порядке, – спокойно ответствовал Клах. – Вернулись, как и обещали, на седьмой день утром.

– А где еще двое? Агик и Вал где? Там остались, да? А нас тут кинули?.. Где, я спрашиваю?!

– Агик и Вал погибли. Глаза разуй – нешто не видите, что ветром с Прорвы несет? Там сейчас такая дрянь кипит… не знаю, как и пройдем.

– Пройдем! Подумаешь, дрянь… что мы, дряни не видали?!

Подбежавшие окружили проводников плотным кольцом. Каждый кричал что-то, размахивая руками, а то и подпрыгивая от усердия. Многие были раздеты до пояса, а то и вовсе донага. И все без исключения до жути худы. Даже недельная голодовка не могла сделать с людьми такого.

– Тихо! – выкрикнул Клах, подняв руку, и подобие тишины все-таки наступило. – Все здесь, никто не проспал?

– Все! – единодушно ответили мужчины, хотя никто и не пытался пересчитывать собравшихся.

– Тогда через час выходим. Дорога разведана, путь открыт.

– Сейчас выходим!.. – крикнул было кто-то, но продолжать ему не дали.

– Пока старики стадо угоняют, – приказывал Клах, – из балагана корчаги принести, воды натаскать, костер разжечь. Сами знаете: так просто вас на той стороне не примут.

Нарти понимал, что мужчины «знают» что-то рассказанное им, а сколько правды в этих рассказах, уже не так и важно. Ведь едва ли не все недавние представления Нарти о жизни тоже оказались сказками, не имеющими к истине никакого отношения.

Мгновенно все потребное было принесено, костер заполыхал.

Клах развязал свой мешок, и Нарти, подчиняясь молчаливому знаку, сделал то же самое.

– Коровью долбленку давай.

Вонючая жидкость, в которой плавали вырезанные у забитой коровы железы, была вылита в большую корчагу. Мочальной кистью Клах перемешивал раствор.

– Становись в круг!

Мужчины безропотно выполнили команду.

Нарти понимающе кивнул: в ряд одуревших мужчин построить не удалось бы, каждый захотел бы встать первым. А в круг – построились.

Клах щедро кропил раствором стоящих, стараясь, чтобы побольше пахучего снадобья попало на волосы, где запах будет держаться прочней. Мужчины морщились, но ни один не пытался уклониться. Вряд ли кто из них понимал, что происходит, знали только, что это необходимая часть обряда для желающих попасть на тот берег.

– Быки в загоне? – ни к кому в отдельности не обращаясь, вопросил Клах.

– В загоне! – ответил разноголосый хор.

– Сейчас вы пойдете и выпустите их. Предупреждаю: быки станут бросаться на вас и стараться убить. Слабые и неловкие погибнут под копытами. Те, кто достоин звания мужчины, завлекут быков сюда. Я буду ждать вас здесь и поведу через Прорву. Быки будут бежать следом и добивать отставших. Только лучшие достигнут того края. Вам все понятно?

– Да-а!!!

– Если кто-то боится или не хочет, он может уйти сейчас!

– Не-е!.. – ревела толпа.

– Тогда – вперед! Жду вас с быками!

Топот босых ног заглушил последние слова. Склон опустел.

Клах быстро скинул одежду, подошел ко второй корчаге и принялся мыться. Судя по резкому запаху, в корчаге был уксус.

– Не слышу вопросов! – громко сказал Клах.

– Быки действительно будут убивать мужчин? – спросил Нарти.

– Они попытаются это сделать, но ловкий человек всегда увернется от быка. К тому же рога у быков подпилены. Конечно, если кто-то ненароком сломает ногу или совсем одуреет, то он обречен. Но такой мужчина гибнет в любом случае.

Клах ополоснулся чистой водой и принялся разминать на ладони комок смолы. Разделил смолу на две части, половину протянул Нарти.

– Залепи ноздри как следует и доставай вторую долбленку. Только аккуратно, тебе не нужно прежде времени знать этот запах.

– Там запах женщины? – гундосо спросил Нарти, жмурясь от бальзамического аромата смолы.

– Да.

– В том селении, чтобы добыть этот запах, убили мать?

– Ты с ума сошел! Его добывают иначе. Ты знаешь, что бывает по весне с дикими зверями. У самцов начинается гон, у матерей – течка. У человеческих матерей сейчас тоже наступает течка. Молодые матери, вернее те, кому только предстоит матерью стать, по каплям собрали свой запах, а мы принесли его в долбленках сюда, чтобы мужчины знали: их ждут.

Клах осторожно вылил на ладонь несколько капель жидкости, провел по волосам. Еще несколько капель растер по груди, по рукам…

– Сейчас мужчины появятся здесь. Они учуют запах – самый желанный в мире – и забудут о быках, о самих себе, обо всем на свете. Они ринутся на меня, за мной, а я побегу через Прорву, туда, где ждут настоящие, живые женщины. Сначала там будет загон, где старухи отсекут от людей быков и направят их к коровам-матерям. Потом… потом я не знаю, что будет. Возможно, меня догонят и убьют, возможно, мне удастся убежать и все-таки увидеть настоящую женщину. Очень не хочется, чтобы убили…

Клах говорил задыхаясь, лицо его закаменело, руки дрожали. Казалось, сейчас он начнет подпрыгивать, как только что подпрыгивал охотник Лакс.

– Будь осторожен. Когда появятся мужчины и быки – прячься в балаган. А на будущий год не мажься раньше времени. Эта штука, кажется, действует через кожу или дыхание… Ну, где же эти черепахи? Пару быков пригнать не могут!

– Клах, – почему-то шепотом произнес Нарти, – неужели все так просто, по-звериному? Гон у одних, течка у других… Зачем тогда мы? Чтобы сводить самцов и самок?

– Ты сначала выслушай, что тебе нужно делать, а потом, если останется время, я скажу, кто мы такие и зачем. Мою одежду, кисти, долбленки – все сожжешь. На будущий год понадобятся новые. Посуду перемоешь с уксусом и сам тоже вымоешься уксусом, как это делал я. Новых проводников тебе дадут старики. Двоих сейчас, еще одного в конце года, когда пойдете за женским запахом. Не полагается сейчас проводников назначать, но придется. Будешь этих двоих водить по Прорве, натаскивать. Если выгнанные мальчишки станут попадаться, веди в селение. Этих смирять не надо, они уже в Прорве хлебнули лиха. А месяца через четыре пойдете втроем на ту сторону Прорвы. Коровы там не будет. Сигнальный огонь разведете, дождетесь старух. Гостинца им снести не забудьте: мучицы пару мешков. А они вам мальчишек дадут, тоже в мешках. Ну ты знаешь, видал… Этих смирять придется, тоже знаешь как. Их надо живыми довести. Вырастут – проводниками станут. Будущих проводников по двое приводят, так что сходить придется дважды, а если год удачный, то и три раза. Старухи скажут.

– Так что, будущих проводников матери выбирают?

– Проводники выбирают себя сами! – отрезал Клах. – Помнишь, я спрашивал, за что тебя выгнали? И ты сказал, что был самым плохим. Так это неправда! Ты был самым хорошим. Но ты был нужен здесь, поэтому матери завиноватили тебя и отдали злому дядьке с мешком. Знаешь, в чем разница между проводниками и всеми остальными людьми? На нас точно так же действует сладкий запах женщины, но, даже потеряв голову, мы остаемся людьми. Век мужчины недолог, великая страсть сжигает тех, в ком властвует мужское начало. Ты только что видел мужчин. Две недели назад это были сильные, умные люди, а сейчас что от них осталось? И сколько они проживут, сгорая в этом огне? Вряд ли их сил хватит больше чем на неделю. Страсть дарует жизнь, но она же убивает. А мне иногда снится кто-то еще не встреченный, и вместо страсти – нежность, огромная, как мост над Прорвой.

– Мне тоже, – сказал Нарти то, в чем прежде никому не признался бы.

Вдалеке послышался рев разъяренных быков и крики, в которых тоже было не много человеческого.

– В балаган! – крикнул Клах. – Гон начался! Пожелай мне удачи! Пожелай удачи нам всем.

Первые мужчины появились на голом склоне.

– Эй, лентяи! – заорал Клах, выдирая из ноздрей спасительную смолу и полной грудью вдыхая исполненную страсти отраву. – Сколько вас ждать? За мной, кто хочет быть мужчиной!

Казалось бы, легчайший, незаметный запах, но какие чудеса он может совершать.

Бегущие еще не достигли того места, где только что стоял Клах, но аромат, смертельный и живительный, уже коснулся ноздрей. Вопль вырвался из полусотни глоток, быки были забыты, мужчины устремились сквозь кусты к болотистому краю Прорвы, где мелькала обнаженная фигура Клаха.

Один из женихов выскочил прямиком на то место, где Клах готовил себя к гону, где на траву пролились капли женского секрета. С невнятным рычанием мужчина принялся кататься по траве. Сзади налетел бык, о котором обезумевший охотник попросту забыл. Роняя с губ клочья пены, бык ударил пеньками обкорнанных рогов, затем копытом – раз и другой. Всхрапнул, вращая кровавым глазом, и помчался вслед за всеми. Искалеченное тело осталось возле догорающего костра.

Нарти вышел из балагана. Собственно говоря, прятаться было необязательно, никто не обратил бы внимания на человека, не отмеченного пахучей меткой.

С высокого склона Нарти хорошо был виден начавшийся гон: фигурка проводника и плотная группа преследователей, а следом – быки, недвусмысленно указывающие, какая судьба ждет отставших.

Гон уходил вдаль, обходя промоины и гнезда моховых тараканов, огибая скрытую за горизонтом вонючую сопку. За один день бегущие преодолеют Прорву и достигнут того берега. Что их там ждет? И что ждет проводника, мечтающего, что когда-то края Прорвы соединит огромный, как нежность, мост?

И что ждет Нарти? Гон и течка – или все-таки любовь?

Через год он это узнает.